Лето. 3 июля, часть 1 (1/1)

Извилистая дорога выводит путников на небольшой пустырь, от жаркого зноя поросший иссохшей травою – что-то вроде огромной парковочной площадки из давнего времени, без машин правда, – с одним единственным домом на всю глухую округу. Дом пустой: простая коробка, словно бы даже без цвета, без дверей и без окон, без сорняков и других растений – магазин, возможно? Пустой, однозначно ясно. Впереди – точно туман, ничего не видно, и белая утренняя пелена, сливаясь с рябыми облаками, застилает горизонт тяжелым пуховым одеялом. Россыпь маленьких бурых домов стоит где-то на отшибе улицы, так далеко, будто и вовсе не здесь, а где-то там, за границей самой Канады, и от неуютной пустоты этой кажется, что город уже давно закончился. Коннор вглядывается в туман озадаченно, не понимая ничего толком, спрашивает:— Что это за место такое? — и хмурит брови в легкой задумчивости, наклоняет голову к плечу, позволяя курчавой челке упасть на лоб и растрепаться по нему беспорядочно. Хочется остановиться на мгновение, распотрошить рюкзак, подглядеть в карту, на днях украденную, чтобы понять – вот она, граница Детройта, или еще немного пройти осталось? – но тратить время на это только себе дороже: Хэнк особым терпением не отличается и остановок всяческих совершенно не переносит. Коннор его понимает отчасти: сейчас и сам он возбужден их приключением не меньше, настолько, что едва ли может заставить себя уснуть или усидеть на месте, с трудом пережидая их вынужденные остановки. Но это временное, а не хроническое! Через недельку-другую, возможно, он потеряет к нему всякий интерес, как это бывает с другими приедающимися вещами. Не то, что мистер Андерсон.— Странные у тебя вопросы, шкет, — меж тем ворчит Хэнк обыденно. — Какая нахрен разница? Это просто улица. Шагай себе да шагай. Куда-нибудь все равно выйдем. Коннор шагает. Небрежно брошенное "шкет" больно укалывает его в самое сердце, вызывает внутри глухое сдерживаемое раздражение. Какой же он шкет, в самом деле? Шкетом Коннор был лет десять назад, а сейчас он взрослый молодой человек со своим характером, со своим достоинством, со своим мнением. Не такой взрослый, как Хэнк, быть может, но тем не менее...Это не дает ему права так принижать его.Необъятное пространство, такое чуждое и пустое местами, давит ему на плечи своей незримой тяжестью. Коннор держится позади Хэнка, что, кажется, лишь фигурою своей – плечами грозными, грудью широкой или, может, сильными крупными руками, – источает ауру безопасности. Держится, но все равно остается тревожным почти беспричинно и водит около бедра ладонью, готовый в любую секунду вытащить из аспидно-черной кобуры пистолет, если того потребуют переменчивые обстоятельства. Так, на всякий случай. Сложно, конечно, быть "тревожным без причины" в такое-то время, но ощущение это не похоже на обычную тревогу. Необъяснимое оно какое-то, нелогичное: местность открытая и хорошо просматривается, не видать никого вокруг вперед на многие километры – что еще нужно для полного спокойствия? Вот только подозрительно все это, и в голове клубятся навязчивые мысли, плохое предчувствие, ожидание какого-то подвоха, чего-то внезапного. Липкое чувство опасности вяжет Коннору легкие, щекочет горло, и живот весь напрягается, стальной, собранный. Асфальт под ногами неуловимо крошится от каждого неловкого движения. Коннор привык доверять своим инстинктам, этим тонким, чутким инструментам, что иногда зовут интуицией. Он верит им, но и глазам тоже, и Хэнку верит, хоть тот и ведет себя порой необъяснимо скрытно, замкнуто, точно кусок льдины. А Хэнк сейчас полон уверенности, движется прямо, твердо, ступает на разбитую землю безо всяких сомнений – словом, точно знает, что делает. Рассказать о сомнениях собственных Коннор просто не решается. Хэнк наверняка лишь опять посмеется над ним, рассердится, как тогда, в магазине, посмотрит с упреком, взглядом таким, так и говорящим: "не место тебе здесь, малец, возвращайся за стены" – нахмурит брови разочарованно. Коннор не хочет.Мнение Хэнка внезапно становится для него необъяснимо важным, значимым. Как же хочется временами доказать ему, что не "шкет" он вовсе, не "пацан", не "малец", а просто напросто Коннор, может, не такой совершенный, как тому хотелось бы, но зато настоящий, способный, умелый. Всего-то и нужно вырвать себе шанс, подобный вчерашнему, показать свои способности в действии. Быть может, тогда Хэнк, наконец, его зауважает? Мысль об этом придает ему мужества.Коннор едва ли за ним поспевает. Хэнк идет – нет, плывет, – вперед безмолвной фигурой, настолько непринужденно, насколько это вообще возможно для человека его размеров. А у Коннора острый камень в ботинке и усталость, сковавшая колени. Он не жалуется, конечно, но ступать больновато. В какой-то момент идти и вовсе становится настолько невыносимо, что он делает коротенькую остановку и вытрясает на асфальт причину своих страданий.Ступням становится ощутимо легче. Удовлетворенный, юноша поднимает взгляд с поросшего папоротником тротуара, но вдруг никого не обнаруживает.— Хэнк?..Коннор зовет его в тревожном предчувствии, привлечь старается, но эхо его звонкого голоса растворяется в туманной пустоте, так и не долетев до ушей мистера Андерсона, и остается висеть в воздухе неотвеченным. Юноша оглядывает бледно-зеленую дорогу в недоумении, а в руках меж тем ощущает холодную морось мурашек и слабо нарастающее напряжение. Хэнк быстрый, бесспорно, но не мог же он уйти вот так просто, так далеко, чтобы начисто пропасть из виду, раствориться, точно в воздухе, как роса на траве в июльский полдень, и, главное, оставить своего подопечного на богом забытой улице совсем в одиночестве? Не мог, конечно, да и не должен был. Коннор ведь отвернулся от него всего на секундочку! Какая глупая, глупая оплошность! Странно все это. Андерсон, должно быть, где-то здесь, вот где только? Ответ подсказывает периферическое зрение: по правую сторону от Коннора как раз располагается тот старый одинокий магазин... Белые пальцы нетвердо касаются кобуры.Коннор заходит в него неспешно, вытягивает вперед заряженный пистолет, подозрительно щурится. Магазин, тишиною объятый, встречает его поваленными стеллажами. Лишь обломки плитки и стареньких деревяшек тихо хрустят под ногами.— Мистер Андерсон? Андерсона здесь не оказывается.В соседнем зале слышатся чьи-то глухие шаги. Дрожь предвкушения пробивает Коннору спину. Он сглатывает, осторожно огибает поваленную мебель – полки надломленные да стеллажи металлические, – ступает на пол тихой поступью, грязный, заваленный прогнившим картоном, и, сжимая рукоять пистолета покрепче, заглядывает в следующую комнату. Моргает, напрягает плечи. Никого. Дьявол.Юноша давит разочарованный вздох. Потерять проводника на пустой дороге!.. Коннор устало трет лоб пальцами. А чего он ожидал, в принципе? Конечно, он не понравился Хэнку с первого взгляда – не удивительно, что тот исчез в итоге и даже не заметил его пропажи, не то чтобы Коннор не был привычен к такому. Возможно, отец был прав, и вылазки за стену никогда не оканчиваются чем-то хорошим. Возможно, стоило давно повернуть назад и вернуться обратно, за стены, ведь даже безмозглому щелкуну и без того было понятно – безнадежное это дело, безвыигрышное. Пустое главное. Ощущение верности своего поступка дает небольшую трещину. Что теперь делать? Что теперь?