Глава 9 (1/1)

Самое красивое, что в тебе естьЕго перелеты, и он в них, начинают напоминать шарик пинг-понга. Он мечется между городами, засыпая в салонах самолетов и такси, начинает пить еще в лаунжах, и появляется в другой точке планеты уже наебенившимся, или, по крайней мере, навеселе. То, что причиной, источником и движущей силой всего этого беспорядочного, мятежного движения является Гвен, совесть не облегчает, скорее, наоборот.Она становится объектом его зависимости, и, как бы ему не хотелось думать обо всем проще, легче, не взваливать на плечи груз чужой любви и собственной привязанности – он погружается глубже и глубже, почти тонет.Гвен присылает ему фотографии, они долетают в последний момент, перед тем, как стюардесса заискивающим тоном попросит отключить телефоны. Между краем короткой юбки и тугим краем чулка - белая полоска кожи.Он думает об этой беззащитной открытой коже все два часа, и, садясь в такси, открывает телефон. Запускает приложение для вибратора.Пишет ей:Сними трусики.Она выскакивает из дверей ресторана, перебегает дорогу и забирается в его такси, плюхается рядом с ним на заднее сиденье. Наклоняется, чтобы поцеловать его в щеку. От нее пахнет вином, травкой, пудрой, сексом и весельем. Он кладет руку на ее колено, Гвен смеется, сжимает его пальцы и осторожно подвигает их выше.- Как ты?Она морщит носик:- В таком-то виде трудно быть звездой танцпола. В основном, сидела на диванах и пряталась по углам… Ох.Он проверяет – она и правда сняла белье. Юбка ужасно короткая, зато сверху на нее намотаны какие-то хламиды из органзы и шелка.Она влажная. Вибратор в ней слегка содрогается, мускулы на внутренней стороне бедра трепещут. Он, отзеркаливая просящие движения, берет ее руку и кладет на свою ширинку. Гвен с готовностью проводит пальцами вверх и вниз, находит в ритм, который ему так нравится. Она вообще легко угадывает его желания. Словно эти колесики и шестеренки внутри них идеально совпадают, словно они - часть какого-то общего механизма, самой природой настроенные друг на друга, предназначенные для полного и безоговорочного удовлетворения.Он просит остановить такси в паре кварталов от ее дома. Толкает ее в плечо, наклоняется и распахивает дверь с ее стороны:- Выходи.- Что? Что ты делаешь?!- Пройдешь пешком. Тебе надо развеяться.- Ник, нет, нет, я…Он выпихивает ее в прохладу зимней ночи, она неохотно вываливается, спотыкается, задев кромку тротуара каблуком, едва не падает. Юбка ее задирается, мелькает ее лоно, скрытое тенями, но очевидно блестящее от влаги.Выпрямившись, она оглядывается через плечо, прошивает его пылающим взором. Он кидает ей в руки ее сумочку.- Пройди пешком. Я буду ждать дома.Такси уезжает и увозит его: обернувшись, он смотрит, как Гвен бредет вдоль проезжей части. Бесконечные ноги, черные блядские туфли. Она идет медленно, с фальшивым достоинством, перекинув сумку через плечо, то и дело одергивая свою символическую юбчонку. Можно только вообразить, как ледяной ветер прохаживается по ее голым бедрам и забирается поближе к разгоряченному лону. Этот образ такой сладкий и томительный, и ее беспомощность, и готовность подчиняться - все делает момент завершенным и правильным.Он открывает дверь ее дома, включает свет, мочится, моет руки, достает металлические наручники, моток бечевки и кляп, резиновый мячик на кожаных креплениях. Подумав, достает также ошейник и цепь от него. Гвен – это прирученное животное, но, как все выдрессированные звери, нуждается в периодическом подкреплении права хозяина над собой.