Глава 2 (1/1)

Этот друг Гвен, Дэвид, оказался застенчивым и довольно милым, по-английски неуклюжим и робким. Его приходом он явно был смущен - и зачем-то, прежде, чем ретироваться, принес кружку с кофе и пачку крекеров. В гостиной бубнил телевизор.Гвен, одетая в короткие шорты и футболку с глубоким вырезом, сидела в раскачивающемся кресле и кормила Патрика. Вид у нее был одновременно усталый и довольный, как у человека, который испытывает невероятное облегчение. Он как-то предположил, что избавление от излишков молока делает ее такой счастливой, и она не ответила, только рассмеялась. Для столь маленьких доек, как у нее, молока было как-то уж слишком обильно. Доктор сказал им, что это следствие хорошо развитой молочной железы, и никак не связано с размером, который зависит лишь от количества жировой ткани. В общем, все, что он понял из объяснения – у Гвен от природы было много всего, в том числе и всяких мелких артерий и капилляров, и молочных протоков, и теперь ее маленькие титьки продуцировали молоко как настоящая ферма.Что было отчасти приятным сюрпризом – но, конечно, слегка портило ей жизнь, особенно светскую.- Привет.Гвен подняла на него глаза, они показались ему серьезными и огромными из-за расширенных зрачков. Было темно, лишь свет от пары торшеров в углах да мельтешение телевизора освещали ее волосы, заколотые карандашом на затылке, и длинные голые ноги. Патрик лежал на ее груди, он уснул, так и не выпустив сосок изо рта. Его маленькая ручонка по-хозяйски придерживала любимую сиську. Это была умиротворяющая картина. Безумно, до странности, до боли нежная.- Зачем ты пришел? – негромко осведомилась она, но выглядела спокойной, и он сел на диван, отпихнув в сторону стопку журналов.- Хотел увидеть тебя. И Патрика.Она кивнула, как-то умудрившись вложить в короткий кивок щепоть откровенного сарказма - и ничего не ответила.- Банально?- Твои эти… появления из ниоткуда. С объяснениями в стиле дешевых ромкомов. Это больше не забавно, Ник. Я только что его покормила, и нам пора спать.- ?Нам?? Я думал, ты презираешь безумных куриц-мамаш с их чокнутым сленгом и манерой говорить во множественном числе.Гвен вздохнула и сдула со лба прядь волос:- Мне тоже пора спать, если угодно. Вообрази только, я сплю по ночам.- Что ты здесь делаешь?- Сижу в кресле и кормлю малыша, а потом…Он отпил прохладный жидкий кофе и сморщился. Ох уж это английское негостеприимство.- Я в общем смысле. Почему ты ушла?- А у меня был выбор?- Пожалуйста, вернись. Я выгляжу глупо.- Так типично для тебя в последнее время. Он решил не оставлять за собой последнюю реплику. Гвен покачалась в кресле, телевизор что-то рекламное подхрюкивал. Снаружи, от бассейна, доносились негромкие смешки и обрывки разговоров. Мужчина и женщина.- Это твои друзья?- Да, Дэвид, вы уже знакомы… и Фло, его жена. Они мне помогают, пока я тут. Оба без ума от Патрика. Думаю, им пойдет на пользу сделать небольшой тест-драйв младенца… Впрочем, это ненадолго. Эх, но было бы здорово, если бы мне такой дали провести… в свое время.Он натянуто улыбнулся:- Не хочешь выключить звук? В телеке?- Нет.Кофе окончательно остыл и явил миру всю омерзительность вкуса. Он открыл коробку с крекерами, подумал – и положил обратно на заваленный гаджетами и книгами кофейный столик.- Послушай, Гвен. Я…Она сидела в профиль к нему, не поворачивая головы. Ему хотелось встать и наклониться, и поцеловать ее теплую щеку и нежные волосы, и в то же время хотелось опять на нее закричать. Если бы не малыш у нее на руках, он, возможно, какое-то из этих желаний, да воплотил бы. Но его сын спал, так крепко и безмятежно. И Гвен выглядела такой спокойной – хотя и печальной. И ему не хотелось опять превращаться в омерзительного козла.