Вдруг что-то ногтями касается его плеча. Коннор вздрагивает, разворачивается на сто восемьдесят градусов и от неожиданности подобной что есть мочи впечатывает кулак в чью-то рожу. Костяшки на руках от удара неприятно ноют. Бегун отходит на пару шагов по инерции, подносит к окровавленной челюсти ладони, будто человек все еще, и вправляет ее на место. Мерзкий щелчок проносится по комнате. Не дожидаясь окончания представления, Коннор стреляет. Бегун тут же оседает на колени и, булькая кровью, вскоре затихает.Сердце в груди бьется как бешенное. Щербатый пол заливает темной жидкостью. В магазине снова слышатся чьи-то шаги, громкое трещание мебели. Поднимаясь точно из-под завалов, из-за угла на Коннора надвигаются три бегуна, один из которых покрывается грибком так сильно, что впору сойти за сталкера. Лицо его, особенно мерзкое на фоне прочих, теряет всякие человеческие черты – нос, глаза, скулы, – превращаясь в сплошную оранжевую массу, большую изуродованную грибницу. Скрюченная в узел, она заменяет зараженному всю верхнюю часть лица – лоб в частности, – натягивает кожу под носом в заячью губу, оголяет взору раскрошившиеся желтые зубы и десна с насыщенным кровавым налетом. Правый глаз его, до самого виска покрытый маленькими бледными грибами, совсем скрывается за внушительным кордицепсом, а левый, гнойный и красный, вылезает из орбит, глядит пустым стеклянным зрачком, окаймленным пожелтевшим белком и взорвавшимися капиллярами, куда-то в сторону, точно подпаленный пластмассовый, упирается в поросшие грибком бровные дуги. Коннора пробивает холодный пот. Он стреляет в тварину – прямо в раздутый багряный глаз, – затем в следующую, и, запинаясь на картонках, тактически отступает на улицу. Зараженные выбегают следом, переваливаются с ноги на ногу, дергаются неприятно. Кажется, что число их только растет в геометрической прогрессии, стоит юноше пробить одному череп. Коннор бежит прочь от рассадника заразы, ощущая в ногах какую-то вязкость, словно бы бедра его стянуты чем-то тугим и эластичным, бежит, но кажется лишь, что клонится к земле замедленно. На ходу Коннор выпускает в преследователей весь магазин – и гребаные патроны кончаются как нельзя вовремя! – но твари не отступают, лишь огибают трупы своих предшественников. Коннор все оборачивается, подмечает с ужасом, что расстояние между ним и бегунами стремительно сокращается, бежит вперед, едва ли разбирая дорогу. На асфальте зияют трещины. Коннор зацепляется за одну носком. Падает. Гравитация на планете в этот миг, кажется, увеличивается раз в двести. Сердце в груди пропускает удар. Коннор холодеет, подняться пытается, но тело его словно бы не слушает: руки и ноги, четыре безвольные конечности, объятые слабостью, теряют вдруг всю свою силу, становятся мягкими, ватными, чужими. Он не может подняться. Не может пошевелиться! Страх, настоящий первобытный ужас, скручивает живот юноше, а спину, напряженную до боли у шеи, пробирают щекотные мурашки – так Коннор предвкушает скорое приближение зараженных.Минуют долгие доли секунд, прежде чем один из них все же настигает мальчишку. Коннор достает нож.Он переворачивается. Безумные алые глаза, поросшие грибком и прозрачной дымкой, глядят на него хищно, алкают свежее теплое мясо. Черные пульсирующие вены, жидкие волосы, висящие на затылке безвольными полосками – он узнает в мужчине бегуна, местами похожего на того, убитого днем ранее. Зараженный склоняется над ним, корчит лицо в той же злобной омерзительной гримасе. Коннор пятится назад, пока хватает сил рукам и ногам, инстинктивно закрывает себя протянутой ладонью. Бегун шипит, скалится. Резко падает на колени. Зубы впиваются в чужое предплечье.Стальное лезвие разрезает знойный воздух. Коннор жмурится и открывает глаза. Он обнаруживает себя полулежащим, судорожно сжимающим в протянутой ладони нож из-под пледа. Острие его лезвия смотрит прямо на удивленного мистера Андерсона. Хэнк вмиг отнимает пальцы от кожи выше чужого запястья, отскакивает от мальчишки назад с тихим шипением и вытягивает руки в максимально примирительном жесте. — Господи, еб твою мать, легче! Убить меня вздумал?! Коннор глядит на него настороженно, раскрыв алеющие губы, дышит так, словно адреналин заставляет кровь в венах разгоняться до сверхзвуковой скорости – тихо, но часто, – ничего не понимает толком, точно пребывает с пеленой странного морока перед глазами. Хэнк медленно опускает руки. Успокаивающе. — Мог бы сразу сказать, что ненавидишь будильники. Я бы в тебя тогда палкой тыкнул. Ну, знаешь, с безопасного, блять, расстояния.Будильник? Сон... Это был просто сон. Коннор выдыхает. Дикий взгляд его сменяется на рассеянный взор. Нож медленно опускается на землю.— ...Доброе утро, — говорит юноша смущенно и устало трет смурное лицо ладонями. — Доброе? Хах. Боюсь тогда представить, какое утро ты считаешь паршивым. У Коннора есть ответ на этот вопрос, но говорить о нем ему совершенно не хочется.Сон. Просто сон. Просто реалистичный кошмар. Размытый местами, смазанный. Коннор касается своей руки. Целая.Просто несовершенная имитация материального мира, жалкая попытка разума скрыть мелкие детали, оставить лишь яркие образы, только самое важное, но чувства все, все ощущения – явственные, красочные. Фантомный след на руке, боль от падения – все будто зудит, чешется. Коннор расчесывает предплечье до алеющих борозд на коже и выступающих едва уловимо капелек крови, точно с кожей своей стремится содрать с себя весь остаток ночного кошмара. Зуд сменяется раздражением.Там, где Хэнк касался его в реальности, во сне его касалось нечто омерзительное. Коннор двигает руками, ногами – слушаются. Не зацементированы больше, не погружены в воду на глубину нескольких метров, не сковывают сердце в тиски нарастающей паники, не ощущаются во всем теле свинцовой тяжестью. Ноют немного от усталости дикой, но это ничего, поправимо. Хэнк тоже рядом, вроде целый, слава богу, не раненый значительно. Реальность, значит.Черт. Коннор переводит взгляд на нож. На вид он чист, но Коннор помнит сопротивление. У Хэнка царапина близ плеча, неглубокая, почти и не видно вовсе, свежая. Лезвием полоснули. Коннор не хочет смотреть. И думать, что он снова кого-то порезал, тоже не хочет.Он не помнил, как заснул. Интересно, в какой момент он не выдержал и, дав слабину, все же провалился в забытье? Когда считал звезды на небе, когда задумчиво всматривался в медленный танец пламени в кострище или когда встречал первые предрассветные сумерки? Скучные детали многочасовой давности были сильно размыты. Одно Коннор знал наверняка – он не собирался засыпать этой ночью, несмотря на все свое утомление. По крайней мере, целенаправленно.Не с образом зараженных, застывшим перед глазами. Раньше Коннор никогда не видел их так близко, в живую особенно. Несомненно, он готовился к такой встрече, как готовится всякий житель Америки, и с самим фактом убийства он не испытывал никаких проблем тоже. Что есть смерть, когда она караулит тебя и твоих родных каждые сутки? Но трупы, картинки и красочные фотографии не могли передать и десятой доли того, что представлял из себя настоящий зараженный. Стремительный, быстрый, смертоносный. Без сомнения, кошмар был навеян этими переживаниями. Наверное, Хэнк заметил это, когда проснулся – увидел мальчишку сопящего, на полу примостившегося, не справившегося с ночным дежурством, – и выбранил всю глухую округу, пока никто не мог его услышать....