# Stevie Parker - This Ain't Right' She (1/2)

What am I supposed to say,All I wanna do is love youBut I don’t have the faith, noСынхун просыпается.

Медленно открывая глаза, касаясь нового дня кончиками пальцев, он может думать только о том, что этот мир определенно издевается над ним.

Или, быть может, сам Сынхун издевается? По крайней мере над единственным человеком, который в этот самый момент вечности лежит, прижавшись щекой к его широкой груди.Джину кажется слишком бледным, диван – слишком тесным, и Сынхун хочет проснуться снова. Он пробует – закрывает глаза, ждет, открывает в надежде, что что-нибудь изменится. Но не меняется ровно ничего – кроме ритма его дыхания.

Сынхун поднимает руку, занося ее над чужим лицом. Он убирает сбившуюся на глаза челку и засматривается на родинку над правым веком; на длинные ресницы – если не присматриваться, можно и не заметить, как они дрожат под дыханием нового утра. Он невесомо проводит пальцем по гладкой коже и останавливается буквально в миллиметре от чужих губ.Он одергивает руку довольно резко, вздыхая.

Сынхун не уверен, кто и над кем издевается, но кое в чем уверен наверняка.Они зашли слишком далеко, и с этим абсолютно точно нужно что-то делать.Около двенадцати часов назад Мино говорит ему:

— Ты все усложняешь.Около двенадцати часов назад Сынхун смотрит на него отчаянно и чувствует себя последним идиотом на свете.

— Будь проще, — Мино пожимает плечами. — Не заморачивайся. Ты сам знаешь, что все твое беспокойство – это только то, что в твоей голове.

— Это не в моей голове, — спорит Сынхун. — Это то, что общество прививало нам столько лет.

— Да что ты заладил со своим обществом? Тебе же всегда было плевать, что изменилось? У тебя самого уже сознание помутилось, как мне кажется.

Мысли в голове Сынхуна определенно намереваются устроить переворот и вскрыть его черепную коробку. Он запутался. Во всем и окончательно. Он не надеялся, если честно, что Мино сможет понять, но по крайней мере ему бы хотелось, чтобы он смог принять сторону Сынхуна. Ему бы хотелось, чтобы Мино разрешил его сомнения и придал немного решимости. Ему всего лишь хочется знать, что все его тревоги и опасения не напрасны.Сынхун отходит от Мино на несколько шагов назад, пока не сталкивается с диваном. Он садится и закрывает лицо руками. Все это слишком для него. Мино – он ведь просто... не знает.— А я знаю... — шепчет Сынхун в сложенные руки, и Мино едва слышит его, спрашивает:— Что?

И Сынхун говорит ему. Говорит, как видел, что общество делает с ?другими? – с не такими, как они. Но Мино смотрит в ответ скорее безразлично. Как будто уверен, что ничто не заставит его передумать.

Сынхун отнимает свои руки от лица и складывает их на коленях. Он опускает глаза и вздыхает.

Flash— Отвали от меня!

Flash— Лучше бы они просто выбросили мои вещи из окна, как обычно.

Flash— У меня больше нет дома.

Flash— Хватит трепаться, просто приступай к делу.

Flash— Проваливай отсюда! Почему я должен это повторять? Ты знаешь, что он несовершеннолетний?

Flash— Хочешь занять его место?

Flash— Я никуда не пойду с тобой. Что ты собираешься со мной делать?

Flash— Ч-что... Что это?Flash Flash Flash— О, это? Это моя жизнь. Хочешь, я расскажу тебе, какими люди могут быть жестокими?

— За что?Flash— За то, что я не такой.Сынхун вздрагивает от собственных воспоминаний.

Мино не сможет этого понять, просто потому что он этого не видел.

Сынхун не сможет этого принять, просто потому что он не забудет никогда.

Поэтому он говорит:

— Он будет страдать.

Говорит:— Я – это не то, за что стоит бороться.

