Глава 4 (1/1)

Втроем- Она вряд ли придет, - говорит он жене, но, скорее, для очистки совести. Гвен припрется как пить дать, воодушевленная тем, что их будет трое (еще одна попытка всех помирить), и обрадованная тем, что в этой ситуации он не сможет ничего над ней сделать.У нее появилась неприятная манера следить за собственным паблисити, она даже наняла каких-то мудозвонов, чтобы публиковали о ней только хорошие новости, удаляли плохие, делали отретушированные в нужных местах фото, все такое. Как будто кому-то она вообще интересна, угрюмо думает он. Но, возможно, Джайлз был прав, немного пиара не помешает: пресса обожает обмусолить такие темы, как чья-то беременность или наетое на расслабоне пузцо. Надо бы этому хоть как-то противостоять.- Не поклонница датской кухни? – язвительно интересуется жена.- Не в этом дело. Просто в Лондоне она вечно гоняет по каким-то своим идиотским делам. А что касается еды… Вообще, она может жрать все, что не приколочено, - он вспоминает съемочные дни со смесью отвращения и ностальгии. Кейтеринг к концу съемок значительно улучшили, но все, что он запомнил – вкус мерзейшего кофе во рту и энчиладас, жареных, вероятно, на машинном масле.- Даже и не знаю, это с ее-то ростом? Наверное, нормально. Насчет кухни. Не такая уж она здесь датская, - жена с сомнением погружается в меню. – Я бы сказала, преимущественно снобская и отвратительно шведская.Они смеются.- Снобско-шведская, - повторяет он, разглядывая ценники. – Хм. Недурно. За вкус родины надо платить. Знаешь, я закажу устриц. В слове ?декабрь? есть буква Р. Пока жена его, неодобрительно и польщенно, так только женщины умеют, хихикает, появляется Гвен.Он внутри себя настроил какой-то радар на ее волну. И, следует заметить, не недавно. Он поднимает голову и видит, как она протискивается меж стеклянных дверей, щурится, стаскивает с плеча объемную, как мешок с тряпьем, черную куртку. Полосы бледного зимнего света падают на ее лицо и освещают изнутри, неярко, негромко и нежно.Наконец, она замечает их столик. Широкими шагами бросается к ним.- Привет! Привет, Ник! Я так рада вас видеть! Простите, немного опаздывала, пришлось прям такси ловить.Шумный обмен приветствиями. Неловкое объятие, из которого его жена выпрыгивает, как из ванны с жабами. Гвен усаживается рядом с ним, заполняя собой пространство, волосы ее, собранные в короткую косу, скрепленные аптечной резинкой, пылают в лучах декабрьского солнца - и он зачем-то смотрит на них, не может оторвать взгляд.В какой-то момент, краем рассудка понимая, что делает нечто странное, он прекращает таращиться на Гвен, переводит глаза на жену. Та кисло и неуверенно ухмыляется, поднимает бровь: ты там в порядке?- Как все вчера прошло? Тебе понравилось? – Гвен обращается к его жене, и та, без особенной охоты, поворачивает к ней недовольное лицо.- Очень, - говорит она с какой-то едва уловимой иронией. – Безумно. Ник хорошо выступил… и был очень эффектным.- Как это здорово, - Гвен кивает, деловито закладывает за ухо длинную челку. – Какие вы все-таки молодцы!Пока она излагает свои взгляды на всякие важные вопросы, вроде женского движения и помощи странам третьего мира, он разглядывает (уже украдкой, ему не хочется разочаровывать жену, расстраивать ее – уж она-то такого не заслужила) одежду Гвен. На ней все черное, кроме обуви: короткая юбка, плотные шерстяные колготки и водолазка под самое горло. Белые кеды, словно вызов чопорной обстановке ресторана, а впрочем, в наше время такое мало кого удивит.В этом наряде Гвен кажется тонкой и собранной, и милой, ужасно милой – неизвестного возраста существо между школьницей, студенткой Оксфорда и деловой мадам из Сохо. Сущность любой уважающей себя лондонской леди. Зависнуть между временами собственной жизни и проболтаться в неопределенности максимально возможный срок. - Что насчет устриц? – спрашивает он у жены, когда Гвен забирает у него меню. – Солнышко, давай по аперитиву?