Лето. 2 июля, часть 3 (1/1)

Танковый снаряд с громоподобным грохотом пролетает на другой конец улицы. Какая-то жалкая доля секунды, такая быстрая, молниеносная, и пустое пространство вокруг вмиг заполняется пробирающим до дрожи рокотом, что отдается в грудь легкой внутренней вибрацией. Оглушает. Снаряд взрывается где-то там, далеко-далеко от магазинчика, однако даже этого ударной волне становится достаточно, чтобы выбить из петель его шаткие подгнившие двери и разбить оставшееся на окнах стекло вдребезги – все здесь настолько обветшало, что, кажется, вскоре могло бы отвалиться и от простого порывистого ветерочка.Какого. Черта.Вместе с обломками дверей стремительный воздушный поток относит Коннора прямо к стене. Он больно ударяется об нее спиной и затылком и, не удержав равновесия, падает на колени тяжелым камнем, содрав в кровь все белые руки. Проворная каменная пыль тут же забивается ему под отслоившиеся куски кожи. Окружающий мир на мгновение полностью уплывает из поля зрения Коннора, и звуки все, все тихие шорохи, смешиваются разом в одну невероятную кашу, в плеяду глухих диссонансных созвучий. Когда звон в ушах проходит, когда стихает и эта мерзкая какофония, а ориентация в пространстве постепенно приходит в норму, восстанавливается, юноша обеспокоенно оборачивается в сторону Андерсона. Тревожное чувство снедает его сердце. Где-то на фоне, точно за глухим аквариумным стеклом, доверху залитым водою, вдруг раздается шум чьей-то перестрелки.Хэнк лежит рядом, придавленный тем, что осталось от надломленных дверей, и интенсивно откашливается от поднявшейся в воздух пыли.—?Ебаный в рот! —?разозленно цедит мужчина сквозь зубы, когда приводит свое сбитое дыхание в норму, и приподнимается на локтях для большей устойчивости. Его мелко трясет, но от раздражения ли, от боли – понять сложно. Деревяшка с его спины, лопнувшая, обломанная, неловко скатывается. Голос Хэнка доносится до юноши как в тумане. —?Сраный, мать его, "Иерихон"! Да чтоб они сдохли!"Иерихон"… Это знакомое слово воскрешает в памяти Коннора внезапный ассоциативный ряд с повстанцами и революционерами, некой группировкой, вроде тех, какими ныне мир полнится, живущей за стенами, возомнившей, что Детройт?— оккупирован и что надо с этим что-то делать. Говорят, они разбрелись по всему Мичигану, Индиане и даже Огайо. Бесконечные стычки, конфронтация… Значит, они это стреляли? Или все же кто-то стрелял по ним? Как же все это неопределенно!У Коннора нет сил распутывать клубок слов Андерсона. Да и желания, будем честны, тоже. Голова теперь просто трещит и на части раскалывается. В конце концов, шум сражения где-то там, за стенами, служит существенным доказательством тому, что это действительно чья-то очередная стычка, но не более.Обеспокоенно, Коннор подползает к Хэнку, все еще изливающемуся желчью под дверью, и помогает ему выбраться из-под завала. Словарь бранной речи юноши, кажется, пополняется сегодня десятком новых витиеватых выражений.—?Вы как? —?скомкано тревожится Коннор, замечая на руках Хэнка небольшие занозы и неглубокие царапины, оставленные разлетевшимися деревяшками.—?Живой,?— отмахивает Андерсон,?— ничего… Ничего. Твою ж, пригнись!Что-то привлекает его внимание. Хэнк хватает Коннора за затылок и грубо прижимает к земле. От резкого движения такого в глазах вновь начинают плясать разноцветные точки. Коннор припадает грудью к бетону. Танк, до того недвижимый, проезжает мимо разрушенного магазина. Об его корпус разбиваются чьи-то бесполезные патроны.—?Нет, нахер, этой дорогой мы не пойдем,?— констатирует Андерсон, уперев язык в щеку, и оглядывается на действие снаружи, усиленно пытаясь перекричать шум гусениц и звуки перестрелки. Их стрекот действует Коннору на нервы. —?Срань господня, я думал, снаряды к этим штукам давно закончились. Блин, долбануться. Ладно,?— он напряженно сводит губы и вновь немного приподнимает голову, беспрестанно о чем-то раздумывая, пока танк удаляется на приличное от них расстояние и становится чуть менее громким,?