Глава 6 (1/1)

КонтрольПрибрежное кафе в Малибу, в котором они засели после ее салонов и парикмахерских, набито людьми, как бочка селедками. Он едва поймал свободный столик на террасе. С огорченным вздохом она начинает листать меню. Вид у Гвен совершенно убитый.- Что мне делать? Подстричься?- Эй, не вздумай.- Волосы сожгли. Цвет ужасный.- Женщины, женщины… мне бы ваши проблемы.Она окидывает его тяжелым взглядом и углубляется в листы с описанием веганских фрикаделек.- Ты правда хочешь пообедать в веганском кафе? – спрашивает он с улыбкой.- Нужно употреблять легкую пищу, - на полном серьезе объясняет она, - чтобы не переволноваться. Чтобы войти в нужный ритм… со своей природой.- Это, типа, медитация такая? Медитация фалафелем?- Боже, - возмущенно бубнит она, - здесь куча всякой еды. Кроме фалафеля. Можешь взять смузи, не изображай ультраправого нигилиста. - Что он сказал? – спрашивает он, когда официант, взяв заказ, забирает у них меню.- Ровным счетом ничего, - Гвен кажется одновременно огорченной этим фактом и странным образом довольной.- Знаешь, это… своего рода достижение.- Он меня и не видел без одежды. Мы живем в соседних номерах, - объясняет она виновато. – И в этот раз у меня Диор, и поэтому Джайлз никакие примерки не…- У него вообще бывают другие поводы на тебя посмотреть? Кроме примерки?Гвен застенчиво хихикает, хотя лично он не находит в этом ничего забавного. Ответом она так и не удостаивает.У нее есть одна из ее улыбок, которую он любит и ненавидит – с высоко задранным подбородком, губы сжаты, взгляд в расфокусе - задумчивая и смущенная улыбка, словно бы у ребенка, которого ругают родители, но ругают не так, чтобы строго. А ребенок этот пропускает нотации мимо ушей.Эта улыбка теперь появляется у Гвен на лице, и ему ничего не остается, как отступить. Тема Дикона уж слишком странная, скользкая и мутная, чтобы вот так с полпинка разбираться. Когда-нибудь он, конечно, доберется до сути, но – не сегодня. У них так мало вечеров вдвоем, поэтому не сегодня.После ужина, ощущая голод и отгоняя видения сочных стейков, политых сырным соусом, он усаживает Гвен в машину и отвозит по шоссе вдоль моря - на пустынный и тихий пляж. Отвечая на ее расспросы, он говорит, мол, знает здесь пару таких мест. Приезжал сюда с друзьями или семьей.Но теперь, думает он, эта жемчужно-серая пустошь – только для нее.Гвен сбрасывает ботинки и стаскивает с себя носки, закатывает джинсы повыше. Бредет по мягкому песку вниз, к океанским холодным волнам. Волосы ее, якобы навечно испорченные криворуким барбером (честно сказать, он не понимает, вокруг чего сыр-бор), раскачиваются на ветру золотыми всплесками. Она похожа на Агнету, вдруг думает он. И правда похожа.Воспоминание о себе – том, далеком – болезненно, нечестиво, но отчего-то в нем кроется сладкая грусть. Он вдруг начинает говорить и, пока не рассказывает ей все, не может перестать, английские слова путаются с датскими, потому что часть его души так и осталась там, в той комнате, в запахе подросткового семени и отчаяния, среди дешевых постеров Аббы и Билли Айдола – и глупых надежд.Она слушает его, хмурясь, очень серьезная. Когда он заканчивает, Гвен делает к нему шаг, потом обхватывает его лицо ладонями и проводит большими пальцами, будто стирает невидимые слезы.- Ник, - говорит она тихо. – О, Ник.И больше ничего.В ее серо-синих глазах, будто отразивших и небо, и море, вобравших в себя цвет мира - столько милосердия и сострадания, что ему хочется отвернуться. Он убирает ее руки от своего лица, а Гвен не сопротивляется.