Глава 7 (1/1)

Как им удавалось не приближаться друг к другу, было довольно жестокой загадкой. Впрочем, возможно, подумала она, ему это ничего не стоило. Он выглядел усталым и отрешенным, и почти весь вечер провел за барной стойкой. Компанию ему по очереди составляли разные люди, от Питера до какого-то молодого осветителя.Она скользила между людей, улыбаясь и кивая, поддерживая разговоры насколько уж хватало воображения. Ник обвинил ее в фальши, в игре – но он и похвалил ее игру, и, как всегда с Ником, ей хотелось доказать ему что-то, что она лучше, чем он думает, что она научилась многому, что она многое умеет, что она может. Может. Может, черт возьми.Даже если в результате он начнет ее откровенно презирать, ненавидеть – что ей за дело, подумала она. Пусть ненавидит, только бы не…Какая жалкая история. Какая жалкая Гвен. Она хмуро отпила вина и осмотрелась кругом. Эти вечеринки всегда проходили в таких местах, где людям было чуть теснее, чем надо бы – и люди спотыкались друг о друга, натыкались друг на друга, сливались в объятиях, прижимались теснее. Может, в том и был расчет.Мелькнуло в толпе недовольное лицо, она невольно съежилась, стараясь уменьшить себя, хотя и совершенно бесполезно. Его жена явилась с самым невозмутимым и недовольным видом, подошла к Нику, что-то начала говорить. Он жалко, потерянно улыбнулся, но она не улыбалась. Неужели я и Джайлз выглядим такими же, подумала она вдруг. Отдаленными. Опустевшими. Нет. Нет. Ник, скорее всего, любит свою жену, пусть и решился на эту, затянувшуюся, бесплодную во всех смыслах, с годами унылой предыстории, интрижку. Что в самом деле ее и восхищало в нем. Бесконечная преданность семье - восхищала ее раньше, всегда, а теперь причиняла боль… но боль была даже приятна. Эдакий способ морально вонзить себе ногти в ладонь, расковырять раны и дать им открыться, чтобы ни на секунду не забывать. Есть вещи, которые ты не в силах изменить, Гвен. Восходы, закаты, результаты твоих кастингов, а также тот факт, что у мужчины, который тебя только что трахнул, есть любимая, крепкая, дружная семья.Но человек ко всему привыкает, Гвен.…И я больше тебя не люблю.Он никогда их не оставит.Если бы он вел себя по-другому, она не смогла бы любить его, верно? И потом, это все было так правильно, оправданно, оплачено годами, десятилетиями. Купленными домами, сделанными делами, детьми, бедами и радостями, всеми этими двадцатью рождественскими ужинами и днями его рождения, и днями ЕЕ рождения, и бесконечной чередой ночей, когда они там… Да, они практиковали всякое, подумала она с печальной усмешкой. Ник явно где-то подковался в вопросах доморощенной эротики. Конечно, решила она, до иных ее любовников было ему далековато в широте взглядов и познаний, но, с другой стороны, им всем, всем до единого, было просто пиздец как далеко до Ника во всем остальном. Джайлз впустил ее, он сидел на постели с планшетом, и, когда она начала раздеваться, бросил на нее короткий, рассеянный взгляд. - ?Худший наряд церемонии?, - прочитал он, - Ха. Ну, что я говорил. ?Теперь на Эмми приезжают в банном халате??. О, вот еще. ?Забыла переодеться с костюмированной вечеринки или просто накинула шторку поверх ночной сорочки??. Он захохотал. - Слушай. Вот: ?Прическу, которую уже невозможно испортить, настолько она безобразна, утопили в геле для волос за два доллара. Уверен, что запах был как в самой дешевой китайской парикмахерской?.- Где ты это находишь? – спросила она, оставшись в трусиках. Она подошла к кровати и на четвереньках поползла к нему, обняла за талию, положив голову ему на бедро. - Такой токсичный бред… Запах китайской парикмахерской, ну надо же. Видимо, чувак там часто бывает.