Поэтому он покорно допил кофе и сказал:- Я прошу прощения за… за все, что произошло. Я уже просил, ты помнишь? Но это неважно. Я буду делать это всегда.Она посмотрела перед собой и выпятила нижнюю губу:- ?Всегда?. Или ?никогда?. Так люблю это слушать. Ты мастер раздавать пафосные обещания, Ник.Не обязательно же быть такой стервой, подумал он с какой-то холодной тоской.Она в последнее время научилась весьма ловко сцеживать молоко – но свой яд всегда сцеживала вполне профессионально. Если бы ее пассивную агрессию можно было так же запечатывать в стерильные бутылочки и помечать временем и датой, о, он бы не остался без ежедневной порции до конца жизни.Подавив желание ответить в том же духе, он осторожно проговорил:- Позволишь мне его уложить? Я могу помочь.Гвен наклонила голову к плечу, посмотрела недоверчиво, искоса:- Ты ведь не пил?- Боже мой, нет.Она отдала ему сына, Патрик сонно обвел его взглядом и улыбнулся, что, без сомнения, было самым лучшим из случившегося с ним за последние двое суток. Гвен провела его в большую и довольно уютную спальню, где рядом с широкой кроватью Дэвид и Фло уже пристроили колыбельку.- Да они святые люди, - негромко заметил он, проверив памперс и уложив Патрика в кровать. Он не мог удержаться и чмокнул приятно пахнущую, гладкую щеку малыша. – Или ты. Ты всем нравишься.- Я им не помешаю. Я скоро перееду. Наоми и Лора, и… другие, мне все обещали помочь с недвижимостью.- Ах, вот как. А потом тебя примут в этот элитный клуб теток, у которых сыновья одеваются как девочки, и наш Патрик…- Хватит. Хватит говорить гадости о тех, кто тебе ничего не сделал.- Прости. Я слегка… нервничаю. Правда. Не хотел тебя обидеть.- Но как-то умудряешься это сделать каждый раз, как мы видимся.- Это моя суперспособность.Гвен включила радионяню и проверила свой телефон.Они спустились к бассейну, и Дэвид - с настолько тайной, что даже явной - надеждой на отказ, предложил еще кофе.- А у вас чего покрепче бывает? – спросил он.Дэвид вскочил, как-то судорожно закивал и вернулся с бокалом белого вина.- Нам… наверное, надо лечь уже, - краснея и запинаясь, выдавил он. – Фло пошла спать.Гвен печально улыбнулась и отвела с его опущенного лица волну темных густых волос. Она обняла его и поцеловала в наморщенный от непомерных усилий лоб:- Спасибо тебе. Прости нас. Я его провожу. И уберу на кухне.- Да не за что… И за что извиняться? Я люблю тебя.- Я тебя тоже.- Ну… тогда… спокойной ночи, Гвенноши.- Я скоро его выпровожу, - тихо пообещала она, выпуская Дэвида из объятий.Когда тщедушный англичанин ушел, Гвен повернулась к нему:- Ты правда попросил вина в гостях у моих друзей?!Он с ухмылкой поднял бокал:- Исключительно с благородной целью. За тебя, родная. За твое умение устраиваться в жизни. Не сравнить с моим. Ну… да и похуй.Он сделал большой глоток. Вино, в отличие от кофе, в этом доме было отменным.Гвен тяжело, устало опустилась в шезлонг и уставилась на воду невидящим взглядом. Он заметил, что ее волосы рассыпались по плечам, карандаш повис, запутавшись в полураспущенном завитке. Он вытащил его и бросил рядом. Она рассеяно провела рукой по виску.- А вино у них неплохое. Они и травкой балуются? Не хочу оставлять своего сына с укурышами.- Твоих дочерей в школу возил мистер Асбек, - буркнула она. – Наверное, дети потом долго удивлялись запаху. Впрочем, я не знаю, как это принято в Копенгагене.Он хихикнул:- Неправда. Тогда он не употреблял. Он был скромным и милым молодым человеком.- Который трахал твою жену, пока тебя дома не было.- Честно? Не знаю, - он сделал еще глоток. – Свечу не держал.