Глава четырнадцатая. Кабанков (1/1)

Ранним утром 7 ноября лётный и технический состав эскадрильи был созван в тесный натопленный кубрик. Все расселись за столы, кто-то остался стоять вдоль стен. Игорь Кабанков должен был проводить политинформацию по случаю 24-й годовщины Октябрьской революции.Бражелон не знал, нужно ли ему идти на это собрание. Но пошли все. И Лунин, который не был членом партии, тоже пошёл вместе со всеми. Рауль подумал и отправился вслед за майором.Кабанков стоял у двери в кухню на виду у всех собравшихся и не знал, как начать речь. Тогда техник Деев, который в эскадрилье выполнял обязанности парторга, поднялся с места:- Товарищ комиссар, - начал Деев, - вчера на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями товарищ Сталин произнёс речь, которую транслировали по радио. Но не все вчера слышали трансляцию. Расскажите нам, пожалуйста, о чём говорил товарищ Сталин!Произнеся эту просьбу, Деев сам начал рассказывать о том, что в докладе речь шла о причинах временных неудач советских войск, о том, что фашисты еще превосходили советскую армию в танках и что необходимо было ликвидировать это преимущество врага, о сущности национал-социализма, сущности гитлеровской фашистской партии, о том, что гитлеровский план молниеносной войны был сорван…(1)Сзади, со стороны входа в кубрик произошло какое-то движение, по полу потянуло сквозняком. Взгляды всех собравшихся устремились к двери, возле которой стоял комиссар дивизии Уваров. Он только что прилетел на своём ?У-2?. Ему сказали, что в кубрике идёт партийное собрание, и комиссар решил зайти на минуточку послушать. Техники повскакивали со своих мест, раздвинулись, пропуская комиссара дивизии вперёд, но Уваров присел рядом с дверью на стул и сделал жест не обращать на него внимания.Кабанков подхватил и стал рассказывать сам:- Иосиф Виссарионович цитировал Гитлера, его слова о том, что он, дескать, освобождает человека от уничтожающей химеры, которая называется совестью! Гитлер называет своим преимуществом отсутствие у него совести, каких-либо теоретических и моральных принципов! Ну как, скажите, можно после этих слов верить в победу этого человека? Как можно верить в то, что эти люди с моралью животных смогут уничтожить великий русский народ?! (1)Кабанков, словно позабыв, какое торжественное мероприятие здесь проводится, говорил всё живее. Он говорил пылко и просто, говорил о том, что думал и чувствовал сам, и его слова были близки и понятны всем собравшимся.- Я слушал вчера доклад и думал, думал, - продолжал Игорь. – Вот идет жестокая битва, в которой решается судьба Родины. Враг у ворот Москвы, и все же в ней по традиции проводится торжественное заседание, посвященное двадцать четвертой годовщине Октября. О чем это свидетельствует, как не о нашей силе! Советское правительство, Центральный Комитет нашей партии твердо верят в то, что ненавистные фашистские захватчики будут наголову разгромлены!.. (2) Конечно, верят! И я верю!В кубрике загудели после этих слов, со всех сторон доносились одобрительные возгласы, посыпались вопросы.Ещё в начале собрания лётчиков во главе с командиром пропустили вперёд, но Рауль остался сзади. Он стоял позади всех, у противоположной стены и слушал. Он видел только лицо Кабанкова, не мог видеть глаз остальных, слышал только их голоса.Собрание началось как политическое, но постепенно перешло в беседу о том, что волновало, беспокоило людей эскадрильи в их повседневности, в их военных буднях. Кто-то потерял связь со своими родными, просил помочь найти семью, многие хотели знать, наконец, получит ли полк подкрепление: людей, технику… Кабанков отвечал на вопросы просто и спокойно, не делая вид, будто знает больше, чем знал на самом деле, делился своими собственными надеждами, соображениями и сомнениями.