Глава тринадцатая. Письмо (1/1)

- Славно потрудились! – с добродушной улыбкой подытожил Рассохин, разливая прозрачную жидкость по стаканам. – А это нам с вами, старшина.Каждый из шести одинаковых гранёных стаканов был наполнен ровно наполовину. Каждый из рассохинцев с удовольствием взял себе по стакану. Один из них командир поставил перед старшиной Бражелоном и один взял себе.Рауль знал, что за сбитый самолёт лётчику полагалось сто грамм водки к обеду. В проведённом в то утро бою эскадрильей было уничтожено пять самолётов противника. Первого сбил Лунин. Второй засчитывался Рассохину и Бражелону. Третий сбили Кабанков с Чепелкиным, заманив ?мессершмитт? за собой в туман. Четвёртый сбили Лунин с Серовым вместе, а пятый – Рассохин с Кабанковым, выследив его уже ?по дороге? на аэродром. Остальные пятеро, оставшись в меньшинстве, сбежали. Это был успех, которого эскадрилья не имела ещё с начала войны. Из этого боя все они вышли победителями! И теперь все по праву получили награду.- Вы, старшина, как счастливый билетик для нас, - улыбнулся Кабанков. – Первый бой – и такая удача.Все выпили. Рауль в нерешительности держал стакан в руке. Он никогда не пил ничего крепче разбавленного вина. Но, заметив, что Лунин ободряюще сморит на него, Рауль сделал глоток. Жгучее, приятное тепло разлилось внутри. Рауль сделал ещё глоток. Но больше не захотелось. Товарищи поняли. Они пустили стакан по кругу, словно чашу, и каждый сделал по глотку.- За победу! – произнёс Рассохин.Механикам пришлось работать ночь, день и ещё ночь. Рауль просился к ним в помощники, понимая, что только он сам был виноват в поломке, но его, конечно, не пустили.С этого дня сплошь пошли дожди, жёлтые листья неслись в ветре, и налёты немецкой авиации почти прекратились. Но всем было ясно, что доверять этому нельзя. Эскадрилья каждый день поднималась в воздух и кружила над берегами, стараясь не пропустить врага в непроглядном тумане, который висел над водой и землёй и не рассеивался.Вечера теперь были бесконечно долгие, непроглядно чёрные, и лётчики проводили их вместе в своём жарко натопленном кубрике.(*)Виконт де Бражелон летал вместе со всеми, всегда в паре с Рассохиным. Рауль не расставался с товарищами по эскадрилье ни в воздухе, ни на земле, и ему казалось, что он знаком с ними уже давным-давно, и знает каждого из них как самого себя… …- Эх! Эх! Эх! – только вырывалось из полуоткрытых губ Кабанкова.Кабанков плясал, и всё плясало в нём – руки, ноги, живот, плечи, каждый сустав, - только лицо, напряжённое, серьёзное, было неподвижно. Приседая, выбрасывая руки вперёд, крутился он вокруг Чепелкина. Юра, большой, неуклюжий, переминался с ноги на ногу, приседал, подпрыгивал, и казался медведем рядом с маленьким, стремительным Кабанковым. Но мало-помалу пляска забрала и его, прыжки и приседанья стали всё быстрее, и выражение наслаждения не сходило с его широкого лица.В эту минуту в Кубрик вошёл Рассохин. Остановившись в дверях и хитро прищурив голубые глазки, он спросил:— Опять пол бодаете?— Бодаем! — тоненько, с вызовом ответил Кабанков, хотя в действительности "бодал пол" один только Чепелкин, от прыжков которого колебались стены, мигала лампа и печально звенели оконные стёкла.Рассохин сел на опустевшую койку Байсеитова и, согнувшись, широко расставив колени, стал пристально смотреть на пляшущих. — Ты бы лучше сыграл, Кабанок, — сказал он.Чепелкин остановился с размаху, схватил Кабанкова за руку и повторил умоляюще:— Сыграй, сыграй, Игорь! (*)Последний раз пронесясь по комнате, Кабанков, нисколько не запыхавшись, подскочил к своей койке, выдернул из-под неё аккордеон, уселся, положив ногу на ногу, опустил аккордеон на колено и широко раздвинул его.