— А может, ты не будешь за него решать? И вы страдаете уже. Оба, хен. Даже я это понимаю, как же не поймешь ты?— Вот именно, — говорит Сынхун. Он чувствует резкую головную боль, от которой морщится, но через мгновение все проходит. Природу этих приступов Сынхун не знает, но они появляются все чаще. И, может быть, пора обратить на них внимание, задумывается он, но тут же его мысли сменяются другим. — Между нами ничего нет, а я уже делаю ему больно. Я все время делаю ему больно. Он этого не заслуживает.— А ты знаешь, в чем причина? — шипит Мино, подходя к Сынхуну вплотную. Хватает его за ворот пиджака, заставляя подняться, и недовольно щурится. — Потому что ты идиот. Все могло бы быть гораздо проще, если бы ты раскрыл, блядь, свои глаза и сосредоточился на чем-то, кроме своих страданий. Все могло бы быть гораздо проще, если бы ты решал за себя, а не за всех сразу. Ты мечешься между очевидным. Как думаешь, почему? Да потому что ты просто эгоист! Ты действительно веришь, что волнуешься только о Джину-хене? Ты просто боишься, ты трус, Сынхун! — его голос переходит на крик, и он берет пару секунд, чтобы отдышаться. Каждый его вдох громкий, тяжелый; губы сердито поджаты. Переведя дыхание, Мино продолжает говорить гораздо спокойнее, словно не его лицо секундами ранее было искажено гримасой гнева. — Ты боялся признать свои чувства, ты всегда боялся реальности и пытался сбежать от нее. И сейчас ты просто боишься, что твой маленький мир возьмет и расколется. Что твой кокон, в котором ты прячешься, тебя не спасет. Ты врешь себе, что беспокоишься о Джину-хене, но подумай, так ли это. На самом деле ты беспокоишься о себе. Так что кончай мучить и себя, и его, и просто признай: ты знаешь, что должен сделать. У тебя всего два варианта, хён, и если ты не решишь в скором времени, то вы оба сгорите.

— Не кричи, — ровным тоном говорит Сынхун. — Кто-нибудь может тебя услышать.Мино ослабевает хватку и смотрит прямо в глаза – решительно, с вызовом. Сынхун смотрит в ответ и молчит. Он злится. Он чувствует жжение на своей щеке, как будто Мино дал ему оплеуху, но на самом деле это всего лишь слова, которые действуют гораздо сильнее. Сынхун злится – на Мино, потому что он прав, и на себя – потому что Мино, чтоб его черти побрали, прав. Сынхун действительно боится, потому что может потерять хена при любом раскладе. Он к этому не готов – только не к тому, чтобы оттолкнуть его своими руками. Он чувствует себя конченым ублюдком, потому что лучше будет держать рядом и заставлять страдать и себя, и его, чем сделает шаг к пропасти, где окажется совершенно один.

Сынхун остервенело сбрасывает с себя чужие руки и отходит от Мино на шаг. Тут же его взгляд сменяется нерешительным.— Ты просто ничего не понимаешь, — избитая фраза, за которую ему самому себя стукнуть хочется. Он и сам мало что понимает. Мино бы сказал, что просто не хочет понимать, но Сынхуну все равно – не видит смысла копаться в том, что вертится в его голове ураганом, а при попытке подойти и выцепить хоть что-то уносится прочь или затягивает в себя, не позволяя вырваться без чужой помощи – не говоря уже о том, чтобы остаться целым.

— Конечно, я ничего не понимаю, — Мино презрительно усмехается. Все его эмоции – как на ладони, Сынхун читает Мино как открытую книгу, и от этого больно колет где-то в груди. — Потому что ты живешь в своей гребаной скорлупе и никого не пускаешь внутрь. Я не знаю, о чем ты думаешь, но одно знаю наверняка: ты непроходимый идиот. И ты знаешь, что я прав. Но ты предпочитаешь слушать тараканов в своей голове, а не своего друга. Ты слишком упрям для этого.

И Мино уходит, как-то даже слишком драматично хлопнув дверью. Сынхуну остается только смотреть на нее пустым взглядом, не в силах даже обдумать все сказанное.Сынхун знает, что Мино прав. И где-то в глубине своего подсознания он действительно знает, что должен сделать, но слишком трус для того, чтобы хотя бы обдумать. Это должно быть больно – как оторвать пластырь от свежей раны. И вместо того, чтобы что-то предпринять и что-то спасти, Сынхун закрывает глаза и мечтает раствориться в вечности, наслаждаясь приятной близостью, пока не зазвонит будильник.***

— Ты только не подумай, что я тебя тороплю, — Джину подпирает ладонью подбородок, беззастенчиво улыбаясь, — но тебе на работу не нужно? Я только сейчас вспомнил об этом.— Все в порядке, — Сынхун пожимает плечами. — Я предупредил, что отлучусь по работе.

— Но ты не на работе, — взгляд хена приобретает дразнящий оттенок, как и его улыбка, которая становится все шире. — Ты сидишь со мной в кафешке и уже несколько минут просто ждешь, пока остынет твой кофе. Между прочим, хочу тебе напомнить: он станет невкусным, если ты продолжишь в том же духе.

