Глава 7 (1/1)

- Это правда. Я любила тебя больше всего в мире.- Иди к черту со своими вздорными уловками!- Дай мне уйти. Нельзя, чтобы ты отвечал за меня. Ты не должен брать на себя… на себя…Гвен покосилась в экран телефона, взмахнула рукой и шумно вздохнула.- Черт… У меня начинается актерская дислексия. Точнее, прогрессирует.Он рассмеялся.- Хорошо. Все это было отлично. Только… немного медленнее, и встань к мужу… ко мне боком, как будто тебе стыдно, понимаешь?- Но я уже начинаю что-то соображать. Нора начинает…- Еще нет.- Тогда к моменту катарсиса я буду выглядеть полной дурой. Что вовсе не так!- Это моя трактовка. Она должна осознать все буквально в самый, мать его, последний момент.Некоторое время они препирались, потом он позволил ей показать, как будет лучше. Он поймал себя на мысли, что наслаждается и ее послушанием, и строптивой неготовностью довериться ему, и тем, как она не считает нужным скрывать свое мнение, и все равно остается неизменно корректна.Она стала настоящим профессионалом своего дела, подумал он. Неудивительно, что карьера идет в гору. Разумеется, дело было не только в работоспособности или таланте, скорее, далеко не только в них.Гвен была красивой женщиной, притягательной, завораживающей. Она могла сделать раннюю и еще более ошеломительную карьеру, если бы вовремя догадалась об этой своей магической способности и начала раздвигать ноги перед нужными людьми… Думать об этом было неприятно, все это имело привкус очевидного цинизма, но и перестать он никак не мог.Сидя на расстеленном пляжном покрывале, они перебрасывались ленивыми замечаниями насчет постановки, и играли некоторые сцены, пытаясь нащупать нечто новое и неизбитое в, что уж греха таить, классической до мозга костей истории. Ему не хотелось превращать Ибсена в фарс, в очередную поделку совриска, с голыми задницами, поеданием дерьма и гомосексуальным подтекстом.Гвен, хотя и была согласна, гнула свою линию, она считала происходящее рассказом не о Торвальде, а о Норе, вот и пришлось ей зачитывать или даже по памяти воспроизводить для него целые куски. Он наблюдал и делал пометки, и все это время старался отстраниться от мысли о ней как о своей женщине, увидеть в ней лишь материал, покорный его замыслу. Это ему и нравилось – и претило. Он не был из тех мэтров, что ставят себя значительно выше партнерши (что бы там Гвен на этот счет не нашла возразить), и ему не хотелось таким становиться. Феллини, Аллен, Вадим, и еще многие и многие сломали жизни своим женщинам, одновременно вознесли их – и размазали, как художник мажет по картине слои краски.- А знаешь, ты могла бы и правда сыграть в этом спектакле. В моем спектакле.- Разве сцена в Копенгагене переживет двухметровую Нору рядом с… кто там играет Торвальда?Он показал ей несколько записей с актерами.- А он ничего.- Глупости. Это… так непрофессионально, Гвен.- Ну, я не твоя актриса, и ты мне не платишь. Так что могу высказаться насчет симпатичных парней. Серьезно. В Дании какой-то секретный склад с красавчиками? Откуда вы такие беретесь?- Удачное сочетание генов, только и всего.Гвен с важным видом кивнула. Внезапно озорная улыбка раздвинула ее яркие губы:- Когда ты понял, что ты красивый?Он скорчил рожицу, скосил глаза:- А вот так?- Просто кайф от этого ловишь, правда? Я не Патрик, твои пантомимы меня в восторг не приводят.- Я не знал, что я красавчик.- Не ври! Ради Бога, Ник, ну со мной-то!- Ну, лет до пятнадцати я был главным клоуном в классе. Может, спасался так от того, чтобы посмотреть правде в глаза.Она перестала улыбаться и сочувственно оглядела его лицо:- Это часто кажется самым простым выходом.