Рауль тихонько прошёл к двери и вышел, вдохнул полной грудью свежий, влажный воздух. Пройдя несколько шагов, виконт оказался на лётном поле. Светало, обрывки туч неслись в тревожном небе. Через час эскадрилье предстоял вылет.Рауль услышал за своей спиной шаги и обернулся. Под ёлками стоял Уваров. Рауль вытянулся, как в строю. Уваров приветливо улыбнулся:- Вольно!..Они вдвоём двинулись вдоль поля. Ночью опять шёл дождь, с колючих веток то и дело срывались тяжёлые капли.- Вам, наверно, непонятно, да и неинтересно слушать подобные беседы, старшина? – обратился Уваров к Бражелону.- Нет, отчего же, - ответил Рауль. – Очень интересно. Хотя, конечно, понял я не всё.- Хотите, чтобы я вам что-нибудь пояснил? – спросил комиссар дивизии.Рауль задумался.С тех пор, как он попал в этот мир и эту страну, с тех пор, как узнал историю страны, виконт возненавидел и страну, и историю, и весь этот огромный механизм, перемалывающий судьбы, которым управляли какие-то бандиты с большой дороги. Они не имели права на эту власть, заполучили её кровью и неправдой, разрушившие весь прежний уклад, весь мир… А теперь, на этой войне, в этом полку, в этой эскадрилье, Рауль первый раз разглядел в этом механизме людей. Вот они – комиссар дивизии Уваров, комиссар эскадрильи Кабанков, парторг Деев... И он, Рауль да Бражелон, каждый день смотрел в их глаза, прислушивался к их словам, сражался рядом с ними и любил их.Рауль слушал сейчас в кубрике товарищей и понимал, почему Игорю, всегда легко высказывающему свои соображения, так трудно было начинать эту политинформацию, почему вначале он не мог выдавить из себя ничего, кроме пары газетных фраз. Рауль слушал Деева, Кабанкова, пытался угадать, от сердца ли их слова, и испытывал жалость по отношению к ним. Ему было жаль, что люди с такими сердцами, с такой широкой душой вынуждены жить и сражаться в этом нелепом мире, вынуждены пропагандировать нелепые ценности этого мира и поддерживать эту чудовищную машину, называемую здесь государством.- Я больше года уже живу среди вашего народа и всё силюсь понять одну вещь, - начал виконт. – Ради чего живут здесь люди? Ради чего они терпят условия своего существования, не ропщут, продолжают работать, защищать… Что они защищают?- Свою страну, свою идею, свою свободу, – ответил Уваров.- Свободу? – виконт чуть заметно усмехнулся. – В этой… системе?- Советские люди – дети этой системы. Система дала им всё. Разве Лунин мог бы стать тем, чем является сейчас, если бы не система, которая освободила его, дала ему возможность проявлять, развивать свой талант, это система дала ему крылья! И Рассохину, и Серову, и Кабанкову, и мне. Да и вам, старшина, тоже, разве не так?На это нечего было возразить. Рауль промолчал. Виконт взглянул в глаза Уварова, стараясь проникнуть в самую глубину, пытаясь разглядеть душу этого человека. Рауль вспомнил, что рассказывали про комиссара в эскадрилье.Родом москвич, Уваров носил на Балтике прозвище "испанца", потому что был одним из тех советских летчиков, которые добровольцами сражались в Испании за республику. Там, в Испании, он был контужен, и эта контузия лишила его возможности летать на боевых самолетах. Однако ?У-2? он до сих пор водил отлично. Перед самой войной он окончил училище, в котором готовили политработников для авиации. Комиссаром дивизии он стал всего за несколько дней до приезда Лунина и Бражелона в Ленинград.(*)Глядя в его серые глаза, Рауль чувствовал, что говорит Уваров искренно. Но чего стоит за этой искренностью, чем выстрадал этот человек такую искренность, виконт угадать никак не мог.- Вы знаете, что есть Бог? – спросил тихо Бражелон.- Нет, - ответил Уваров сразу, резко.Помолчав, он сказал:- Я знаю людей, верю в них. В наших советских людей, в силу их духа, воли, в правду, в справедливость для всех трудящихся и стоящих за свою правоту! Я верю в чудеса, которые люди творят своими руками, - последнюю фразу комиссар произнёс уже мягко и взглянул в лицо старшины. - Вы летаете с ними, вы сражаетесь рядом с ними, вы знаете каждого из них уже очень близко. Скажите, старшина, вы разве не верите в них?