Он изнывает от желания поцеловать ее, разорвать эту невидимую связь между ними или укрепить ее – кто знает. Ее губы, прошитые шрамиком, кажутся ему шелком и медом, и лепестками волшебного цветка, и воплощением порока, и символом невинности, и он размышляет секунду или две, какая она на вкус. Все это время он пил только ее боль, питался ее унижением: и вдруг этот новый приступ жажды. По ней настоящей, по нему самому – настоящему.Но где мы, где настоящие. Он отворачивается и шагает по песку, увязая в нем подошвами своих кожаных мокасин: где мы, где мы сейчас?Я так тебя любил.Господи, Гвен, так любил тебя.Ему становится тошно от себя, от этих прошедших глаголов в своих мыслях. Время застывает, становится водой и песком, небесным сводом, облаками, безветрием, бесстрастием.Они садятся в машину, и Гвен вдруг говорит, не глядя на него:- Знаешь… Я очень волнуюсь.Больше ничего. Он готов посочувствовать, он прекрасно ее понимает. Положить руку на ее плечо, обнять ее, сказать нечто успокаивающее. Он это умеет. Ему не составит никакого труда. Более того, что бы он сейчас не сказал, она впитает это жадно, с надеждой, и будет благодарна ему за любой резон или любую шутку.Но он говорит, равнодушно, почти небрежно:- Ты справишься. Ты умница, и ты невероятная.- Но что, если они и ПРАВДА меня наградят? – с ужасом спрашивает она.- Будешь радоваться. Праздновать. Напьешься, как Хоакин Феникс. Приедешь домой и будешь прыгать в трусах по кровати, поливая себя Кристаллом. Смотри, только кровать не сломай. Ты у нас немаленькая девица…Гвен с облегчением смеется. Как он и предполагал, ей сейчас не много надо.- Эй, - он выводит машину на шоссе. – Ну, поверь. Просто поверь. Тут не о чем волноваться.После паузы она говорит:- Вот если бы ты… если бы мы… Ты бы пришел?Он пожимает плечами:- Я ненавижу эти сборища, ты в курсе. Одновременно умираешь со скуки и сатанеешь от пафосной тупизны. Если не по работе, то и на хер надо туда ходить.- А вот Джайлз со мной…- Святой Дикон, покровитель несчастных Гвендолин, - ухмыляется он. – Ну, знаешь, тут сравнение не в мою пользу. К чему эти вопросы?Это было ее мечтой, думает он с сочувствием. Стоять на сцене, произносить отрепетированную речь. Высший момент, как могут решить люди со стороны, высшая точка всего, что мы делаем. И, обращаясь в зал, обязательно поблагодарить засевшего там уебка, или с гордым видом сидящую курицу – спасибо тебе, любовь моя. Спасибо. Спасибо. Воздушный поцелуй. Камера крупным планом.Уебок и курица роняют слезу. Прижимают руки ко рту заранее приготовленным жестом. Много фото со всевозможных ракурсов.Все это улетает в твиттер со скоростью, приближенной к световой.- Я живу в отеле… - начинает она, когда они выезжают на развязку перед Сансет. Но он не дает ей назвать отель и адрес.Он говорит:- Я везу тебя к себе домой.- Нет, сегодня не…- Как раз сегодня тебе не помешает расслабиться.- Наши встречи, позволь заметить, как-то не очень расслабляют! – выпаливает она, и тут же замолкает, покрываясь багровым румянцем.- Нет? Хм. Очень странно. А мне нравится кончать в твой красивый ротик.- Сволочь, - полушепотом и под нос.- Ладно, допустим, я сволочь. Скажи честно, ты сейчас действительно хочешь поехать к своему этому Джайлзу, и выслушать, что он там скажет насчет твоих волос, и тебя вообще, и твоей жопы… чем он там еще недоволен? Дай угадаю. Всем. Тобой в целом. Тобой - как явлением.- Да с чего ты это вообще взял?- Я, может, и тупой, Гвен. К тому же датчанин. Но не слепой и не глухой. И я мужчина, а мы всегда такую херню жопой чуем. Ты его бесишь. Ты его просто пиздец, как бесишь.