- Ну, а когда меня разглядели-таки и начали клеить девчонки, я просто с цепи сорвался. К этому времени меня можно было выставлять в музее онанизма как мальчика, который умудрялся делать это буквально каждый час своего свободного времени.- Фу.- Только не говори, что ты свои руки не распускала в пятнадцать.Гвен криво усмехнулась.- Что? Нет?- Если и да, то не дни напролет!- Ну, у меня не было такой тяги к чтению и искусству, как у тебя, моя милая, возвышенная Гвен. Видишь ли… Я знал только футбол, американское кино и онанизм.- Просто три столпа твоего развития.Щеки Гвен раскраснелись от прохладного ветра. Она села, наконец, рядом с ним, вытянув ноги и слегка наклонившись вперед. Он лег, под спиной тяжело, пружинно прогнулась мягкость песка, и смотрел, как танцуют на ветру светлые пряди, как под тонким белым джемпером проступают очертания ее лопаток и силуэт застежки бюстгальтера. Она все время носит белье, подумал он, рассеянно проводя рукой по ее спине, словно бы смахивая невидимые песчинки (и надеясь, что так его жест будет расценен). Ее маленькие и мягкие соски, прежде кокетливо проступавшие под тонким шелком или под складками муслиновых блузок, стали распухшими, бесстыдно-большими, и она очевидно начала этого стесняться. Кроме того, небрежно сказала она ему однажды, ее грудь, и раньше-то не шедевр природы, после кормления совершенно потеряла форму.Он был шокирован ее признаниями. Ее грудь, как и все остальное в ней, по-прежнему было прекрасно, у него каждый раз перехватывало дыхание от мысли о том, что у нее под одеждой, он каждый раз, прикасаясь к ней, испытывал благоговейный восторг и приступы темного, жгучего желания.Он подумал и решил, что это и есть любовь – бесконечность, предопределенность. Стихия, в которой ты потеряешь голову, душу, самообладание, самоуважение, свое собственное ?Я?, и обретешь новые – или сгинешь без остатка. Это чувство перемалывало не только его Эго, вместе с ним исчезали такие мелочи, как пристрастия и оценки. Все становилось великолепно, все становилось желанно – то, как она смеется, говорит, ест, спит, мочится, чистит зубы и все, что она так презрительно, с таким стыдом называет своим ?чертовски бесформенным? телом.Это не было ему в новинку: он знал об этом из курса психологии, из тех двух книг, которые соизволил прочесть ради сдачи зачета, и все же кое-что запомнил. Он решил тогда, что эти знания пригодятся в актерской профессии. Человек, говорилось в этих книгах, вначале любит свое отражение в другом, затем – возможность реализации своего мотива, а затем, вовлекаясь в это чувство все дальше и дальше, уходит и от себя, и от своих желаний, и привязывается к личности, как таковой. Внешность перестает существовать, привычки перестают обращать на себя внимание, и через годы ты перестаешь понимать, за что влюбился, и почему продолжаешь любить. Ты попадаешь в колесо обратной связи, чувства вызывают выброс гормонов, а гормоны стимулируют чувство, и этот цикл становится вечным, и ты остаешься счастлив (или бесконечно, болезненно несчастлив).Он перебросил травинку из угла рта в другой.- Мы могли бы остаться еще, - сказал он, наблюдая, как Гвен вытаскивает из сумки бутылку с водой и откручивает крышку. – Почему нет?Она не обернулась, лишь коротко, злобно рассмеялась:- Да не дай Бог.Чем ближе к родному дому, тем мрачнее она становилась, он заметил это в дороге - так что спросил, пожалуй что, зря. И надеяться на то, что Гвен изменит свое мнение, было глупо. Да, ее родственники обожали Патрика (а кто не обожал), они любезно и бескорыстно согласились нянчиться с ним с утра до вечера.