— этим путем нам, похоже, точно не пройти. Сука. Хорошо хоть, что стреляют не по нам… уже радует.Холод бетонного пола опаляет Коннору щеку. Он давит истерическую усмешку. Ладонь Андерсона все еще держит ему шею.—?Хорошо? —?его голос срывается.—?А ты что, предпочел бы получить бронебойным в рожу? —?огрызается на него бывший полицейский. Коннор не отвечает. —?Вставай давай, контуженный,?— мужчина отнимает руку,?— новый план. Улизнем отсюда, пока военные заняты "Иерихонцами". Придется в обход, конечно. А жаль, такое охрененное место просрать, это ж надо было... Коннор чувствует тошноту, подступающую прямо к горлу, и внутренний диссонанс, который переварить не в состоянии. Только что рядом с ними выстрелил из пушки гребаный танк, а Хэнку хоть бы что, ведет себя так, словно это ветерок подул на них невзначай, колыхнул прическу лохматую мягким бризом, пока сам Коннор едва ли может унять дрожь в ладонях и в груди быстро бьющееся сердце. Он растерянно сверлит взглядом пространство перед собой, погруженный в череду причудливых мыслей. Весь пол впереди оказывается завален прогнившими досками, разлетевшимися в щепки от такого мощного воздушного потока.—?К-как вы можете говорить об этом так спокойно?.. —?озвучивает Коннор свои переживания.Хэнк презрительно хмурится.—?А чего тут думать, сопляк? За стенами действует лишь один закон: ты или убиваешь, или будешь убитым. Все просто. Лично я быть убитым не собираюсь, а это единственное, что сейчас важно. Военные заметили каких-то подозрительных типов на границе и начали стрелять, а те стали стрелять по ним. Что ж. Заметь они и нас?— и мы тут же попадем под раздачу. Они разбираться не станут, пуля в лоб и готово. Не подставлять им свои жопы?— лучшее, на что мы сейчас способны, так что, бога ради, возьми себя в руки, тряпка, и перестань распускать нюни. Если ты такая хрупкая снежинка, то тебе нечего делать даже около границы.Щеки Коннора наливаются кровью. Он с силой сжимает кулаки, впиваясь ногтями в недавно разодранную кожу, и глаза его, точно два бурых оникса, чернеют от нарастающей бури. Никто и никогда не смеет называть его "снежинкой". Он со всем справится. На зло вселенной, на зло грубо брюзжащему мистеру Андерсону.—?О, гляди-ка,?— по-саркастичному довольно хмыкает Хэнк и кивает в сторону людей в черных комбинезонах,?— бегут, миленькие,?— мимо них проносится отряд военных. Когда и они скрываются из вида, Хэнк садится на корточки и тяжело вздыхает. —?Эх,?— говорит,?— "Иерихонцы" эти в последнее время совсем оборзели, если ради них Камски подгоняет в город такую тяжелую артиллерию. Ну как, насмотрелся? Понравилось? —?усмехается Андерсон и дарит юноше злорадную улыбку – они, почему-то, у него все такие, саркастичные. Коннор делает глубокий вдох, придавая лицу каменное выражение. Труха щекочет ему ноздри. —?Добро пожаловать за кордон, детка!С показной веселостью Хэнк бьет Коннора по плечу широкой ладонью. Юноша даже прогибается под ее весом.Насмотрелся. Понравилось.Хэнк продвигается к выбитому окну и, стараясь оставаться в укрытии, аккуратно высовывает голову наружу. Маленький отряд военных сопровождает молчаливый танк и производит стандартную зачистку территории. Мужчину все еще съедает досада за просранный путь, самый легкий, между прочим, но делать нечего. В другой стороне, если идти к реке, тоже будет шоссе?— Хэнк хотел отвести на такое Коннора, чтобы найти какую-нибудь машину,?— правда путь к нему не близкий, опасный к тому же. Та часть города полна небоскребов, шатких, накренившихся, и шанс встретить зараженных там вдвое выше. Кто знает, может, и "Иерихонцев" тоже. Хэнк лично никогда туда не совался?— не нравится ему прыгать по ухабам да взбираться наверх, чтобы обойти глубокие ямы и всякое прочее, стар он слишком,?— но что еще остается? Военные здесь на неделю все оккупируют.Он решает?— они пройдут через руины старого города. Лишний день в пути. Что поделаешь.