Вскоре они забираются на вершину холма. Остановить машину, заглушить мотор. Попытаться убедить Гвен, что здесь она в безопасности… Она вытягивает шею, выглядывает - и тут же втягивается обратно, как пугливый жираф.- В чем дело?- Не хочу там быть, - искренне сообщает она. – Я ненавижу этот дом. ЭлЭй вообще, твой дом особенно…Ну, конечно. Как он и подозревал.- Я завяжу тебе глаза, - предлагает он, посмеиваясь. – Хочешь? Снимай свой шарфик.Он помогает ей подняться на крыльцо, ее глаза закрыты темно-серым шарфом. Ему приходит в голову, что, если Гвен споткнется или упадет, он не сможет ее удержать. Уж слишком она здоровенная. Поэтому он крепко держит ее руку, когда заводит в комнату. Она стоит, озираясь, будто может что-то рассмотреть сквозь слои узорчатого шелка.- И что теперь?Он снимает с нее пальто, убирает его в шкаф, а потом начинает расстегивать пуговицы на ее рубашке. Гвен поднимает руки и пытается помочь ему – и он аккуратно отводит их в стороны.- Стой так. Не шевелись.Она стоит посреди его гостиной, под укоряющими взглядами его семьи с фотографий. Завязанные глаза делают ее беспомощной и какой-то смиренной. Руки ее остаются опущенными вдоль тела. Он расстегивает все пуговички, разводит ткань в стороны.На ней нет белья, и он заворожен ее маленькими титьками, целомудрие которых все еще непостижимо для него, но так очевидно – они словно какое-то отдельное произведение искусства, выделенный кусок телесной реальности.Он прикасается к ним, наблюдая за тем, как слегка приоткрываются ее рот. Дыхание учащается. Он проводит большими пальцами вокруг сосков и останавливается, чтобы в полной мере насладиться – произведенным эффектом и собственными ощущениями. Он похож на какого-то зачарованного женской грудью маньяка, фетишиста - с таким тщанием он прикасается, сминает, сжимает и отпускает ее, а затем наклоняется и начинает целовать, кусать, всасывать в себя эти теплые, деликатные бутоны.Она все еще стоит неподвижно, голова высоко поднята, он целует ее шею и ключицы, и стягивает рубашку с ее плеч, расстегивает ее манжеты, помогает снять, бросает на диван.- Боже, - говорит он, выкручивая ее соски двумя руками сразу, он тянет их к себе, и Гвен с тихим стоном подается вперед. – Ты прекрасна. Ты восхитительна. Заводишь, как первоклассная блядь.Рискованный комплимент, и по ее лицу пробегает тень обиды.- Дай мне руку.Гвен протягивает ладонь в его сторону, пальцы ее растопырены, непроизвольный рефлекс ослепленного человека – и он кладет их на свою вздыбленную ширинку.- Заводишь, - повторяет он. – Всегда, Гвен. Всегда на сто процентов.Она неуверенно улыбается. Ему хочется поцеловать ее, так сильно и странно. Вместо этого он заносит руку и, поскольку Гвен этого не видит, у нее нет секунды на то, чтобы испугаться и отпрянуть – он ударяет ее по лицу. Она кричит, не вскрикивает – а в прямом смысле кричит, долгий и громкий крик-стон - и отворачивается. И, когда он вцепляется в ее плечо, чтобы развернуть к себе – она начинает тараторить, на грани истерики:- Пожалуйста, не надо. Ник! Не по лицу, не по лицу, не по лицу!До него, в конце концов, доходит.- Если захочу, пойдешь завтра с отпечатком моей ладони на своей блядской вывеске, - обещает он ей, - ты забыла, что решать могу только я? Все равно там половина нажрется в хлам, а другая половина не интересуется бабами вообще, и тобой, в частности. Какая разница, Гвен?- Так нельзя. Пожалуйста, прекрати это. Не трогай мое лицо. Давай остановимся.