- Думаешь, надо специально искать? Это твой хэштег. Вот это натуральный шедевр, ты ДОЛЖНА это услышать. “Похоже, кто-то еще не закончил сниматься в ?Игре престолов?. Или ее жестоко разыграли коллеги, сказав, что все они собираются явиться на Эмми в костюмах из Вестероса? Ей стоило приберечь этот наряд блудливой жрицы для МетГала, потому что теперь нам кажется, что бедняжка просто позабыла о мероприятии и в последний момент позаимствовала что-то из гардеробной собственного шоу”.- Ты весь вечер читал?- Да, было немного скучно без тебя, зайка. Он погладил ее голову бездумным движением, так гладят собаку:- Устала?- Бесконечно.- Побудь со мной, - попросил он спокойно, отрешенно. – Тебе это нужно.Он был прав. Как бы не швыряла ее собственная испуганная жажда свободы, как бы не становилось лучше или хуже – она всегда возвращалась сюда, в этот баланс сил, в бездушную тесноту их странных отношений. Собственно, до сего дня у нее почти не было искушений, а, если и случались, то она не доводила их до логического конца. Чего она ждала? Что секс с Ником освободит ее окончательно, что она сбежит, все исправит? Нельзя починить то, что давно сломано, а сломались не обстоятельства, сломалась она сама. Бесповоротно. От его тела исходило тепло и пахло его утонченным парфюмом, нечто с нотами табака и бергамота, розового перца: дымное, смутное, горькое, сухое. Она привыкла к этому запаху, привыкла к себе, лежащей в этом объятии, к его смешкам, когда он читал нечто забавное. Иногда Джайлз гладил ее волосы или шею, иногда просто говорил: ты тяжелая, подвинься. Иногда он оставался с ней до момента, когда ей можно было заговорить, и она говорила ему, выставляла напоказ, послушно и даже с тайной радостью обнажала перед ним какие-то мелкие тревоги, заботы, огорчения. Но никогда она не говорила ему о том, какой сломленной и беспомощной она стала, и, разумеется, решись она на такое – эти дружеские объятия и великодушные поглаживания закончились бы. У Джайлза было природное свойство разруливать конфликты, но не дипломатией или компромиссом - все разбивалось о него, словно о камень, он всегда умел обращать ситуацию в свою пользу. - Ты как? – он скользнул ладонью по ее плечу. – Как все прошло?- Ну… немного банально, - призналась она. – И что там уже пишут про костюм? Все еще ненавидят меня?- Комменты гораздо благосклоннее, хотя кеды выдают в тебе потаскушку из Брайтона.- Так и пишут?- Нет, я так считаю.- Правда?- Я всегда говорю правду, Гвен. Врать нет никакого смысла.Она молча ткнулась носом в гладкий мерсеризованный хлопок его пижамных брюк. - А мне они нравятся.- Ты выглядела замарашкой. - Я всегда так выгляжу, если тебе верить…- Ну, нет. Несправедливо. Что ты пила?- Совиньон блан.- Сколько?- Два или три.- Ладно. Наверное, нелегко было там сидеть и смотреть, как Николай всюду таскается со своей женой.Она провела пальцем по его колену, нарисовала невидимый круг.- Нет. Это было нетрудно. - Могу лишь вообразить, - хмыкнул он. – Если хочешь, я могу тебя трахнуть. Может быть, это будет не так романтично, не так воистину великолепно, как было бы с ним, но это будет в настоящем времени, в этом самом месте. Не у тебя в подкорке или где ты там откапываешь поводы его любить… Я не принц на белом коне, не рыцарь в сияющих. Я не могу одновременно играть роль, в которой люблю тебя, придуриваться до самообмана, и при этом в жизни быть объектом твоего слепого, детского поклонения. Но, Гвен. Тебе нужно нечто реальное. Тебе не двенадцать, ты не можешь жить этими мечтами, они съедают тебя, они забирают тебя у жизни, они забирают жизнь – у тебя… - Какое щедрое предложение, - съязвила она.- Напрасно иронизируешь, - он положил руку на ее скулу, поглаживая большим пальцем. – И напрасно ты отказалась от Джавада. Возможно – заметь, я только предполагаю! – он выбил бы из тебя эту солипсическую романтику раз и навсегда.