Он оборачивается к Коннору. Тот все еще сидит у стенки, весь перепачканный, пытается спрятать от Хэнка дрожь в пальцах, но Хэнк видит. Мал пацан для таких путешествий. Не физически, может, но морально, это точно. Не зрелый. Андерсон цокает: с ним не оберешься проблем в будущем.И почему только он снова работает с живыми грузами?.. —?Коннор,?— Хэнк зовет его. Юноша оборачивается. Глаза мальчишки наполняются решимостью, и от его недавней слабости, от маленького оцепенения, словно бы не остается и следа. Хэнк усмехается едва уловимо. —?Вставай давай, перемена закончилась. Пойдем в другую сторону, пока военные заняты. Не отставай от меня ни на шаг, уловил? Если кого-нибудь из нас заметят, получим дозу свинца в организм. Поверь мне, тебе это не понравится.Коннор кивает и шатко поднимается на ноги.Когда военные отходят на достаточное расстояние, Хэнк покидает свое укрытие и удивительно юрко перебегает к соседним домам через дорогу. Все стекла в них тоже оказываются выбиты. Коннор следует его примеру, хоть ноги у него и заплетаются, точно ватные. Голову от удара все еще немного кружит. Они перебегают из укрытия в укрытие, минуют одну прямоугольную коробку, именуемую домом, за другой, пока шум стрельбы не становится глуше и не стихает окончательно. Лишь тогда, когда они пробегают еще несколько улиц, Хэнк разрешает им небольшую передышку.У обоих колет в боку?– не важно, чуть больше или чуть меньше,?– и адреналин бьет в горячую кровь, а дыхание сильно сбивается. Коннор упирает руки в колени и только сейчас замечает остатки трухи и грунта на своей одежде. Давит отдышку. Коннор принимается отряхивать джинсы. Хэнк тоже осматривает свои повреждения, упирается бедрами в бампер какого-то зацветшего автомобиля и вытаскивает из-под кожи деревянные занозы, те, что может. Отделаться лишь ими?— звучит как офигенное везение. Хорошо хоть, что он не сломал себе руку, пока цеплялся за ручку. Вот смеху-то было бы.Закончив отряхивать себя, Коннор бросает нечаянный взгляд на место, в котором они оказались?— в суматохе побега он совсем не обратил внимания на дорогу. Оно совершенно не похоже на все другие, что юноша видел до этого, и пробуждает в душе какие-то неведомые доселе эмоции. Коннору сложно дать им классификацию. В карантинной зоне почти не росли деревья?— а если и росли, то были едва ли выше простой двухэтажки, все куцые, с тонкими ломкими стволами,?— но здесь они представали перед юношей во всем своем великолепии, пышном и зеленом. Высотой в несколько футов, они, кажется, готовы были проскрести вершинами дыру в небосводе и высились порой прямо над обвалившимися и обветшалыми крышами. Асфальт, разрушенный будто бомбой, обвивали их толстые корни, и даже сами неровные камни, присыпанные черной землею, зацвели густой травой и карликовыми кустарниками.Коннор не смел двинуться, очутившись посреди буйства зеленых красок. Он знал: если дать волю ногам, пройтись по улочке свободно, он снова застрянет, изумленный тем, что видит, утонет в этом море насыщенного изумрудного оттенка. Его поражает размер, этот большой и щедрый размах во всем: в исполинских человеческих муравейниках, в этих старых великанах-деревьях. Поражает и вместе с тем гнетет неуловимо, стоит только представить себя на вершине целого мира. Впереди?— развалины умирающего города, пепелище былого пожара, величавые черные прямоугольники, накренившиеся в сторону друг друга, острые треугольные крыши, плющом оплетенные, а сзади?— россыпь разбитых машин, каких за стенами ни в жизнь не встретишь, и грозный танк на ходу, внушающий трепет одним лишь своим упоминанием.Хэнк переводит на Коннора удивленный взгляд. Лишь слепой не заметит восторга, распирающего изнутри этого мальчишку. Какая же глупость. Ребячество.