Глава 4 (1/1)

ОбнаженияОна стоит посреди трейлера и тихо скулит. Он опаздывает на самолет, ему действительно пора уходить, но он не может, словно ноги приросли к полу. Это ее трейлер, и делать ему в нем нечего, но Гвен никогда не возражала против его вторжений. Поначалу она, наверное, стеснялась делать ему замечания, а потом, все-таки предприняв пару вялых попыток, и получив в ответ его поднятые брови, просто смирилась. Причин для ее смирения много. Гвен не совсем тихий человек, точнее, и вовсе не тихий – и она довольно отважна и ершиста, особенно если надавить. Но на площадке она становится ангелом, чуть ли не крылья вырастают. Гвен все еще боится потерять эту работу. Даже после его уверений в том, что она невероятно важна для всех, и после того, как Дэвид и Дэн лично поздравили ее с прекрасным дебютом, и после того, как ее представили Джорджу и каким-то боссам из студии – она все равно считает себя самозванкой, которую вот-вот попрут из сценария, потому что она не справилась. Может быть, поэтому она позволяет укатывать себя до полусознательного состояния, тренируется и повторяет дубли, пока не начинает плакать от боли. Может быть, поэтому до сих пор позволяет любому человеку на площадке заходить в трейлер без стука. Не то, чтобы кто-то этим пользуется. Никто не пользуется. Кроме него.- Я просто заскочил попрощаться, - говорит он быстро, стараясь не вслушиваться в странные звуки, которые она издает. – Гвен? Я скоро вернусь, а пока меня не будет, обещай вести себя хорошо. Ее всхлипы, или что бы это ни было, резко затихают. Короткая пауза. Стоя к нему спиной, Гвен слегка поворачивает голову:- Да, - лепечет она веселым и спокойным тоном. – Конечно! Всего тебе хорошего, Ник! Приятно провести время! Передай мои поздравления своей дочке!Слишком много любезностей, даже для англичанки, думает он. - Гвен, - он подходит ближе и замечает, что она дрожит с ног до головы. – Что случилось? Все хорошо? Мне позвать кого-нибудь?- Нет, - быстро говорит она. – Нет, нет. Это… просто моя спина. Наверное, было много нагрузки.- Ты уверена? Потому что мне надо, - он делает объясняющий жест рукой, словно она может его видеть. И ему тут же становится стыдно. – Мне надо бежать. Гвен, послушай-ка. Не надо терпеть. Не надо ждать, что кто-то заметит, молча, сжимая зубы. Я снимаюсь много лет, и хочу тебя уверить – никто не заметит, пока не скажешь. И… Я ведь говорил, так нельзя. Нельзя так с собой обращаться. Его нравоучения, кажется, пролетают мимо ее ушей. Она поднимает руку и дотрагивается до плеча – и вскрикивает. Он видит, что ее длинные пальцы трясутся. - Да что происходит?!(мать твою, мысленно добавляет он, прекрасно понимая, что в этот момент Гвен меньше всего готова услышать еще и отборные английские или датские ругательства).- Я не могу расстегнуть жилет.- Какой жи…И вдруг он вспоминает. Они надели спасжилет ей на голое тело, под рубашку и доспехи, и, видимо, забыли о нем. А Гвен решила, что и так справится, и снимет сама. - Ладно, - бормочет он, - ладно, сразу бы и сказала. Снимай рубашку.- Что?! Нет!- Снимай свою блядскую рубашку, - рявкает он, делая к ней шаг и едва не брызгая слюной в ухо. Она вздрагивает всем телом. – Я опаздываю, Гвен, ради всего святого. Снимай давай. Подними руки. Он помогает ей стянуть рубашку через голову. Жилет, очевидно, не подобрали по росту – и не подогнали как следует, и он видит, что широкие жесткие стропы буквально впились в белую кожу на ее плечах. Он видит, как кромка плотной ткани врезается в ее лопатки, и кожа в этом месте покраснела и вспухла длинными шрамами. Он чувствует уколы жалости и сострадания, и еще это мерзкое чувство вины, словно бы он, как человек старше и опытнее, должен был проследить за этим всем, не допустить, чтобы такое с ней случилось. Она начинает тихо плакать, переминаясь с ноги на ногу, и он говорит:- Эй. Я сейчас