Сегодня будет такой вечер, решает он. Без сантиментов и без патоки. Иногда они играют нежно, игриво, иногда просто трахаются, не разбирая, кто верхний, кто нижняя (но почти постоянно, он смеет надеяться, помнят об этом). Иногда он бывает с ней излишне жесток или, наоборот, слишком мягок. Они заходят все дальше, и, кажется ему, что каждый этот шажок избавляет их от лишнего, наносного и придуманного в отношениях. Нельзя сказать, что упрощает, конечно: все становится лишь сложнее и путанее, - это как сессии с ЛСД или другими веществами, о которых он вычитал у Кастанеды. Сознание прочищается, но, дамы и господа, мир-то от этого проще не становится.Она нажимает на звонок, а не открывает сама, быстро сообразив насчет правил игры. Отпирая дверь, он продумывает следующий шаг, и, видя ее на крыльце – щеки в лихорадочном румянце, пепельно-золотые локоны развились, помада слегка размазана – не может сдержать довольной улыбки. Гвен стоит на ступеньке ниже.- Очень смешно! – фыркает она. – Думаешь, это было забавно?!- Как минимум, полезно, - парирует он. – И, Гвен. Ты выглядела потрясающе. Эти ноги – самое красивое, что в тебе есть. Весь Клеркенвелл любовался.Это, конечно, дерзкое преувеличение, сомнительный комплимент: на улицах в такой час и народу-то нет.Она делает шаг по ступеньке, он останавливает ее, вытянув руку и прижав к ее груди.- Нет. Не так. Ты сегодня, в основном, проведешь вечер на коленях.Гвен как-то вымученно улыбается, затем улыбка ее пропадает. Она опускает глаза, отдает ему сумочку. Пока она становится на колени, тихо ойкая, обдирая чулки о какие-то выступы и трещины в каменных плитах, вползает в собственную прихожую, он открывает ее сумку. Достает сигареты и проверяет, не припрятала ли она какую-нибудь дрянь.Мероприятие – то еще наркопати. Он слегка разочарован тем, что, нет, Гвен сегодня совершенно чиста. Да, он ненавидит, когда Гвен употребляет, особенно на халяву – это ставит ее в уязвимое положение, которое он согласен терпеть лишь рядом с собой. Но почему-то теперь он даже расстроен тем, что повод для казни отпал.Он закуривает и слегка толкает ее ногой в бедро, она ползет, опустив голову и негромко вздыхая, в гостиную. Наклоняясь к ней, он расстегивает ?молнию? в шве ее юбки, потом дергает: с сухим надсадным звуком лопается шов, и он буквально сдирает ее с бедер Гвен.- Снимай эту хрень, - говорит он. Гвен, умница, тотчас все понимает, выпрямляется, расстегивает пуговицы на своей блузке, стаскивает с плеча мешковатую куртку-жакет. Она остается в чулках и туфлях: тонкий шов рассекает ноги эдаким бордельным росчерком. Чулки изодраны на коленях, в прорехах розовеет голая плоть.Гвен, по его команде, ползет в спальню, берет зубами ошейник и приносит ему. То же проделывает с остальными инструментами игры, а под конец, когда он, докурив, бросает окурок в пепельницу и щелкает пальцами – она низко наклоняется, целует носок его ботинка.Он сидит в любимом кресле – теперь не только ее, но и его – глубоком и уютном, и большом, как она сама – лениво пролистывая сообщения в чатах. В основном, это по работе, есть немного от его матери и сестер, от жены, дочерей. Все это время Гвен терпеливо сидит у его ног, руки сложены на коленях, обнаженная грудь словно бы светится, такая она прозрачная, белая, шелковистая даже на вид. Голова Гвен слегка опущена, глаза – в пол. Иногда она бросает быстрые взгляды на телефон в его руках, ждет и боится, и, наверное, искренне полагает, что он не заметил. Глупенькая моя Гвен, думает он с нежностью.Наконец, ответив на пару срочных вопросов, он кладет телефон в карман и показывает ей на ошейник. Застегнув его и прицепив цепь, он проводит пальцами по ее седьмому позвонку, целует.