Сынхун цокает языком и закатывает глаза, прежде чем сделать глоток кофе – показательно (на всякий случай он заранее жмурится – вдруг все еще горячий).

— Не будь занудой, хен, — он ставит чашку на место. — И я работаю! Смотри. Вам реклама не нужна?

— Нет, — Джину удивленно моргает. — К чему ты спрашиваешь?

— В этом и заключается моя работа. Видишь? Это называется деловыми переговорами. Ты – мой потенциальный клиент.

Джину внезапно смеется – слишком громко, чтобы не обратить на себя внимание, и это заставляет Сынхуна смущенно улыбнуться, опустив глаза в свою чашку. Он делает несколько глотков своего остывающего кофе, почти не чувствуя никакого вкуса. Он вдруг спрашивает:— А тебе ничего не будет за то, что ты проводишь со мной свое рабочее время?

— Свое свободное время, — поправляет его Джину с мягкой улыбкой. — У меня перерыв, если ты забыл. К тому же, кроме Боры меня отчитать некому, а она слишком хорошая для этого.

Сынхун резко переводит взгляд на девушку: со спокойствием удава, который уже много дней как мертв, она протирает чашки белоснежной тряпкой и ставит их на место. Она не смотрит в их сторону, и Сынхун бы не смотрел в ее тоже, но колкое чувство ревности, пронзившее его уже изрядно истрепавшееся за последнее время сердце, не позволяет ему отвести взгляд.

И Бора, словно почувствовав его, поднимает голову и смотрит прямо на Сынхуна.Глаза у нее большие и красивые. Она вообще довольно милая и привлекательная, и от этой мысли хочется спрятаться куда-нибудь подальше. Потому что вдруг Джину нравятся именно такие девушки? Бора совсем непохожа на многих из тех, кого Сынхун знает. Не делая абсолютно ничего для этого, она выделяется.

Сынхун чувствует, как у него поднимается ком в горле, и спешит запить его кофе.

— Ты меня слушаешь?

В него тут же вперяется строгий взгляд карих глаз. Рот Джину чуть приоткрыт в недовольстве; он подается вперед, сложив руки на столе.

— Прости? — Сынхун моргает пару раз, словно возвращаясь из другой вселенной. Джину чуть наклоняет голову набок, вздыхает и закатывает глаза. Он что-то рассказывает о своей хозяйке, которая сейчас в Австралии, но Сынхун больше сосредоточен на том, как Джину выглядит, чем на его словах. Пока у него не щелкает что-то в голове.— Постой. Хозяйка? Не хозяин? — Сынхун удивляется. Он морщится, когда делает очередной глоток кофе, который вместе с температурой теряет и вкус. Джину, конечно же, был прав – как всегда. Но знать ему об этом совершенно необязательно.

— Нет, — Джину облизывает губы, — это девушка. Я не знаю, сколько ей лет – она держит это в секрете, — он коротко смеется, — но выглядит довольно молодой. И очень легкомысленной.Джину говорит и только потом думает – Сынхун замечает не впервые. Хен и сам спохватывается, взмахивая рукой и опрокидывая чашку. Ее содержимое тут же проливается на стол. Джину стонет жалобно, корчит гримасу – а Сынхун откровенно забавляется, любуясь открывшейся ему картиной. Нелепых людей в мире много, но прекрасный в своей нелепости Джину один. Сынхун помогает ему вытереть стол, когда Джину говорит:

— Я не имел в виду ничего плохого! Хотел сказать, что она легкомысленная, но в хорошем смысле. То есть... беспечная? — он обдумывает это, поднимая взгляд к потолку. То, как отчаянно работают шестеренки в его голове, буквально отражается на его лице, и Сынхун беззвучно смеется, спрятав улыбку в ладонь. Он спешит успокоить Джину и говорит, что понимает, что он имеет в виду.

— Есть такие люди, — говорит Сынхун, протирая стол под своей тарелкой с куском торта. — Я тоже знал одну девушку. Это было... несколько лет назад? Мы с ней встречались. Она была очень хорошей, но до ужаса легкомысленной.

— И почему вы расстались? — Джину откладывает испачканные салфетки в сторону.

— Как раз поэтому, — Сынхун пожимает плечами. — Я просто не поспевал за ней. Она переключалась с одного на другое в мгновение ока. Образ жизни такой, может... Я не знаю, есть ли в мире хоть что-то, способное удержать ее надолго. — Сынхун натыкается на хмурый взгляд Джину и спешит добавить: — Нет, не подумай: она не ушла от меня к другому. Просто наши отношения уже стали походить на что-то по-настоящему серьезное, а ни мне, ни ей в тот момент, видимо, этого не хотелось. Или, может, мы были просто не готовы и боялись не справиться, а если бы затянули – все могло бы стать еще хуже. Или больнее. Так что...