Не разбудил, правда, отчего-то. Как же постыдно. Коннор внутренне готовится к своей порции брани – и за покинутый пост, и за нечаянный порез на коже, – но Хэнк, этот странный, временами совершенно не поддающийся анализу мужчина, не говорит ни слова, лишь справляется о его состоянии как-то скомкано, будто ему действительно есть какое-то дело до этого, будто они, наконец, наладили хоть какой-то контакт, и кивает Коннору, чтобы тот потихоньку принялся собирать вещи, а сам уходит на улицу – за новым хворостом, вестимо, чтобы разжечь истлевший костер и подогреть консервы к завтраку. Они не говорят о том, что случилось ранее. Коннора это устраивает.Он убирает нож. Лишь оставшись наедине с самим собой, Коннор вдруг понимает, осознает наконец, что проснулся сегодня не в тихой общажной комнате с жестким матрасом, а на полу заброшенной недостройки. Вот что действительно кажется нереальным, удивительным до дрожи – события вчерашнего дня, произошедшие по-настоящему. Коннор выбрался. Как только мог он помыслить во сне о своем позорном возвращении? Еще никогда в жизни он не любил Детройт сильнее, чем сегодня, в тот миг, когда тот, наконец, предстал перед ним во всем своем великолепии, когда обуял его ненасытным, опьяняющим чувством долгожданной свободы. Коннору нужна минута, чтобы полностью осознать это, чтобы побороть внезапный приступ эйфории и вдохнуть свежий свободный воздух полной грудью, надышаться всласть и вдоволь. Кошмар отходит на второй план, местами и вовсе позабытый.За стенами. Поверить сложно!Когда Хэнк возвращается обратно, то замечает юношу, сосредоточенно скребущего свое и без того гладкое лицо маленькой бритвой.— Господи, ты серьезно? — спрашивает Хэнк прямолинейно и, подходя к костру, возмущенно хмурится. — Расслабь булки, парень, здесь так-то всем плевать, какая у тебя морда.— Простите? — не понимает он, но все же сидит насупившись, задетый, очевидно, очередным комментарием с упоминанием своей внешности. И почему вообще Хэнк так к этому придирается? Раздражает. Ветки с треском падают в пепелище. Коннор не обращает на звуки никакого внимания, увлеченно натягивая кожу близ подбородка, и косит карие глаза вниз, чтобы уследить за движением руки с лезвием хотя бы немного.— Говорю, строишь из себя почем зря какого-то, я не знаю... пуделя! Прекращай давай.— Э... пуделя?— Да, ты оглох что ли?Коннор задумывается на мгновенье, пытаясь соотнести какой-нибудь зрительный образ со словом, звучащим до боли знакомо. Пудель – это собака. А дальше? Какая связь? Хэнк меж тем продолжает:— Не пойми меня неправильно, малец, я-то как бы не против, ну, то есть, я даже рад, что имидж сейчас – твоя единственная проблема, дай бог всем такую, но ты ведь не глупый малый, сам знаешь, что она не будет единственной вечно. Может, такие вещи и были важны там когда-то, но здесь это в буквальном смысле бесполезно. А зимой еще и пиздец как холодно, без шуток. На твоем месте, я бы завязывал с этим постепенно.— Но вы не на моем месте.— И то верно. Но, знаешь? Мой тебе совет: ты бы вместо того, чтобы строить из себя расфуфыренное чучело и говорить как придурок: "Прошу простить меня, достопочтенный сударь", — передразнивает его Андерсон на несколько тонов выше, — подумал бы о чем-то, ну, скажем, более насущном. Самому-то не в лом голые щеки скрести, м? — Нет. Не понимаю, о чем вы, — продолжая приводить себя в порядок, сдержанно отвечает юноша. — Ой, да ладно, блин, не неси чепухи. Все ты прекрасно понимаешь. Кишка тонка ответить.Огонь вспыхивает. Слова Хэнка звучат вызывающе. Коннор откладывает бритву. Его прямая спина, кажется, становится еще прямее. — Я вас услышал, — отвечает Коннор подчеркнуто спокойно. — Не понимаю только, чего вы хотите этим добиться. Я не просил вас давать мне советов. — Ну, надо же иногда соответствовать образу ворчливого деда.—Не помню той минуты, в которую вы бы ему не соответствовали, — язвит Коннор. — Вау, ого, долго ответку придумывал? Смотри там, не перегрей мозги от напряга. — Полагаю, вместо того, чтобы искать соринку в чужом глазу, Хэнк, вам стоило бы обратить внимание на бревно собственное. Скажите лучше, как поживает ваша борода? Уже встречали мелких паразитов? — Ох, Конни, твое беспокойство так греет мне сердце, — Андерсон поднимает брови. — Да вот, знаешь, встречал: смотрю сейчас на одного. Бледный, что лобковая вошь. Хэнк игриво кривит губы, сверкает из-под ресниц голубыми глазами. Щеки Коннора мелко краснеют – непонятно только, от раздражения кожи или от раздражения самого Коннора. Может, от всего сразу. — Туше.— Ладно, если серьезно, — Хэнк берет ветку в руки, — то делай, что хочешь, я же не твой папка и не мне объяснять тебе риск заражения крови да бесполезную трату времени на все это дерьмище, но, бога ради, ты б хотя бы завязывал со всем своим официозом, парень, задолбал уже, вот честное слово. Я чувствую себя старее лет на двадцать от одного твоего взгляда. Жуть! А ведь из меня итак уже песок сыпется.— Полагаю, в нынешних условиях это огромное достижение.— Ага. Охуенное.Коннор сминает губы, пытаясь спрятать непрошенную улыбку. Потом, немного погодя, роняет осторожно, почти вкрадчиво:— Хэнк, — говорит негромко, — я думаю, вы не старый.Хэнк дарит ему кивок, слабый, едва различимый, и, задрав уголок губ кверху, поправляет веткой другие палочки в кострище.— Спасибо, подлиза. А ты все еще пудель.Вскоре на огне подогревается отвратного вида каша. Они делят ее на двоих в целях экономии. Коннор совсем не чувствует вкуса. Он задумчиво скребет ложкой жестяную тарелку, мыслями невольно возвращаясь к деталям своего кошмара, размытого уже местами до полной неузнаваемости. Пускай зрительные образы и стираются из памяти медленно, а тумана в голове становится только больше, Коннор помнит ощущения. Сложно сказать, что в тот момент испугало его больше: невозможность спастись от надвигающейся опасности, эти жалкие попытки подвигать руками ли, ногами, образ зараженных, раскрашенный услужливым воображением в зловещие краски, или, может, бесследное исчезновение мистера Андерсона? Коннор в замешательстве. Во сне, что казался явью, он бросил его так просто... Что будет, если такое произойдет и в жизни? У мыслей этих неприятный привкус. Коннор переводит на проводника беглый взгляд, словно желает убедиться, что тот здесь еще, сидит напротив, жует постную кашу с не менее постным лицом. Здесь, сидит. Хорошо. Нет, Хэнк ни за что его не бросит. Теперь он связан с ним обязательствами, а Андерсон – человек чести. В его личном деле, растянутом чуть ли не до толстенного романа, красной нитью проходит лишь одна прописная истина: пускай характер у него не сахар, но он всегда выполняет свою работу. Он – лучший из лучших, знаменитый сержант Андерсон, в перспективе будущий лейтенант полиции. Самый молодой, быть может.Хэнк его не бросит.