- Я-а-а… Не знаю. Наверное, апероль, - говорит жена.- Пожалуй, присоединюсь.- И устрицы… хорошо. Надеюсь, они здесь свежие.- Гвен? – спрашивает он, и она вздрагивает, испуганно поднимая голову от меню. – Ты что-нибудь хочешь выпить?Она принимается суетливо листать, чтобы найти нужный раздел. Он видит: ее пальцы начинают дрожать. Господи, она или с бодуна (но выглядит вроде свежо), или сильно волнуется (но ведь пришла, значит все не так плохо), или он ее окончательно задрочил своими выходками.Последняя мысль приятна.- Я не знаю. Мне воды, - наконец, говорит она.- О! Так это правда? – оживляется его жена.- Что?! Нет! И ты тоже это прочитала? – Гвен кажется изумленной и даже расстроенной.- Мне сказали, такие слухи ходят. Не помню, кто… да, может, Николай и сказал.- Я? – смеется он. – А мне вообще плевать. Даже не подумал бы.- Вовсе нет, - протестует Гвен слабым голосом. – Если хотите, я могу мартини взять.- Я возьму тебе апероль, - говорит он и забирает у нее меню. – Устрицы? Можем заказать на троих большую порцию.Гвен послушно кивает.Им приносят напитки, он поднимает свой и говорит по-датски: ?Будем?.- Ладно, - говорит Гвен – За тебя, Ник. За твою семью и за эту прекрасную женщину, что имеет честь называться твоей женой!Он хмурится, жена его, кажется, уловив легкий оттенок иронии, натянуто улыбается.- Ну и за тебя тогда уж, - парирует он прежде, чем сделать глоток. – За прекрасного мужика, что имеет честь называться… не знаю уж, кем он там имеет честь называться. Очки у него как у Элтона Джона.С угрюмой ухмылкой Гвен опрокидывает в себя крошечную порцию апероля.- Это его фирменный знак, - говорит жена. – Очки. А в этом есть нечто интересное. Правда? Джайлз такой необычный человек. Как вы уживаетесь?- О, вопрос привычки.- Знакомо, - жена смеется. – С творческими людьми нелегко. Тебе легко со мной, Николай Уильям?- Ну, как-то держусь двадцать лет.Они смеются, глядя друг на друга. Он наклоняется к ней через стол и целует ее в губы.Гвен с сосредоточенным видом, одной рукой, листает сообщения в своем телефоне.Айфоны всегда готовы выручить в неловкой ситуации, думает он. Вытаскивает свой и набирает в их чате на двоих:Иди в туалет. Подними юбку. Сними колготки и трусики и сфотографируй. Пришли сюда.Этот чат они с давних пор забросили. Он не любит ее манеру отделываться от разговоров смайликами, а она… черт ее знает, наверное, боится его – с того самого вечера, как перед ней раскрылись глубины его морального падения.Гвен хмурится, читая потоки сообщений.Через несколько минут она отключает телефон и кладет на стол рядом с собой. Они обсуждают успехи и перспективы Джайлза Дикона, от этого плавно переходят к разной фигне, типа модных показов. Что к лучшему: он почти не участвует в дамской болтовне о шмотках и брендах, просто наблюдает. Гвен то и дело поднимает телефон со стола, смотрит на него, не включая - и кладет обратно.- Устрицы, - жена его берет одну с тарелки. – На вкус неплохо, как оказалось.Гвен осторожно поднимает одну створку. Ее длинные пальцы удивительно гармонируют с тонким перламутром раковины.- Я читал, устрицы это типа… афродизиак. Вроде черной икры, черного шоколада или что там еще бывает?- Шафран, - рассеяно отзывается его жена. – В магазинах ведических сборов его продают. Иланг-иланг… Жасмин. Но, по-моему, это все чушь. И насчет устриц что-то я сомневаюсь.- Вернемся в отель – проверим, - отзывается он.Еще с четверть часа Гвен внимательно - как лишь она умеет - слушает рассказы его жены об афродизиаках и всяких других колдунствах инуитов. У нее сосредоточенное лицо, брови слегка сведены. Ему нравится то, как она умеет слушать людей. Может быть, это просто отточенное британское умение, может, актерство, или ее искренний интерес к другим – не так уж важно, в самом-то деле.