Незапланированный привал подходит к концу, и путники устремляются в дорогу. Коннору, запыхавшемуся после долгой пробежки по зною, становится тягостно, жарко невероятно: вначале он расстегивает верхние пуговицы рубашки, затем нижние, а потом и вовсе снимает ее к чертовой матери. На груди остается лишь отсыревшая футболка, тоже, кстати, белая. Коннор повязывает рубашку на поясе. Жара пробирает его до костей, и юноше кажется, что он медленно растекается. Хэнк снисходительно подшучивает над ним, мол, не растекаются статуи, вот был бы ты, скажем, сливочным маслом или, может, мороженным – определенно ванильным с шоколадной крошкой…Дорога ведет их сквозь развалины старых строений, просевших под тяжестью времени. Стихия не пожалела этих мест: свалила на дорогу деревья и фонарные столбы, разрушила и оголила бетонные стены, так, что остался от них один лишь каркас, череда огромных металлических профилей да торчащие в разнобой арматуры,?— в ярости своей природа не ведает жалости. Идти, всякий раз огибая плоды ее работы, не очень удобно, а с их неторопливым шагом еще и долго невероятно, затратно почти вдвое. Если прямой участок пути можно было пройти часа за полтора, то ровно такой же, но весь разваленный, мог проходиться за все три. Небо над головой из лазурного медленно окрашивается в нежный персиковый, и облака, редкие в сиянии заходящего солнца, отдают порой яркой маджентой. Так день медленно клонится к своему завершению.Хэнк?— молчаливый спутник, угрюмый даже, и все попытки Коннора завести диалог с собой начисто пресекает. Коннор чувствует?— наладить контакт важно, вот только подступиться никак не может. О чем с ним говорить-то? О бейсболе, о собаке, об этом загадочном Джазе? Эти темы кажутся юноше слишком личными…—?Вы здесь уже бывали? —?спрашивает Коннор что-то отвлеченное, не придумав ничего лучшего. Это его десятая попытка. Под "здесь" он имеет в виду этот квартал, разоренный бедствием, и в принципе всю дорогу, что они проделали.—?Нет,?— бурчит Хэнк с неохотой. —?Точнее… очень давно. Мы ведь почти в центре. Здесь все когда-нибудь бывали до, ну, сам знаешь.Коннор понимающе поджимает губы и пинает носком маленький камушек. Он отскакивает на несколько сантиметров вперед и пропадает в глубине травы цвета изумруда. —?Хотел бы я увидеть это место в его лучшие годы.—?А ты не помнишь? —?усмехается Андерсон. Только потом, когда Коннор не отвечает подозрительно долго, до него доходит глупость своего вопроса. —?Ах, точно. Прости,?— он неловко поправляет рюкзак на плечах. —?Чем старше становишься, тем незаметнее летит время. Даже в таком пиздеце, как этот.—?Ничего,?— тихо говорит Коннор. —?Каким вы его помните? Город.Хэнк раздраженно сводит челюсть. Кажется, он ведь просил помолчать.—?Хм, дай-ка подумать… —?он картинно чешет колючий подбородок и растягивает каждое слово с тонкой издевкой и вызовом:?— Чудной. Шумный. Надоедливый. Продолжать или ты уже достаточно себе представил?Дыхание юноши замедляется, а ноздри раздуваются, точно паруса при шторме. Коннор поднимает брови и, подхватывая его саркастичную игру, отвечает по-деловитому спокойно, мелодично:—?Исчерпывающе. Действительно, как жаль, что на мой век миру достался всего лишь загаженный, душный и нелюдимый мегаполис.—?О, правда что ли? А мне нравится,?— отвечает Хэнк так же небрежно. —?Он, по крайней мере, лишен теперь всякого архитектурного ребячества, и в каждом районе выглядит одинаково всрато. Толерантненько. —?Что? Архитектурного ребячества?..— Ну знаешь, всех этих пафосных постмодернистских построек в виде парящих ананасов и глистов из президентской жопы. Беспощадно бессмысленных и таких же ужасно выпендрежных. И главное для чего? Чтобы скрыть говно за золотым подносом. — Может, вы просто не пытались понять эту архитектуру,?— парирует Коннор хмуро,?— ведь здание не виновато в том, каким его спроектировал архитектор. —?Слушай, а какое мне дело до его сраных чертежей-то, а? Если я и без них вижу, что планировка?– полная хренотень,?— огрызается Андерсон. —?Без всей этой постмодернистской херни Детройту только лучше. Возможно, сейчас город не приветливый и отпугивает от себя посторонних, но ведь так даже лучше, разве нет? Чем меньше людей проберется в его глубины, тем больше из них сохранят себе жизни. Тут ведь всякое дерьмо водится, сам видел.