Ведь мир за стенами незнаком Коннору, и он боится остаться в нем в одиночестве. — Ну что, не надумал сбежать еще, м? — спрашивает Хэнк внезапно игривым этим, раздражающим, подначивающим тоном, вырывая Коннора из потока своих отвлеченных мыслей о мистере Андерсоне. Сегодня он на удивление разговорчив – юноше кажется даже, что поступок вчерашний, та легкая, пускай и неловкая, демонстрация силы, помогает растопить толстый лед, образовавшийся между ними (или, что вероятнее, между Андерсоном и всем человечеством). Коннор смущенно отводит взгляд в сторону, точно пойманный с поличным за бесстыдным разглядыванием, и поправляет упавшую на лоб челку, стараясь смахнуть вместе с ней и все свое раздражение. Взгляд Хэнка полон странного ожидания, но Коннору чудится, что где-то там, в глубине его синевы или между строк простого предложения, во всей фразе этой читается презрение. "Неужели ты слаб настолько, что готов сдаться спустя пару-тройку кварталов? Неужели настолько ничтожен?" – гласит ее скрытый подтекст.— Нет, ни в коем случае. Я полон энтузиазма продолжить путешествие, — говорит он чистую правду.— Блин, — тянет Хэнк иронично-обескуражено, — я надеялся, ты ответишь по-другому. Коннор кривит уголок губ в надменной улыбке. Нет уж, Андерсону не отделаться от него вот так просто.Только сейчас он понимает вдруг, осознает наконец, как сильно устал сидеть без дела. Ожидание окончания привала казалось Коннору настоящей мукой. Изнутри его действительно распирал нешуточный энтузиазм, энергия, которую хотелось перенаправить в силы для дальнего путешествия. Ох, как захватывающе это звучит! Дальнее, дальнее путешествие...Вперед, на запад, вслед за заходящим солнцем. Отзавтракав в относительной тишине, путники вновь отправляются в дорогу. Коннор чертовски рад, но и Хэнк для себя на редкость оптимистичен, по крайней мере так мальцу кажется: планирует быть далеко от города уже к исходу этого вечера, о чем воодушевленно сообщает и попутчику. По мере приближения к центру высотность зданий только увеличивается. Маленькие трех-четырехэтажные коробки сменяются величественными небоскребами, уходящими ввысь на многие-многие метры. У Коннора кружится голова от одного лишь взгляда на их непомерную высотищу, которая с их приближением, кажется, становится только больше. Да даже птицы летают гораздо ниже! Коннор идет, увлеченный дорогой, а Хэнк – увлеченный Коннором. Он пропускает мальчишку вперед, а сам медленно шагает следом, следит наметанным глазом и за дорогой, и за его сохранностью, чтобы не свернул куда-то не туда, чтобы всегда на виду оставался. Интересно исподтишка наблюдать за постоянной сменой его поведения. В один миг пред ним восторженный юноша, что лопочет без умолку обо всем на свете, а в другой – серьезный молодой человек. Вот он щебечет об удивительном разнообразии автомобилей, что видит, а вот без тени сомнения пускает пулю в глотку выпрыгнувшего на него из-за угла сталкера. Как он там выразился? По банкам стрелял? Ага, оно и видно, конечно... Банки те, очевидно, были какой-то новой, продвинутой модели, не иначе.Коннор способный, отрицать это сложно. Хэнк и хотел бы, может, но у него нет привычки врать себе и уж тем более окружающим. Он тверд, как сталь, собран, как ягуар перед прыжком. Коннора действительно можно назвать... полезным. А еще внимательным до жути, словно он не человек, а гребаная ходячая камера видеонаблюдения. Почему? Плечо Хэнка неприятно саднит от утреннего пореза, когда кожа от жары накопившейся начинает едва уловимо сочиться потом. Хэнк ничего не говорит Коннору об этом, даже не акцентирует внимание на факте царапины – сам виноват, не подумал, что мальчишка может оказаться таким осторожным до ужаса, что полоснет ему руку от неожиданности, не скажешь по нему всего этого, – хоть, может, и стоило бы. Но парня понять можно, вчера вечер выдался не из самых простых даже для самого Андерсона – что уж говорить о сопляке, что ни разу границы не нюхал? Хэнк хоть и не горел желанием ввязываться во всю эту авантюру, чувствовал теперь за мальца определенную ответственность. Простить можно. Не ругать же его за свою собственную неосмотрительность? Это слишком.И вот, хоть Хэнк и не говорит об этом ни слова, но на одном из коротких привалов внезапно обнаруживает на рюкзаке кусок бинта, вымазанный чем-то зеленым. Он переводит взгляд на Коннора, демонстративно медленно упаковывающего вещи обратно в рюкзак, и довольно хмыкает. Вот же говнюк мелкий.Дороги спокойны. По большей своей части. Хэнк – опытный путешественник. Краем глаза заметив любую угрозу, он тут же встает между ней и Коннором, отстраняет покладистого – временами, – парня назад, без раздумий готовый защитить их обоих при любых обстоятельствах, но все равно наблюдает за Коннором в маленьких стычках. Это похоже на изощренного вида искусство. Он не дает парню сложной работы – доблестно принимает основной удар на себя, если можно так выразиться, – но все же поглядывает на него, предвкушая, что же малец вытворит следом, в чем облажается. Как изменится его лицо, как плотно сомкнутся губы, как грация движений сменится их нарочитой твердостью. Как Коннор, будто дикий барс, обойдет какого-нибудь зараженного со спины и размажет хлипкий кирпич ему об голову, как не дрогнет после этого ни один его мускул. Вчерашний Коннор, рассеянный, удивленный, действительно исчезает. До поры до времени.Но вот Коннор, восторженный и впечатленный, все еще остается. Сквозь каменные джунгли на горизонте виднеется река. Коннор глядит на нее во все глаза, едва ли способный удержать восхищенные вздохи. Хэнк косится на него с удивлением. — Ты сейчас из штанов выпрыгнешь, ей богу.Коннор смущенно отступает на шаг в сторону.— Так заметно?— О да.— Оу, — роняет юноша растерянно. Губы Коннора по-наивному раскрываются. Его смущение кажется Хэнку забавным. — Я никогда не видел рек так близко. Если честно, я их вообще никогда не видел.— Эм, в живую что ли?— Верно. Простите, стоило уточнить, — он сконфуженно хмурит брови на секунду. Хэнк хмыкает себе под нос. — Блин, Коннор, ты вообще хоть что-то видел? А то тебя послушаешь, так ты жил с закрытыми глазами. — Я следил за извилистым движением рек на больших картах. По весне я провожал ручьи луж вниз по склонам. Видел открытки: заснеженные фьорды на одних разрезала длинная зеркальная полоса, а на других река бурила себе путь сквозь толстые белые льдины. Но я никогда не думал, что даже издалека в действительности реки ощущаются такими большими. Понимаете? В жизни все воспринимается по-другому. — О, хах, это еще что, это ты еще не подошел к самому берегу, малой. Ощущения там совершенно другие, скажу тебе: воздух влажный и пахнет тиной, и земля вся рыхлая.— Верю, — улыбается мальчишка.Хэнк и сам не замечает, как разговоры с юношей пробуждают в нем забытое ощущение умиротворения. Сам он разучился радоваться таким мелочам, как вид речки на горизонте. В груди неприятно чешет. Он откашливается – от разговора и от Коннора в частности, – и спешит поскорее пропустить его вперед, чтобы исключить шанс возникновения повторного пустого диалога.Не друзья они, чтобы трепаться попусту.