Она удивительна, невероятна, способна влюбить в себя только за это. Если очистить их совместные интервью, на которые, к его удивлению, у фанатов так встало, если очистить их от взаимных подколок и шуточек, останется только она – Гвен, внимательно слушающая все, что он говорит. Может, из-за этого люди считают, будто между ними есть какая-то ?химия?.Ну, а типа ее нет, думает он, высасывая соленую склизкую муть из перламутрового плена. Даже его жена уже в курсе.Они запивают устрицы белым вином, заглатывают их вместе с мягким поджаренным хлебом, словно герои Диккенса. Болтают о кино, политике, экологии, музыке, футболе, английской моде, о копенгагенских театрах и скандинавских писателях, об американских сериалах и инуитских обрядах – легкий, порхающий разговор, не в последнюю очередь обязанный своей легкостью изысканному навыку Гвен: слушать и слышать.И он решает, что, несмотря на его маленький гнусный троллинг в телефонах, ужин оказался не так уж плох.Гвен вдруг понимается и подхватывает айфон и сумку:- Простите, я на минутку. Отойду по дамским делам.Провожая ее взглядом, он отмечает, как быстро и дергано она двигается между столиками.Когда его телефон беззвучно подскакивает, он из предосторожности опускает руку себе на колено.Надо сказать, предосторожность совсем не лишняя. Может, устрицы и правда действуют как афродизиак. Или его персональное средство для мгновенной эрекции – это Гвен в задранной на талию юбке.Так или иначе - у него встает, мгновенно и жарко: она заселфилась на унитазе, предусмотрительно не попав лицом в кадр, это раз, - и ему видны лишь ее сведенные бедра и спущенный на колени валик из колгот и трусиков - это два.Все равно это очень мило, решает он. Это красиво, и странно, и по-дурацки, и это Гвен, это Гвен, исполняющая его приказ со всем старанием.Было бы лучше, если б ноги раздвинула, - пишет он ей.Но это необязательно, добавляет он мысленно, улыбаясь. Он засовывает телефон в карман, смотрит на жену, улыбка становится шире:- Мне кажется, устрицы типа… действуют? А у тебя с настроением как?- Так быстро, - с подозрением говорит она. – Ты просто лишнего выпил, признайся.- Ну и это тоже. Хочу тебя. Поедем в отель?- А Гвендолин? Она вернется, а нас нет…- Подождем, расплатимся и поедем.Он протягивает руку и накрывает ею ладонь жены. Слегка сжимает.- Она, вроде как, хотела пригласить меня на какой-то модный показ… Ее бойфренд устраивает благотворительную вечеринку или что-то в этом роде.- Есть у меня идеи получше, как твой вечер занять.Она настороженно хмыкает, но затем смягчается, смотрит на него с такой нежной искренностью – и, не выдерживая этого взгляда, он наклоняется, целует ее. Начинает шептать ей в ухо привычный набор фривольных сентенций.В постели, после бурного и, что уж там, весьма яркого, секса, когда жена его начинает дремать, он нащупывает телефон на прикроватой тумбочке и лениво, прищурившись, оценивает батарею. Надо бы поставить на подзарядку.От Гвен несколько сообщений.Он открывает.Я больше так не могу.О, еще как можешь. Ты и не такое можешь, пишет он, затем стирает. Решает оставить ее истерики без ответа.Ник, серьезно. Так больше нельзя.Ты всех оскорбляешь, нас всех и себя, ты понимаешь это?Вообразить только степень ее бешенства: когда они вдвоем укатили трахаться, перед этим весьма недвусмысленно намекнув ей о планах на вечер (больше всех старался он, но и жена его, женщина, в общем-то, не склонная к милосердию в адрес чужих людей и – особенно - постороннего бабья, особенно смущаться не стала). Гвен, конечно, вела себя предельно корректно, умильно улыбалась и делала вид, что все в порядке, что ей тоже предстоит нечто интересное (ага, да, Джайлз Дикон с этой вечной мордой тяпкой). Держала себя в руках с отменным - и бессмысленным - мужеством.