расстегну со спины. Успокойся только, окей? Она отвечает этим рыдающим голосом, повернувшись к нему в профиль, и он видит ее виноватую широкую улыбку:- Боже, так неловко. Это просто… только со мной могло случиться, да? Ее слезы сквозь улыбку или же улыбка сквозь слезы – это и правда так типично для Гвен. Она охает, когда он расстегивает крепления, и в тот же момент она отрывает липучки на груди, дающие дополнительную фиксацию, и он тянет жилет с ее плеча. Она позволяет ему это сделать, все еще не поворачивается к нему, ее всхлипы стихают, теперь Гвен только шмыгает носом и бормочет благодарности.- Да не за что. Теперь лучше?Она молча и быстро кивает, или это у нее от плача или боли голова трясется, трудно понять. Она стоит, прижимая снятый жилет к груди и все еще не поворачиваясь к нему.- Слушай. Мне до хрена лет, я знаю, что такое больная спина. Со мной можно не притворяться Супер-Женщиной. Гвен поворачивается к нему, наконец. Дорожки влаги блестят на ее щеках. Ему хочется протянуть руку и вытереть ей слезы. Вместо этого он произносит:- Мне нужно идти. - Да. Конечно. Спасибо тебе, Ник…- Ты уже говорила.Они стоят почти вплотную, ее руки сложены на груди поверх жестких пробочных сегментов спасательного жилета, ее глаза все еще мокрые, кончик носа красный, как у оленя Рудольфа. - Позволь мне посмотреть, - почти шепчет он. Он кладет руки на ее ладони, узкие и горячие, и осторожно отводит их. Жилет падает на пол с деревянным глухим звуком.- Нет, - говорит она, и ее щеки вспыхивают алым.- Да, - он слегка поднимает бровь. – Нам нужно привыкнуть друг к другу. Ты знаешь, что будет дальше. - Но не сейчас. - Я только посмотрю, мне надо понять, насколько все плохо. Ее грудь покрыта длинными красными полосами от врезавшихся креплений жилета. Он старается не глядеть слишком пристально, не замечать ее сосков, но это невозможно, природой просто не предусмотрено в таких случаях отводить взгляд. Чтобы не смущать ее, он обходит ее кругом, проводит пальцами по следам от жилета на ее ребрах и лопатках.- Так больно?- Да. - Хочешь, намажем чем-нибудь? У тебя есть аптечка?- У врача есть. Но не… не надо. – Она с нервным вздохом обхватывает себя руками, просовывая длинные пальцы под мышки.- Гвен, да перестань. Чего я там не видел. - Это так вежливо! - с сарказмом замечает она.- Стараюсь, - сухо и в тон ей откликается он. - Ты же опаздываешь. На самолет. Ему хочется остаться и поцеловать эти алые рубцы на ее белой коже. Наверное? Вероятнее всего. Время рядом с Гвен останавливается и все как-то подвисает, и у него начинается это необъяснимое погружение в собственные тайные желания, тем более странное, что – она ведь ему даже не нравится? Наконец, убедившись, что кожа нигде не содрана, что крови нет, по ее просьбе он приносит футболку, и она быстро натягивает ее, одергивает, поворачивается к нему:- Правда, со мной все в порядке!Они прощаются, на всякий случай соблюдая дистанцию – он делает шаг назад, и она тоже, и между ними образуется пространство, воздух, в котором плавают пылинки и золотятся солнечные лучи. И теперь, глядя на эти фотографии в интернете, он невольно вспоминает тот день, и длинные рубцы от спасжилета на ее груди и лопатках, и ее смущение, и откровенность, с которой его тянуло все это разглядывать. И в этих крошечных точках, из которых складывается изображение на экране, она подчинена ему – пусть не ему напрямую, пусть лишь камере или фотографу, но теперь у нее нет права отвернуться, закрыться, прекратить. Это все ему более чем знакомо, оно сроднилось с ним, стало каким-то дополнительным органом или шестым чувством: желание подчинять и приказывать. Но с Гвен на экране оно становится сильнее во много раз, просто захлестывает его. Он всегда полагал себя вуайеристом. С его стремления смотреть и видеть началось его увлечение кино, а затем и актерским