- Извини, - нервно сказала Гвен. – Это уже перебор, конечно.- Ты в самом деле сожалеешь?Когда Гвен ничего не ответила, он встал и направился на кухню, взял со стола открытую бутылку риохи и принес ее к бассейну.- Ник! Пожалуйста.- Ну, останови меня.- Я пытаюсь.Он сел в кресло-качели и налил себе до краев. Поставил бутылку на деревянный настил. Начал раскачиваться, слушая, как внизу, на холмах, воют полицейские машины.- И они не курят траву, если тебе действительно интересно. Они веганы, они также соблюдают принципы чистоты. Это значит, никаких наркотиков.- Гм? Веганы? Это меня не удивляет, но остальное? В Калифорнии? Странно. А еще учитывая, какие укуренные вещи выходят из-под его пера. Та копрофильская пьеса, например. Или фильм про продукты разложения… Тот фильм, где тебя должны были трахнуть в задницу. Это действительно придумалось на трезвую голову?Гвен подтянула колени к груди и обхватила их, сжавшись, словно пытаясь отгородиться от разговора.Но она не уходила. Это придавало ему храбрости и одновременно портило все, заставляло его говорить и говорить, и произносить гадости, без которых в этот вечер, конечно, можно было обойтись.- Почему тебя так называют? Гвенноши?- Это Патрик приду…- Патрик-старший, - хмыкнул он. – Ясно. И этому было какое-то вменяемое объяснение?- Не знаю. Нет…- Как и всему в твоей ебанутой жизни, а, Гвенноши?Она устало опустила голову на скрещенные поверх колен руки. Ему стало жаль ее, но жалость к самому себе пересилила:- Почему бы вам не вернуться? У вас есть дом. У тебя. И у Патрика. Подумай о нем. Что это за скитания? Почему бы не… Слушай, с Диконом давно покончено, но ты просто не можешь перестать изображать жертву, а? Тем более, что поводов больше нет. Приходится изобретать.- Я уже возвращалась туда. Я прилетела позавчера, радостная и счастливая, и, странно, конечно, но я ожидала такой же встречи. Привезла тебе подарок, и… И он закончил свое существование в мусорном контейнере, правда? Как все, что между нами было.- Такая унылая, избитая метафора, - пробубнил он.Но все было правдой. Она купила ему айфон последней модели, глупейшим образом купила его в аэропорту, с огромной наценкой, как он подозревал. Он начал орать почти с порога, поминая папарации и всех их предков до седьмого колена. И Гвен, и ее маму тоже… И, когда на свет появился этот подарок – еще один дорогущий подарок от нее – он выхватил его, открыл коробку и сунул телефон в измельчитель отходов.Измельчитель не сломался – к счастью – наверное, его спроектировали специально для таких, как он, безумных истеричек с манией величия, которые вдруг да захотят уничтожить новенький айфон. Не сломался, но и работать отказался. Полетели осколки, ему пришлось все остановить и собирать стекло по всей кухне. Гвен тихо заплакала, он бросил искалеченный айфон в мусорку, содрогаясь от своей расточительности и злости. Он еще немного проорался, подгоняемый эмоциями и выпитым накануне стаканом виски.Она перестала плакать и вдруг, тихо и очень гневно, сказала ему нечто вроде – а теперь иди и разбей свой сраный мерседес.И это тоже было правдой.Она хотела, она просто с ума сходила от этой мысли – хотела подарить ему какую-нибудь пафосную тачку. Она говорила и говорила о том, как позорно передвигаться по Вехо на задрипанной тойоте, хотя что она вообще могла знать о тойотах и их задрипанности. В конце концов, он сдался и попросил хотя бы отдать ему деньгами, потому что подозревал, что ее потянет на какой-нибудь дорогущий дрек, бентли, порше или, не приведи Господь, роллс-ройс. В автомобилях Гвен разбиралась как свинья в апельсинах, да и водить по-прежнему не умела.