- Ладно, - говорит он, - хорошо. Только чтобы тебе было спокойнее. Видишь? Я всегда о тебе забочусь.Она стоит, дрожа, прижимая ладонь к щеке там, где он ударил. Он отходит от нее на пару шагов, подняв обе руки: она не может видеть, но – он уверен - должна это почувствовать.- Я всегда на твоей стороне, - мягко сообщает он. В голове у нее сейчас вата, колокольный звон и рдеют красные флажки, но все должно сработать. Его спокойный голос и настойчиво-нежные уверения. И пустота между ними.Гвен несколько секунд колеблется, затем опускает руку.- Хорошая девочка. Ты молодец. Ты очень послушная, и ты заслужила награду.Он расстегивает ее джинсы, спускает их вниз, открывая ее стринги, помогает ей вышагнуть из них, снимает с нее обувь. Потом медленно, смакуя момент, стягивает белье. Она замирает, почти не дыша, и он гладит ее щиколотку: подними ногу. Обходит ее, собирая одежду и складывая ее на диван, пинком отбрасывает ботинки-челси.Гвен неуверенно переступает с ноги на ногу, руки все еще по швам. Бледная кожа так контрастирует с росчерком повязки на ее глазах. Он опускается перед ней на колени, проводя пальцами по талии и бедрам, ощущая прохладу кожи и легкую дымку мурашек, что покрывают ее там, где прикасаются его горячие пальцы. Целуя ее живот, вздрагивающий и мягкий, он прижимает к нему лицо.Ему приходит в голову образ, от которого становится страшно и – да, это завораживающий, соблазнительный образ. Если бы она могла от него забеременеть, впустить его в себя до конца, до края. Он представляет ее выпуклый живот, ее связанные за спиной руки и перетянутую веревкой, налившуюся в преддверии новой жизни, грудь. Сердце его колотится гулко и тяжело. Во рту пересыхает от запретной сладости, манящей дерзости этой картины. Обладание высшего порядка, полное порабощение, раскрыть ее, взять, использовать. Разумеется, он был бы с ней нежен. Ничего другого, только бесконечная любовь, вязкий сок, липкий сахар на губах. Удары бы прекратились, остались бы лишь поцелуи и объятия.Он целует косточку над ее бедром, потом проталкивает руку между ног. Повинуясь, Гвен раздвигает ноги, и он целует ее там, слизывая капельки влаги, голова у него кружится от ее близости и открытости, от того, как сильно он ее хочет.Отведя ее к дивану, усадив на него, он приказывает ей сцепить руки, держаться за локти, раздвинуть ноги.Вновь он на коленях, теперь – между ее шикарных ног. И опять приникает ртом к ее лепесткам, и перед его закрытыми веками проносятся образы, на которые он дрочил несколько лет подряд – жалкое подобие, горстка темных пикселей на экране, едва видимое межножье молоденькой, испуганной девушки с синими глазами. Теперь, прикасаясь к реальности, он одновременно умиротворен, ненасытен и благодарен. Он доводит ее до края оргазма, только языком, без всякого усилия, плавно и быстро: с завязанными глазами и сведенными за спиной руками она беззащитна и все чувства обострены, нервы оголены. Она истекает влагой и запрокидывает голову. С ее губ срываются короткие ругательства, мольбы - и его имя. Он проталкивает в нее палец, затем почти без паузы – второй. Она начинает поднимать руки, взмахивает ими, он тут же отодвигается:- Нет. Эй, я не разрешал тебе.Гвен секунду зависает, словно оглушенная: до нее плохо доходят теперь его слова, приказы. Она сводит и разводит бедра, потом убирает руки назад, выгнув спину. Он целует ее грудь и слегка прикусывает: знай свое место.Пальцы внутри нее, тепло, тесно и влажно. И так нежно, словно парчовая перчатка на пару размеров меньше. Он двигается, наблюдая за ее перекошенным лицом, ловя на нем признаки удовольствия, и вот ее рот приоткрывается, вдохи становятся прерывистыми и мелкими.