Их путь пролегает в южную сторону. В какой-то момент путники приходят в самый центр города, разгромленный, правда, до самого своего основания совместными усилиями человека и природы. Всего какой-то час – или два, – пути отделяет их от заветной эстакады. Ну, и кое-что немного покрупнее.— Что здесь случилось?.. — спрашивает Коннор пораженно, оглядывая огромную пропасть длинной как минимум в пару кварталов, раскинувшуюся прямо у него под ногами.А в пропасти этой точно своя экосистема. Дома, провалившиеся прямо вместе с землею, пьяно припадают к крутым краям импровизированного карьера, корни деревьев торчат из его голых рыхловатых стен, оплетенные вездесущим плющем, как лианами. В самом низу – остатки дороги, бетонные плиты от зданий разрушенных, кладбище машин, колонн и деревья, поросшие мхом, тонкие, небольшие, пробивающие себе путь сквозь бетонные развалины, обширные каменные джунгли. И ручей, тонкий, журчащий, как апофеоз этого хаоса.Падать туда с пяток этажей, если не больше, рассуждает Коннор. Сложно сказать наверняка: едва ли заглянув вниз, он отходит от края на несколько метров назад, взволнованный этим зрелищем, и судорожно хватается за толстые бежевые лямки своего рюкзака, как за что-то единственно надежное. Что же в итоге произошло с этим местом? — Землетрясения, что ж еще, — отвечает Хэнк скучающе. Коннор удивленно наклоняет голову. — Ну, то есть, не только они, конечно. Вначале-то это люди разбомбили здесь все к херам собачьим – надеялись так остановить отток зараженных, – но хрен там! Не помогло, как видишь. Зато город потрепало знатно. Вот потом уже пришли и землетрясения, и паводки... Никто больше не мог устранить их последствий, так что разрушения просто, ну, наслаивались друг на друга, пока однажды почва не просела окончательно. Весело, правда? — Землетрясения? Здесь? — удивляется Коннор. — Надо полагать, я проспал каждое. — Ну, пхе, "землетрясения" – это громко сказано... — Хэнк задумчиво чешет бороду. — Так, колебания. Хотя, ладно, было одно большое, году так в... эм... двадцать первом? Или втором... Хер его знает, если честно. Блин, ты ж ведь их тоже должен был застать, зачем я тебе вообще что-то рассказываю? — Я не помню ничего раньше двадцать пятого.— Господи. Умеешь же ты опустить человека одной только фразой, — усмехается Андерсон. Коннор непонимающе наклоняет голову. — Ладно, не суть. Факт в том, что теперь эта ебанина, — Хэнк кивает рукой на импровизированный каньон, — растянулась на добрый километр в обе стороны и мешает нам пройти на ту сторону. Ненавижу, блять, здешнюю часть города за такие вот казусы. — Ясно, — задумчиво тянет Коннор, сминая лямки пальцами. Пропасть видится ему крайне неприятным препятствием. — И какой у нас план, мистер Андерсон?— Ну, как какой? Попрем на ту сторону, чего еще делать. — Очевидно, но... как?— Жопой, блин, об косяк. Не знаю я. Думаю.Хэнк огибает округу анализирующим взглядом. Провалившаяся земля стелется в обе стороны на многие метры вперед да так, что конца-края не видно – разве что там, где каньон граничит с рекой, образуется маленький узенький водопадик. Внимание мужчины сразу же привлекают два небоскреба неподалеку. Один из них, тот, что находится на этой стороне, опасливо накреняется к земле, припадает верхними этажами к стене второго, расположившегося по другую часть пропасти, как на рычаг, его поддерживающий. Сложно сказать с такого расстояния, но стык двух домов кажется Хэнку искусственно уплотненным. Неплохая альтернатива, чтобы не тратить лишние полчаса на поиски пешего перехода, и обзорная точка к тому же. Однако, своеобразная.Скомандовав следовать за собой, Хэнк задумчиво направляется в сторону покосившегося небоскреба – решение это похоже на лотерею. Воздух ближе к нему приобретает слабый запах машинного топлива. Хороший знак и в то же время не очень. Дырявые двери высотного здания нараспашку открыты. — Хэнк, вы куда? — недоуменно спрашивает Коннор, когда замечает, как Хэнк почти заходит внутрь небоскреба. Сам он останавливается на пороге, поросшем зеленью, и дальше идти наотрез отказывается. — Разве мы не должны искать обходной путь или...— Нашли, — лаконично перебивает его Андерсон и ударяет ладонью по облупленной створке. Коннор неуверенно косится на однотонное высокое здание. — Здесь? — Да, здесь, — невозмутимо повторяет Хэнк с таким выражением лица, будто разговаривает с идиотом. — Слушай. Скорее всего где-то тут бродят "Иерихонцы". Помнишь этих ребят? Ага, вижу, что помнишь. Я даже сейчас чувствую едкий запах бензина. А раз они тут бродят, то и проход на другую сторону тоже должен быть где-то рядом. Машины машинами, но везде на них не проедешь. Я почти уверен, что он находится между стыком этих красавцев. Если нет, что ж, — Хэнк поджимает губы в улыбке, — просто перепрыгнем, — и скрывается в большом холле. — Переп... Хэнк! Я оценил ваше чувство юмора, но, может, нам поискать другой вариант? Это неоптимально: с точки зрения вероятности, шанс успешного перехода через каньон будет выше, если мы совершим его по земле, а не по... воздуху. — Прости, малой, не слышу тебя с улицы! Коннор недовольно цокает, поправляет рюкзак на плечах и решительно заходит в здание, лицом совершенно хмурый. Сон неприятно наслаивается на реальность. Исчезновение Хэнка из виду тревожит юное сердце. Нет, Андерсону не ускользнуть от него еще раз. Хэнк ожидает его около длинного стола, выгнутого дугой, и накручивает на палец пыльный черный провод от ручки. Внутреннее убранство небоскреба имеет небольшой крен на запад, а все облупленные стены зарастают зеленой плесенью. Лучи солнца хаотично пробираются в глубину полутемного помещения сквозь окна и разбитую стену, огибают высокие толстые колонны, обвитые лозой, как лианами, – подпорки для балкона второго этажа, – и другие, более мелкие препятствия. Весь пол завален обломками камня и мебели, устлан мхом и грязью. — Хэнк, при всем уважении, нам стоит повернуть, — чеканит юноша, настороженно оглядывая разрушенный холл в два этажа размахом. — Рано или поздно обрыв закончится, если мы пойдем вдоль его линии. Другие способы передвижения я считаю попросту небезопасными.— Коннор, солнышко, — осаждает его Хэнк сатирически, — давай-ка начистоту: кто из нас двоих опытный проводник, м? — губы Коннора раскрываются. Он готовится дать вразумительный ответ, но Хэнк его перебивает: — То-то же. К твоему сведению, сейчас в мире все небезопасно. Путь, который предлагаешь ты, слишком долгий, а здесь мы сможем пройти напрямик. Для того, кто – как ты там сказал? – "без раздумий доверяет мне свою безопасность", да, ты слишком много думаешь, не находишь? И потом, этот небоскреб стоит так уже с десяток лет, я на пятьдесят семь процентов уверен, что наверху есть проход или его подобие, — Коннор не выглядит впечатленным. Тогда Хэнк добавляет: — На шестьдесят девять. На семьдесят восемь? Слушай, я могу торговаться с тобой до рассвета.Коннор закусывает губу. Речи Хэнка всегда звучат уверенно, но бессознательной части юноши этого все равно недостаточно. — Хэнк, доверие не исключает критической мысли. Просто я не думаю, что...— Девяносто два, Коннор. Мое последнее слово. Если, конечно, у тебя нет по-настоящему весомых на то возражений.