Комнату заполнила музыка. Сначала, словно прислушиваясь, привыкая к звукам аккордеона, Кабанков наигрывал какой-то незатейливый мотив, который постепенно набрал силу и превратился в широкую и глубокую мелодию, похожую на холодный, тёмный простор финского залива… Затем, через минуту Кабанков поднял голову, и глубокая вода потекла вдруг быстрым ручьём, звонко плескаясь на перекатах; аккордеон в руках Игоря как будто засмеялся, в глазах, обращённых на Кабанкова тоже, казалось, засветились радостные искорки.Хитро прищурясь, Кабанков чуть подался в сторону, и радостные всплески перелились вдруг в тихую, нежную печаль. Слёзы заволокли глаза Чепелкина, и даже в скулах Рассохина появилось что-то ласковое, умиленное.Лунин лежал в одной рубашке на своей койке с закрытыми глазами. Спал, а, быть может, только делал вид, что спит. Старшина Бражелон тоже был погружён в самого себя, впрочем, как всегда… Он сидел, облокотившись на подушку, и смотрел на отблеск огня печи. Заметив взгляд Серова, он чуть улыбнулся, но не больше, чем требовала простая вежливость.Серов чувствовал робость перед этим старшиной, несмотря на то, что сам был старше званием, почти ровесник годами и уж куда опытнее в лётной практике. С Луниным Коле было легче и приятнее, хотя тот был, наоборот, гораздо старше и годами и званием…Старшина был единственным из лётчиков эскадрильи, кому по званию полагалось носить матросскую форму, только вместо бескозырки - обычную фуражку. Но эту форму Бражелон носил как будто адмиральский китель. Держался он всегда очень строго, не позволяя себе небрежности, развязности, даже в состоянии крайней усталости, ни одного лишнего слова. Всегда расправленные плечи, неподвижность поз, неизменная вежливость и ровность в общении, идеальная военная выправка. ?Неужели, все французские военные такие?? - поражался Серов этой способности постоянно контролировать себя, выдававшей какое-то особенное воспитание. Свою форму Бражелон поддерживал всегда в идеальном порядке. Даже после дождей и грязи он выглядел как ?с иголочки?. Серов стал замечать, что, заходя в кубрик или в камбуз, сам начал стыдиться своих грязных сапог, а Кабанков с Чепелкиным стали тщательнее начищать золотые пуговицы на своих кителях.Старшина был почти всегда погружён в свои мысли. В свободные часы отдыха, которые лётчики проводили вместе, Бражелон сидел неподвижно, прямо как сейчас, остановив взгляд на пламени лампы или просто глядя перед собой, и только светлые, голубые глаза его выдавали глубокую грусть раздумий или воспоминаний…Кабанков, повернулся в сторону Серова, лукаво подмигнул другу, и аккордеон в его руках неожиданно превратился во французскую гармошку. Романтичные, чуть томные переливы наполнили комнату, и все взгляды обратились на старшину Бражелона. Но тот, продолжая сидеть в прежней позе, словно не слышал музыки и не замечал любопытных взглядов товарищей.Удивлённо поведя бровью, Кабанков завершил припев и безо всякого перехода заиграл Марсельезу. Теперь уже и Лунин открыл глаза и приподнялся на локте, желая подметить реакцию своего бывшего ученика. Реакции снова не было почти никакой. На этот раз, правда, заметив, что взгляды всех присутствующих обращены на него, Бражелон с чуть удивлённой улыбкой оглядывал товарищей, всё ещё не понимая причины их повышенного внимания к себе.Недовольный, оскорблённый в лучших чувствах Кабанков предпринял последнюю попытку достучаться до музыкального слуха этого француза, и Марсельезу сменила какая-то старинная детская песенка.Бражелон вздрогнул. Вскинув голову, он во все глаза уставился на исполнителя, который делал вид, что просто наигрывает первое, что пришло на ум. Старшина, наконец-то, улыбнулся! Эту песенку он узнал!Коля тоже благодарно улыбнулся Кабанкову. Игорь снова подмигнул. Он был явно доволен.Серов любил Кабанкова. Они дружили ещё до войны, летали в паре. С Кабанковым Серов ездил весной на праздник в Ленинград. Именно тогда на первомайской демонстрации Коля познакомился с Машей.