- Верю – ответил Рауль искренно. – Я верю в их сердца. Я знаю, что ни один из них не предаст. Верю, что, если суждено им погибнуть, то они погибнут с честью и правдой.- А в их победу вы не верите? В победу русского народа не верите?- В победу народа – верю! – ответил Рауль. – Это сильный народ, он выстоит, не прогнётся, я это знаю.- И я знаю, - произнёс комиссар.Несколько минут они шли молча. Небо посветлело, пора было возвращаться.- Вы ведь виконт? – спросил вдруг Уваров.Рауль, не ожидавший этого вопроса, в удивлении уставился на комиссара:- Так точно.- Рауль, виконт де Бражелон? И это не псевдоним? – продолжал расспрашивать Уваров с нескрываемым любопытством.- Нет, разумеется, не псевдоним, это моё имя, - ответил виконт.- Вы что же, потомок, наследник рода того самого, знаменитого Рауля де Бражелона? – продолжал расспрашивать Уваров.Рауль горько усмехнулся:- Вы имеете в виду того несчастного, которого бросила Лавальер?- Про того несчастного, - проговорил Уваров, - к стыду своему, я ничего не знаю. Только слышал о нем. Я имел в виду того, который был сыном графа де Ла Фер...Уваров замолк, пораженный реакцией старшины на эти слова. Рауль остановился и во все глаза смотрел на комиссара дивизии:- Вам известно имя графа де Ла Фер? - спросил виконт, позабыв все приличия и устав.- Кто же не знает это имя, - произнёс Уваров, - Алескандра Дюма в нашей стране тоже любят и знают!- Кто такой Александр Дюма? – поинтересовался Рауль.Теперь уже удивился комиссар:- Вы – француз, и не знаете Дюма?- Нет, не знаю, - честно ответил Рауль.Уваров помолчал, внимательно вглядываясь в лицо виконта.- Обязательно прочтите, - через минуту сказал комиссар очень серьёзно, - как только выпадет возможность.Рауль, совершенно сбитый с толку, шагал рядом с комиссаром, и сердце его бешено колотилось.Бражелона охватило странное чувство: как будто между настоящим и прошлым его протянулась тонкая, еле видимая ниточка, как будто не всё ещё было потеряно и забыто, как будто этот странный мир, оказался вдруг не совсем чужим, раз в нём есть человек, который знает его отца, графа де Ла Фер! Раз в этом мире есть некий Александр Дюма, написавший что-то про графа де Ла Фер, про его род. Виконт дал себе слово, что, если останется жив, обязательно найдёт этого Дюма, чего бы ему это ни стоило!Несмотря на чуть заметный холодок в изучающем взгляде комиссара, виконт почувствовал к нему ещё большее расположение, какое-то особенное тепло.- Вы, виконт, воевали в Африке? – спросил Уваров.- Да, воевал, - подтвердил Бражелон.- А где именно?- Джиджелли, - опять честно ответил Рауль. Если бы Уваров спросил о командующем, Рауль уже готов был рассказать и о герцоге де Бофоре. Но Уваров не стал спрашивать о командующем.- Простите за вопрос, старшина, в Африку вы отправились из личных, принципиальных убеждений или искать славы?- Нет, - просто ответил Бражелон, - искать смерти.Снова повисла пауза.- А на этой войне вы зачем, виконт? – спросил комиссар. – Вы всё ещё ищете смерти?- Нет, не ищу, - ответил Рауль. – Её не нужно искать тут, она ходит по пятам. Она везде: на земле, в воздухе, в море и в этом осаждённом городе. Она здесь поселилась хозяйкой, так что, люди уже не боятся её, просто ждут, когда придёт и их час… Зачем я на этой войне, я не смогу вам ответить, товарищ комиссар, я попал сюда против своей воли... А вот зачем я в этом полку, зачем я в эскадрилье Рассохина, - я могу объяснить. Я здесь для того, чтобы отдать свою жизнь за кого-нибудь из них. Или умереть вместе с ними, рядом, так же, как мы летаем и сражаемся – бок о бок.