Ее ревность была так забавна, в ней было нечто трогательное, яростное и нежное, как гибель бабочки, которую размазывает ?дворником? на лобовом стекле.Член его напрягается при мысли о том, как она идет по лондонским улицам, запахивает свою бесформенную куртку, здоровенная такая, длинноногая, в мини-юбке, с кривой и виноватой ухмылочкой на губах.Он поднимается, идет в ванную, мочится, затем возвращается и смотрит на спящую мирным сном жену. Одевается, берет телефон и уходит, в такси отправляет ей короткое сообщение – ушел по делам, скоро вернусь.В гостях у Гвен он никогда не бывал, хотя адрес она ему оставила несколько лет назад.Все зазывала на какой-то джайлзоужин, он под благовидными предлогами отмазывался. Потом он случайно, от кого-то из актеров, узнал, что живут они порознь, Дикон – где-то в Излингтоне, Гвен снимает часть дома в Клеркенвелле, унылом райончике, известном разве что богемными студиями для тонких натур, да футбольными фанатами особой степени упоротости.Нет никаких причин считать, что поздно вечером она не шляется Бог весть где, в компании своих безумных друзей-трансвеститов. Нажимая на кнопку звонка, он думает: нет вообще никаких причин полагать, что она сейчас не зажигает где-то, опрокидывая в себя вещи покрепче апероля и затягивая в ноздри белый порошок.Ей выпала участь пятого колеса – опыт, который не каждый человек может пережить без допинга. Ну, кто-то и может. Но не Гвен. Она у нас натура, пусть и преданная, и терпеливая, но ранимая и самолюбивая.Она открывает ему, на лице ее попеременно отражаются недоверие, возмущение, радость - и ужас.- Ник?..Он вталкивает ее обратно, заходит, захлопывает дверь и начинает снимать куртку. Гвен стоит босиком, все еще в тех самых черных колготках, юбке и водолазке, прижимая руки к груди. Волосы ее распущены. Он вдруг замечает, что под водолазкой ее нет бюстгальтера. Ее соски торчат так откровенно, даже цинично. Странно, что это вообще становится предметом его внимания, учитывая ураганный характер событий.- Ты зачем пришел?- Не хотелось вступать в виртуальные перепалки.- Ну конечно, реальные-то получше! – ядовито бормочет Гвен.- Ты одна?Он быстро проходит в гостиную, она же кухня, она же просто заваленная какими-то вещами и книгами огромная комната в стиле лофт, уставленная цветами, украшенная постерами и картинами. На диване замечает отвернутый край пестрого пледа и раскрытую страницами вниз книгу.- Сядь.- Я поставлю чай…- Сядь! – приходится повысить голос, и Гвен автоматически повинуется. Садится в кресло с высокой спинкой, с вызовом вздернув подбородок.- Что за хуйню ты мне пишешь?! – он показывает ей телефон. - Зачем?Она виновато опускает ресницы. Потом, словно очнувшись, дерзко вскидывает глаза на него, в них плещутся лазурь и ярость:- Не хочешь задать тот же вопрос СЕБЕ? Сидишь с женой рядом и пишешь мне… и просишь меня… сфотографировать, что у меня там…- А ты идешь и делаешь все, что просят. При моей жене. Думаешь, ты тут самая правильная? Самая благородная? Ответственная, этичная Гвендолин. Ты просто шлюха. Жалкая. Тупая. Шлюха.- Пошел ты, - Гвен вскакивает с кресла и надвигается на него. Даже без каблуков она выше. И в этот момент он понимает, что все-таки сумел нащупать в ней некий предел возможностей. – Пошел ты на хер! Выметайся. Возвращайся к себе и трахайтесь там дальше. Оставь меня в покое. Отстаньте от меня, вы все! Я больше не хочу служить катализатором вашего угасающего, вялого датского либидо…Он хватает двумя пальцами ворот ее водолазки, выкручивает и тянет на себя, так, что ей приходится наклониться. Глаза их теперь вровень. Она шипит сквозь зубы, тянется за ним - наверное, боится, что он придушит ее или разорвет этот дорогой кашемир.