— Разбежались и остались друзьями? — со странной улыбкой заканчивает Джину.

Сынхун отчего-то чувствует себя неловко. Он пытается плавно сменить тему, но Джину по какой-то причине зацепился за нее. Он даже спрашивает:— Насколько легкомысленной она была?Сынхун всерьез задумывается.***Пятничным вечером Сынхун совершенно не чувствует, что выходные наступают ему даже не на пятки, а на голову. Он полулежит на диване в гостиной, в его ногах калачиком свернулась маленькая Ихи; включенный для фона телевизор вещает какое-то музыкальное шоу, пока Сынхун держит ноутбук на животе и пытается работать, не обращая внимания на часы, стрелки которых неумолимо приближаются к цифре двенадцать.

Он отрывается от монитора только тогда, когда слышит щелчок и два коротких глухих стука, за которыми следует шарканье тапочек.

— Что-то случилось, нуна?

Он смотрит на нее снизу вверх, заинтересованно вскинув брови. Она улыбается – широко, лукаво, и Сынхун знает: эта улыбка не может предвещать ничего хорошего.

— Почему обязательно должно было что-то случиться? — спрашивает она, присаживаясь на диване рядом с его ногами. Ихи дергает ушами, приоткрывает сначала один глаз, потом второй – и радостно вскакивает со своего места, когда в поле зрения попадает ее почти-хозяйка.

Нуна улыбается, укладывая животное к себе на колени, и переводит взгляд на телевизор.

— Обычно ты не приходишь так поздно.

— Я что, просто не могу соскучиться? — она так мило дуется, когда выпячивает нижнюю губу и складывает руки на груди, насупившись, что Сынхун с трудом сдерживает улыбку. Это ни разу не притворство или показушничество, которое он терпеть не может, это настоящая она – то, что он в ней так любит. Совсем как ребенок, хотя и старше него на несколько лет.

— Ты все можешь, — Сынхун сдается. — Но все-таки я хорошо тебя знаю.

— Ладно, ладно, — она заговорщически улыбается и нетерпеливо шлепает Сынхуна по бедру. — Я решила.

— Что ты решила? — настороженно спрашивает Сынхун. ?Я решила? из ее уст – это как ходить по минному полю: не слишком весело, когда может быть опасно для жизни. В голове начинает вопить сигнал тревоги, маленький воображаемый человечек советует всем спасаться, но Сынхун с легкостью затыкает его, уступая своему интересу.

— Я хочу прыгнуть с парашютом!Ух ты. Как же, блядь, неожиданно. Сынхун вспоминает, что прошло всего две недели с тех пор, как она вернулась из Швейцарии, где провела отпуск со своей семьей, вместе с вывихом ноги.

Сынхун демонстративно переводит взгляд с нее на настенные часы и обратно. Он спрашивает ровным голосом:— Прямо сейчас?

— Дурак! — Она поджимает губы, замахивается и с силой бьет Сынхуна в голень.Ихи вздрагивает от резкого движения, испуганно озираясь по сторонам. Сынхун громко стонет, потирая ушибленную часть ноги. А его нуна коварно усмехается.

— Скажи мне, что опять ты вбила в свою глупую головушку? — он вздыхает и, оставив ноутбук на полу, садится на диване.

— Моя онни сказала, что я обязательно должна попробовать!

— Я начинаю сомневаться в пользе ее влияния на тебя, — Сынхун закатывает глаза. — Пожалуйста, скажи мне, что ты пошутила.

Но все мольбы Сынхуна оказываются напрасны, потому что нет, она не пошутила.

Эти отношения он мог бы охарактеризовать по шкале от ?ты сводишь меня с ума? до ?ты сводишь меня с ума? в разных смысловых оттенках, и стрелочка каждую секунду колеблется от одного к другому. Сейчас, правда, его несуществующий прибор грозит взорваться к чертям, потому что адреналин в крови зашкаливает и граничит с паническим ужасом.

Сынхун стоит недалеко от двери самолета на высоте около тысячи метров над землей и не знает, за кого боится больше: за себя или за свою девушку, которая твердо решила прыгнуть первой с искренним энтузиазмом и неискоренимой глупостью.Все прошло как в тумане: заполнение каких-то документов, прибытие на аэродром, приготовления и погрузка в самолет. Сынхун совершенно не помнит, как менялся пейзаж в иллюминаторе, каким цветом было небо, когда они набирали высоту. Все, что он помнит, все, что чувствует – это страх, электрическими разрядами проносящийся по телу. Его ноги становятся будто ватными несмотря на почти двадцать килограммов лишнего веса, которым их снарядили для прыжка. И с каждой секундой он все меньше уверен в том, насколько удачной была эта идея.