…После дождей ударили морозы. Намокшая земля смерзлась, чуть припорошенная снегом. Аэродром стал тверд, как чугун, весь в жестких выбоинах и колеях. Самолеты при взлетах и посадках подскакивали, прыгали; всякий раз казалось, что уже следующего прыжка они не выдержат и просто рассыплются. В небе машины обмерзали, становились тяжелыми, как утюги, их прижимало к воде, к лесу. (*)В воздухе стоял мороз, но море остывало медленно, и густой пар днем и ночью поднимался от теплой открытой воды. Летать снова приходилось в постоянном тумане, и было ясно, что туман этот уже не рассеется до тех пор, пока лед не покроет воду. Тридцатого ноября Совинформбюро сообщило о потере Тихвина. Финские войска захватили перешеек между озерами Ладожским и Онежским и вышли на северный берег реки Свири. Немцы двинулись им навстречу от станции Будогощь, заняли город Тихвин. Вокруг Ленинграда образовалось второе вражеское кольцо — с узким разрывом, километров в двадцать, между Тихвином и южным берегом Свири. По этому разрыву не проходило ни одной дороги — ни железной, ни шоссейной.На стене в землянке Рассохина висела карта Ленинградской области, и благодаря постоянному разглядыванию этой карты лётчики отчетливо представляли себе, что происходит. Ленинград, где множество людей сражалось, работало и умирало, как бы медленно вползал всё дальше, всё глубже в тыл врага.(*)…За месяц холодов воды залива покрылись тонкой коркой льда. Поднялся ветер, который развеял туман и поднял метель. Несколько дней в самом начале декабря от снега и пурги ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Лётчики, поднимая высоко воротники шинелей, три раза в день ходили в камбуз и обратно, а всё остальное время опять сидели в жарко натопленном кубрике и ждали ?у моря погоды?.8 декабря по радио сообщили, что Тихвин освобождён. Вот это было событие! Немцев разгромили, они бежали, у них отняли захваченный русский город, и случилось это не где-нибудь, а близко, на соседнем, Волховском фронте!Лица прояснились. Все были убеждены, что это только начало. Все предчувствовали приближение новых событий, радостных и грандиозных.— Вот другие немцев бьют, а мы тухнем в яме, как силос! — сказал Кабанков. — Опять уже сколько дней не летали!Он от нетерпения не мог сидеть и, подпрыгивая, шагал по землянке из угла в угол.Ждать ему пришлось недолго. Метель прекратилась, и ударил мороз градусов в двадцать. В этот первый ясный день немецкие бомбардировщики совершили огромный звездный налет на Ленинград, каких не было с сентября.Чего хотели достигнуть немцы этим налетом — неясно. Казалось, ими просто руководило желание сорвать злость за неудачу под Тихвином. На опустевшие в последнее время аэродромы вокруг Ленинграда они внезапно перекинули авиацию и ударили по городу четырьмя армадами с четырех сторон.Когда Рассохину позвонили, армада, двигавшаяся с юго-запада, была уже видна с аэродрома. Выскочив из землянки и увидев вдали ползущие "юнкерсы", Кабанков рассмеялся от радости. Лётчики побежали к своим самолетам по узким тропинкам, протоптанным в глубоком снегу. Кабанков бежал впереди, подпрыгивая, как мяч. Морозный ветер жег щёки. (*)Пять самолётов эскадрильи Рассохина взлетели над ослепительно белой и чистой землёй, над ёлками, заваленными снегом. Рауль сразу вспомнил прошлый год, Эмск и свои зимние полёты на ?У-2?. Тогда земля тоже была такой же ослепительно белой, и мороз с такой же силой хлестал плетью по щекам, и на взлёте так же захватывало дух. Только тогда это было первое впечатление, самый первый восторг начинающего пилота. А теперь это было ожидание встречи с врагом, предвкушение жестокой схватки, смертельной драки. Это было такое привычное для виконта да Бражелона чувство, с которым он всю жизнь лицом к лицу встречал врага, это было то самое чувство, благодаря которому Рауль ещё ощущал себя живым. Только в бою он по-настоящему жил!Бражелон и Кабанков сопровождали Рассохина, Серов – Лунина. Армада ?