—?Верно, но... ведь без вмешательства посторонних людей в конечном счете он просто медленно разрушится. —?Ну и пусть,?— цедит Андерсон,?— пусть себе разрушается. Кому не плевать вообще!Неожиданно из здания напротив доносится какой-то громкий шум. Хэнк тут же напрягается, врастает в землю как вкопанный, и закрывает болтливому юнцу рот ладошкой. Коннор хмуро отстраняет от лица ладонь Андерсона.—?Что? —?спрашивает он нетерпеливо, напряженно.Неморгающим стальным взглядом Хэнк всматривается в глубину первых этажей, в обширное помещение с обвалившимся потолком из цельного бетона, а сам свободной рукою ненароком тянется к кобуре на поясе и к своему револьверу.Шум все не стихает, наоборот, становится лишь громче. Через секунду Коннор и сам отчетливо слышит какое-то хрипение и глубокое утробное рычание.Из окна первого этажа навстречу им вываливается обрюзгший бегун. Его пепельно-серое лицо искажается в отвратительной гримасе, а из глаз, покрытых алой пеленою, сочится красная жидкость. Дергано, он направляется в их сторону, но Хэнк достает револьвер гораздо раньше и пристреливает тварь прицельным попаданием в голову, прежде чем она успевает подойти ближе. Юноша инстинктивно делает шаг в сторону. Вздутые черные вены на лбу зараженного противно лопаются.—?Твою ж мать,?— лаконично ругается Андерсон.Из школьного курса Коннор знал?— бегуны редко расхаживают поодиночке. Они практически слепы и часто приходят на шум. И действительно: после оглушительного выстрела, эхом отскочившего от стен трехэтажного дома, мерзкого утробного шума в округе становится только больше.Безмолвно Хэнк отталкивает одеревеневшего юношу в укрытие, и прячется следом. Коннор припадает спиной к проржавевшей машинной дверце, и достает пистолет. В здании показывается очередной бегун, мужчина с рваной одеждой и рваным ртом, а следом – еще двое. Хэнк чертыхается. Такую толпу голыми руками не завалишь. Патроны – вещь дорогая, особенно когда ты в дороге. Надо экономить.Хэнк осторожно покидает убежище и приближается к оккупированному заразой зданию. Один из зараженных бродит там в опасной близости от дверных и оконных проемов, шатается нескладно, точно пьяный. Двое других бродят меж бетонных развалин. Хэнк идет на риск. Стараясь не издать лишнего шума, он заходит внутрь и хватает зараженного со спины, чтобы придушить. Бегун издает булькающий звук, визжит, брыкается, пытаясь сбросить с себя чужие руки, но Хэнк сворачивает ему шею. Слишком поздно – двое других зараженных успевают его заметить. Хэнк отходит назад, на улицу, выставляет вперед револьвер. Одного из больных он успевает подстрелить, но второй, ловко подобравшийся к нему слишком близко, валит Хэнка с ног. Мужчина падает навзничь, выставляет руки, скинуть с себя мерзкую тварь пытается, но та лишь щелкает зубами у него над ухом и воняет смрадом. Хэнк постепенно теряет ощущение времени, пока лицо его вдруг не опаляют брызги крови. Новый выстрел проносится по округе. Коннор. Тяжело дыша, Хэнк сбрасывает с себя безвольный труп зараженного и оборачивается. Юноша стоит там, вытянув пистолет прямо перед собой, сжав губы в тонкую белесую полосу. Рука у него действительно твердая, недвижимая. А в глазах – что-то пустое, горькое. — Ну надо же, — тяжело дышит Андерсон и размазывает по щеке брызги крови. — А ты все же не такой бесполезный кусок говна, каким кажешься, а? Задор, с каким из уст Андерсона звучит эта фраза, выходит каким-то неуместным. Хэнк поднимается, отряхивается, бубня себе под нос что-то про то, что от запекшейся крови все вокруг чешется неприятно, а сама она потом плохо оттирается, что даже водой не отмыть, и хлопает мальчишку по плечу – то ли желая похвалить, то ли успокоить. Коннор ему ничего не отвечает, медленно опуская пистолет в землю. Его взгляд прикован к скрюченному трупу зараженного, трупу, в чьих глазах порос отвратительный