В результате вышло, что у них с Гвен оказался почти день, сияющий солнцем, ветреный день, в их полном распоряжении: вместе, рядом, только вдвоем, на этом бесконечном и пустынном пляже под меловыми откосами. Но она не простила никого из тех, кто ее здесь обижал – или же, простив, ничего не забыла – и все еще была настроена по отношению к Брайтону весьма и весьма угрюмо. В прошлый раз, подумал он, вышло то же самое.С той лишь разницей, что Гвен была на сносях, у нее начался поздний токсикоз, новый раунд изощренных пыток, все было муторно и тяжело, настроение у нее было совершенно испорчено поездкой. В конечном итоге она поругалась с матерью и нагрубила соседке.Едва они вернулись в Лондон, он обнаружил себя в больнице, под белоснежными дверями родильного отделения. Дальше беспокоиться о Брайтоне он совершенно перестал, занятый сыном, Гвен, последствиями развода и тому подобными важными вещами.- Если бы не Брайтон, ничего бы между нами не было, - сказал он с ухмылкой. – Прояви немного уважения.Гвен обернулась, наконец, и он увидел смеющийся синий глаз под трепещущей тонкой сетью золотых волос:- Чего?!- Элли. Помнишь Элли? Надо бы, кстати, ее навестить.- Еще не хватало, - буркнула она, улыбаясь, впрочем, до ушей.- Если бы не Элли, не Брайтон, я не отвез бы тебя домой в ту ночь. И мы бы не переспали. Вообрази только. Не было бы Патрика, не было бы… возможно, ничего.Гвен хмыкнула, не то с досадой, не то печально:- Кто знает, может, было бы лучше для всех. Слишком высокие ставки, и платить пришлось… слишком многим. Впрочем, мой сын того стоил.- Наш, - машинально поправил он.- Наш сын.- Так ты жалеешь, что тогда позволила себя уломать?- Мне так помнится, что уламывать не было необходимости.Он вновь коснулся ее спины, положил раскрытую ладонь между лопаток и оставил так, надеясь, что это как-то пройдет легко, незаметно. Что ему все простят и позволят не прерываться.- Я обезумел, - просто сказал он. – Я сходил с ума. Просыпался и засыпал, думая только о тебе. Дрочил, воображал… всякое. В меня словно насыпали грузовик подростковых гормонов. С каждым днем сильнее, мучительнее. Мне постоянно хотелось тебя видеть, быть рядом, чтобы ты просто коснулась меня кончиками пальцев, чтобы ты сказала: Ник, успокойся, все будет хорошо. И… на самом деле, хотелось гораздо, гораздо большего.Гвен слегка ссутулилась и начала перебирать песок, насыпать его из ладони в ладонь.- Я тоже тебя любила, - сказала она тихо и после паузы.Men jeg elsker dig stadig.Он не смог проговорить этого по-английски, не посмел даже произнести вслух. Слишком уж высоки ставки, Гвен права – и слишком высока цена его нелепым, бесславным признаниям и еще более несуразным обещаниям.- Хочешь воды? – спросила Гвен, - Тебе жарко?Он оторвал руку, которой прикрыл глаза, и посмотрел в расчерченное самолетными лентами синее небо. Как можно не любить это место, подумал он. Это место было сердцем Англии, и сердцем всего мира, который он любил – прохладно, но не холодно, бескрайнее море с этим расшитым кружевами прибоем, чистый песок, дюны под волнами золотой высокой травы. Синее, белое, золотое – цвета его Гвен, великолепной и ослепительной Гвендолин. Прохладная, но не ледяная, огромная, но элегантная, поражает воображение – но при этом ласково-безупречна.- Пожалуй, - он выпрямился, убрал руку с ее спины и сел рядом с ней. Гвен покосилась на него и протянула бутылку. Она смотрела, как он жадно глотает, и слегка улыбалась.- Если бы ты мог что-то изменить, что бы ты сделал?