Он купил себе вполне приятный, добротный и мощный немецкий внедорожник, хотя и продолжал выделяться среди соседей, как шмат колбасы посреди торта со взбитыми сливками. Но владеть новой дорогой машиной было приятно. В салоне пахло натуральной кожей, почти сексуальный запах – власти и уверенности в завтрашнем дне.Конечно, она была довольна его выбором, она была довольна почти всем, что он делал, кроме выпивки и блядства, но это шло в приложении к разводу, более того – он считал, что имеет полное право. После всего, что он от нее получил. Место ручной собачонки в Лондоне, позорную должность стареющего жиголо при восходящей звезде, дорогие подарки, призванные развеять меланхолию или просто заткнуть ему рот.Он не стал орать в ответ на ее предложение насчет автомобиля, просто пошел на нее, и она зачем-то схватилась за свою сумку, потом выпустила ее и отступила на шаг. Он развернул Гвен к себе спиной, ткнул лицом в мраморную столешницу, ее волосы скользили между пальцев, мягко и беспомощно, когда он держал ее голову низко наклоненной.Ей пришлось согнуться почти пополам, и он расстегнул ее ремень и содрал джинсы с ее задницы.У него встало, это немного пугало, потому что было неуместно и глупо, и все это приключилось с ними в разгар самой отвратительной ссоры. Она вскрикнула, а затем дернулась, просила его остановиться, но он расстегивал свою ширинку, не слушал - и его не остановило даже то, что, дергаясь под ним, Гвен задела любимую чашку младшей дочери, посуду после их ухода он так и не помыл - и чашка с грохотом разбилась об пол. Не остановил его и плач малыша, раздавшийся следом. И ее отчаянная мольба, мокрые от слез слова и какие-то торопливые аргументы, которые она подыскивала, чтобы все прекратить.Он остановился лишь, когда стянул ее белые трусики и увидел следы свежей крови. Ее швы, может быть, разошлись от всех этих манипуляций, или продолжали заживать, выпуская немного крови – он точно не знал. Или это был очередной прощальный привет от ее матки, после родов она еще долго ходила с кровью на белье и прокладках.Тогда он выпустил ее, почти мгновенно. Тяжелое и быстрое отрезвление было словно удар в лицо, у него даже переносица заныла от этой фантомной боли.Гвен поднялась, быстро поддернула джинсы и, на ходу застегивая ремень, бросилась наверх, к сыну. Она вернулась, неся его на руках, потом уложила в переносное кресло и вызвала такси.Он извинялся, умолял его простить. В конце концов, он встал в дверях, но, натолкнувшись на ее взгляд, отступил.- Мне кажется, я просто назвала вещи своими именами.- Послушай, ну ты ведь признала, что затея с папсами была просто ужасна?- Да, но это не было моей затеей. Решили без меня. Они решили, что так будет полезно.- Для кого? Для тебя?- И для ТЕБЯ в том числе.- Но я не хочу, чтобы мне помогали. Тем более так. Тем более эти твои…- Но кто-то же должен, - горько пробормотала она. – Сам ты просить не станешь, верно?- Они вмешали сюда мою жену и дочек, и Патрика, что уж совсем…- О. Твоя семья. Настоящая семья, - сказала она с неуловимым сарказмом. – Я и забыла, что они неприкосновенны. Это ведь меня можно попытаться трахнуть на столе, или же пригласить в дом, где все комнаты пахнут ее духами. Это меня можно так использовать. Во всех смыслах слова. Но не их, я правильно понимаю?- Я собирался навести там порядок.- Порядок?! Да ты даже постель не сменил, в которой вы с ней трахнулись. Это что было-то вообще?! Прощальный секс? Или ренессанс чувств, вызванный твоей свободой?Он налил себе вина.