Взгляд у Хэнка выжидающий, анализирующий, но Коннору чудится, словно еще и оценивающий. Словно Андерсон ждет его очередного ответа, нового протеста, чтобы убедиться окончательно – Коннор трус, не готов еще следовать за ним и в огонь, и в воду, – чтобы поглядеть потом презрительно, разочарованно, кивнуть головой, говоря как бы: "так я и думал".Коннор опускает глаза и отрицательно мотает головой. К черту. Если Хэнку хочется пройти здесь, он пройдет. Не в характере Коннора пасовать перед трудностями. Возможно, Хэнк прав, и они действительно без проблем переберутся на ту сторону. Хотелось бы на это надеяться. Лицо Коннора принимает отрешенное масочное выражение, и он уходит вперед, туда, где видит что-то, похожее на дверь, ведущую к лестничной клетке. Оттолкнувшись от стойки регистрации, Хэнк пускается следом и в ту же минуту нагоняет юношу. Лифт, к сожалению, без электричества работать отказывается – да и, будем честны, прогнил весь механизм за двадцать с лишним лет простоя, – приходится подниматься по старинке. Этаже на девятом Хэнк чувствует отдышку. С каждым новым пролетом крен здания только увеличивается. Коннор вцепляется в перила мертвой хваткой, ползет медленно, подтягивается наверх, потому что наклон делает лестницы крутыми. На одном из этажей подниматься становится настолько проблематично, что оба они решают свернуть в коридор с офисными помещениями. Стены и пол там, кажется, совершенно не в курсе, где находится их законное место, а потому встают ребром незначительно. Коннора вжимает в стену. Он отталкивается от нее руками, помогает себе продвигаться вперед таким образом. Ощущение пространства медленно покидает обоих. Приходится перескакивать дверные проемы, чтобы не провалиться. На поворотах пол становится скользким и тянет путников вниз, точно с горки, заваленной, правда, съехавшей мебелью и остатками былых разрушений. Хэнк ведет Коннора на другой конец здания, надеясь, что подниматься еще выше им все же не придется – подъем такой превращается в настоящее скалолазание. К счастью, сквозь треснутые панорамные окна в самом центре здания проложен своеобразный мост из трех стальных профилей, связанных вместе в один огромный блок для большего удобства. Интуиция не подвела Хэнка – тут все же были "Иерихонцы". Возможно, есть и сейчас, поэтому надо быть осторожными. Одним легким скачком Хэнк скатывается вниз, упирается ногами прямо в узкую стену промеж выбитых панорамных окон и того, что от них осталось, и оборачивается в сторону импровизированного небесного перехода. Сделать шаг к нему должно быть несложно – глубокая пропасть между ним и стеной не особо большая. Только Коннора долго нет отчего-то. Хэнк разворачивается обратно и, вместо скатывающегося вниз Коннора, видит юношу, прижавшегося к повороту, у которого они разминулись, застывшего, точно статуя. — Ну, ты чего там застрял? — кидает Хэнк раздраженно. — Съезжай давай, тут места обоим хватит. Но Коннор сжимает угол стены побледневшими пальцами. Взгляд кофейных глаз его прикован к двум синим безднам, расположившимся по обе стороны от Андерсона, глубоким, манящим. В беспамятстве он противится их зову и чувствует, что ноги его только больше деревенеют. — Коннор? Ты там оглох, что ли? Спускайся сюда, это безопасно! Не ссы, я тебя поймаю. Окрикнув его, Андерсон приглашающе разводит руки в стороны. Жест этот предполагается как несерьезный, но Коннор, впрочем, все равно его игнорирует, не глядит даже. Он не двигается, лишь бубнит что-то неразборчивое, а когда Хэнк раздраженно просит повторить все, что ему промямлили, говорит уже отчетливее:— Я не могу, — и упирается горячим лбом в серую стену. — Да почему, блин? Что случилось-то? Коннор все не отвечает, но Хэнку и без слов становится очевидна суть их небольшой заминки. Неужели, парень стремается высоты, да еще и стремается настолько сильно? Хэнк этого не понимает. Зачем тогда только полез сюда? Мог бы сразу все рассказать. Глупый, глупый ребенок... Надо что-то делать. — Коннор, — начинает Хэнк как можно мягче, придавая своему голосу теплые нотки, чтобы не вспугнуть растерянного мальчишку, хоть в мыслях у него и клубится пара ласковых. Он решает отложить их на потом, все-таки пожурить пацана за партизанство он всегда успеет. — Это ж просто жалкая горочка, верно? Все в порядке. Ты можешь съехать и надрать ей задницу, — Коннор не реагирует. Хэнк поджимает губы. — Твою мать, Коннор, я никогда не дам тебе упасть, слышишь? Я обещаю. Давай, скинь сюда свою сумку, если хочешь проверить. Неохотно Коннор стягивает с плеч рюкзак и отправляет его в полет вниз по этажу. Тот немного отклоняется влево, но Хэнк все равно ловко подхватывает его под лямки и кладет к своим ногам, чтобы не мешался. — Видишь? — говорит: — Ничего страшного. Теперь твоя очередь. Доверие, помнишь?Коннор прикрывает глаза. Как бы то ни было, он действительно слепо доверяет Андерсону. Сложно объяснить, почему именно... Хватило одного взгляда: вначале на его досье, а потом и на него тоже. Юноша делает глубокий вдох, выравнивает дыхание насколько позволяют душевные силы и шагает вперед, навстречу неизбежному. Руками и ногами он сам собой судорожно упирается в скользкий пол, пытаясь замедлить свое падение, но ничего не выходит. Коннор жмурится, оглушенный собственным сердцебиением, и приходит в себя лишь в крепких объятиях Андерсона, примостившись щекой к его широкому корпусу. Всем телом Хэнк чувствует, как мальчишку пробивает мелкая дрожь. Мужчина отстраняет его от себя, заглядывает в бледное, как мел, лицо, желая высказать что-то нелестное по поводу его необдуманных ребяческих поступков, но слова эти сами застревают в горле, когда он видит Коннора таким увядшим. — Вот и все, — говорит Хэнк вместо этого и треплет парня по плечу ободряюще, — больше выпендривался, честное слово. Хэнк перешагивает на импровизированный мост и подает Коннору руку. Коннор хватает валяющийся рюкзак за лямки и, волоча его за собой, неохотно шагает следом. На мостике том им открывается вид на весь город: на вьющуюся бесконечной змеей реку, на россыпь домов под ногами и на обрушенные эстакады, завязанные в витиеватые узлы дороги. Даже Канаду видно. Коннор глядит на это волей-неволей, пытается отвести взгляд, но всякий раз, точно загипнотизированный, возвращает его под ноги, туда, где необъятная пропасть раскрывает ему свою пасть и манит провалиться в нее приглашающе. В ушах шумит прохладный ветер. У Коннора кружится голова. Хэнк идет первым. Он, расставив в стороны руки, осторожно ступает на толстые строительные профили, проверяет их ногами на шаткость и останавливается всякий раз, оборачивается на Коннора, пристывшего к оконной раме, тянет его за руку, расшевелить старается. А у Коннора в глазах волны, и горизонт уплывает куда-то в сторону. Он чувствует в ногах жуткую слабость и едва ли ими перебирает. Голос Хэнка немного вырывает его из морока головокружения:— Не смотри вниз, Коннор. Смотри на меня. Юноша подчиняется, пытается сфокусировать взгляд на копне седых волос, что треплет шумящий ветер, на сосредоточенных глазах цвета небесной лазури, смотрящих то на него, то себе под ноги. Он пытается раствориться в них, в этом образе, но получается слабо, и даже он вскоре начинает плыть и размываться. Коннор делает неловкий шаг и, шатаясь от головокружения, оступается.