Вопрос застал его врасплох, и он едва не поперхнулся. Торопливо откашлявшись, он закрутил пробку. Вытер рот тыльной стороной ладони.- Очень многое, - совершенно искренне сказал он.- И все же?Она перестала улыбаться, смотрела слегка прищурившись, глаза ее были беззащитны, румянец поблек.- Не стал бы орать на тебя. Грубить тебе, завидовать, ненавидеть твоих друзей, ненавидеть себя и… Пить. Я бы не стал бухать. Спать с… ни с кем бы из них не стал бы трахаться. Попросил бы прощения…- Это нелогично, - негромко заметила она. – Тогда и прощения бы не пришлось…- Просил бы прощения, а не заставлял бы избивать себя, пока хер не встал, - твердо и спокойно закончил он.Гвен заморгала от неожиданности.Что во всем этом было неожиданностью, он, однако, не знал.Она подняла руку и вытерла глаз, оттянув веко в сторону, и он увидел, что она вот-вот заплачет. Ее веки покраснели, что стало заметно даже под толстым слоем косметики. Глаза налились влагой, она хлопала ресницами в напрасной попытке остановить слезы. Гвен хлюпнула носом и торопливо повернулась к нему в профиль, и густые волосы скрыли от него ее лицо. Он видел теперь лишь красный кончик носа, и ему захотелось ее обнять, утешить, сказать нечто правильное, нежное. Но он лишь молча смотрел на нее, а затем, подняв руку, очень осторожно отвел прядь волос и провел костяшками пальцев по мягкой щеке. Гвен старательно, беспомощно поджимала губы, ее подбородок предательски дергался. И тогда он сказал:- Я всегда буду тебя любить. Даже если мы разлюбим друг друга, я – я буду любить тебя.- Это еще более нелогично, - начала она глухим и мокрым голосом, но потом прервалась и засмеялась.- Логика великих не всегда подвластна простым умам.- Как скромно.- Просто факт.Она подалась вперед и засмеялась громче, у нее потекли слезы, нервный смех мешался с рыданиями, как только у Гвен всегда получалось.Когда она успокоилась, он положил руку ей между лопаток. На этот раз Гвен отчетливо вздрогнула, но не отодвинулась. Она была теплой и мягкой под его пальцами. Ему хотелось обнять ее, еще сильнее, чем прежде, это было почти ломкой, наркоманской тягой, с которой невозможно бороться, против которой никто не может устоять.- Можно тебя поцеловать? – спросил он, и Гвен повернула к нему изумленное, усталое лицо.Она секунду или две колебалась, а потом пробормотала, нервно отворачиваясь и отряхивая песчинки с ладоней:- Ник. Это твоя фирменная черта. Как ты там изволил выразиться? ?Логика великих?? Ты возвращаешься и возвращаешься к тем женщинам, которых бросил.- Я тебя не бросал. Скорее, наоборот.- Неважно. Твоя жена, потом Лена. Ты и с ними пытался все начать, опять и опять? В этом есть какая-то цель, какой-то непонятный мне смысл?Несправедливо, подумал он, это так мелко и несправедливо – но спорить о деталях было попросту не умно. И все же не удержался:- Я переспал с Леной по пьяни. Один раз. Что касается жены, я… сам не понимаю, что на нас тогда нашло. Какое-то отчаяние. Нечто спонтанное, желание близости, желание, чтобы меня кто-то понял, утешил, пожалел… быть может. Это была минута слабости, и, да, тогда я тоже много пил.Гвен молча вертела в руках полупустую бутылку. Вода перекатывалась в пластике со странным, сухим и шуршащим звуком.Он вспомнил бутылку, катившуюся ему под ноги, когда Гвен закричала на него в полутьме своего номера в отеле.Вспомнил ее платье – алое на белом, золотые броши с синими камнями, ее вьющиеся волосы, они струились по шелку, такие восхитительные - пока она кричала на него с таким гневом и так беспомощно. Тогда он чувствовал торжество, абсолютное удовлетворение момента, ее отчаяние возвышало его над ней, делало возможным все дальнейшее – взять ее, заставить, соблазнить, уговорить, сломать.