Маша… Где она теперь?До войны они виделись всего несколько раз. Тогда, в мае и июне, эскадрилья стояла на аэродроме в нескольких километрах от города. Он приезжал каждое воскресенье, и они гуляли по городу. А потом он сделал ей предложение. А она отказала ему. Он уехал тогда с намерением больше никогда не видеться с нею. Но Кабанков накричал на него, отругал за то, что он, мол, не понимает женское сердце, не даёт женщине разобраться в чувствах, подумать. И буквально вытолкал Серова в следующее воскресенье за порог – ехать к ней снова. Это было 22 июня…Как она обрадовалась, увидев его! Она не смогла скрыть радости! ?Любит, любит!? - уверился тогда Серов…А сейчас он снова сомневался.В самом начале войны полк перелетел в Таллин. Серов писал ей несколько раз, но ни одного ответа не получил… В середине августа он прилетел из Таллина в Петергоф. Из Петергофа его отпустили на несколько часов в Ленинград. Он был у неё на квартире, но не застал её. Соседка сказала ему, что Маша уехала из города вместе со своей школой. Он тогда долго не мог уйти. Остался обедать, всё расспрашивал, расспрашивал… ?Зачем я ей? – думал Серов, слушая аккордеон в жарко натопленном кубрике. – Ведь она совсем другая, учительница, начитанная. А я кто? Неотёсанный чурбан, вояка, двух слов связать не могу… Нет, не может она меня любить. Уж точно не может любить долго… Ну, это и к лучшему!?…В один из пасмурных дней, когда к вечеру дождь немного поутих, чтобы ночью разойтись с новой силой, над аэродромом послышалось негромкое жужжание мотора. Из-за ёлок выскочил самолёт и пошёл на посадку. Рауль узнал его ещё до того, как увидел – по звуку мотора. Это был маленький ?У-2?.- Комиссар дивизии! - крикнул кто-то.Механики поспешили встречать самолёт, который уже совершал посадку.С крыла остановившегося и зарулившего под ёлки ?У-2? спрыгнул пилот. Это был человек одного роста с Раулем, сложенный так же, как Рауль, возрастом старше Рауля на пару лет, с внимательными маленькими серыми глазами на открытом лице.Виконт знал этого человека. Фамилия его была Уваров. Они с Луниным встретили его в Ленинграде в штабе дивизии. Точнее, в трамвае по пути в штаб. Ещё тогда, в Ленинграде Бражелон сразу почувствовал к Уварову искреннее расположение, уважение и особенную теплоту. Ведь ещё тогда Рауль сразу понял, что впервые в этом мире, в этой стране, встретил человека, равного себе по рождению, по крови, так же, как и он принадлежавшего к древнему дворянскому роду. Бражелон был уверен в этом, он просто не мог ошибиться!В эскадрилье Уваров появлялся обычно на короткий срок и большей частью ночью. Их аэродром находился сравнительно недалеко от штаба дивизии, вот почему именно здесь обычно стоял тот самолет "У-2", на котором комиссар дивизии облетал все свои части и подразделения, разбросанные на громадном пространстве. Он всегда сам водил этот маленький безоружный самолет и нередко брал с собой еще и пассажира, какого-нибудь инструктора политотдела или штабного работника, которого нужно было забросить либо на южный берег Финского залива, либо в Кронштадт, либо на побережье Ладожского озера. Всякий раз, улетая или прилетая, Уваров проводил час-другой в эскадрилье Рассохина.(*)Рауль видел, с какой радостью Уварова всегда встречал Рассохин, и сразу понял, что этих двоих связывает давняя крепкая дружба.Когда лётчики собрались в камбузе на ужин, Уваров был там. Комиссар дивизии поприветствовал их, и они стали расспрашивать его о новостях.- Руки чешутся, понимаете, товарищ комиссар! – сказал Юра Чепелкин. – Мы воевать хотим, драться, а тут затишье, и не знаешь, чего ждать!- Затишье, - медленно проговорил Уваров. – За это затишье благодарите защитников Москвы!