- Он был с тобой?Гвен, словно затерявшись в своих мыслях или мечтах, вздрагивает и хлопает на него накрашенными ресницами.- Там, на вечеринке?- Да, - говорит она почти с вызовом. – Да, он-то всегда со мной, Ник.Ого. Это что, какие-то новые претензии? Он улыбается ей, широко и добродушно.- В отличие от…?- Тебя.- Вот так поворот. Решила устроить мне демарш? В такой чудесный вечер, когда я, потратив кучу своего времени и денег, прилетел сюда, чтобы тебе было, с кем поиграть? Как-то не очень вежливо, Гвен. Попахивает черной неблагодарностью. И в чем же причина? ПМС или просто кто-то в душу плюнул? А, я даже догадываюсь, кто. Мистер Дикон, его дизайнерское высочество…- Ничего он мне не плевал, - сердито перебивает она. – Он вел себя очень достойно. Твои предположения всегда, всегда потрясающе нелепы! Твоя ревность просто смешна. Учитывая…Он отвешивает ей пощечину, и, поймав за волосы ее мотнувшуюся к плечу голову, почти сразу впечатывает в другую щеку еще одну. Гвен захлебывается вскриком - и умолкает, испуганная.- Ну, выговорилась, и хватит. На сегодня достаточно. Надеюсь, тебе полегчало. Давай сюда кляп. Наконец-то у нас есть возможность применить его по делу.Есть нечто удовлетворяющее в том, чтобы заткнуть ей рот таким варварским и извращенным способом. Можно сунуть ей в глотку член, но это будет наказанием лишь отчасти – уж он-то в курсе, что ей такое понравится. Поэтому: красный на черном шарик, звезда всех тематических порнофильмов последних десятилетий, классика жанра, нестареющий символ: власти – одной стороны и покорности – другой.Он проводит пальцем по ее растянутой, пунцовой от помады, верхней губе, гладит ее шрам.- Такой ты мне нравишься больше.Ее глаза полыхают, он целует ее горячий и мокрый висок.- Руки за голову. Займемся этими красивыми титьками.Гвен подчиняется, он перекидывает веревку через шею, обвязывает ее грудь в несколько оборотов, пропускает конец веревки посередине, протягивает веревку вниз, вталкивает между ног, прикрепляет обратно, и, наконец, делает оборот вокруг гладкой, идеальной талии - завершая круг.Если есть круг, из которого ему не вырваться, как проницательно заметил брат Хью, пусть будет такой же и для нее. Она разводит ноги в явном дискомфорте, крутит задницей, пытаясь избавиться от врезающегося, натирающего вторжения. Он прибавляет мощности в вибраторе, Гвен замирает, по бедру ее ползет капля вагинального секрета, он подхватывает его кончиком указательного пальца и прижимает к ее пылающей щеке.- Потренируешься держать себя в руках, милая Гвен. Во всех смыслах этого слова.Защелкивает наручники и цепляет их к кольцу на ошейнике. Отводит ее в спальню, и, пока Гвен, слегка пошатываясь, встает на колени перед кроватью, достает ее печально знаменитый в узких кругах блокнот.Глаза ее округляются от ненависти и испуга. Между бровей таким тонким восклицательным знаком встает морщинка. Он раскрывает блокнот на странице, где впервые появился его телефон.- Было бы глупо предполагать, что я не найду?Она что-то говорит сквозь кляп, а затем он заворожено наблюдает, как из ее глаза медленно скатывается слеза.Он кладет блокнот на пол перед ней, подталкивает ее, она наклоняется низко, почти утыкается лицом в желтоватые страницы. Отворачивается, зажмуривается. Сжалившись, он расстегивает кляп и бросает в сторону. Из ее рта бежит струйка слюны. Она судорожно глотает – слюну и воздух, глаза все еще закрыты.- И где спасибо?Гвен молчит. Он берет ремень и ударяет по ее заднице, она дрожит и вскрикивает.- Гвен. Скажи мне: ?спасибо?.- За что? – дерзко выпаливает она.