Что тут скажешь. То было время темных желаний, гадкого притворства и беспросветной, уродливой ревности, которая воспламеняла его чресла и сносила ему крышу…- Мне жаль, что я причинил тебе столько боли, - закончил он. – Если бы я мог, я бы…Она вдруг повернулась к нему, порывисто и неловко, бутылка упала на песок. Гвен стремительно, будто боясь раздумать, наклонилась и коснулась губами его рта.Она поцеловала оставшуюся фразу, готовую сорваться с его губ, и он почувствовал вкус ее помады, нежное дыхание, смешанное с соленым ветром. Ветер вбил в их поцелуй несколько тонких волосков, и, с мягкой усмешкой, отстранившись, Гвен убрала их ото рта. Он нетерпеливо обхватил ее голову, притянул обратно - и накрыл ее губы. Втолкнул язык глубже, и она обняла его в ответ, и поцелуй стал долгим, вдумчивым, каким-то неторопливым, восхитительно бесконечным.Он отважно сунул обе ладони под край ее свитера, и Гвен, наконец, отодвинулась:- Господи. Ты что делаешь!..Если бы он мог решать, он взял бы ее прямо здесь, на коврике для морских пикников. Но, по здравому размышлению, решил, что Гвен, пожалуй, права. Он неловко засмеялся:- Вернемся в машину?Гвен скорчила гримасу, вытирая остатки помады кончиками своих длинных пальцев и разглядывая их с детским, наивным недоумением.- Вот уж нет. Я вообще не хочу трахаться в машине.- Ну и выражения, - хмыкнул он.- Заниматься любовью, - проворчала она. – Если тебе так больше нравится.- Тогда поехали домой. Закроемся в нашей комнате.Она хмуро, затравленно оглянулась и сказала, обращаясь к чайкам, что деловито расхаживали вдоль дюны:- Я не стану трах… заниматься любовью в доме моих родителей. Во-первых, мама… Да, все вообще! Боже, Ник, я там выросла.- И?Гвен только дернула плечами, ее явный дискомфорт заставил его сжалиться. Он перестал глупо хихикать и сказал:- Тогда отель. Ты знаешь какие-нибудь нормальные места?Она кисло улыбнулась:- Не сказать, что я вообще здесь бываю…- К черту все. Просто найдем какой-нибудь. Любой. Поехали. Давай.Гвен трусливо, осторожно рассмеялась. Но он помог ей подняться, отряхнуть с брюк песок. Они вернулись в машину и, едва въехали в город, запарковались у какого-то хипстерского отеля.В холле пахло свежим хлебом. Он посмотрел на сообщения в телефоне, помедлил - и отдал кредитку, чтобы расплатиться. Номера здесь стоили приличных денег, и, честно сказать, это было просто наглое вымогательство в излюбленном стиле миллениалов: развешай по стенам тарелочки, поставь в холле ободранные бархатные кресла и назови все это ?лофт стайл?. И стриги бабло с наивных туристов…Его долг по кредиткам все рос и рос. Впрочем - не сегодня, решил он, не сегодня об этом беспокоиться.Портье, отдав им ключи, сказал:- В нашей пекарне самые лучшие булочки с крабовым суфле. И смузи с годжи и свежей жимолостью. Такого нигде нет. Вы можете поужинать у нас в кафе или заказать в номер…- Обязательно, - лучезарно улыбнулась ему Гвен. – Непременно!Мальчишка просиял. Он, наверное, попросил бы автограф или даже селфи (люди в Брайтоне были без комплексов, курортный народец), но Гвен забрала ключи и чуть не вприпрыжку двинулась к лестнице.Едва затих скрип последней ступеньки, едва дверь за ними захлопнулась, не сговариваясь, они начали раздеваться.В какой-то момент она обернулась к нему, тихонько проговорила:- Смузи с крабовым суфле! Вашу мать! - и захохотала, и смех ее споткнулся, остановился, когда он шагнул к ней и поцеловал.