В камбузе воцарилась тишина. Лётчики знали, что немцы начали наступление на Москву. Но не знали они, насколько далеко удалось врагу уже продвинуться на территории страны, и теперь каждый из них боялся пропустить хоть слово из того, что мог сообщить комиссар дивизии.- Наши войска дали серьёзный отпор противнику! - словно отвечая на общий невысказанный вопрос, сказал Уваров. - Немцы до сих пор не верят, что их остановили у стен Ленинграда. Они уже два года воюют, они всё Европу покорили, и их никто не останавливал до сих пор! И под Москвой они встретили такое сопротивление, которого не ожидали! По их расчётам Москва должна была быть уже у них в руках. А они ещё даже не подошли к ней.В камбузе загудели в ответ на эти слова, лица, до того хмурые и серьёзные, вдруг просветлели.- Вот они и перебрасывают все силы под Москву, - продолжал комиссар, - в помощь своим наступающим войскам.- Поняли, наконец, что Ленинград невозможно взять! – воскликнул Чепелкин.- Штурмом невозможно, - посмотрел Уваров на Юру.Общее молчание снова было ответом на эти слова. Все поняли, что это значит.Рауль сидел за столом прямо напротив Уварова и всё время смотрел во внимательные серые глаза комиссара. При последних словах виконт мрачно усмехнулся уголком губ, и Уваров заметил эту усмешку. Виконт давно уже не мог понять, зачем немцы упрямо продолжают обстреливать Ленинград. Они ведь давно взяли город в кольцо, перерезали все пути снабжения. Это означало, что в Ленинграде вот-вот начнётся голод…- Защитников Ленинграда не одолели, теперь принялись за мирное население… - проговорил Кабанков и кулаки его сжались, а лицо приобрело злое, даже свирепое выражение.Рауль смотрел на лётчиков и видел в их глазах боль и гнев.Ни один из них не был ленинградцем. Все они, подобно Лунину, родились и выросли в провинции. Рассохин был вологодец, Кабанков — новгородец, Чепелкин — смоленский, Серов — тверяк. Но, как все уроженцы русского Севера, они издавна тысячью нитей были связаны с Ленинградом. Теперь они защищали Ленинград и жили от него в нескольких километрах. Каждый день они по нескольку раз пролетали над Ленинградом.(*)Они каждый день жертвовали собой и теряли товарищей, защищая город. Но могли ли они спасти его? Неужели они больше ничего не могут сделать?..Рауль смотрел на них и пытался себе представить, о чём они думают, но мог только догадываться… Виконт да Бражелон почти пятнадцать лет своей жизни отдал службе. Он выполнял волю своего короля, подчинялся приказам своего принца, он жертвовал своей жизнью ради чести и славы своего отечества. Но ему никогда не приходилось защищать свою родину, стоять насмерть за жизнь своих родных. Не приходилось ему видеть, как враг грязными ногами топчет цветы у его родного крыльца, насилует его родных женщин и убивает его родных детей…- Ничего у них не выйдет! – уверенно воскликнул Кабанков и стукнул по столу своим маленьким кулачком. – Под Ленинградом не получилось, и под Москвой не получится!- Конечно, не получится! – спокойно сказал Уваров. – Если бы мы не верили, что не получится, разве были бы мы ещё живы?- А ведь эти сволочи летают! – проговорил Чепелкин. – Заглядывают в город сверху, как в кастрюлю под крышку! Мы их видели!Юра говорил о немецких самолётах, которые летали над заливом небольшими группами, по две-три пары, на большой высоте, но никогда не ввязывались в бой с советскими истребителями.- Несколько раз так было! – продолжал Чепелкин. – Только они замечают нас, тут же удирают.- Надо обхитрить их, - проговорил Рассохин.Все взгляды обратились к капитану.- Разумеется, они не будут ввязываться в драку с эскадрильей. Но неужели они не клюнут, если заметят одинокий самолёт? – Рассохин обвёл всех присутствующих внимательным взглядом из-под разросшихся рыжих бровей и заметил в глазах товарищей искорки любопытства.- Наживка? – догадался Серов.