юнкерсов?, широко распластавшись над Петергофом и занимая, казалось, полнеба, двигалась к устью Невы. Рассохин повёл свою пятёрку наискосок, чтобы попытаться перехватить ?юнкерсы?, прежде чем они окажутся над городом. Эскадрилья двигалась к армаде под прямым углом. И вдруг высоко над собой Рауль заметил маленькие самолётики, поблёскивающие на солнце, как стайка рыб. ?Юнкерсы? шли на бомбёжку под прикрытием ?мессершмттов?, которые двигались впереди и гораздо выше их.Рассохин тоже увидел истребители и сразу стал снижаться. И в тот момент, когда ?мессершмитты? заметили советские самолёты и разом кинулись к ним, словно падая с неба, вся пятёрка уже нырнула под армаду, чтобы не ввязываться в бой с истребителями, а атаковать бомбардировщики снизу.Это случилось над самым юго-западным краем города, над Морским каналом. Когда чёрные туши ?юнкерсов? замелькали над головой, самолёт Рассохина стремительно пошёл вверх. Рауль тоже взял ручку на себя. Рассохин полоснул по ближайшему ?юнкерсу? и проскочил вверх мимо его хвоста. В тот же момент Рауль нажал на гашетку, стреляя по тому же самолёту, и тоже проскочил мимо, не отставая от капитана ни на шаг. Что стало с тем ?юнкерсом?, не было времени заметить, потому что Рассохин уже снова снижался, начиная атаку на другой самолёт.Виконт заметил, как стадо бомбардировщиков заметалось, сбиваясь в кучи. Со всех сторон к Раулю тянулись светящиеся дорожки трассирующих пуль, ?юнкерсы? были повсюду: впереди, позади, справа, слева. Но Рауль не смотрел на длинные чёрные тела вражеских самолётов. Он неотрывно следовал за своим командиром. Эскадрилья несколько раз прошила армаду своими самолётами – сверху вниз и снизу вверх. Иногда Рауль краем глаза замечал ?мессершмитты?. Они были то снизу, то сверху, но Рассохин, а за ним и Бражелон каждый раз уходил от них в самую гущу ?юнкерсов?. Бомбардировщики, потеряв строй, бросали бомбы тут же, на лёд, на окраинные пустыри, и отваливали поодиночке назад, на юго-запад.Когда армада рассеялась, расползаясь во все стороны, Рауль снова увидел ?мессершмитты?. Сначала только два. Они шли прямо на Рассохина, навстречу, в лоб. Рассохин и Бражелон одновременно дали по ним очередь, заставив отвернуть. Но ещё два ?мессершмитта? уже пикировали на них сверху. Рассохин вывернулся из-под удара, уведя за собой и ведомого, но ?мессершмитты? не отставали. Завязался бой – вдвоём против четверых. Рауль всеми силами старался остаться в хвосте Рассохина, огрызаясь короткими очередями и отгоняя противников, атаковавших капитана сбоку. Но, в конце концов, немцам удалось разделить их. Теперь каждый из них дрался с двумя.Неожиданно справа от себя Рауль увидел ещё один ?И-16?, который тоже был связан боем с самолётом противника.?Кабанков, наверно?, - подумал Рауль, потому что помнил, что Игорь тоже находился всё время неподалёку от своего капитана.Но думать и наблюдать за товарищами виконту было некогда, потому что ему приходилось отбивать атаки противников. Стоило ему отогнать одного, как другой немедленно кидался на него сзади. Бой был сложный, маневренный. Всё вертелось вокруг. Морозное солнце с расплывчатым диском сияло то внизу, то вверху. Рауль снова был разгорячён боем. Виконта снова охватила давно привычная злая радость – радость битвы, радость противостояния равному по силе и духу противнику. Рауль давно забыл про боль от морозного ветра, стегавшего по лицу, он снова ощущал себя единым целым с самолётом: руки и ноги действовали автоматически, и оттого казалось, что самолёт повинуется мгновенной мысли пилота.Неожиданно что-то изменилось. Вот уже несколько секунд Рауль бился только с одним противником. Куда же делся второй ?мессершмитт?? Вдруг откуда-то справа вынырнул ?И-16?. Он проскочил совсем близко, в каком-то десятке метров от правой плоскости самолёта Бражелона, и Рауль увидел возбуждённое, твёрдое маленькое лицо Игоря Кабанкова. И в то же мгновение ?