желтый грибок. Кожа в местах, где ее касались руки Андерсона, вся скатывается, наслаиваясь друг на друга мелкими волнами, собирается неприятно, точно обвисшая. На асфальте напротив валяется кусок скальпа, темно-красного, отколовшегося. Коннор чувствует, что его тошнит. Кажется, что голову кружит. Он прикрывает глаза, пытаясь унять неприятный скрежет в горле, но на внутренней стороне век видит лишь отпечатавшийся образ чужой окровавленной гримасы и вылезшие из орбит глаза. Грудь больно колет. — Эй, — Хэнк неожиданно возникает перед лицом юноши, разбивая гипнотически морок, и звучит на удивление участливо, — это твой первый что ли? Коннор ему не отвечает, не в силах оторвать взгляд от трупа, что убил собственноручно. — Понятно... Давай, малой, не на что тут смотреть больше, — Хэнк мягко хватает его за плечи, плавным движением разворачивает в другую от бегуна сторону и толкает прочь, подальше. Убить человека и убить бегуна – две совершенно разные вещи. Люди хотя бы выглядят прилично, а эти, вторые, оставляют на психике шрам даже одним своим видом. Если Коннор был за стеной все это время, видел ли он зараженных так близко? Очевидно, что нет. Свою первую встречу с ними Хэнк помнит до сих пор. Возможно, именно поэтому он вдруг проникается к мальчишке. Удивительная перемена в поведении Андерсона так поражает Коннора, что он тут же приходит в себя, когда, наконец, в полной мере осознает увиденное. — Я в порядке, — бросает он и стремительно вырывается из его хватки. Еще не хватало давать ему новых поводов, чтобы окрестить себя слабым. — Просто задумался. — Окей, как скажешь, — Хэнк поднимает руки в примирительном жесте. — Просто хочу сказать, что, — он запинается, — что... Коннор пытливо наклоняет голову в своем обыкновении. — Сказать что?— Что... что пистолет после использования надо разряжать, дурень. На будущее. Конечно, что же еще. Вот он, старый добрый Андерсон. Это немного разряжает неловкую обстановку, и уголок губ Коннора вдруг сам собой поднимается в улыбке, то ли искренней, то ли истерической. Коннор следует совету бывшего полицейского и помещает полностью безопасный пистолет обратно в кобуру на бедре. Хэнк всматривается в зараженное здание в последний раз, не без досады отмечая, что бегуны вышли на редкость свеженькими, обращенными, видать, совсем недавно. Плохо это было: возможно, где-то рядом бродило то, что их обратило. Нужно быть осторожнее. Да еще и ночь эта подкрадывается так некстати... Он решает – до полной темноты надо найти безопасное место, чтобы укрыться. Закрытое помещение в идеале, но пустое полностью, чтобы можно было развести огонь без страха быть обнаруженными, но и не оказаться соседями кому-то вроде очередной партии бегунов, конечно. В городе нарваться на таких – раз плюнуть. Размышляя об этом, Хэнк всматривается в ближайшие помещения. Как минимум здесь они точно не останутся. Неба касаются первые сумерки. —?Устроим ночлег в каком-нибудь доме,?— напоминает Андерсон,?— когда совсем стемнеет. Ночью идти все равно бесполезно, темно, как в жопе.Коннор отвечает согласно. Они идут уже несколько часов – несмотря на то, что, кажется, преодолели такое ничтожное расстояние! – и Коннор чувствует, что постепенно выдыхается. Он никогда не бывал на ногах так долго. Пятки неприятно постанывают.Пускай солнечный день летом долог, но если начинает темнеть, то темнеет стремительно. Уже спустя тридцать минут пространство вокруг окрашивается серо-синим. Хэнк сворачивает с большой дороги, вглядывается в каждый дом, встреченный им по ходу дела. В один момент его внимание привлекает небольшая высотка, в итоге так и не достроенная – выше второго этажа ее венчает лишь искореженный металлический каркас. Помещения в такой наверняка пустые, просторные, и обзору ничего не мешает. К тому же, будет кто адекватный в нее соваться? Путники сворачивают прямо к ней. Достав пистолет – так, на всякий пожарный, – Хэнк критично осматривает ее пустое убранство и, рассудив вскоре, объявляет стоянку. — Не люкс, конечно, — говорит он, скидывая рюкзак к стенке, — но в этом районе все дома не жилые. Проверь-ка второй этаж, а я пока соберу хвороста.