Гвен торопливо расстегнула брюки и выбралась из них. Босиком, оставшись лишь в трусиках и бюстгальтере, прошагала к окну, смотревшему на набережную, подняла свои длинные руки и дернула шторы.- Какая разница, - сказал он.- Этот город и так мне чуть жизнь не сломал… не будет он за мной подсматривать, - проворчала Гвен.Она оглянулась, чтобы увидеть, как он, не сбавляя скорости, сдирает с себя белье. Все произошло в считанные секунды. Он завалился спиной на кровать, раскинул руки в приглашающем и открытом жесте:- Как видишь, безумно рад встрече.Гвен хихикнула и подошла к кровати, потом стянула трусики и осталась в этом простом бюстгальтере телесного оттенка. Ни кружев, ни украшений, чистая британская рациональность.Она встала на колени над ним, и он лениво осмотрел ее из-под ресниц.- Ты такая красавица. Эта грудь безупречна.- Вот поэтому и не хочу снимать, - пробурчала она. – Не хочу разрушать твои иллюзии…- Нет, перестань. Ладно, - сказал он после паузы, - хорошо. Прости. Сегодня все будет, как ты хочешь. Если тебе так комфортно… Я могу поиграть кое с чем еще. Тут много чего есть!Он погладил ее бедра и провел руками по талии, по гладкому изгибу, любуясь тем, как она возвышается над ним: эдакая мраморная богиня из древнего пантеона. Погладил ее живот, мягкий и податливый, от нежности кожи он сходил с ума. Это было все равно, что потрогать небо или свет солнца – неуловимо, мучительно, гладко, восхитительно, обескураживающее легко и притягательно.Ее лоно было влажным, он видел капельки на внутренней стороне длинного бедра. Он собрал влагу пальцами и коснулся ее клитора, затем провел к себе и от себя, и Гвен качнулась вслед за ним, колени ее заскользили в стороны, разъезжаясь, быть может, невольно. Или с намерением. Или подсознательно, как многое из того, что совершается между двумя.Через несколько минут этой пытки, под ее сбитое и быстрое дыхание, он убрал руки и повел ладони выше, до ее груди.Гвен немного подалась вперед, и он осторожно, как величайшую драгоценность, взял в руки чашечки. Позволил ее закованным в броню грудкам упасть в ладони: два маленьких сладких плода, покрытые жесткой кожурой. Он просунул пальцы внутрь и, сжав ее плоть, толкнул ткань ниже, ее соски выпрыгнули поверх края бюстгальтера. Это было порнографическое, непристойное, отчаянно невинное и отвратительно чувственное зрелище. Край и граница, плоть и одежда, не одета и не раздета - дразнящее, манящее приключение.Гвен наклонилась к нему, волосы ее упали, скользнув по его лицу, оставив ощущение зыбкой надежды, цветочный аромат шампуня - и щемящее желание. Она поцеловала его переносицу и потом коснулась губами его губ. Он чувствовал, как ее соски касаются его груди, косточки бюстгальтера были жестким, а плоть поверх чашек – сливочно-нежной.Руки его сжали их, не прерывая поцелуя, он, было, потянулся к ее спине, чтобы расстегнуть – и остановился на полпути. Почему-то ее стеснение и стеснительность его заводили.В этом было нечто девичье, какая-то попытка удержать тайну, стремление казаться красивой – для него. И, невзирая на то, что он всегда был от нее без ума, и больше всего желал увидеть ее полностью обнаженной, он решил, что поощрит этот наивный эксперимент, что вознаградит лучшим сексом, который у них был. Или, хотя бы, постарается.Гвен разорвала поцелуй, откинувшись назад, выгнулась ему навстречу, и он понял просьбу, скользнул ладонями по ее бедрам, обе его руки коснулись ее лона и раскрыли его. Она почти засмеялась, опускаясь на его член, и он не убирал пальцы от ее входа, ласкал ее, пытаясь зациклить короткие движения. Вскоре Гвен начала дрожать и подаваться навстречу, и ее бедра раздвинулись еще шире, и она, наконец, опустилась на него полностью, он вошел в ее теплоту.