И вновь правда – он и сам не помнил, как получилось, что после ужина он не ушел на диван, а остался с женой, и все показалось ему таким… таким, как раньше, простым и чудесным, и идея переспать показалась такой правильной и красивой. Словно в толпе, сред незнакомых лиц, увидеть единственное - родное.Он, без сомнения, воспользовался моментом не по назначению. Его жена была удивлена, но не раздосадована. Не выговаривала ему и не просила остановиться. В какой-то момент ее объятия из просто дружеских, сочувственных, превратились в крепкие, почти цепляющиеся - и страстные. Он начал ее целовать – а дальше просто не мог остановиться. Очевидно, не смогла и она.Он где-то читал, что секс после развода случается у восьмидесяти процентов пар. Наверное, в этом есть нечто человеческое, некий упрощенный паттерн, некий смысл…Но возмущение Гвен понять тоже можно было.По крайней мере, на то, чтобы убрать грязную посуду, сменить постель, у него было несколько часов, но он потратил их на сожаления, на оплакивание себя и своей карьеры, на раздражение, на какие-то ненужные и тупые звонки юристам.Гвен вытерла глаза детским жестом, прижимая к векам обе ладони, растопырив свои длинные мокрые пальцы. Продышавшись, сказала:- Ты починил измельчитель?- Да он и не сломался. Тормознул. Я потом проверил его на картофельных очистках. Он работает. Там, наверное, защита от дурака…- От такого, как ты!- Да. Вполне вероятно.- И как все прошло?- Что именно?- Секс. Тебе было приятно?- Нет, блин, я все делал через силу. Практически заставил себя. Ноль оргазмов.Он показал ей сложенные в кольцо пальцы, потом разжал их и помахал ладонью поперек шеи: ?лучше убейте меня?.Гвен, хоть и смотрела на эту пантомиму с горестным недоумением, подавилась невольным смешком. Тихо заметила:- Ты все еще ее любишь. Никогда не переставал.От ее слов у него в горле набух комок, но он сделал глоток вина, и второй. И сказал:- Люди привыкают друг к другу. Она… хороший человек. И красивая женщина. И вообще, разве я должен тебе хоть что-то?- Нет. Не должен.- Я и тебе ничего ни с кем не запрещал.- Спасибо, - сказала она без тени иронии. – Вот только перестану пачкать белье кровью, а футболки - молоком.- Это пройдет. Врач ведь сказал, что пройдет. Молока станет меньше, как только добавим детское питание. Это мы уже проходили с… с ней. С ними. С моими дочерьми.- Жду и надеюсь.- Пожалуйста, давай поедем домой.- Это так звучит в разрезе происходящего, - Гвен поежилась, и он поднял с кресла плед и набросил на ее плечи. Она не сопротивлялась. Ветер становился холодным, пах горелыми листьями и автомобильными выхлопами, и кипарисами. Рождество в ЭлЭй: безусловно самое странное из всех на свете. – Не могу даже подобрать слов… Это звучит пугающе. Ты ведешь себя довольно… странно.- Я? Пугаю тебя? Чем же, Гвенноши?- Ты много пьешь.- Да это же гребаная риоха. Практически, вода.- И пытался меня…- Я ведь перестал, как только понял, что ты не в настроении.- Ты сломал айфон.- Потому что злился на эту историю с папсами.- Ты кричал на меня.- А ты, типа, не заслужила?Она что-то пробормотала себе под нос. Он встал и подошел к ней, наклонился и поцеловал в теплую, пахнущую цветочным шампунем и чем-то невыразимо трогательным, щемящее-нежным, макушку.Она пахла как Патрик, или Патрик пах ею: это был запах дома, дома и семьи, ему хотелось любить их так, как они заслуживают, обнимать, защищать, заботиться - но выходило все очень и очень плохо.Гвен подняла к нему мокрое от слез лицо, и он коснулся губами ее щек, потом поцеловал в губы. Рука его скользнула ниже и нащупала ее грудь, он отодвинул провисший край футболки и нащупал плотную чашку бюстгальтера для кормления. Сунул пальцы в жаркую, влажную нежность под ней. Она тихо вскрикнула и отшатнулась.- Эй. Я так скучал по тебе.