Коннор неохотно поднимается наверх. Обвалившаяся в некоторых местах лестница в этом здании защищена стеной всего лишь с одной стороны. Коннор прижимается к ней почти вплотную, даже несмотря на то, что пачкает плечо воздушной паутинкой да серой уличной пылью. Когда ступенек под ногами становится решительно не хватать, он и вовсе замирает на секунду, вжимается в стенку всей спиною, пытаясь схватить любую неровность ладошками, и осторожно перешагивает препятствие.Наверху никого, лишь белая пыль да стройматериалы, брошенные в спешке. У стен по-прежнему лежат бесхозные каменные блоки, оставленные рабочими, куски деревянных брусков, металлические трубки, накрытые прозрачной пленкой, да потрескавшиеся строительные каски. Когда-то работа здесь кипела полным ходом. С уходом человека природа забрала себе и это место. Плющ по-хозяйски оплел выпирающие арматуры, свесился с каркаса вниз, точно лиана. Грязь, с годами занесенная на открытые этажи ветром, зацвела. Коннор огибает весь этаж, стараясь не приближаться к голому краю и решает, что место это полностью безопасно. По крайней мере, из него не выползут внезапные зараженные... Коннора передергивает. Он припадает к ближайшей стене и на мгновение устало роняет лицо в ладони, сжимает кожу на лбу оцарапанными пальцами. Боль в подушечках резко напоминает ему о своих руках, все еще саднящих после содранной кожи, и он спешит спуститься вниз, чтобы сорвать себе подорожников или мать-и-мачехи, пока на улице не стемнело окончательно. Внизу его уже поджидает Андерсон, пытающийся подпалить сухие ветви небольшой карманной зажигалкой. — Все чисто, — информирует Коннор спокойно и проходит мимо, вылетая наружу. Россыпь подорожников растет близ одинокого тротуара и почти сразу же привлекает внимание юноши своим розовым соцветием. Как хорошо, что эти лекарственные листики можно найти почти на каждом шагу, особенно летом, когда они цветут так призывно. Коннор срывает парочку и возвращается обратно. Хэнк к тому времени уже разводит костер. Примостившись возле языков пламени, юноша достает из сумки фляжку с водой и деревянную ступку. В ступке он перетирает подорожник до мокрой кашицы и, удовлетворенный результатом, мажет себе на ладони. Хэнк с интересом наблюдает за всеми его действиями и поправляет веткой палки в костре. Какие еще таланты прячет от него малец? По недостроенной комнате проносится приятный треск импровизированных поленьев. — А меня намажешь? — кивает Хэнк на ступку с игривой ухмылкой. Поколебавшись, Коннор передает деревянную чашу мужчине в руки. — Не стирайте сразу, — предупреждает Коннор. — Как скажешь, мамочка.Остатки кашицы Хэнк втирает в свои царапины. Коннор устало припадает спиной к стене и вытягивает вперед ноющую ногу. Бетон холодит ему пульсирующий затылок. Сильно же в тот раз его приложило об стену...— Похоже, завтра у меня заболит вообще все, — жалуется Коннор доверительно.— Да уж, — усмехается Андерсон, — это тебе не вечерний променад до столовой.Подумав, он кидает пустую ступку на рюкзак юноши. Коннор флегматично следует взглядом за траекторией ее падения и отпивает воды. Через несколько минут, когда сок на ладонях высыхает, Коннор поливает ей руки. Все равно кашица теперь бесполезная.— Я чувствую, — начинает Коннор тихо и искренне, — что должен извиниться за то, что втянул вас в это. Не в смысле в это путешествие... — он фигурно вращает рукой в воздухе. — Я просто не ожидал, что с нами сходу приключится что-то... подобное. Если честно, я вообще не ожидал работающих танков и вооруженных столкновений. По крайней мере, так сразу.— Не бери в голову, парень. Ты не виноват, что "Иерихонцы" опять сцепились с вояками. Каждую, сука, пятницу одно и то же.Коннор непонимающе наклоняет голову.