- Ну конечно! – хлопнул ладонью по коленке Кабанков. – Приманка! И погода теперь подходящая. Мы замечаем фрицев, уходим в туман, выпускаем ?живца?, он их приманивает, а мы тут как тут! – Игорь хлопнул в ладоши, как будто захлопнул капкан.- А кто будет ?приманкой?? – спросил Серов, когда товарищи загудели, высказывая одобрение идее.- Думаю, никто не отказался бы побывать, - сказал Кабанков, оглядывая товарищей.Тут Чепелкин, сидевший прямо напротив капитана, вскочил и воскликнул:- А можно мне?! – и тут же зарделся как девушка.Рассохин смерил его своим насмешливым взглядом и проговорил:- Ну что же, если никто не против, давай ты. Ты у нас, Юра, юркий, ловкий, тебя просто так не возьмёшь!На том и порешили.Впоследствии ещё не раз и в камбузе, и в землянке, и в своём кубрике обсуждалась лётчиками эта хитрость, рассматривались возможные варианты действий. Нужно было предусмотреть все возможные пути развития событий. Опытные лётчики эскадрильи анализировали весь свой опыт встреч с противником в воздухе, все повадки врага……Несколько дней в начале ноября постоянно валил снег. Лётчики хмуро поглядывали на сплошные тучи и боялись, что праздник годовщины Октябрьской Революции придётся встретить так же в бездействии и унынии.Но вот наступил день, когда удалось воплотить в жизнь задуманное.Утром 6 ноября тучи стали редеть, и сквозь туман проглянул расплывчатый и огромный диск солнца.В то утро, по сообщениям постов наблюдения, кое-где были замечены немецкие самолёты.- Лишь бы нам встретить их, лишь бы не разминуться! – воскликнул Кабанков, запрыгивая в кабину своего ?И-16?.Через минуту три пары эскадрильи Рассохина дружным строем летели сквозь дробящий солнечные лучи туман. Раулю казалось, что он попал в сказку. Он летел сквозь радугу, и сердце быстро стучало в груди от восторга и от предчувствия скорой встречи с врагом.Держаться приходилось тесно, потому что даже при самом незначительном отдалении самолёт Рассохина начинал двоиться, троиться, и Рауль очень боялся потерять его из виду в этом сверкающем тумане.Они подошли к Ленинграду и прошли над устьем Невы. Затем свернули направо, прошли над Петергофом. Ни одного немецкого самолёта. Потом свернули к Кронштадту. Никого. Над Кронштадтом Рассохин повернул на запад. И едва остров Котлин остался позади, Рауль увидел перед собой четыре чёрных расплывающихся пятна – четыре ?мессершмитта?. Через мгновение Рассохин свернул, чтобы скрыться в тумане. Противник не должен был заметить эскадрилью.Самолёты эскадрильи легли на тот же курс, которым двигались ?мессершмитты?, и шли параллельно им – левее и выше. Спустя какое-то время самолёт Чепелкина отделился от остальных и ушёл направо в туман, один.Целую минуту они шли, не меняя курса, а затем вслед за Рассохиным повернули направо. Они долго кружились, поднимались, опускались, но ?мессершмиттов? нигде не было. Проклятый туман заволакивал всё вокруг.?Где же они? – в отчаянии думал Рауль. – Как же долго! Они убьют его!?.И в этот же миг эскадрилья выскочила прямо на немецкие самолёты. Четверо ?мессеров? клевали со всех сторон самолёт Чепелкина. ?Четверо на одного! Сволочи!? – воскликнул Рауль, сразу вспыхнув гневом при виде врага.Но юркий Юра крутился и переворачивался между летящими в него трассами пуль, то взлетал вверх, то падал вниз, так, что ?мессершмиттам? ни разу не удалось поспеть за ним. При этом он яростно огрызался, и в тот момент, когда товарищи увидели его, он убил немецкого лётчика. Один из ?мессершмиттов? упал в скрытое туманом море.Три оставшихся лётчика, заметив внезапно появившиеся советские истребители, развернулись, чтобы отразить нападение. В этот момент Чепелкин атаковал их сзади и сбил ещё один самолёт. Два уцелевших ?мессершмитта? пошли вверх и скрылись в тумане.