- В каком смысле?- Да в любом. Ну, хорошо. Я допускаю, что он – человек без отклонений. Тогда не в физическом смысле, нет. Ментально. Ты бы изменилась. Ты бы вернулась к своей нормальной ненормальной жизни.- Что же во мне ненормального?- Все, - холодно и спокойно сказал он. – Ты Мусорная Шлюшка Гвен. Ты девка из Брайтона, у которой и целой пары колготок не было, которую занесло попутным ветром на подиумы и на сцену. И на экран. Но ты всегда останешься Гвен. Ты та, кто ты есть. Ты громко ржешь, любишь поесть, не умеешь считать деньги, обожаешь брендовый шмот и нюхаешь кокс, особенно если на халяву. Ты любишь, чтобы тебя отодрали под кайфом. Это – твое. Ты никогда не против, если кто-то схватит тебя за сиську или между ног, хлопнет по заднице. Черт, ты дышишь этим, ты живешь этим. Если перестать тебя лапать, ты, наверное, зависнешь, как те японские секс-куклы с интеллектом пылесоса. Поставишь себя на паузу, до следующего акта вопиющего харрасмента. Ника ты себе придумала, как будто бы для очистки совести, как будто он не должен был знать о зайке Гвен, о шлюшке Гвен, о том, как ты себя вела. Но, придумав его, ты придумала и себя, а это гораздо, гораздо хуже. Ты застряла в том, что кажется тебе правильным, складным и добропорядочным. Застряла и зависла. Апогей нормальности, буржуазная невинность, ханжеские привычки, инфантильные надежды, саморазрушающее вранье. - Разумеется, это все тебе претит?- Насколько человеку моего склада и профессии вообще претит любая нормальность.- Но разве не ты выискиваешь малейший повод, чтобы убедиться в совершенстве мира?- Нормальность и совершенство – это разные вещи, - высокомерно заметил он. – Эй, и посмотри-ка, что я нашел.Он повернул к ней экран, и она увидела в окошке интернет-магазина черный, блестящий капюшон, на месте рта была молния. Джайлз всегда пестовал в себе фетишиста, говорил, что лишь фетиш может стать основой для понимания высокой моды. Что прежде казалось ей милым чудачеством, с годами становилось откровенным и все более жестким правилом. Она не знала, как далеко он заходил в экспериментах с чужими людьми, с ней он предпочитал сразу пробовать самое экстремальное.Олененок Бэмби, закованный в черный латекс, в ошейнике, на копытцах с каблучками, с закрытым на ?молнию? ртом, в свое время показался ей прообразом самой себя. Она даже спросила у него, что или кто его вдохновил – и Джайлз засмеялся. Ты, Гвен, сказал он. Ты, всегда ты. Если, конечно, бывают такие жирные, огромные оленята, добавил он, но она даже не обиделась. Ей не было неприятно, но и удовольствия все это, разумеется, не доставляло. У Джайлза было несносное свойство придавать всему прогорклый привкус, ощущение тупого отчаяния, беспросветной загнанности. Это не терзало ее, по крайней мере, не настолько, чтобы как-то выделиться на общем фоне ее муторной, выдохшейся, как забытое шампанское, тоски. Это стало привычно. Видеть его наброски, на которых он изображал ее во всевозможных позах и в откровенном белье, латексе, коже – было не более странно, чем видеть наброски, на которых она носила шелковые платья или шитые золотом накидки. - Хочешь, я надену такой на тебя? Лучший секс - это секс с обезличенным объектом. Секс и есть обезличивание, в нем все и всегда одинаково. Так вот, обезличить – это достичь сердцевины, сути происходящего. Ты согласна, зайка?Ей не хотелось спорить.Она только сказала негромко:- Почему же тогда ТЫ не хочешь надеть его?Джайлз засмеялся и оттолкнул ее, встал, положил планшет на комод. - Я хочу сфотографировать тебя в нем. Твое тело будет отдельно, лица не будет, лицо – твое слабое место, и ты это знаешь. Ты безобразна, особенно когда улыбаешься. Я куплю тебе капюшон и закрою тебя от себя самой. Ну, а пока давай обойдемся обычными средствами.