Он не успевает вспомнить всех богов, чтобы на всякий случай помолиться каждому, как дверь распахивается – буквально в ту же секунду, когда девушка прижимается к его губам своими лишь на секунду, чтобы, перекрывая своим голосом окружающий шум, крикнуть, ярко улыбаясь:

— Я люблю тебя!

(Это был первый раз, когда она произнесла эти слова.И, с легкой грустью Сынхун вспоминает, последний.)Она делает решительный шаг к дверному проему и, как будто ни секунды не боясь, еще один – в открытое пространство, в бесконечную пустоту перед ней.

Мгновение, когда Сынхун ожидает, пока раскроется ее парашют, кажется ему вечностью. Он облегченно выдыхает, наблюдая, как нуна парит в воздухе под ним, и это словно придает ему сил и мужества. Он решительно кивает выпускающему, прежде чем остановиться перед раскрытой дверью. Пути назад – нет, и Сынхун, почувствовав толчок в спину, делает шаг в пропасть.

А после остается лишь свобода.

Сильнейшая воздушная волна лишает его всяческих чувств и мыслей; Сынхуну кажется, что он не ощущает ничего – даже самого себя. Но раскрывшийся парашют приводит его в себя, хотя контролировать что-либо в такой ситуации оказывается не просто сложно, а скорее невозможно. Каска спадает на глаза, мешая обзору, и Сынхуну стоит немалых усилий ее поправить.

И только теперь он чувствует, что может насладиться полетом.

Он летит, осматривая все, что есть вокруг. Восторг кружит ему голову или прилив кислорода – он не уверен, но он кричит от нахлынувших ощущений – громко, искренне, словно пытаясь выпустить все свои чувства разом. Все это кажется не более чем сном, но ровно до тех пор, пока земля не начинает приобретать ясные очертания.

Все происходит слишком быстро, но все же Сынхун успевает испугаться, едва не забыв все, чему их учили перед прыжком. Съежиться, сгруппироваться, ожидая удара – и вот, наконец, он чувствует твердую землю под ногами.

Сынхун поднимается, с трудом осознавая, что вот он – целый и невредимый, стоит на земле, и в нескольких метрах от него находится его девушка. Он торопится к ней на негнущихся ногах, пытаясь по пути собрать свой парашют, и оказывается почти ослеплен ее яркой улыбкой. Может, конечно, это просто утреннее солнце так играет на ее лице, но зрелище он находит поистине завораживающим.

— Мне кажется, я даже в воздухе слышала твои визги!— А ты уверена, что это были не твои визги? — Сынхун усмехается, присаживаясь на траву рядом с ней. А потом замечает, что ее поза выглядит немного странной, и слегка напрягается. Только теперь он замечает, что за нее все снаряжение складывают двое мужчин. — Ты в порядке, эй?— Да, просто... ай! — Она шипит и жмурится, когда ее подхватывают подмышками и тянут вверх, не отпуская. — Нога. Ушиблась немного...

— Немного? — Сынхун вскакивает следом, обеспокоенно оглядывая ее и мужчину, который ее держит. Но тот выглядит так, словно волноваться не о чем, и беспокойство немного отпускает Сынхуна. — Боже, этого я и боялся. Насколько это серьезно? — спрашивает он у подходящего медика.

— Но мне понравилось! — выпаливает она, по-прежнему сияя. — Что скажешь насчет сноуборда в следующем месяце?— Господи... — Сынхун прячет лицо в ладони, скрывая нервный смех. — Нуна, ты… Унесите ее отсюда, пожалуйста.***

— Просто поверь мне, — говорит Сынхун, улыбаясь своим воспоминаниям. Это было действительно хорошее время. И по-настоящему счастливые отношения – единственные, о которых Сынхун может так сказать. Жалеет ли он? Вряд ли. Жалеет ли она? Тоже вряд ли. Но это был хороший опыт и хороший человек рядом. Сынхун действительно благодарен судьбе за то, что она свела его с этой девушкой, пусть и она же развела спустя некоторое время. Сынхун действительно ни о чем не жалеет.

— Интересно, как таким удается вести бизнес, — Джину задумчиво чешет подбородок. Сынхун рад, что мысли не отражаются на его собственном лице. Ну, надеется, по крайней мере.— Я не знаю, — он пожимает плечами. — Я думаю, это талант. Моя бывшая... Она держала салон красоты. Правда, прошло уже несколько лет, и когда я проходил мимо в последний раз, на его месте была цветочная лавка. Не знаю, что случилось с тем салоном. Да и с ней, впрочем, тоже.