Он убирает руку и вытирает пальцы о ее щеку.Гвен замирает, он видит, по движению ее выпуклых, выразительных век, как под платком ее глаза широко распахиваются.- Пожалуйста!- Когда я скажу.- Сейчас!- Правда будем теперь дискутировать?Обескураженная, она вертит головой из стороны в сторону, беспокойно ерзает голой задницей на диване, сползает почти на край.- Какая же ты шлюшка, - говорит он, поднимаясь и уходя в ванную. Он моет руки и плещет в лицо водой. Обдумывает проблему мочеиспускания – член у него стоит, так что придется напрячься и представить что-нибудь унылое и отвратительное. Или просто переждать стояк. Наконец, справившись и слегка гордясь собой (и мой уролог мог бы мною гордиться, думает он с черным юмором), он вновь умывается. Возвращается к Гвен, вытирая руки полотенцем. Она сидит на краю дивана, сжав ноги, в явной попытке помастурбировать себя бедрами, руки все еще за спиной. Ее соски встали от прохладного воздуха.Он приносит бутылку воды и подносит к ее пересохшим губам. Она пьет, и, после очередного глотка, тихо бормочет:- Спасибо.- Всегда пожалуйста. Ты моя сучка, и я всегда буду о тебе заботиться.Он целует ее под ухом, чувствует новый приступ дрожи во всем ее огромном теле.- Хочешь кончить?- Да! – без раздумий и стыдливых пауз.- Проси, - говорит он, выпрямляясь. – Попроси меня как следует.- Пожалуйста, можно мне…- Гвен! Давай еще раз, с самого начала. Ты совершенно неубедительна с этой интонацией. Хватит блеять. Ты же потаскушка. Давай, покажи свое истинное лицо.Она молчит, затем с ее губ срывается обиженное ругательство. Потом она разводит ноги и начинает умолять. Он смотрит, как ее вагина раскрывается, опять этот восхитительный цветок, розовый изнутри, вывернутый и манящий. Она течет, пока просит его об оргазме, и все это так правильно, думает он в каком-то тумане, так… черт, так синхронно, сплав природы и фантазии человеческой, просто шедевр в известном смысле. Шедевр эротической игры. Он чувствует, как у него встает с новой силой.Голос Гвен становится хриплым, низким от возбуждения. Он наклоняется и прикасается к ее клитору, она дергается, будто ее током ударило. Он тут же убирает руку, она разочарованно хныкает. Новый поток непристойностей из ее рта, поток влаги из ее лона. Новое прикосновение, на сей раз он вталкивает в нее два пальца – почти вталкивает. Почти. Она делает попытку насадиться на них, бедра ее дергаются, сиськи подскакивают вверх и вниз. Он отдергивает руку в последний момент.- Ник! – обиженно, испуганно.- Еще нельзя.- Какого черта!..Еще три раунда, чтобы свести ее с ума. Под конец она стонет в голос и умоляет его на все лады. И материт его, не без этого. Голова ее запрокинута, сцепленные за спиной руки выворачивают плечи назад, грудь поднимается и дрожит.Он уходит в спальню, возвращается с одним из своих ремней. Гвен сидит, терпеливо опустив голову, к чему-то прислушиваясь.- Встань, выпрями руки. Держи их сзади. Вот так.Он связывает ее руки и, слегка подтолкнув, поддерживая за локоть, заставляет встать на колени. Между ее бедер все так же влажно, горячо.- Уверена, что сможешь меня убедить?- Я не… Не знаю, - тихо признается она. – Может, это игра такая? Может, это вообще не предполагается? Ты всегда должен выигрывать. Я помню…Он улыбается, глядя на ее белокурую макушку сверху вниз.