- Из меня течет, - отчаянным шепотом сообщила она.- Правда? – ухмыльнулся он, оттягивая бюстгальтер с груди, - дай-ка проверю.- Ник!Он встал перед ней на колени, и плед упал с ее плеча. Она позволила ему поцеловать себя, его губы оказались на ее горячей шее и ключице, и затем он просто приник ртом к ее груди. Просунул руку в ее шорты, между ног у нее было горячо и мокро, он не без сожаления оторвал лицо от ее груди и покосился на свои пальцы – и с огромным облегчением увидел, что крови не было. Да и Гвен, судя по всему, не просто ему уступала, из вежливости или боясь разбудить хозяев – она возбудилась, и эта незамысловатая истина ударила в пах. У него встало - в полный рост, что называется.- Пожалуйста, не надо. Не здесь.- Ладно. Пойдем в спальню.- Я не думаю, что будет уместно…- Когда это вообще секс с тобой был уместен? – ухмыльнулся он.Она молча протянула к нему свои длинные руки, обняла за шею и поцеловала в губы. В спальне было тихо, Гвен осторожно проверила малыша, потом села на кровать, и ему тоже надо было действовать тихо, аккуратно, почти бесшумно - и это заводило еще сильнее. Он сел рядом с ней и осторожно провел большим пальцем по ее ладони.Гвен тихо хмыкнула, встала и начала раздеваться.Ему пришло в голову, когда она торопливо и без лишних звуков стягивала с себя футболку, расстегивала бюстгальтер и избавлялась от шортов и трусиков, что в отношениях с ней его всегда заводил элемент порочной секретности. Вечно они ждали звонка или того, что их прервут, вечно опасались вторжения, спешили или просто боялись – и в этом страхе было зерно истины, нечто немыслимое и невысказанное, запретное, неправильное, агрессивное. То, что не давало расслабиться, как не дает разрядки какой-нибудь средневековый пояс верности. Но, говорят, именно такой девайс приводит человека на грань безумия, когда хочется трахнуться до такой степени, что потом, если уж удалось – из глаз искры полетят.Она опустилась на колени и расстегнула его ширинку. Ее обнаженность была невинна, честна, полна этой странной уязвимости: белая кожа и веснушки на плечах, и мягкий впалый живот, и длинные бедра, и точеные округлые колени, и тонкие пальцы на ногах и руках, и волосы - небрежными волнами на широких плечах.Он не знал, когда это прекратится, остановится ли вообще, это чувство каждый раз, он испытывал его снова и снова, и каждый раз словно в первый – желание и страх, и восторг, и тревога, и умиление, и ощущение своего несовершенства и недостаточности рядом с ней.Прежде он жил по-другому и был другим. Его жена была практичным человеком, разумным, добродетельным, мягким, привычным и любимым во всех смыслах этого слова, он ей подходил, она подходила ему. Они прекрасно друг друга дополняли, и в этой гармонии была своя прелесть, неизбывная правильность и заполненность. Секс был адекватным продолжением, воплощением их нормальности, их единства, их согласия, секс был вроде подписи в договоре или на чеке, обещанием приятных удовольствий и выполнением текущих запросов. Просчитано. Согласовано. И отработано.Но Гвен? С ней рядом всегда было словно бы честнее, ярче, острее, жарче, но и – печальнее и больнее. И он всегда возбуждался от того, что он ей не подходит или не совсем подходит, или подходит с известной долей допущения – и в этот зазор, в звенящую пустоту между ?достоин? и ?недостоин?, ?должен? и ?не должен? вылетали все его благие намерения и весь здравый смысл.Он вздохнул и поймал ее руку, поднес ко рту и поцеловал раскрытую ладонь, чувствуя, как дрожат ее пальцы.- Я так скучал. Господи, как я соскучился, Гвен.Она не ответила, лишь заморгала, глядя снизу вверх.