— Сколько времени? — внезапно спрашивает Джину.

— Без десяти четыре, — отвечает ему Сынхун, отрывая взгляд от наручных часов. И в это же мгновение его желудок буквально скручивает, когда он смотрит вперед.— Оппа! — слышится со входа, и Джину поворачивает голову на голос тоже. — Как хорошо, что ты здесь!Они смотрят на Лалису, сжимающую ремешок своей сумки, свисающей с плеча. Ее большие глаза словно искрятся, но Сынхун понимает, что это лишь игра света. Она улыбается, и он невольно улыбается ей в ответ, не решаясь взглянуть на притихшего Джину.

Сынхун отчетливо понимает: он надеется, что Джину не все равно. Он хочет, чтобы Джину было не все равно. Но в то же время боится, что он может подумать совсем не то, и все же бросает на хена быстрый взгляд. Но лицо его привычно ничего не выражает, и Сынхун вновь смотрит на Лалису, которая прикрывает рот ладонью, словно спохватываясь:— Извините, я вас, наверное, отвлекаю? Но... — В ее глазах мелькает узнавание. — Вы же наш новый бариста!

— ?Наш?? — Сынхун иронично вскидывает брови, забыв о прежней тревоге. Он давит в себе дикое желание ответить: ?не наш, а мой?.— Ну... — она запинается и цокает языком, закатывая глаза. — Ты же понял, что я имела в виду. Здравствуйте, я Лалиса. Лалиса Манобан, вы с Сынхуном друзья? Мы работаем вместе. — Лалиса улыбается Джину в легком поклоне и протягивает руку.У Сынхуна отлегает, когда он поворачивает голову и натыкается на доброжелательную улыбку хена, адресованную Лалисе. Вполне себе искреннюю, заключает он с неким удовлетворением.

— Да, — отвечает Джину и пожимает протянутую руку, — друзья. Я Ким Джину, приятно познакомиться.Но тут Сынхун решает, что пора прервать их милое представление, коим он его не находит. Неоправданная ревность начинает съедать его изнутри, поэтому он спешит обратить на себя все внимание Лалисы:— Что случилось?

Ее губы по-прежнему ярко-красные, и она продолжает растягивать их в мягкой улыбке.

— Ты нарочно не отвечаешь на звонки?

— Что? — Сынхун хмурится и лезет за телефоном в карман. — Какие звонки?

Лалиса вздыхает, и Сынхун чертыхается. Он не может вспомнить, когда и зачем выключил звук, но одиннадцать пропущенных не намекают ни на что хорошее. Он снимает блокировку и листает журнал вызовов: директор Ли, директор Кан, Мино... и незнакомый номер.

— Ты сегодня прямо нарасхват, — замечает Лалиса. — Тебя все обыскались. Особенно директор Ли. Он был... взбудоражен.

— Взбудоражен... — задумчиво повторяет Сынхун. Ему становится интересно, что из себя представляет взбудораженный Ли Сынхен. Это кажется ему довольно... проблематичным, потому что Ли Сынхен взбудоражен всегда. А сейчас, по всей видимости, еще сильнее. — Чей это номер? С тремя семерками на конце.

— Мой, вообще-то, — уголки ярко-красных губ опускаются вниз. — Ты не записал?

— Я... — Сынхун запинается. А должен был? И когда же? — Забыл. Прости, сейчас запишу.

Он решает не спрашивать у Лалисы, откуда у нее его номер, потому что это было бы грубо с его стороны. Хотя он совершенно не помнит, когда они успели ими обменяться. Думает, что память играет с ним в глупые игры, поэтому молча вносит ее в телефонную книгу.

— Так, а дело-то в чем?

Лалиса переминается с ноги на ногу.

— Ничего такого. Просто произошли небольшие изменения. Кстати. Прими мои поздравления, заместитель директора Ли.Она подмигивает, и ее длинные ресницы трепещут. Сынхуну хочется провалиться в бездну прямо здесь и прямо сейчас, потому что эти глаза его гипнотизируют. Эти черные длинные ресницы и красные губы.

Но его словно окатывает холодной водой, когда он осознает сказанное:— А ну-ка повтори. Что?

— Заместитель директора Ли, — она смеется. Наконец-то отпускает свою сумку и кладет руку Сынхуну на плечо. — Это твоя новая должность. Временная, правда, но ведь нет ничего более постоянного, чем временное, правда?