Коннор плашмя приземляется на живот. Сердце у обоих уходит в пятки. Хэнк вздрагивает и опускается на колени следом, выбрасывает вперед руки, готовый поймать юношу, если тот сорвется окончательно. Что-то стремительно падает в бездну – это рюкзак, что Коннор волочил за собой все это время. — Черт возьми, ты там живой? — спрашивает Хэнк обеспокоенно. — Порядок, — шипит Коннор сквозь зубы. Не считая испуга, он чувствует лишь боль в подбородке от внезапного поцелуя со сталью и раздражение на лодыжке. Возможно, когда он оступился, он содрал себе кожу. — Моя сумка... — В жопу сумку, — констатирует Хэнк, и хватает Коннора за плечи в попытках поднять на ноги. Коннор вдруг отмахивается от его рук, садится в вертикальное положение и сжимает пальцами профили что есть мочи. — Нет! Нам нужно вернуться за ней. — Тебе тут что, совсем мозги продуло?!— Хэнк, коробка была в том рюкзаке. Мы не можем его оставить. — Твою-то мать, Коннор! — шипит Хэнк сокрушенно. — Когда я выбирал этот путь, я хотел, чтобы мы сократили дорогу и прошли напрямик, а не шатались кругами! А теперь ты предлагаешь мне спуститься вниз и искать вход в эту выгребную яму, чтобы что? Вернуться за какой-то гребаной сумкой? — В этой гребаной сумке и был весь смысл! — взрывается Коннор. На мгновение на высоте воцаряется напряженная пауза, долгая, нарушаемая лишь свистом прохладного ветра. — Делайте, что хотите, я спущусь за ней.Какой же невозможный этот мальчишка! Особенно когда нервный, на взводе. Вот они, проблемы, о которых Хэнк так переживал недавно. Начинаются. Ему что, сложно было натянуть гребаный рюкзак на плечи? Давя раздраженный рык, он разворачивается к прямому небоскребу и переходит на ту сторону. Коннор с медлительностью улитки, так и не поднявшись выше собственных колен, переползает следом. Через несколько минут оба они спускаются на землю. По мере убывания этажей движения Коннора только крепнут, и он сам, кажется, готов расцеловать заросший травами асфальт, как только ступает на него твердой ногою. Бледно-зеленое лицо его вновь приобретает краску, и багрянец жизни трогает гладкие щеки. Первым делом юноша поднимает голову наверх, туда, где предположительно находится тот злополучный небесный мост, и в беглых мыслях своих задумчиво прикидывает возможную траекторию падения всех его вещичек. Быть может они и вовсе не провалились в пропасть, может, отлетели куда-то сюда, в удобное и доступное место... Нет. В округе совершенно пусто. Тогда Коннор опасливо подходит к самому краю и, припав на колени для большей устойчивости, разглядывает крутой спуск, обрыв почти вертикальный, давит раздраженное цоканье и тошноту в горле. Должен же быть способ быстро туда спуститься! Найти бы веревку да повязать ее к какой-нибудь арматуре, или, может, соорудить лестницу из подручных материалов, плюща да веток. Еще лучше – разделиться, пойти каждому в свою сторону и найти у обрыва хотя бы одно уязвимое место. Перелезть, скажем, на крышу одного из многочисленных скатившихся строений...— Коннор, это бесполезно, — говорит Хэнк, возникший у него за спиною. — Здесь нам ее не найти. — Нам бы не пришлось ее искать, если бы вы ко мне прислушались, — огрызается на него Коннор. Хэнк хмурится.— О, так значит, я у нас теперь виноват, так что ли? А про свою рукожопость и глупость ты уже подзабыть успел? Или признаться на той стороне, что тебя на высоте кружит, религия не позволяла? Коннор встает, точно весь на иголках, и резко разворачивается в его сторону, врываясь в личное пространство Андерсона как в свое собственное. Места между ними практически не остается. Раздражение, что копилось в нем весь день, с легкой подачи сильного стресса находит свой выход в неожиданном всплеске агрессии.— А вы бы меня послушали? — шипит Коннор. Бледный палец упруго упирается в чужую грудь, повышается обычно спокойный и приятный голос. — Я попытался. Дважды.Хэнк остается невозмутимым, хоть и раздувает ноздри очень по-гневному.— Открою тебе маленький секрет, шкет, только между нами, девочками: между "мне не нравится" и "у меня голову сносит нахуй" существует огромная разница! Да любой адекватный человек сказал бы об этом тут же.— А вы только и ждете чего-то подобного, — хмурится юноша. Грудь, полная воздуха, выкатывается колесом, упирается в напряженную грудь Андерсона. — "Когда же Коннор оступится"? "Какой он избалованный и бесполезный". Я не идиот, мистер Андерсон. Думаете, я не вижу, как вы на меня смотрите? Не слышу, как называете? Ничего из этого не случилось бы, если бы вы хотя бы на секунду перестали ждать, когда же я оступлюсь, и видеть во мне какого-то глупого беспомощного мальчишку. — А ты и есть глупый и беспомощный. И поступками своими только это доказываешь. Только глупец бравирует своей храбростью, чтобы потом обосраться.Коннор сверлит его неморгающим взглядом какое-то время и, не сказав ни слова больше, просто уходит. — Ну и куда ты теперь собрался? — Вниз.Хэнк давит тяжелый вздох. Около получаса уходит на то, чтобы найти место, в котором спуск становится более пологим, и еще столько же, чтобы вернуться к двум небоскребам на границе пропасти. Коннор не отрывает глаз от земли под ногами. Далеко-далеко впереди струится узкий водопад. Хэнк идет на его звук настороженно, беспрестанно оглядывая скатившиеся в каньон здания – засесть в них могло все, что угодно.Коннор заглядывает под каждый куст и под каждый камень, носится от одной стенки каньона к следующей, в суматохе своей и вовсе не замечая ничего более. Возможно именно поэтому он не замечает и группу людей, устроившуюся чуть поодаль. Зато ее замечает Хэнк. Он тут же хватает парня за плечо и оттаскивает за обвалившуюся кирпичную стену, прикладывает к своим устам палец и молча кивает в сторону незнакомцев. "Иерихонцы", определенно.Интересно, что они там позабыли? Коннор желает подойти поближе. Он осторожно выходит из своего укрытия – вырывается из-под тяжелой руки Хэнка, безуспешно остановить его пытающейся, – и прокрадывается на пару метров вперед. Точно охотник, он подбирается к ним на согнутых ногах и, стараясь не издать ни единого звука, скрывается за бесформенными каменными обломками и проржавевшими автомобилями. Звон падающей воды заглушает шелест травы под его ботинками.Коннор ловко подбирается ближе, настолько, что может даже различить отдельные слова говорящих: что-то про улов и неожиданное место. Выглянув из своего укрытия – перевернутого набок минивена, – он замечает двоих человек, склонившихся над чем-то у самой земли. Когда он выглядывает еще больше, то замечает, что это что-то – его собственный рюкзак.Отлично! Этого только не хватало. По крайней мере, сумка здесь, а это уже что-то. Выглядит целой. Коннор сжимает пистолет. Не хотелось бы применять его по назначению. Может, удастся с ними договориться? Коннор хороший переговорщик. Он оглядывается на Хэнка – тот все еще пребывает на прежнем месте и кидает на Коннора красноречивые испепеляющие взгляды – возвращайся, мол, пока не убили, а то я сам тебя грохну. Коннор сжимает руки в кулак возле плеч, изображая тем самым рюкзак и его лямки, и кивает в сторону "Иерихонцев". Хэнк переводит на них взгляд и хмурится еще сильнее.