- Ты похудела, - прошептал он. – Что происходит?- Нет.- Я же вижу. Я давно не видел тебя голой. Но помнить-то помню. Такое хрен забудешь.- И это все, что ты можешь сказать? – она широко, но как-то грустно при этом, улыбнулась.- Наверное, кормление грудью или гормоны какие после родов…- Ты вообще, собираешься закончить то, что начал?- Я никуда не спешу.- Ник.- Я люблю тебя, - брякнул он, и она, отпрянув, потянула руку к себе.Ему захотелось отвести от нее взгляд.В этой фразе появилось столько ненужных смыслов, что лучше было бы оставить разъяснения до лучших времен. Но это же Гвен. Ты видишь ее голую задницу или эти мелкие груди с нахально торчащими, распухшими от кормления сосками – или как раньше, невинными и маленькими – и ты просто не можешь держать варежку закрытой. Он это уже проходил, много раз, и вот он снова в той же позиции, готов на что угодно, лишь бы заполучить себе толику неправедного счастья.Гвен слегка нахмурилась, потом вернулась к прерванному занятию – расстегнула его ремень и ширинку.Перед тем, как наклониться вперед, настороженно оглядывая его, она прошептала:- Я сделаю это, но потом… обещай, что просто уйдешь.Она взяла его в рот, оттянув резинку трусов, взяла глубоко и быстро. Ему захотелось ее оттолкнуть, попросить, чтобы все замедлилось, продлилось. В том, как быстро и деловито она двигала головой, и как бесшумно разделась, как была покорна и в то же время отдалена, было нечто от коммерческого секса с хастлершей.Ему не нравился этот образ, его мутило от такого сравнения. Его Гвен была невинна, пусть порочна и развратна, и пусть он мог называть ее Мусорной Шлюшкой и любыми другими грязными словами – но, стоило ей на практике начать это доказывать, становилось реально не по себе.Но у него стояло. Резиновый, механистичный, полупьяный стояк. Ее светлые волосы, спадавшие на его джинсы, и горячий язык, и тугое узкое горло, в которое мало кто отказался бы погрузить свой член – да никто, честно говоря, не отказался бы от этой волшебной возможности – заводили его. Она знала об этом, иначе не бросилась бы с таким энтузиазмом его обслуживать.Он почувствовал, что кончает, очень быстро – сказалось то, как долго они не занимались любовью и то, как сильно он ее хотел – сгреб ее волосы и оттянул голову назад, он кончил на ее губы. Гвен отшатнулась, явно застигнутая врасплох, потянулась к своей футболке, чтобы выплюнуть или вытереть рот, и он схватил ее лицо, сжал мягкие щеки:- Глотай. Проглоти.Пару секунд она смотрела снизу вверх, оскорбленным и обиженным взглядом, а потом, почти не моргая, проглотила, с явным усилием, словно одолевая тошноту, бледная до синевы,- Теперь ты уйдешь? – тихо поинтересовалась она.Я мог бы тебя ударить, подумал он с такой ясной и яркой ненавистью, с таким остервенением, что сам себя испугался. Он все еще сжимал ее лицо, поэтому просто толкнул от себя, она пошатнулась и потеряла равновесие, и, все еще на коленях перед ним, неловко шлепнулась на задницу.- Я уже ухожу.Она застегнул джинсы, встал и вышел из спальни. Она не провожала его, он услышал, как захныкал ребенок, Гвен затопала босыми ногами, что-то быстро, негромко и нежно заговорила, полилась включенная вода.В гостиной все еще горел свет. Телевизор был выключен, в черном зеркале отразилось его бледное, перекошенное от злости лицо.Он вышел к бассейну, взял бутылку чужой риохи и, наконец, ушел из этого дома.В машине приложился прямо к горлу.Улицы даунтауна стали пустынны в этот час: широкие и грязные проезды, изуродованные граффити бетонные заборы да рекламные расклейки, словно оспины на белых стенах заброшенных домов.Ветер в приоткрытых окнах пах горелыми листьями и пустотой.