Тесное, мягкое, атласное, истекающее влагой, сладкое, беззащитное – все, что он в ней любил, было сосредоточено в этом проникновении. Гвен, закрыв глаза и открыв рот, раскачивалась на нем, скользила, поднималась и опускалась, как морская волна, она вошла в ритм и нашла точки соприкосновения - и он убрал руки, позволяя ей самой двигаться в этом порочном танце. Наконец, когда к ее шумным вздохам прибавились короткие явственные стоны, она резко согнулась вперед, охватила руками его лицо:- Пожалуйста. Сильнее. Глубже!Он ударил бедрами вверх, чувствуя, как она раскрывается, поддается, и Гвен закричала, и тут же зажала рукой свой рот. Он схватил ее шею и потянул к себе, поцеловал, сглатывая ее вкус и ее крик. Они прижались друг к другу мокрыми горячими лбами. Широко распахнутые, синие глаза, один от возбуждения начал косить сильнее обычного – прямо над ним. Гвен достигла краешка оргазма, и, сжимая ее белые мягкие плечи, он увидел, как ее взгляд на мгновение ушел куда-то наверх, мелькнули полумесяцы белков, рот ее раскрылся в стоне.Он положил обе руки на ее наполовину обнаженную грудь, сжал твердые, бархатисто-жесткие соски, и потянул вверх, и Гвен упала лицом в его плечо, и зашлась в череде спазмов. Волны ее удовольствия выдернули его из обычного, предшествующего оргазму, сосредоточенного оцепенения – и он с радостью поддался природному зову.Когда он кончил в нее, Гвен несколько секунд тихо и бессильно полулежала на нем, придавив его, вжав в покрывало – такой желанный и роскошный плен, о котором можно лишь мечтать. Он отвел ее влажные волосы с лица и поцеловал ее выпуклые теплые веки, кончик носа, а затем – расшитую шрамом губу.- Мне кажется, я всегда этого хотел. Кажется, всегда мечтал только об этом. Я все еще люблю тебя, Гвен.У него закончились силы объясняться, да он и не был уверен, что сказал нечто действительно правильное. Гвен выслушала его рассеянно, да, возможно, и вовсе не слушала, она вздрагивала, и ее внутренние мускулы все еще сокращались, выдаивая его досуха.Несколько минут спустя она, все так же молча, обвила его шею руками и поцеловала под ухом. Потом осторожно приподнялась, член его выскользнул из ее влагалища. Гвен аккуратно повернулась и легла рядом. Повозившись, она пристроила голову на его плече.- Я тоже люблю тебя, Ник. Все еще. Все еще да, - негромко, неожиданно стеснительно, сказала она.Он закрыл глаза рукой, хотя плотные шторы почти прогнали из комнаты остатки послеполуденного света, и – солнце уже клонилось к закату - в комнате стояла почти благословенная темнота.Ему хотелось плакать от ее слов, от того, что он не знал, как с ними поступить – и от того, что он был им рад, как ребенок рад дорогому подарку под елкой, как бездомный – милостыне, как грешник – епитимье.Гвен заворочалась и он, повернув голову, поцеловал ее растрепанную макушку. Только теперь заметил - от ее волос немного пахло морским ветром, свежо и солоно. Потом он услышал ее ровное сопение, и вдруг понял: она уснула. Ее тяжелая рука осталась лежать поперек его груди.Он сказал, очень тихо, надеясь, что Гвен не проснется:- Если бы ты смогла меня простить.Если бы. Если бы… Договаривать он боялся. Даже не обещания – какие-то обрывочные, смутные образы лучшего будущего, возрожденного себя.И вдруг, засыпая, слыша, как внизу, в открытом кафе, включили на полную катушку звук в трансляции футбольного матча, слушая, как закричали собравшиеся местные болельщики, как зазвенели бокалы с пивом, заревел далекий стадион, он подумал:а ведь она уже простила меня.Простила.