Сынхун хмурится. Что все это значит? Что, черт возьми, вообще происходит? Мир вращается вокруг него с такой скоростью, что его голова вот-вот взорвется. Почему все, что могло с ним произойти на протяжении всей жизни, сваливается на него в одно мгновение?

— Подожди, Лалиса, — говорит Сынхун и не глядя кладет руку на стол. Собственные пальцы случайно оказываются поверх чужих и теплых – чувствуется даже прохладный металл колец на безымянном и указательном, – но Сынхун позволяет себе сделать вид, что не замечает этого.Тем более, что Джину руку не одергивает тоже.

— Я ничего не понимаю.Лалиса вскидывает руки в примирительном жесте и говорит:— Расслабься, не нужно нервничать. Тебе все объяснят. Я просто услышала, как директор Ли говорил с директором Каном. И кстати: об этом, кажется, пока никто не знает. Так что не жди бурных оваций, как только появишься на своем рабочем месте. Ну, кроме, разве что, твоего друга, — она хихикает. — Он, похоже, совсем без тебя одичал – разве что на стену не лезет.Сынхун вздыхает, качая головой. В этом и есть весь Сон Мино – сколько бы работы на него ни повесили, без компании ему все равно скучно будет. Надо же с кем-то подурачиться время от времени, в самом-то деле. И причем чтобы этот кто-то рядом находился, а не на другом конце офиса. Вот с Сынхуном, например, у них явно одна извилина на двоих, как однажды пошутил Сынюн. К удивлению последнего, никто из них не стал с этим спорить, поскольку в тот момент они соревновались, кто дольше простоит на лопатках (Мино свалился и чуть не свернул себе шею в первые же пять секунд; захмелевший Сынюн смеялся над этим так громко и долго, что подавился своей же слюной).

— Дурдом какой-то, — говорит Сынхун, тут же чувствуя, как легко его толкает в плечо маленький кулачок.

— В этом дурдоме ты работаешь, — Лалиса смотрит на него с укором. — Ладно, мне нужно работать. Извините, что помешала и отняла у вас время, — она снова улыбается – сперва Сынхуну, потом Джину.

— Работать? Здесь?

— Да, встреча с клиентом. Не думала, что увижу тебя, но было приятно. До встречи, оппа. Если собираешься сидеть здесь и дальше, то хотя бы отзвонись на работу, пока тебя совсем не потеряли.

— Я скоро ухожу, спасибо. До встречи.

Лалиса машет им рукой и уходит в конец небольшого зала, а Сынхун переводит взгляд на Джину. Все это время, понимает он, хен молча смотрел на них, ничего наверняка не понимая. Сынхун думает, что на его месте бы просто встал и ушел, сославшись на работу. Но, так или иначе, он действительно рад, что Джину этого не сделал.

Тем более, что их разговор еще не окончен.

— Милая девушка, — задумчиво тянет Джину. — Вы с ней близки?Только теперь Сынхун понимает, что его пальцы все еще накрывают пальцы Джину. Они оба, казалось, даже не шевелились все это время. Находя этот момент немного неловким, он хватает со стола свою чашку и отпивает из нее.—Да нет, — отвечает Сынхун. — Просто работаем вместе.

Джину неопределенно мычит в ответ, но выглядит уже более расслабленным. Он смотрит на свои пальцы, поправляет тонкие серебряные кольца и складывает руки в замок на столешнице.

— Я подумал, что она твоя девушка.

Внутри Сынхуна все резко холодеет.

— У меня нет девушки, хен. Я уже давно ни с кем не встречаюсь.

— Почему?Вопрос, мягко говоря, застает врасплох. Это сейчас Сынхун знает причину, а до этого что мешало? Девушек-однодневок ему хватало всегда, а для отношений – даже для попытки – никого так и не нашел.

— Для этого всегда должна быть причина? Я не знаю. Просто не хочу.

Вообще-то, конечно, хочет. Но остался бы Джину рядом, если бы узнал об этом?

А потом Сынхун внезапно спрашивает, тут же жалея об этом:

— А что насчет тебя?

Он говорит:

— Ты здесь, наверное, самая большая причина для восторженных сплетен у девушек.

Говорит:

— Я уверен, что ты многим нравишься.

Джину неловко смеется, опустив взгляд, и молчит какое-то время, словно раздумывая. А потом он говорит – как будто с легкой грустью, продолжая улыбаться:

— Может быть. Только мое сердце уже давно занято.

Повисшая тишина кажется Сынхуну слишком резкой и громкой. Она словно разрезает на куски, как в бездушном пространстве.