мессершмитт?, с которым дрался Рауль, завалился на крыло и стал стремительно падать.?Сбит! – только успел подумать Рауль, - ай, да Кабанков!?, - но радость виконта была преждевременной. У самой поверхности льда ?мессершмитт? вышел из штопора, развернулся и, стремительно набирая скорость, ушёл в юго-западном направлении. Это была только имитация падения, хитрость, чтобы выйти из боя.Рауль поднял взгляд от белой поверхности земли и увидел, как Кабанков, раскачивая свой самолёт с крыла на крыло, призывал следовать за собой. Рауль пристроился, лихорадочно соображая, как же произошло, что этот яростный и сложный бой так внезапно завершился. Видимо, Кабанков сумел быстро справиться с единственным своим противником и, поспешив Раулю на выручку, сбил один из ?мессершмиттов?, используя внезапность и неожиданность нападения. Второй немецкий лётчик, оставшись в меньшинстве, предпочёл удрать.Впереди Рауль увидел ещё три самолёта. Это капитан Рассохин всё ещё сражался с двумя ?мессершмиттами?, которые, чувствуя своё преимущество, не собирались отступать. Они гнались за советским истребителем, стараясь срезать углы, подстерегали на поворотах и не давали ему уйти.Сердце виконта возликовало: ?Спасибо тебе, Кабанков! Вместе мы точно справимся!?.Несясь прямо в самую гущу схватки, Рауль увидел, как один из врагов ?сел на хвост? Рассохину, и к самолёту капитана протянулись светящиеся жгуты трассирующих пуль. Рауль устремился прямо на этот ?мессершмитт?, заходя сверху и чуть сбоку, и сразу открыл огонь. Наверно, Рауль ранил лётчика, потому что, когда Рассохин внезапно ушёл вверх, его преследователь продолжил лететь по прежней траектории. Рауль, разгоряченный и пылающий яростью, продолжал нестись следом и стрелять почти в упор до тех пор, пока из левого мотора ?мессершмитта? ни повалил густой дым. Немецкий самолёт завалился на крыло и стремительно полетел вниз. Рауль спикировал вслед за ним, всё ещё не веря в свою победу и опасаясь, не является ли падение очередной хитростью. Но на этот раз победа была неоспоримой. ?Мессершмитт? несколько раз перевернулся в воздухе, упал на белый снег пустыря и превратился в столб чёрного дыма.Виконт де Бражелон в восторге сделал победный круг над поверженным врагом, хотя в этом не было никакой необходимости. Это был первый самолёт, сбитый виконтом самостоятельно! Затем Рауль взмыл и стал искать глазами товарищей. На высоте шестисот метров раскачивался с крыла на крыло один ?И-16?. Это капитан Рассохин подзывал своего ведомого. Ни второго ?мессершмитта?, ни самолёта Кабанкова видно не было. Рауль пристроился за командиром, и в этот момент заметил, что горючего осталось только на обратный путь.Когда Рассохин и Бражелон заходили на посадку, они увидели на промёрзшем, заснеженном аэродроме два уже вернувшихся самолёта. Выпрыгнув из кабины и ответив на рукопожатие техника, Рауль побежал туда, где возле самолёта Рассохина Лунин и Серов с побелевшими от мороза щеками уже докладывали капитану о полёте.- Я вёл бой с двумя ?мессершмиттами?, - говорил Лунин со своим крутым северным выговором. Заледеневшие губы слушались плохо, поэтому слова выходили медленными и нечёткими. - Неизвестно откуда взялся Кабанков и поджёг одного из них. Но в Кабанкова стреляли сзади… - Лунин замолчал.- И что?! – в нетерпении крикнул Рассохин.- И он сорвался.Тихие слова повисли в воздухе, как громовой раскат.…В жарко натопленной землянке командного пункта эскадрильи работало радио. Каждый вечер лётчики сидели все вместе в маленькой комнатушке и слушали сообщения с фронтов.Они теперь совсем оставили свой кубрик и переселились в землянку. Как ни мала была она, однако смогла вместить весь лётный состав эскадрильи. Их было теперь четверо.Внезапно тихая музыка, звучавшая из репродуктора, оборвалась. Через минуту напряжённой тишины зазвучал голос диктора и провозгласил, что сейчас будут передавать чрезвычайное сообщение.- ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ГОВОРИТ МОСКВА! В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС. ПРОВАЛ НЕМЕЦКОГО ПЛАНА ОКРУЖЕНИЯ И ВЗЯТИЯ МОСКВЫ. ПОРАЖЕНИЕ НЕМЕЦКИХ ВОЙСК НА ПОДСТУПАХ МОСКВЫ!В землянке раздался только дружный вздох четверых мужчин.Москва!.. Спасена Москва!..Перестав дышать, вслушивались они в названия освобожденных подмосковных городков, такие милые для русского слуха. Потом следовало перечисление разгромленных немецких дивизий. Потом шли цифры: захвачено столько-то орудий, столько-то танков, самолетов, автомашин. И, наконец, последние, спокойные слова: "Наступление наших войск продолжается". (*)Рассохин первым выпрыгнул со своего места и с радостным возгласом бросился к своим товарищам. Он обнимал их всех вместе, и каждого по отдельности, расцеловал Лунина, и Серова, и Бражелона.Москва, Москва спасена! Враг под Москвой разбит и бежит!Это означало, что всё было не напрасно! Все жертвы, все потери, которые пришлось понести им, были не зря! Как ни был грозен и силён их враг, а он мог быть побеждён! Они и раньше это знали, они и сами побеждали! А теперь была одержана общая победа, значимая для всех людей, для всего народа! Значит, полная победа над врагом уже не была только мечтой, только надеждой, только предвидением, только желанием.(*)Рассохинцы улыбались, поздравляли друг друга и были счастливы!На вспыхнувших от жары и радости лицах, в их блестящих глазах виконт да Бражелон увидел какой-то новый свет. И Рауль вдруг с особенной ясностью почувствовал себя таким же, как они, частью их. Виконт улыбался вместе с ними и был счастлив вместе с ними! Потому что их потери были и его потерями, а их победы били и его победами. Потому что он любил их так же, как они любили друг друга, и ненавидел их врага так же, как они ненавидели. И он тоже уже знал по своему опыту, что этого врага можно победить!…Каждый день они вылетали вчетвером и упорно искали встреч с немецкими самолётами. Бой был бы радостью для них. Но воздух совсем опустел: вся немецкая авиация ушла под Москву.Единственным событием в жизни эскадрильи за эти дни было письмо, полученное Серовым. Из районо пришёл, наконец, ответ, в котором сообщалось, где находится та школа, о которой он запрашивал. Назван был городок Молотовской области, о котором никто в эскадрилье никогда не слыхал. Но к удивлению всех, известие из районо не только не обрадовало Серова, а, напротив, словно огорчило. Коля стал молчаливым и выглядел растерянным.(*)Однажды, когда Рассохин убежал решать какие-то хозяйственные вопрос, и в землянке кроме троих лётчиков никого не было, Бражелон подошёл и тронул Серова за плечо:— Серов, что с вами? – тихо спросил Рауль.Серов, видимо, больше не мог терпеть.— Когда я был у нее, школа еще не уехала, — сказал он. — Школа уехала только через шесть дней.Сбивчиво Серов объяснил. В середине августа он был у своей знакомой на квартире, и соседка сказала ему, что его знакомая уехала из города вместе со своей школой. А теперь из ответа районо видно, что школа уехала только через шесть дней после того, как он был на той квартире…(*)— Ну и что? — спросил Лунин.— Она не хотела меня видеть, — проговорил Серов. — И велела, соседке сказать, что уже уехала…— Вы ей не писали? – тихо спросил Бражелон.— Куда? — спросил Серов…И, понизив голос, почти шёпотом прибавил:— Зачем?Рауль хотел было возразить, посоветовать Серову не делать преждевременных выводов, не наговаривать зря на женщину, постараться разузнать, написать куда-нибудь, верить!.. Но потом вдруг опустил руку и отвёл взгляд.?Я тоже верил… До последнего, - подумал Бражелон. – Наверно, Серов прав?.И тут же подумал еще, что Кабанков всё-таки убедил бы его написать. И снова взглянув в глаза Серова, понял, что тот тоже в эту минуту подумал о Кабанкове…(*)