ремеслом. Он, скорее, из тех, кто желает овладевать, разглядывая, чем подчиняться, демонстрируя. Голые фотки Гвен заводят его внутреннего вуайериста, запускают в нем растущее, ноющее ощущение торжества, победы, власти. Бесплодность, бесплотность, эфемерность происходящего перестает иметь значение. Он смотрит на нее в упор, в ее испуганные синие глаза, и представляет, как в ответ она медленно, растерянно моргает. О, если бы он оказался в этот момент рядом, на расстоянии вытянутой руки от этой обнаженной плоти и светлых локонов. Ее губы плотно сжаты, подбородок округлился в упрямой гримаске, и он воображает, как скользнул бы большим пальцем по этому красному рту, по этим мягким губам, и заставил бы их раскрыться. Он смотрит ниже, на ее бедра и то, что между ними, стыдливые намеки или почти бесстыдные обещания: на ее плоть, на то место, где сходятся ее половые губы, прикрытое аккуратным лоскутком коротких светлых волос. Сам не замечает, как рука соскальзывает с клавиатуры, и, когда он начинает себя ласкать, уже слишком поздно, чтобы остановиться, да ему и не хочется. Он говорит себе: это просто реакция, естественная мужская реакция на откровенные снимки.Но он знает: это лишь жалкая попытка отгородиться от правды, и правда ему не мешает продолжать. Он разрывается между желанием смотреть во все глаза и перестать смотреть, закрыть глаза – и отдаться образам, которые вспыхивают в его воображении, словно яркие кадры какого-то любительского видео, в котором Гвен, конечно, на первых ролях. И ему остается лишь отдавать приказы, и ей остается лишь подчиняться. Она уже раздета, ее глаза полны страха и возбуждения, и он приказывает ей раздвинуть ноги, показать все, что эти фотографии пытаются спрятать от него. На следующем кадре, вырванном из контекста, и странным образом естественного, как и все в череде эротических фантазий, ее руки связаны за спиной, и она наклоняется, и он говорит: ниже, еще ниже. Она встает перед ним на колени, и он позволяет ей, со все еще связанными руками, коснуться губами его ботинка. Ее завитые платиновые пряди падают на темную поверхность лакированной кожи. И ее ладони, связанные сложенной пополам бечевкой, постепенно краснеют, пальчики становятся алыми, как лепестки прекрасного цветка, соединенные вместе. Он видит и слышит это так ярко, почти на грани сновидения, галлюцинации: все ее движения, его слова. То, как ее соски распухают от его поцелуев взасос, от его щипков, укусов, от его ударов, его ремня… И то, как его ремень оставляет на ее шикарной заднице длинные багряные полоски, как она, нагибаясь вперед, чтобы увернуться, кричит, и как он зажимает ей рот своей ладонью, и ее крик вливается в его руку, словно жидкое золото. И то, как завязаны ее глаза черным шелковым галстуком, и то, как под слоями шелка мечутся, взлетая и падая, ее беспокойные веки. Она станет умолять его, будет молить остановиться или же продолжать, но, что бы она ни сказала, это потеряет всякое значение. Важно будет лишь то, как он захочет ее увидеть и что он захочет с ней сделать. И то, как раздвинуты ее ноги, и открыта его взгляду плоть, и то, как она течет от его поцелуев взасос, от его укусов, от ударов его ремня. Гвен, думает он, добираясь до финиша, пожалуй, раньше, чем планировал. Так хороша в своем невинном распутстве. Готова ко всему. Призывные позы, настороженный взгляд, мокрое лоно.Пылающая под его пальцами плоть, белоснежная спина, вспухающие рубцы, розовые соски, нежные, как лепестки орхидей, распахнутый в крике рот, и никто не узнает, кричит она от боли или от удовольствия. Никто, даже она сама. Она подавится своими слезами и стонами наслаждения, он заставит ее проглотить все, все до капли, до слезинки, до последнего жалобного вопля. Связанные руки, завязанные глаза, она стоит на коленях и исполняет его приказы, и… Гвен. Это просто Гвен. Гвен, думает он, и кончает.