Еще один удар, сильнее первого.- За то, что снял кляп. За то, что позволил тебе говорить.- Убери это! – протестует Гвен, волосы ее шелестят, елозя по страницам блокнота. – Ты не имеешь права, ты не можешь…Третий удар, внахлест по рубцам от первого и второго. Она хнычет. Плечи ее прижаты к полу, спина прогнулась тугой и длинной тетивой, задница высоко в воздухе, ноги широко разведены.- Читай, что там написано.- Что? Там ничего нет, там…Он хватает ее волосы, поднимает ее лицо к себе и шипит:- Читай, вслух и громче. Медленно. Не торопись.Я хочу, чтобы эта хуйня впечаталась в твои мозги как можно крепче, думает он со злостью. И почти одновременно: я хочу содрать ее, снять с тебя, как на скотобойне с коровьей туши снимают кожу.Она, стараясь придать голосу насмешливое выражение, начинает зачитывать номер. Он бьет ее после каждой цифры.Перелистывает и находит очередную надпись над собственным портретом.- Продолжай читать.- Ты не можешь меня наказывать за то, что… Ник! Пожалуйста! Прекрати это! За то, что я, тогда, я… я всего лишь любила тебя!Удар. Она, ахнув, утыкается лицом в распахнутые листы. Как раскрыт теперь этот блокнот, так Гвен раскрыта перед ним, думает он в каком-то яростном тумане. Она трясущимися губами зачитывает:- ?Ник… только кажется… ужасным человеком, но… под этим скрывается доброе сердце?.Гвен всхлипывает, последние слова теряются в мокром, сердечном вздохе.Он вознаграждает ее усилия тремя резкими, звонкими ударами.Он мог бы отпустить пряжку, думает он со смесью желания и ужаса. Искушение почти невыносимо. Рассечь ее кожу до крови, содрать последние покровы, убрать все притворство из этой выдуманной маленькой ?любви?.Последние страницы она дочитывает, подвывая от боли. Слезы капают на них, чернила расплываются, бумага слегка бугрится от влаги.Он вталкивает кляп в ее рот и опять застегивает его на затылке. Гвен тихо хлюпает носом, он помогает ей подняться на колени, приставляет спиной к изножью кровати. В этой позе она словно бы выгибается ему навстречу – разумеется, это просто эффект отведенных назад плеч, но: она так прекрасна, так совершенна, так хороша. Ее грудки меж туго натянутой бечевой - вздымаются эдакими крошечными пиками с вершинами сосков. Кожа ее светится изнутри, и этот розовый отблеск подсвечивает россыпи веснушек. Они становятся ярче, проступают, словно какие-то водяные знаки на поверхности секретного документа.Хлопок раскрытой ладонью - скользящий и хлесткий удар, сродни пощечине. Ее левая грудь от шлепка алеет, сосок становится тугим и твердым. Еще несколько ударов один за одним, не прерываясь. Она плачет и выгибается еще сильнее.Расстегивая ширинку, он говорит сквозь зубы:- Ты просто тупая шлюха. Бесполезная. Бесполезная…Он почти на самом краю.Гвен начинает бить крупная дрожь, но он видит – она только разогрелась, и, может быть, кончит чуть позже. Сам он уже не может сдерживаться. Он выплескивается на ее грудь, она запрокидывает голову, он видит лишь красный шарик между ее губ, и алые потеки румянца на, по-лебединому изогнутой, шее.Ни мгновением раньше, ни мгновением позже – его телефон разражается надсадным звоном. Он с сожалением запихивает член в трусы, не без труда, и лишь до половины, застегивает джинсы.- Я быстро, - говорит он Гвен, прикасаясь к ее щеке. Глаза ее полуприкрыты, дыхание разбито, ему кажется, он слышит, как неистово колотится ее сердце – словно весенняя капель. – Я вернусь, Гвен. Обещаю.Он поднимает телефон, на всякий случай выходит на террасу и прикрывает за собой высокую стеклянную дверь.- Я знаю, где ты сейчас, так что можешь ничего не выдумывать.