Но разгорячённые погоней, обрадованные успехом Чепелкина, лётчики жаждали продолжения боя. Рассохин сразу же пошёл вверх, надеясь настичь ускользающего врага. Они долго кружились над морем, когда, наконец, Рауль увидел впереди оба немецких самолёта. Не желая принимать боя, они метнулись в сторону и сразу разъединились. Рассохин ринулся за тем, который пошёл влево. Бражелон последовал за капитаном и, оглянувшись, заметил, как Лунин и Серов свернули за другим немцем. Больше ни одного самолёта виконт поблизости не заметил. ?Где же Кабанков и Чепелкин?? - только успел подумать Рауль. Но размышлять времени не было.Рассохин мчался на максимальной скорости. Рауль, не отстававший от капитана, долго видел впереди чёрное пятно ?мессершмитта?. Но вдруг это пятно исчезло, как будто его стёрли резинкой. Ещё некоторое время они неслись тем же курсом, надеясь вновь увидеть впереди вражеский самолёт. Но вот Рассохин сбавил скорость, повернул, потом повернул ещё раз. Затем капитан взял вверх и прошёл радужную светящуюся дымку тумана насквозь. Увидев над собой голубое небо, Рауль на мгновение зажмурился, ослеплённый солнцем. Но в ту же минуту Рассохин отвернул от солнца и пошёл над туманом. Оглядываясь вокруг, виконт надеялся увидеть кого-нибудь из товарищей, тоже вынырнувших из тумана, но вокруг не было больше ни одного самолёта.Через минуту Рассохин, сделав небольшой круг и покачав Бражелону плоскостями, снова пошёл вниз и утонул в тумане. Рауль нырнул следом. Теперь они снова неслись сквозь сияющую дымку, переливающуюся разными цветами, опускаясь всё ниже, к самым водам залива. Рауль глянул на прибор учёта бензина. Горючего оставалось на несколько минут полёта.И вдруг виконт увидел впереди два самолёта. Это был самолёт Игоря Кабанкова, который дрался с "мессершмиттом". Рассохин и Бражелон с ходу налетели на немца, атаковали его одновременно. Самолёт сразу перевернулся, полетел вниз и врезался в воду. Рассохин покачал плоскостями, приветствуя Кабанкова и пристраивая его к себе, и снова пошёл вверх, к синему небу.На свой аэродром три самолёта возвращались над туманом, чтобы не плутать и не тратить горючее. Рауль испытывал радость за Кабанкова и одновременно смутную тревогу за остальных.На укатанный снег лётного поля они опустились один за другим. Выпрыгнув из своих самолётов, Бражелон и Кабанков, побежали к Рассохину, который поджидал их возле посадочного ?Т?.- Спасибо, товарищ капитан! Вы вовремя успели! – возбуждённый Кабанков сиял от радости. – Так не хотелось с пустыми руками домой возвращаться! Не только же Юрке на празднике победителем щеголять!К лётчикам подошли техники. Они тоже слушали Кабанкова и стали поздравлять лётчиков с удачно проведённой операцией.- Погоди, - Рассохин хлопнул Кабанкова по плечу, - вернутся - будешь Чепелкина поздравлять, он сегодня главный герой.- Сейчас явятся! – продолжал увлёкшийся Кабанков. – Расскажут, удалось ли им четвёртого поймать!Игорь оживлённо рассказывал Рассохину и всем присутствующим о том, как встретил в тумане тот ?мессер? и как удерживал того, не давая выйти из боя. Рауль смотрел в небо в ожидании, и увидел, как два самолёта выскочили из-за заснеженных верхушек елей и пошли на посадку. Это вернулись Лунин и Серов.- Майор! – закричал Кабанков, повернувшись навстречу товарищам. – Капитан со старшиной ещё один сбили! Недурно для праздника, а?Но, увидев лицо Лунина, он всё понял.- Чепелкин?..Лунин кивнул.…Сидя в землянке перед самой лампой, Кабанков писал статью о Чепелкине, писал долго и старательно, и статья вышла такая большая, что заняла три номера "Боевого листка".Он летал с Чепелкиным с первого дня войны и никак не мог привыкнуть, что Чепелкина больше нет. Он тосковал по товарищу. Сундучок Чепелкина он передвинул себе под койку и заслонил им свой аккордеон. Серов заметил это и перед сном сказал:— Ты что ж, Игорек, играть больше не будешь?