- Ты будешь служить мне как угодно и чем угодно. Хоть девочкой для битья, хоть катализатором либидо, хоть живым унитазом, - обещает он негромко. – Ты сама на это подписалась. Пока ты выполняешь мои приказы, на темы морали выступать нет никакого, мать твою, смысла. Ты меня понимаешь?- Пусти! Порвешь!Она хватает его руку своими теплыми, мокрыми пальцами. Они мечутся по его костяшкам, оскальзывают, в этих движениях больше трепета, чем напора. Он отпускает: по инерции Гвен отлетает от него и, пошатнувшись, плюхается задницей в кресло.Он почему-то ожидает, что она заплачет или начнет кричать, но она только смотрит на него – исподлобья, испуганно, недоуменно – и оскорбленно молчит. Может, его обвинения попали точно в цель. Или его грязная отповедь произвела эффект. Или он просто озвучил то, что Гвен сама давно знала.Он заманил ее в ловушку и теперь собирается сломать.- Гвен, - говорит он осторожно, подходя к ней, опускаясь на корточки перед креслом. – Извини меня. Прости. Гвен, послушай. Я перегнул палку с обвинениями.Она внимательно вглядывается в его лицо, и ее губы дрожат. Он кладет обе руки на ее скулы, обводит большими пальцами, она не пытается вырваться, что – хороший знак.- Также признаю, я перегнул с требованиями, и с тем, что… Черт, - он опускает глаза, поднимает их на нее, - я вообще вел себя как засранец.- И продолжаешь, - полушепотом бурчит она.- Да? Да, возможно. Но у меня… Пойми, я женат. Мы много лет живем вместе. У нас дети. Семья. Я люблю ее. Как тебя. Может, сильнее. Может, просто по-другому. Я не знаю.Она открывает рот, с шумом вдыхает - и вдруг, на выдохе, начинает плакать – навзрыд, будто только этих слов от него и ждала.Ну, отлично, думает он с усталой ненавистью, отлично все объяснил. Как-то и правда по-мудацки вышло…Но нечто другое рождается в нем от этого зрелища. Некое тайное удовольствие. Постыдное и сильное.Как и всегда от ее слез, от ее страдания.Вечность назад она отвергла его, оттолкнула и оставила плакать в одиночестве, и теперь он рвет и рвет плоды тогдашнего унижения – а они не иссякают, их становится все больше, они становятся все слаще.- Почему ты тогда не сказал? – сквозь слезы говорит она. – Ник. Почему ты тогда не сказал вот это все?!- Это бы что-то изменило? Я люблю тебя. Ты любишь меня. Разве не так?Она закрывает лицо ладонями и, когда он пытается их отвести, трясет плечами, отодвигается, будто пытается забиться куда-то поглубже в это свое гигантское кресло.- Гвен, правда, прости. Я… как-то вспылил. Знаю, знаю, тебе тоже несладко.Он гладит ее голову, волны рассыпавшихся по плечам волос. Притягивает к себе и прикасается губами ко лбу.- Если скажешь, чтобы ушел, я так и сделаю. Мы остановимся. Запомни: мы в любой момент можем остановиться. И никогда ничего не повторять. Никогда. Ты понимаешь? Гвен? Кивни. Пожалуйста, кивни, если понимаешь.Гвен кивает.- Хорошо. Мне уйти?Она мотает головой из стороны в сторону. Убирает с лица мокрые руки, говорит булькающим от надежды и слез голосом:- Ник! Хочешь, я сделаю чай?Глупая, несчастная, заплаканная Гвен.Он обнимает ее и бережно прикасается губами к виску. Шепчет:- Если я останусь, опять будет больно. Ты ведь помнишь?Гвен обхватывает его плечо двумя руками, утыкается в него, всхлипы ее становятся тише и реже.Он просовывает свободную ладонь к ее груди. Слегка сжимает:- Почему ты решила, что явиться без бюстгальтера на ужин с моей женой - будет хорошей идеей? Гвен, Гвен, - он укоризненно посмеивается, пока она сопит, похрюкивает и хлюпает носом.Отодвинувшись, он проводит пальцами по ее мокрым щекам:- Ш-ш. Хватит. Больше не плачь. Я скажу, когда будет можно. Да? Кивни.Она опускает глаза, на ресницах ее все еще блестят капельки слез:- Если хочешь, я разденусь.- Конечно. Ты целый день из трусов выпрыгивала, а бюстгальтер вообще потеряла, - говорит он ласково. - Давай. Валяй, раздевайся. Эй, - рука его опять скользит по ее груди. – Но это мне очень нравится.