- Да, - говорит он спокойно, выуживая пачку сигарет из кармана. Это сигареты Гвен, тонкие и безвкусные, но выбора нет. Со временем он привык к ним, как и ко всему, что с ней связано. – Ты что, детектива наняла?- Даже деньги бы не стала тратить. Ты не особенно скрывал, куда улетел. И никаких дел в Лондоне у тебя давно уже нет. Никаких, кроме этого твоего блядского БДСМ-феста на двоих. Хотяяя! Я не знаю, сколько вас там. Я уже ничего толком не знаю. Я не знаю, когда ты вернешься, вернешься ли вообще… Помнишь ли ты, зачем возвращаться.По ее голосу он понимает – она выпила. И вдруг в самом деле вспоминает, о чем это она толкует. Покаянно молчит.- Значит, тебя можно не приглашать? – злобно осведомляется его жена.- Еще целая неделя впереди. Я вернусь, - обещает он. – Ты что, заранее отмечать начала?- Просто подумала, что могу позволить маленькие слабости. Вот ты же себе позволяешь.- Это какой-то выстрел в собственную ногу, солнышко.Она невесело смеется. После паузы говорит:- Что с тобой происходит? Почему… все так? Мы где-то ошиблись? Что-то не то сделали? Что-то упустили?Вздыхая, он потирает лоб двумя пальцами с зажатой в них сигаретой. Садится в плетеное кресло, накрытое толстым пледом. Воздух пахнет недавним дождем и – почему-то – розмарином. Он оглядывается и замечает стеллаж, на котором Гвен, или, может быть, заботливый Хью, расставили горшочки с зеленью и цветами.- Ничего не происходит. И с нами все будет в полном порядке.- Уж извини меня, если сейчас не поверю! И нет, не говори, что, мол, я такая уродина, старая, плохо за собой слежу, выгляжу как швабра и все в этом роде! Эта твоя английская шалава вообще ростом с фонарный столб! А весит, наверное, центнер. Господи, - с отвращением говорит она. – Что ты в ней нашел? Я не понимаю.- Тебе было бы легче, если бы я играл с кем-то посимпатичнее? Помоложе?- Нет. Нет! Какой же ты бываешь мерзкий, - выплевывает она.- Я скоро приеду, мы вместе полетим в ЭлЭй, возьмем бутылку вина и бутерброды, и клубнику, и травку… сядем в машину, поедем вдоль океана… и все вместе просто посидим там, на пляже… помнишь? Ты помнишь, как там красиво? И отпразднуем твой день рождения, солнышко. Так будет.Она обиженно сопит в трубку. Он понижает голос, сам не зная, почему:- Я люблю тебя. Очень сильно. Ты мне веришь?Жена его вздыхает и, наконец, говорит:- Я не знаю, зачем я вообще тебя набрала. Вероятно, хотелось убедиться, что ты в порядке. Я никогда не перестану о тебе волноваться. Если хочешь, считай это ответным признанием. Но больше не вешай мне лапшу на уши. И не считай самой беспросветной в мире идиоткой!Она не прощается, просто отключает звонок.Возвращаясь в полутемную спальню, он чувствует, как стыд и вина накатывают свинцовыми, ледяными волнами. Гвен сидит на коленях, опустив голову, дыхание у нее ровное, почти дремотное. Он расстегивает ее наручники, снимает ее кляп и ошейник. Рассеяно целует ее плечо, она растирает запястья, он начинает разматывать веревки. Когда он избавляет ее от всех игрушек, она ловит его руку и подносит к своим пересохшим губам.- Эй. Все в порядке? Ты кончила?- Прости.- Это ты меня прости.Она встает и тут же, зашипев, садится на постель. Снимает чулки, туфли. Смотрит на него долгим и далеким взглядом.- Ник? Что-то случилось? Кто звонил?- Иди в душ, я за тобой.Гвен уходит, он убирает все в комод. Она возвращается через полчаса, влажная и притихшая. Набрасывая кимоно на ее плечи, он осторожно гладит ее лопатки.