Он молчит, надеясь, что его попытка хотя бы внешне сохранять спокойствие выглядит удачной. Что Джину не заметит, что происходит в этот самый момент у Сынхуна внутри. Что, в конце концов, он забывает, как дышать.Что он задыхается.

Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но слова не выходят из горла, застревают внутри него – невысказанные и пустые, продолжающие уничтожать его изнутри.

Неловкое молчание затягивается, и Сынхун думает, что можно было бы сказать что-то вроде ?поздравляю?. Что-то вроде ?я так рад за тебя, хен, надеюсь, она хорошо о тебе заботится?. Его не беспокоит, что он ни разу не видел ту, о ком говорит Джину – в конце концов, сейчас они стали видеться реже, чем раньше.

Может быть, поэтому?

О, боги, какой же Сынхун идиот. Это же так естественно, что у Джину кто-то может быть. И о чем он только думал... Или не думал. С другой стороны, Сынхуну и надеяться было не на что, и не то чтобы он вообще пытался.

Ведь ни мир, в котором они живут, ни, возможно, сам Джину не приняли бы его чувства. Все это было обречено на провал с самого начала. С тех самых пор, как эти чувства зародились внутри него. Может быть, поэтому он и не хотел признавать их – какой в этом толк, смысл, если ничего, кроме боли и страданий, эти чувства не приносят? И ревновать того, кто тебе не принадлежит, кто не принадлежал изначально – это ли не величайшая глупость?

А Сынхуну нужно просто пережить. Принять и отпустить. Чтобы в первую очередь не мозг, а сердце, наконец, осознало, что ничего хорошего из этих чувств не выйдет. Это было ясно изначально.

— Сынхун, — зовет Джину. В его глазах мелькает тревога. — Все в порядке?

— Да, — хрипло и невнятно отвечает Сынхун. Он прочищает горло и пробует снова. — Да, в порядке. Похоже, ты был прав насчет кофе, мне что-то нехорошо.

— Может, тебе нужно на воздух? — Джину обеспокоенно подается вперед, заключая руки Сынхуна в свои. — Подожди меня одну минутку, я сейчас. Выйдем, и я как раз покурю напоследок.

Сынхун смиренно кивает, закрыв глаза. Больно, больно, больно. Сердце просто разрывается на части, но нельзя показывать хену свою слабость. Нельзя заставлять его волноваться еще сильнее.

Джину оставляет его, и Сынхун, не открывая глаз, глубоко вдыхает. И судорожно выдыхает, пытаясь справиться со своими чувствами, сдавившими грудную клетку. Но вздрагивает, когда слышит совсем рядом:— Вы просто две свинки.

Бора складывает в пустую чашку использованные салфетки и принимается вытирать заляпанный стол.

— Мы не специально.

— Еще бы вы специально, — она фыркает. — Я бы тебе этот кофе на голову вылила тогда.

— Мне? — Сынхун удивленно вскидывает бровь. — Почему только мне?

— Потому что Джину-оппу мне было бы жалко.

Сынхун фыркает, а она вдруг смотрит на него острым взглядом:

— Ты решил отнять у меня напарника, мистер?— Когда ты успела откинуть формальности?

— Только что, — она пожимает плечами. — Мистер.

— Зови меня Сынхуном.

— Мне обязательно к тебе вообще как-то обращаться?

— Именно этим ты и занимаешься, маленькая мисс.

— Сам ты маленький, — Бора закатывает глаза.

Сынхун в ответ лишь усмехается:

— Как ни глянь, а я наверняка тебя старше.

— Меня это не волнует, — говорит она, забирая пустые чашки. — Напарника мне главное вернуть не забудь, как наговоритесь. Воркуете тут как сладкая парочка.

Сынхун сглатывает:

— Не шути так.

— Я не шучу, — она хмыкает абсолютно безэмоционально, и Сынхун понимает, что она говорит всерьез.

Она оставляет Сынхуна наедине со смешанными чувствами, своими мыслями и его миром, осыпавшимся к его ногам миллионом расколотых планет. Джину, возвращаясь, топчется по осколкам вместе со своей нежной улыбкой; Сынхун почти слышит, как они хрустят под его ногами.

На работу он возвращается в абсолютной прострации.Мир играет с ним по своим правилам, в которые посвящать не собирается, и Сынхун с полным безразличием реагирует на взгляды своих коллег по возвращении. Не удивляется, когда в зале для совещаний молотом по голове на него сыплются новости от директора Ли и директора Кана – одна за другой.

— До тех пор, пока я буду в командировке...

— Это будет новая рабочая группа...