Ему заранее не нравится все, что может придти в глупую головушку Коннора. Может, нрав Хэнка и называют горячим, но у Коннора он не менее обжигающий, может даже, более разрушительный. Хэнк это буквально кожей чувствует. И видит, он ведь не слепой все-таки. Тем более Коннор сейчас лишь взглядом своим готов метать молнии, мало ли что учудит этот ненормальный? Он жестами подзывает мальчишку к себе, но Коннор, этот наглый идиот, что вечно желает, чтобы все было так, как он хочет, демонстративно отворачивается от Андерсона и приподнимается на ногах, точно готовый сорваться к незнакомцам в любую секунду.Коннор оценивающе оглядывает противников: расслабленные мужчина и женщина средних лет, у одного на спине висит охотничье ружье, у другой – винтовка. Судя по всему, принадлежат одной группировке. Что он о ней знает? Немногое. Что-то почерпнул от знакомых, что-то прочел в отчетах о вооруженных стычках, а что-то мельком подслушал из донесений. Коннор задумывается на мгновение – возможно, в его памяти есть что-то, что может помочь ситуации.Интересно, кто из них двоих пойдет на диалог охотнее? Парень с ружьем выглядит грозно, но и девушка тоже не лишена своей воинственности. Впрочем, оружие за ее спиной говорит гораздо больше, чем ее строгая стойка или суровый профиль: она не будет тратить драгоценный патрон, чтобы прострелить Коннору голову в ближнем сражении. Мужчина наставит на него ружье, без сомнений. Что можно сказать ему? Правду? Блеф? Пригрозить? Успех переговоров в этом случае может быть поставлен под сомнение: двое против одного – не лучшая раскладка. С другой стороны, язык силы – самый действенный. Можно, впрочем, и вовсе не заморачиваться, пустить им пулю в затылок и забрать то, что принадлежит по праву – все по заветам мистера Андерсона, – но Коннору не хочется. Они ведь ни в чем не виноваты, да и патроны на них спускать жалко. Только в самом крайнем случае. Варианты развития событий кружатся у него перед глазами в беспокойном танце."Иерихонцы" собираются открыть рюкзак. Мужчина уже раздвигает молнию, когда за спиной у него разносится щелчок взводимого курка. — Руки прочь от сумки."Иерихонцы" резко оборачиваются на шум и достают свое оружие. Хэнк впечатывает ладонь себе в лицо. Уверенный взгляд Коннора прикован к мужчине с охотничьим ружьем. На женщину он даже не смотрит. Ни одна из сторон до сих пор не стреляет, а это знак хороший, можно даже сказать, что удивительный. — Кто ты? — спрашивает мужчина вместо этого, упирая в плечо приклад из фанеры. Разговорчивость незнакомца, похоже, сильно его удивляет. — Ее хозяин, — Коннор кивает пистолетом в сторону сумки. — Ох, ну раз так, то конечно, — хмыкает мужчина. Стреляет. Патрон предупреждающе расшибает землю у Коннора под ногами, но сам юноша едва ли ведет бровью. — Проваливай, щенок, потому что в следующий раз я выстрелю чуточку выше.Устрашение. Ожидаемо. В рукавах у Коннора тоже припасено кое-что интересное. Строки отчетов стремительной лентой пробегают перед глазами.— Я не стану просить дважды. Очевидно, сопротивлению, rA9, нужны люди. Будет неловко, если оно лишится парочки перспективных участников.Заслышав знакомый код, оба "Иерихонца" бегло переглядываются. Коннор улыбается уголком губ. Мужчина продолжает:— Твоя дерзость меня забавляет. Я тебя раньше не видел. Ты из-за стен? Или из Огайо? — Сумку. Мужчина усмехается. — Джилл, — заслышав свое имя, девушка нагибается к сумке. Прежде чем, она успевает подняться, в каньоне раздается выстрел из револьвера. Девушка падает замертво. Выбранившись, мужчина стреляет в Коннора, но оба в ту же секунду отскакивают в сторону. Коннор вытягивает руки – "Иерихонец" находится у него под прицелом. Коннор едва успевает выстрелить, но подбежавший Хэнк хватает его за воротник и оттаскивает к минивену. — О чем ты только думал, идиот?! — шипит на него Андерсон. Чужой патрон разбивается о корпус автомобиля. — Мы бы решили все мирно, если бы не вы.— Да черта с два! Если бы не я, ты бы сейчас кормил червей своим смазливым личиком. Ноздри Коннора опасливо раздуваются. — Может хватит уже приплетать ко всему мой внешний вид?Хэнк закатывает глаза.— Коннор, блядский боже, давай не здесь, лады? Если ты не заметил, сейчас для этого не подходящее время! Коннор сжимает рукоятку пистолета до побелевших костяшек. Выпрыгнув из укрытия, он простреливает "Иерихонцу" грудину. — Полагаю, теперь время подходящее? Хэнк, пораженный не на шутку, выбирается из укрытия следом. — Да что с тобой такое, черт возьми?.. Долбанутый. — Что со мной? — Коннор давит истерическую усмешку. Вопрос, похоже, его забавляет. — Мне надоело. Всю мою жизнь люди судят меня по... этому! — Коннор показывает рукой с пистолетом на все свое тело. — Они видят во мне только мое красивое лицо и не видят всего меня! Я думал... я надеялся, вы будете исключением, но вы такой же, как и другие. Презрительно зовете меня мальчишкой, в то время как я уже давно перерос это прозвище. Я не виноват, что выгляжу так, как выгляжу, но это не отменяет моих способностей. Я не "барышня в беде". Почему вы не можете просто поверить мне, что я справлюсь с чем-то и без вашей помощи? Я знаю, что делаю, Хэнк. Я могу отвечать за свои действия. Я почти вернул себе сумку обратно!Глаза Хэнка сужаются до двух голубых щелок.— Слушай, да плевать мне на то, как ты выглядишь, мне не плевать на то, что ты делаешь. Что ты тут устроил нахер? Ты забыл, о чем я говорил тебе вчера вечером? Здесь убиваешь либо ты, либо тебя. Это за стенами можно трепать языком сколько влезет, но здесь люди понимают только язык насилия. Тебе очень повезло, что в тебя не пустили пулю сразу же после того, как ты так тупо выдал себя и раскрыл свой блядский рот. — Они бы не пустили. Я оценил все шансы, проанализировал их поведение и образы. — Тебе ли не знать, как внешность бывает обманчива, — желчно кидает Андерсон. Коннор осекается. — Никто бы тебя не послушал. Здесь никто никогда тебя не послушает. — Я вам не верю. — Твое право, только потом не жалуйся, когда будешь отскребать свои мозги со стенки. Я тебе поражаюсь, Коннор. Ты как будто жил в мире розовых поней все это время. Здесь дружба – не чудо, это верный шаг к смерти! И если ты не можешь осознать этого своими крохотными мозгами, зацикленными на своей внешности, то нам лучше развернуться назад прямо сейчас, пока есть возможность. Я отведу тебя обратно с превеликим удовольствием. Коннор перестает дышать. Андерсон хочет его бросить. Подстреленный мужчина воет от боли, скрюченными пальцами цепляясь за свою кровоточащую рану. У Коннора в груди клокочет что-то неистовое. Он сжимает зубы до боли в челюсти и не глядя стреляет в "Иерихонца" еще раз. Тот, всхлипнув, наконец затихает. — Хорошая попытка, мистер Андерсон, — говорит Коннор после долгой паузы. Голос юноши успокаивается до машинного состояния. — Вижу, вы только этого и ждете. Но я не отступлю, чтоб вы знали. И без вас найду дорогу. Коннор демонстративно разворачивается на пятках, шагает прямо к своей сумке и, подцепив ее бледными пальцами, рывком натягивает на плечи. Решительными шагами он направляется прочь, показывая всем своим видом, что отступать никак не намерен. Хэнк скрещивает на груди руки, провожая спину юноши свысока насмешливым взглядом. — Не туда прешь, Коннор. Нам надо в другую сторону.