Она приносит два бокала и початую бутылку совиньон блан. Он не отказывается. Хотя бы смыть эту горечь во рту, думает он, разглядывая, как Гвен двигается по комнатам. Темно-зеленый шелк, расшитый птицами и камелиями, вздымается парусом, когда она быстро проходит туда и сюда, поднимая с пола разбросанные вещи, складывая их, убирая что-то или задергивая шторы.Он возвращается в постель из душа, надеясь, что она уже уснула. Она лежит, свернувшись калачиком, поверх покрывала, все еще в кимоно. Он гладит ее теплую, тяжелую щиколотку:- Давай спать? Гвен?- Это звонила твоя жена, - говорит она, не шевелясь, не поднимая головы с подушки.- И? Какая разница?Гвен ничего не отвечает.Он садится на краю постели, раздумывая, не налить ли себе еще вина. В конечном итоге так и поступает, расхаживая полунагим по ее спальне, замотанный лишь в полотенце на талии: эстетствующий декадент в посткоитальной депрессии.Проводя ладонью по своим влажным волосам, он говорит:- Я не знаю, что со всем этим делать, Гвен. Может быть, мне стоило подумать об этом раньше. Но теперь бессмысленно оправдываться, искать виноватых.Комната освещена фонарным светом с улицы, фигура Гвен на постели кажется щемяще-неподвижной и болезненно-бесстрастной. Он допивает – и наливает себе еще:- Она почему-то тебя ненавидит.Гвен издает сдавленный смешок.- Честно? Будь моя воля, я играл бы с вами, с вами двумя. Я говорил ей, что хочу попробовать тройничок. Самое забавное, она ничуть не удивилась, не возражала – но, поставила условие, мол, только если третьим… третьей будет женщина. И вот теперь… я думаю, мы могли бы попробовать. Если перестанем друг друга ненавидеть, думаю, у нас может получиться.Он видит в темноте, к которой уже привыкли глаза, как Гвен медленно садится, опираясь на руки, и поворачивает к нему голову. Ее волосы падают на плечо светлым крылом, закрывают один глаз.- Ты такая мудрая. Помнишь, все говорила, что мы все должны подружиться? Думаю, ты была права, солнышко. Ты была чертовски права. Тогда все наладится, - воодушевляется он. Ему кажется, она в легком шоке, но, наверное, приятном. – Так мы могли бы все это разрулить. Без жертв. Без драмы. Я мог бы разогреться с тобой, просто, ну… Она не любит этого всего. Не выносит БДСМ, это не ее, совсем не ее. Ну, а ты, ты могла бы…Он допивает.- Могла бы – что? – тихо интересуется Гвен.Он пожимает плечами:- Отсосать мне, обслужить мою жену. Получить свои любимые десять ударов по жопе. Кляп, наручники, и все, что ты любишь – все это было бы для тебя, в любой момент, безусловно. С каждым последующим бокалом идея кажется ему все более и более блестящей. И, хотя жена его Гвен на дух не переносит – именно с тем, что он предлагает, скорее всего, будут согласны все.Гвен бесшумно поднимается и подходит к нему, почти вплотную.Он протягивает ей бокал.- Если все получится, это будет трах всей нашей жизни. О таком люди могут только мечтать.Гвен берет вино, какое-то мгновение смотрит на него: лицо ее наполовину, и очень слабо, освещено падающим из окна светом. Он видит, как она хмурится и прикусывает губу. Потом отворачивается и уходит на кухню.Там зажигает электричество, он растерянно идет за ней следом.Она сидит у стола, с преувеличенным вниманием вглядываясь в нетронутый бокал. Пальцы ее шевелятся, она сжимает и разжимает кулаки, скребет ногтем большого о ноготь среднего.- Гвен, - говорит он устало. – Давай оставим тему тройничков на потом. Сейчас уже голова плохо варит. Честно, пора спать. Это была длинная сессия, мы все устали.Гвен поднимает на него глаза, и – в последний момент, очень запоздало – он понимает, что сейчас последует.- Ник, - говорит она, и черты ее искажаются, словно от удара. – Ник, я ухожу.- Что? – со смехом блеет он и даже руками разводит. – Ты чего несешь?!