Сцена II (1/2)
Пируют в праздник,Но мутно мое виноИ черен мой рис.ЖЕЛАНИЕЕщё утром в воздухе витал запах цветущих персиков. Тонкий, дурманящий аромат, кружил голову сладостным привкусом, оседающим на языке. Праздник Хинамацури*, начинающийся в первых днях марта, праздник юных дев и персиковых деревьев, когда всё вокруг перерождается для новой жизни. Этот день радости и умиротворения растревоженных суматохой душ.
Но уже с самого утра я потерял то ощущение лёгкости, посетившее меня в первые минуты пробуждения, когда рассветные лучи пробрались на моё лицо. Облачение в праздничные одежды так выматывает, что уже не хочется и думать о дальнейших действиях.
Сколько мучений необходимо вытерпеть, чтобы надеть кимоно хомонги*. Двенадцать раздельных частей сшиваются прямо на человеке, нательное кимоно сковывает движения, а широкий пояс мару оби* из толстой парчи расшитой золотой нитью сдавливает торс так, что возникает ощущение раздробленных костей.- Госпожа, вы так прекрасны в этом наряде! – бедные девушки, вы даже не можете представить, как трудно принимать вашу похвалу.Одна из служанок подносит ко мне высокое зеркало, позволяя лицезреть труды сегодняшнего мучения. Небесно голубое одеяние увенчано в пяти местах комоном нашего клана. Высокая причёска, открывающая затылок и небольшой разрез на спине, чтобы максимально выделить тонкость шеи, закреплена гребнем куси* и шпильками когай* насыщенного синего оттенка, расписанные замысловатым красным орнаментом.Косметики немного, лишь лёгкие белила, яркая помада и чёрная обводка глаз, придающая им большую раскосость и ширину.
Какая ирония. Меня восхваляют как девушку, рождённую в праздничном одеянии, хотя на свет я появился мужчиной.
Скоро начнётся фестиваль. Обряд очищения и глубокая ночь – время отпуска грехов вместе с речной водой и куклами нагаси-бина*. Время, когда мерцающие звёзды отражаются в водной глади и небесное соприкасается с земным. Они словно намекают, что даже обезьяна способна поймать луну*, они вселяют надежду.- Да, и вправду замечательно, – искренне улыбаюсь я, что бывает не так уж и часто.Именно в этот момент в раскрытые сёдзи входит моя матушка. Она выглядит недовольной, но более мягкой, чем обычно. Окружающие меня служанки кланяются, но одним пренебрежительным жестом, мать заставляет их удалиться, оставаясь со мной наедине.- Ты уже всё приготовил к церемонии? –спокойно начинает она, своими маленькими серыми глазами ощупывая каждую складку моего наряда.
- Да, матушка, всё готово, - почтительно склоняя голову, отвечаю я.
- Бесполезный мальчишка! – пробурчала она себе под нос, после чего повернулась к выходу. –Нагаси-бина с тобой? – грубо спросила эта женщина, уже практически выйдя из комнаты.Я кивнул.- Тогда бери её живее! Из-за тебя ещё явимся позже нужного! Как я тогда служителям в глаза посмотрю?- Да, матушка.Я подошёл к столу, взял оттуда небольшую бумажную куколку, которую сделал за три дня до праздника, и поспешно вышел, догоняя удалившуюся на небольшое расстояние матушку. Идя позади неё, я рассматривал убранство дома. А, спустившись вниз, увидел семиярусный хинакадзари* заставленный всевозможными по красоте и изяществу куклами.
На первом ярусе, в самом верху, расположились куклы о-дайри-сама— Император и о-хина-сама— Императрица. Это самые дорогие и красивые куклы в коллекции, на них надета парадная, шёлковая одежда, причём кукла Императрицы наряжена в двенадцать кимоно, надетых друг на друга. По обеим сторонам от кукол расставлены фонарики, а в середине — поднос со священным деревом, украшенный бумажными фестонами.Второй ярус – вместилище трёх кукол придворных дам, держащих принадлежности для разливания сакэ*.На третьем ярусе располагаются пять кукол-музыкантов, играющих старинную японскую музыку. В руках каждый музыкант держат либо флейту, либо барабан, за исключением одного — певца, который держит веер.Четвёртый и пятый ярус заставлен фигурками министров, сановников, телохранителей и слуг. Шестой и седьмой размещают игрушечную мебель, инструменты, шкатулки и тому подобные изделия.Теперь мы с матушкой выходим из дома, направляясь в знакомый мне храм Коити – принадлежность нашего клана.
***На открытом пространстве возле храма особенно сильно ощущается дух праздника, даже цветущие персиковые деревья выглядят по-другому – более возвышенно. Лёгкие розовые соцветия, рассыпанные по тонким веткам плотными кучками, слегка подрагивают от лёгкого дуновения ветра, иногда скрываясь между молодыми изумрудными листьями. Их аромат окутывает каждого входящего в храм перед молитвой, словно давая своё позволение, а едва уловимый шелест сопутствует каждому шагу, сливаясь с отстуком деревянных гета*.
Вскоре прибудут жрицы и начнут свой сокровенный танец.
В своей жизни я ещё ни разу не видел жриц. Для меня эти женщины сопоставимы с загадкой или несбыточной мечтой. Поэтому сейчас я стою и переминаюсь с ноги на ногу, комкая в руках небольшую тряпичную куколку.Уже начинает темнеть и это придаёт празднеству лёгкий оттенок мистики, как в древности придавало нашим предкам, свято верящим, что только в этот день можно избавиться от засилья злых духов, проникших в человеческие души.Внезапно, слух оглушает стук барабанов и мягкая мелодия флейты в дуэте дополняющие струны сямисэна*. Тусклый свет зажжённых фонарей окутывает силуэт девушки, облачённый в кимоно утикаке*, обильно украшенное золотистой парчой и тянущееся бесконечным шлейфом за тонкой фигурой жрицы.Каждое движение тонких рук, держащих веер, словно встревоженная бабочка, порхает над складками длинных рукавов с красными цаплями. Каждый поворот головы со сложной причёской из мартовского ансамбля канзаши*, как заходящее солнце – одаривает ослепляющим сиянием. Незаметная поступь босых ног больше походит на полёт, нежели на человеческий шаг. Недостижимое изящество и грация сквозит в этой прекрасной женщине, танцующей традиционный танец.