Кабанков нахмурил свое маленькое лицо.— Пока не буду, — сказал он резко.Потом прибавил с угрозой:— А придет время — поиграю! (*)Рауль сидел на своей койке, смотрел на работавшего за столом Кабанкова и думал:?Может, они всё же ангелы? Они святы в своей любви! Вот она, боевая дружба, самая истинная, искренняя, бескорыстная! Именно таких друзей желал для меня отец! Именно такими друзьями были для отца его боевые товарищи! Какое счастье опираться всю свою жизнь на такого друга – сказал мне отец. Ах, граф, как вы были правы! Как и во всём, как всегда! О, как жаль, что жизнь на этой войне так коротка!.. Они погибают один за другим, теряют друг друга… Как же можно жить дальше, потеряв таких друзей? Как Рассохин продолжает жить без Никритина, без Байсеитова? Как Кабанков продолжает жить без Чепелкина? Как отец мог бы жить, потеряй он д’Артаньяна... или меня...?Виконт почувствовал, что ему не хватает воздуха в этой натопленной комнатушке. Он встал, влез босыми ногами в сапоги, накинул куртку и вышел в черноту осеннего вечера.Дождя не было. Шаги гулко звучали во влажном воздухе. Рауль гулял долго. Только когда совсем продрог, вернулся в кубрик. Все уже спали.?Они умирают один за другим. Умирают те, кто хочет жить, кто должен жить! А меня не должно здесь быть, я лишний в этой жизни, - и я остаюсь жить! Зачем же, Господи, зачем??Рауль долго сидел на своей койке, обхватив голову руками в отчаянии от чувства собственной вины и невозможности что-либо изменить.…Однажды вечером Рауль ушёл с ужина раньше других. В тот день эскадрилья совершила только один вылет, усталости и голода не было. Виконт хотел только немного побыть один.Он вошёл в темный кубрик, сел на стул, поставил локти на стол и закрыл ладонями глаза. Перед внутренним взором замаячили волны финского залива. Так всегда было в последнее время, стоило прикрыть глаза… Было очень тихо, слышно было, как на левом запястье тикают часы.Раздались шаги. Кто-то вошёл в комнату, подошёл к столу и зажег лампу.- Ой, простите. Не заметил, что вы здесь.Рауль открыл глаза и прищурился от света. Перед ним стоял Кабанков. Рауль по неизменной привычке поднялся перед старшим по званию, хотя в этом не было необходимости. По негласной договорённости лётчики эскадрильи давным-давно перестали соблюдать подобные формальности в общении друг с другом.Кабанков подвинул стул и сел напротив, поджав под себя ногу. Игорь всегда сидел так за столом. Сидя на ноге, он казался выше.Кабанков кивнул Бражелону опуститься обратно.- Тяжело? – только спросил Игорь.Рауль ничего не ответил.- Родители ваши живы? – спросил комиссар эскадрильи.Рауль вздрогнул.- Когда я уезжал в Африку, отец провожал меня, - глухо проговорил Бражелон.Комиссар эскадрильи понял волнение старшины по-своему.- Вы с тех пор не получали от него известий? – спросил он.- Получал, - ответил виконт. – Пока я воевал в Африке, отец писал мне.Кабанков знал биографию старшины Бражелона.- Значит, после вашего ранения и эвакуации вместе с госпиталем, вы потеряли связь со своим батюшкой? – продолжал расспрашивать комиссар.- Да, я потерял связь с ним, - ответил Бражелон.– Я был тяжело ранен. И я боюсь, что граф… мог получить слишком поспешное извещение о моей смерти…Последние слова прозвучали глухо и тяжело. И ещё через минуту Рауль произнёс то, о чём боялся думать. Своё самое тяжкое сомнение, лежавшее на сердце тяжёлым камнем, липкий, всепоглощающий страх, который лишал виконта способности рассуждать и желания жить. - Я боюсь, что граф мог не пережить этого известия…Кабанков с минуту смотрел на старшину, затем подошёл к своей койке, выдвинул чемоданчик, вынул лист бумаги, карандаш и протянул виконту:- Пиши письмо.Рауль в удивлении вскинул голову и уставился на Кабанкова.- Какое письмо?- Отцу. Домой пиши.