- Может быть, Гвен. Но это не значит, что ты не должна стараться. Ты должна исполнять мои приказы со всем возможным рвением. Представь, что это прослушивания на роль в оскароносном фильме…Она вздрагивает и заметно сникает. Да, удар ниже пояса. Одно дело, игриво называть ее потаскушкой и блядью, и совсем другое – намекнуть на истинное лицо Гвендолин Трейси Филиппы.Впрочем, он к ней несправедлив. Гвен много трахалась в молодые годы, но никогда за деньги или за роли. Для этого в ней не хватало… Чего?Он не знает. Уверенности или удачливости. Или способности переться к своей цели по головам. Кто знает, где бы она сейчас была, если бы тогда дала Дэвиду и Дену?Может, они бы и присоветовали ее парочке-другой влиятельных продюсеров. Может, вместо этой невинной игры в шалаву, она бы сейчас реально отсасывала немытый хрен какому-нибудь именитому режиссеру на диванном кастинге.Может быть, это он тогда все испортил…И это было бы лучше для нее, говорит циничный голос внутри него. Это было бы лучше, и ты это знаешь. Она построила бы карьеру, а не удовлетворяла бы грязные фантазии женатого актера-неудачника.Ну, думает он упрямо, такие уж мы, неудачники.Будем держаться вместе.В конце концов, он не силой ее сюда приволок. Захотела бы – сходила бы на пару прослушиваний вместо того, чтобы уводить мужика из семьи.Он обводит глазами фотографии на стенах и зачем-то подмигивает своей жене. Ему так проще – сделать их незримыми соучастниками своих похождений. Как Гвен проще быть с завязанными глазами, так ему проще делать вид, что его семья все еще нормальна, цела и невредима. И совершенно, беспрекословно – на его стороне.В следующие минуты она умоляет его об оргазме, действительно, со всем рвением, по его команде осыпая себя всевозможными непристойными эпитетами, целуя его ботинки, целуя его руки, падая и оскальзываясь на собственных коленях, истекая соком и желанием. Все это подкреплено еще несколькими попытками довести ее до края, прерванными самым жестоким образом. В конце концов, сжалившись, он приносит коробку из спальни.- У меня для тебя подарок, - говорит он, усаживаясь на диване и поворачивая ее лицом к себе.Она наклоняет голову к плечу, чтобы содрать повязку, он останавливает ее:- Нет. Не смотри. Ты поймешь, что это. Видеть не обязательно.- Резиновый член, - выдавливает она сквозь жалкую, измученную улыбку. Ее лицо и шея блестят от пота. Волосы растрепались, соски алеют, искусанные им, истерзанные его пальцами.- С шипами, - улыбается он. - Ну-у, нет, было бы так неостроумно. К тому же, есть другие способы одарить женщину.Он вытаскивает округлый предмет, включает его и, наклонившись, без труда проталкивает в ее сырое лоно. Маленький мягкий язычок остается снаружи, лаская клитор.Гвен охает – и затихает.Он поднимает телефон и открывает приложение. Скользит пальцем по регулятору, Гвен блаженно вздыхает. Через пару минут она заходится в первом оргазме, а потом ее накрывает волнами – одна за одной. Она запрокидывается на спину, выгибается, захлебывается в крике, ее стоны звучат как музыка - чудесная симфония, бессвязный поток благодарностей и проклятий.- Что на тебе будет надето? – спрашивает он, когда она немного затихает, лишь слегка подергиваясь в остатках удовольствия.- Что?..- Что ты наденешь, завтра? Гвен. Отвечай мне.- Н-н… не… Ох. Господи. Что это за хреновина?- А то ты не знаешь, - самодовольно говорит он. – Я отдал за нее кучу денег. Так, что ты там приготовила? Платье? Какое?Потерянным голосом, словно мысли ее далеко, а чувства еще дальше, Гвен выдавливает:- Костюм. Брючный костюм…Он начинает смеяться:- Ох. Черт. Не повезло тебе. Ну, ты же понимаешь, что придется весь вечер носить еще кое-что?