Он садится на диван, Гвен встает перед ним, стягивает водолазку через голову, обнажая две лилейно-белые, мягкие и девически-маленькие сиськи. Она расстегивает ?молнию? на юбке, вышагивает из нее, упавшей к ее ногам, стягивает с себя колготки и, помедлив – трусики.- Повернись.Гвен разворачивается к нему спиной, и он изучает, в приглушенном свете торшеров, которые она понатыкала в этой большой комнате там и тут – изучает бледные, почти исчезнувшие пятна синяков там, где когда-то были нанесены последние удары. Несколько недель…Долго же ее кожа хранит следы извращенных бесчинств. Эта мысль приятна, она возбуждает. Кроме того, все указывает на то, что, в качестве игрушки, у его милой Гвен превосходный потенциал.- И что он сказал? – спрашивает он бесстрастно. – По поводу твоей задницы?- Ничего, - Гвен пожимает плечами. – Наверное, решил, что я веду какую-то бурную личную жизнь.Он вспоминает сцены с Макканом, коим сам был свидетелем.- То же самое было, когда ты вешалась на Рори? Джайлз… был не против, верно?- Нет. Совсем не против.- Да вы просто пара года. Или десятилетия.- Не каждый может понять, - холодно замечает она, наклонив голову в профиль к нему. – Например, если ты простой датский обыватель, такое вообще трудно вообразить...- Даже не знаю, комплимент это или попытка оскорбить.Гвен фыркает.- Ладно. Ладно. Тем лучше. Принеси мне свой шарф. Любой сгодится.Она смотрит на него с легким недоумением, обернувшись и замерев. Потом уходит куда-то в соседнюю комнату и, после долгой возни, возвращается с длинным шелковым шарфом небесно-голубого цвета.- Я подумала, что был бы уместен черный, ну, ты понимаешь…- Фетиш-культура, - подсказывает он с ухмылкой.- Да. Но не нашла, поэтому…- Этот мне больше нравится. Нежный и яркий… прямо как ты, Гвен. Иди сюда. Повернись.Он связывает ее руки за спиной, осторожно положив одно запястье на другое, не торопясь, смакуя каждую секунду этой близости. Гвен стоит почти неподвижно, пальчики ее расслаблены, ладони раскрыты.- Если будет туго, скажи. Если почувствуешь малейший дискомфорт, говори.- Хорошо… Да. Хорошо.Он затягивает узел и целует ее раскрытую ладонь. Гвен дергается и хихикает, наверное, ей щекотно.- Встань на колени, вон там. Наклонись к креслу. Осторожно, расставь ноги, не то упадешь.Он встает и помогает ей принять нужную позицию. Там, где он касается ее, Гвен как фарфор - прохладная и гладкая, и в полумраке этой комнаты кажется перламутровой.- Пять или десять?- Блин! Снова эта херь!- Пять или десять? – повторяет он, шлепнув ее по заднице, стараясь попасть по выцветающему синяку.- Десять.- Отличное число.- Ник!Она начинает оборачиваться, он смеется и легко толкает ее плечо.- Стой тихо. Стой смирно, Гвен. Значит, будет десять.- Надо было вообще не пытаться разгадать твою игру.- Это та игра, в которой я всегда выигрываю, - самодовольно говорит он. – А ты что же, ждала другого?Гвен со вздохом поворачивает голову, лежащую на темно-винной кожаной обивке кресла:- Нет. Честно? Я всегда была уверена, что выиграешь только ты, Ник.- В этом суть, - он расстегивает ремень и достает его из джинсовых шлеек одним длинным плавным движением. – В этом все, к чему мы тут с тобой стремимся.- Игра с нулевой суммой.- Можно и так сказать. Ты научишься отдавать. Со временем. Начнешь получать от этого неземной кайф. Может, даже в клуб когда-нибудь тебя приведу. Там тебя… думаю, высоко оценят.- Ненавижу эти клубы, - искренне говорит она.Да, он помнит.Вот если подумать. Не странно ли, что жизнь буквально тыкала ее носом в нужные вещи? Он решает не углубляться в эту тему, чтобы не спугнуть Гвен. Голос у нее и так довольно расстроенный.- Если ты будешь со мной, ничего плохого не случится. Я буду рядом. Всегда. Обещаю. Я не дам тебя никому обидеть, - успокаивает он ее.