- Но это невозможно… - Так, ты хочешь о себе сообщить, или нет? Пиши, говорю! А возможно или невозможно – это мы поглядим!В кубрик вошли лётчики, вернувшиеся с ужина. Они расселись по койкам, стали стягивать с себя одежду и готовиться спать. Рауль сидел за столом у самой лампы и не замечал никого.?Это невозможно… А то, что произошло со мной – возможно? Перепрыгнуть в одно мгновение три столетия – возможно? Кто знает, что ещё возможно в поднебесном мире??.Виконт взял карандаш в руку.Зашелестели соломенные тюфяки, разговоры затихали, эскадрилья улеглась для ночного отдыха.Виконт де Бражелон тронул карандашом лист, и вверху страницы появилась первая строчка: ?Простите меня, если можете, отец!?… Рауль увидел надпись, которую только что сам вывел на родном языке, сердце его сжалось, по щекам скатились две капли и упали на лист.Лунин и Серов тихонько переговаривались о чём-то, но Рауль не слышал их…Когда лист был исписан убористым почерком с двух сторон, виконт поднялся с места и подошёл к койке Кабанкова. Игорь ещё не спал.- Простите, Кабанков, я вынужден попросить у вас ещё лист бумаги…Кабанков улыбнулся:- Ну вот, другое дело... А то "невозможно!", - Игорь вынул три листа.Виконт исписал все с обеих сторон.Писал он так мелко, как позволял наточенный карандаш. Он писал обо всём, что с ним произошло, о том, что больше всего его поражало в новой реальности, о восторге, который он впервые испытал, поднявшись в небо, о том, как учился летать...Писал отцу о своей любви к нему и о том, как страдает от того, что вынужден был пережить всё это без него…Писал он об огромной войне, поглотившей весь мир, и снова о своих чувствах, сомнениях. Писал о Лунине, об эскадрилье Рассохина. Виконт рассказывал, какой простой, светлой любовью лётчики эскадрильи любят друг друга и доверяют другому больше, чем себе. Писал о том, как лётчики защищают друг друга в воздухе, забывая о себе. Как бросаются без раздумий спасать другого, подставляя себя под удар. Писал о том, как сам неоднократно бросался на помощь кому-то, и бывал через мгновение защищён кем-то из товарищей. И о той особенной нежности, которую сам начинал испытывать к каждому из них.Рассказывал о том, что изменилось в мире за три века, писал о том, что осталось прежним…Виконт знал, что это письмо в никуда. Он не таил ни малейшей надежды, и всё равно писал, писал, и не мог остановиться. Он писал для самого себя, лишь по привычке обращаясь в письме к отцу. Он изливал на бумагу всё, накопившееся в сердце…И постоянно, по несколько раз на странице, виконт просил прощения – у отца и у Бога! Он не помнил, когда в его сердце поселилось чувство раскаяния. Оно выросло из постоянного отчаяния, из одиночества, из непрестанных размышлений о том, что произошло, обо всём своём жизненном пути…Виконт просил прощения за непослушание, за то, что не поверил опыту отца, желавшему предупредить, предостеречь своё чадо от поспешных решений. Просил прощения за то, что забыл всё, чем обязан был Богу и графу де Ла Фер, за то, что возомнил себя хозяином собственной жизни. За то, что сам решил распоряжаться своей судьбой и навлёк этим непоправимую беду на того, кого любил больше жизни…Не имея возможности исповедаться священнику, виконт поверял теперь всю свою боль бумаге.К утру, когда объявили подъём, виконт был без сил. Он держал в руках исписанные листы и чувствовал, что больше не может прибавить ни слова. Подошёл Кабанков.- Готово? – спросил он.Рауль кивнул и разжал пальцы. Кабанков взял листы, сложил их все четыре вместе в треугольник и протянул обратно старшине:- Пиши адрес.Рауль дрожащей рукой написал на свободном кусочке свой адрес. - Закупорьте в бутылку и бросьте в море, - тихо попросил он.- Передам Уварову, он что-нибудь придумает, - ответил Кабанков, сунув пухлый треугольник за пазуху.