- Я оставлю тебе ключи. Выгонять тебя среди ночи не стану. Мне нужно уехать, прямо сейчас.- Эй, эй, эй, - он наклоняется и берет ее лицо двумя руками. – Полегче. Давай по порядку. Гвен, ты чего? Что случилось? Черт! Что это на тебя вдруг нашло? Куда тебя понесло?Она отталкивает его руки и встает, оглядывая его сверху вниз сухими, до странности бесстрастными глазами.- Если прикоснешься хоть раз, я сломаю тебе запястья, - совершенно серьезно говорит она. – Завтра можешь найти отель и уехать. Или поменяешь билет. Я не знаю, решай сам.Он только моргает в ответ.- Заберешь свои вещи и все эти твои… игрушки и уйдешь отсюда, хорошо? Ключи пришлешь с курьером.- Подожди, подожди, подожди. Да стой же! Гвен!Он успевает схватить ее рукав, и тогда она аккуратно перехватывает его руку и приставляет вторую к его локтю. Она легонько тянет в разные стороны, и он вдруг понимает – по пронзающей боли и каким-то особым чутьем – что его лучевая кость сейчас действительно даст трещину.- Мне продолжать? – интересуется она, тихо и холодно.- Нет! Не надо! Черт, Гвен! Отпусти! Пожалуйста!Она выпускает его, и он отшатывается. Кто и при каких обстоятельствах ее этому научил, неизвестно: но эта блядская самооборона, с ее-то весом и силой, вполне может привести к печальным последствиям.И еще одна, странная в данных обстоятельствах, но неотступная мысль: все это время она без труда могла причинить ему куда больше боли, чем он – ей. Настоящей, немыслимой боли.Но всего сильнее другое.Сильнее всех этих мыслей и жгучего огня в его запястье оказывается страх, беспомощный ужас, который окатывает его, словно пресловутого героя фильма ужасов, обнаружившего, наконец, одну простую истину: монстры реальны.Кошмары реальны.Ад реален.Все самое плохое, о чем ты мог помыслить и предположить – реально.- Гвен! – умоляюще говорит он, и умолкает.На минуту или две он уцепляется за какую-то иллюзию того, что все это ему просто снится. Привиделось после выпитого, после чумового секса и звонка жены, и после всех этих перелетов из страны в страну. В конце концов, джет-лаг никто не отменял. Он читал, эта дрянь опасна: даже кратковременный психоз может вызвать. Галлюцинации, бред, все такое.Она уходит, включает свет в спальне, в гардеробной, он слышит, как она одевается. Возвращается в джинсах, футболке и лоферах, натягивая пальто.- Мы больше не станем встречаться, Ник, - говорит она. - И я не хочу быть с тобой в одном доме.- Блядь… Гвен! Да куда ты пойдешь? Три часа ночи. Это же ТВОЙ дом. Я могу лечь на диване, блин, в гостевой спальне, где угодно. Хоть бы и на полу. Сейчас уйти? Прямо сейчас? Это так тупо. Это самая тупая идея, а я много от тебя тупости слы…Он затыкается, перехватив ее взгляд.- Я не останусь. Я… не смогу. Мне нужно уехать. Возможно, к Джайлзу. Или к друзьям. Завтра с утра тебя не должно здесь быть.- Или что? – взвивается он. – Или что, Гвен?! Ты мне руку сломаешь, челюсть свернешь, в полицию позвонишь? Какого хрена, объясни мне, скажи на милость, что происходит?! Хорошо, я могу уйти, просто не устраивай шоу с дурацкими побегами. Ладно. Я уйду, но… Но хотя бы ответь. Или я даже ответа не заслужил? Почему вдруг сейчас, и ночью, и…Не зная, как закончить, он бессильно обводит руками вокруг себя.Она смотрит ему в глаза, прищурившись, будто прицеливаясь: оценивая, достаточно ли он умен, достоин ли ответа.Эта пауза длится и длится, и нервы, без того взвинченные, начинают звенеть, плавиться, в висках у него стучит, во рту становится горько и сухо.Наконец, Гвен отводит прядь волос от своего белого, как снег, лица:- Ник. Потому что все закончилось. Прямо сейчас.