Лежа на его кровати, вниз лицом и уткнувшись носом в сгиб локтя, она слушала все это, не чувствуя даже импульса к возмущению, к страстному опровержению, к ссоре, к тому, чтобы сопротивляться. Шуршание проводов, потом - быстрый сухой стук пластика о деревянную поверхность. Он снял с зарядки свой телефон. Она подняла голову и увидела, что он обходит кровать, неторопливо, присматриваясь к ней своими близорукими, всегда такими внимательными глазищами. Он похудел и вообще привел себя в порядок – она не знала, были ли причиной жалобы иных его любовников, или он сам так решил. Его скулы заострились, лицо стало сухим и жестким, и ему было нетрудно сойти даже за красавца – в ином свете, в иных глазах. Но она чувствовала только страх и огромное, всепоглощающее желание сжаться и отползти. - Джайлз, - предупреждающе начала она, - я не в настроении. Совсем.- Брось. Потрясающий кадр.- Нет. Я хочу уйти.Она села, подогнув под себя ноги и обхватив себя руками. Он поднял руку и щелкнул. Рассматривал снимок, слегка наклонив голову к плечу.- Отлично. Давай, раздевайся, снимай с себя все. - Я же сказала…- Мне повысить голос? Если не хочешь, вставай и уходи. Он наклонился к ней и быстро поцеловал ее висок. Прошептал:- Но ты прекрасна, Гвен. Именно сейчас, именно такая. Она начала стаскивать с себя трусики, уныло, заторможенно размышляя о тех бесчисленных снимках, которые он уже сделал. Он всегда уверял ее, что нуждается во вдохновении, или что ему нужно как следует ее рассмотреть, что она – его модель, его муза, инспирирующий фактор и элемент искусства, без которого его работа потеряет всякий смысл. И она всегда на это велась. Даже когда стало ясно, что фотографии и видео нужны ему как бензин в гаснущий костер сексуальности, некий запрет, искусственно возведенная дамба для иссякающих желаний, адреналивый ингредиент его довольно беспросветного существования – всегда на грани потери смысла, всегда в ужасе перед ускользающим азартом. Он подхватил упавшие на кровать трусики свободной рукой. - Возьми мой ремень.Она посмотрела на столик, где, аккуратно сложенные, лежали его аксессуары – свернутый идеальным кольцом ремень с этой именной пряжкой, свидетелем его творческого нарциссизма, запонки, наручные часы, галстук. Ремень был тонким, черным, пряжка - тяжёлая позолота поверх какого-то дорого сплава. Она взяла и без дальнейших указаний набросила на свою шею. Развернула пряжкой к нему.Джайлз мечтательно, задумчиво улыбнулся. Он начал фотографировать, поставил на режим непрерывной съемки, и, когда она затянула ремень, встав перед ним на колени, он просто держал телефон над ней, и ей пришлось поднять глаза и смотреть прямо в камеру.- Улыбнись. Не хмурься.Это была довольно фальшивая улыбка, но ему нравилась ее принужденность. Он скомкал ее белье и сунул ей в рот. Она поперхнулась от неожиданности – не то, чтобы он прежде себе такого не позволял, просто на этот раз Джайлз даже не потрудился спросить ее согласия или хотя бы предупредить. - Отлично. Великолепно. Ты так красива, Гвен… Мусорная Шлюшка Гвен. Ты создана для этого. Тебя сделали для меня. Тебя сделали, чтобы я мог любоваться. Наклонись. Встань на четвереньки. Ты просто чудо. Ты одна в своем роде… Ты невозможно, ошеломительно хороша. Ты ведь понимаешь, зачем мы это делаем? Чтобы я мог восхищаться, чтобы кто-нибудь мог тебя, наконец, полюбить… Ты знаешь, как я люблю тебя?Щелчок, щелчок, щелк-щелк-щелк. Он подносил телефон к ее лицу и отводил руку дальше, и отходил сам, и она просто думала: пусть он сделает свои снимки, и все закончится, и я смогу уйти.