Она вздыхает и ерзает на месте, крутя восхитительным задом. Наверное, морально готовится получить желанную порцию своих мазохистских пиздюлей. Он говорит:- В этот раз твой рот свободен. Можешь кричать, плакать или просить. И… Гвен, безопасных слов тоже нет.- Я понимаю, - ворчит она. – Как в прошлый раз.- Нет. В прошлый раз любое слово было безопасным. В этот раз никакое слово таким не является.- А разве… - начинает она. Потом бормочет в смятении. – Разве мы не должны делать это безопасно?- В прошлый раз так было?- Да. Наверное.- В прошлый раз твой рот был заткнут твоими же трусами.Она издает что-то тихое, среднее между ?ох? и непристойным словом.- Гвен, - он наклоняется к ее лицу, отводит прядь со щеки. – Гвен, со мной ничего безопасного у тебя не будет.- Почему? – вскидывается она.- Мне это неинтересно, - безучастно говорит он.Я играл безопасно много лет, думает он. Больше не стану.Не теперь. Не с тобой.И, поскольку она уже приготовилась получить первые удары по ягодицам, он наносит удар по ее спине. Она вскрикивает и тут же замолкает. Говорит, быстро и умоляюще:- Пожалуйста. Не надо! Не надо там.- Почему? – он обходит ее, чтобы примериться для второго удара. – Почему, Гвен?- Если придется носить открытое…- Будешь носить закрытое.- Ник! Я прошу, - почти шепотом.Он ударяет еще раз: алая полоса на левой лопатке. Удары выходят слабее, он не стремится причинить ей боль, просто хочет разогреть. На пятом ударе она кричит, на шестом начинает плакать. Руки ее открываются и закрываются, и он смотрит на них, словно в каком-то трансе, и вдруг понимает: это та, другая Гвен, Гвен из его видений. Она словно бы воплотилась, наконец, в живую и настоящую женщину, и член у него встает, как по команде.В конце он заставляет ее повторять все то, что заставлял говорить Гвен из своих фантазий. Я просто шлюха. Я твоя шлюшка, Ник. Я твоя. Только твоя. Только твоя. Она лепечет это сквозь свои сопли и слезы, перед двумя последними ударами, самыми болезненными, потому что они ложатся на уже исполосованную кожу. Я люблю тебя. Я люблю тебя, Ник.Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, хватит.Он бросает ремень на пол, дергает ее за плечо - она едва не падает, соскальзывая грудью по краю кресла. Голова ее оказывается почти в воздухе. Он сгребает пряди волос и обматывает вокруг своего члена. Ему даже не нужно долго возиться, как-то искусно дрочить. Эта его болезненная фантазия хороша уже тем, что повторяется в жизни, и тут становится неважно, насколько он к ней готов… или она к ней не готова. Он кончает на ее волосы, и Гвен просто сидит, наклонившись, лицом вниз, и просто дрожит, и шмыгает носом.Он слышит, как мурлыкает телефон в кармане куртки. Когда вынимает его, руки слегка трясутся.Ну что за хрень, где ты – от жены.Уже в такси, - набирает он и швыряет телефон обратно в карман.Он возвращается в гостиную, развязывает руки Гвен и массирует покрытые багровыми следами запястья.- Это пройдет, - говорит он ей, когда она подносит ладони к лицу. – Это быстро пройдет.Он наклоняется и целует то место на ее лопатке, где скрестились две полосы. Она дергается, будто ужаленная, пытается отползи. Он удерживает ее:- Эй. Гвен. Ты молодец. Я горжусь тобой. Ты справилась.Он приводит свою одежду в порядок, а Гвен сидит, ткнувшись лбом в кресло.- Мне пора идти. Было чудесно. Правда, чудесно.Она в каком-то трансе ощупывает свои мокрые волосы на затылке.- У тебя есть сигарета?Молчание.- Гвен?- В… в сумочке. В прихожей, - апатично говорит она.Не любит он рыться в дамских сумочках, в этих черных дырах вселенной, набитых всякой байдой, но тут уж ничего не поделать. Он находит пачку сигарет, забирает всю, и зажигалку тоже.Это для ее же пользы, думает он, спускаясь с крыльца, закуривая и открывая Убер.