— И все же, — он задумчиво разминает ладонь, — я рад, что мы выбрались. И из города, и из того магазина. Я не хочу досаждать вам своей рассеянностью, правда, обычно я веду себя более собранно. Просто все здесь такое... другое для меня, понимаете?Коннор бросает на Андерсона взгляд, полный какой-то странной детской надежды, так умилительно контрастирующей с его взрослым юношеским лицом, и сводит брови домиком на переносице. Хэнк хочет ответить что-то в своей саркастичной манере, но, взглянув в эти чистые, искренние глаза, неловко смыкает губы и просто молча кивает. Удовлетворенный, Конор продолжает: — Я никогда раньше не приближался к границе так близко. Наверное, вам никогда не понять этого ощущения. Я и сам, если честно, не совсем понимаю. Я не знаю ни слов, ни сравнений, которые способны были бы описать его так, как я чувствую. Звучит, наверное, очень странно, но я привык говорить все, что думаю. И, наверное, я рад, что поделился этим хоть с кем-нибудь? Танки, зараженные – а я не видел и половины верхушки того айсберга, сокрытого за стенами карантинной зоны, — он сжимает ладонь в кулак. — Обещаю, этого постыдного поведения больше не повторится.Хэнк мнет губы, неуловимо кивая на его искреннюю отповедь.— Посмотрим.Коннор улыбается.— Спасибо.С заходом солнца на улице становится холоднее. Коннор отвязывает рубашку с пояса и с досадой отмечает ее загаженность. В свете яркого пламени он понимает – вот что, кажется, имел в виду тогда Андерсон. Он обязательно отмоет ее, когда они доберутся к реке. А сейчас – холод, потерпеть можно. Коннор натягивает ее на плечи.Затем он тянется к рюкзаку с лежащей на нем ступкой и выкладывает на пол мелкие вещи в поисках одеяла. Краем глаза Хэнк замечает небольшую матовую коробочку, в длину примерно с две ладошки, на вид накрепко запечатанную.— Это, что ли, твой груз? — он кивает прямо на ее темные грани.Коннор подпрыгивает, словно пойманный за чем-то непристойным.— Да, — отвечает, поколебавшись, и тут же прячет ее в глубине рюкзака. — Что-то вроде.Хэнк хмыкает.— Боже мой, какая секретность. Кому ли не похер? Мне похер. Трясешься над ней, словно там вакцина или что покруче.Коннор достает плед.— А если так? — Ты ж пошутил, да? Неужто ты, как "Цикады", веришь во всю эту хрень про то, что еще можно найти решение?— А почему нет? — Коннор пожимает плечами. — Всему рано или поздно приходит свое время. Знаете, еще мальчишкой я прочел в одной книге, что полярные ночи длятся полгода, но в конечном итоге на небосвод все равно восходит солнце. Удивительно, вы не находите? Полгода! Невероятная цифра. Что вы об этом думаете?— Думаю, что затянулись твои полгода лет так на двадцать, — бурчит Хэнк скептически. — Этот мир обречен, а мы, как помойные крысы, лишь доедаем со стола его жалкие крохи. Когда кончатся и они, мы вцепимся друг другу в глотки. Хотя, постой: ведь уже вцепились. Какая ирония.На лице Хэнка расцветает сардоническая улыбка. Коннор решает проигнорировать этот выпад.— Отвечая на ваш вопрос, — он садится на плед, чтобы ногам было теплее, — нет. Там нет вакцины. Будь она у меня, об этом узнал бы уже весь город. Ее содержимое нас не касается. Важнее доставить ее в пункт назначения. Целой и невредимой.— Я тебя понял. Надеюсь ты не будешь наблюдать видения нашей смерти* или что-то вроде.— Что?..Хэнк давит ностальгический вздох.— Да так, неважно.На небосклоне загораются белые звезды. Мерно трещит костер.— Отныне будем спать по очереди, — говорит Хэнк командным тоном. — Ты первый.Коннор холодеет. Мертвое лицо на внутренней стороне век искажает перед ним свою окровавленную морду.— Нет! — выпаливает мальчишка резко, а потом добавляет чуть спокойнее: — Я посторожу. Все равно мне кажется, что сегодня я больше не смогу заснуть. Столько впечатлений.— Дело твое, шкет, — Хэнк согласно пожимает плечами и лениво заваливается на бок, — мне же проще. Заметишь кого – стреляй, а уж потом разбирайся.Хэнк проваливается в сон. Коннор теребит край рубашки, прокручивая в голове свое первое убийство.