Часть 3 (1/2)
Наутро после бессонной ночи Кейси сносят ласковым ураганом, оплетают мягкой удавкой рук ? ей обнимают лицо, гладят по скулам и едва не расцеловывают в лоб, как давно не виденного, но трепетно любимого родственника; Кейси с трудом давит порыв отшатнуться в угол (укусить, оцарапать, брыкаться и кричать, кричать, кричать, отвращая от себя любой мерзостью, на какую способна) ? пусть руки, касающиеся ее, бережные и пахнут жасмином и белым чаем у запястий, но выработанный за годы рефлекс почти превратился безусловный.
? Он доволен тобой и доволен нами, милая. Мы будем вознаграждены, ? мурлычет Патриция, заправляя пряди волос ей за уши, и улыбается она так же, как улыбалась в подвале, скидывая с плеч полотенце и возглашая о дюжине нечестивых девушек, которую Зверь получит в следующий раз. Торжественно улыбается. Предвкушающе. Кейси дурно от этой улыбки. Патриция восторженно-нежно гладит ее по острому колену и говорит, что слюна тигров обладает антисептическими свойствами.
? Обязательно заплету тебе что-нибудь этим вечером. Куплю магнолий, тебе должны пойти, ? рассеянно добавляет она, пропуская одну из каштановых прядей меж указательным и средним пальцем, играется, как кошка с клубком пряжи, наматывая ее и отпуская обратно. ? Почему ты не ешь? Завтрак стынет.
Кейси сглатывает слюну, давя возбужденный аппетит.
Перед носом у нее благоухает стопка оладий с зелеными яблоками, залитая кленовым сиропом в два или три слоя; тарелка греет колени сквозь ткань штанов, поблескивая в янтарном свете ламп.
? Я добавила корицы, ? предпринимает Патриция еще одну попытку, игриво щурясь, и это уже бесчестно. Корицу Кейси обожала.? Не голодна, ? врет она бесстыже и красноречиво поднимает взгляд, надеясь, что Патриция додумает остальное.
"Звери лучше едят в знакомой обстановке". Патриция благополучно всё вспоминает и меняется в лице: жесты приобретают искусственную плавность, мимика черствеет, тон ожесточается.? Тебе надо набираться сил, дорогая, нога не заживет так просто, ? произносит она неодобрительно, мучаясь сомнением. С одной стороны, глупо потакать баловливым капризам и прихотям, удуманным, совершенно очевидно, лишь для выхода из комнаты; вдвойне глупо ? потакать им вновь. С другой ? деваться Кейси все равно некуда. Да и в прошлый раз она была до отрадного послушна.
? Впрочем, не пристало леди орудовать вилкой и ножом, сидя в кровати, м? Пойдем, позавтракаешь за столом, ? говорит она, режа острой узкой улыбкой, складывающейся, как нож, и крепко берет ее за запястье, утягивая вслед за собой. В коридоре, как и в комнате, повсюду блестит, отливая кофейной бронзой, ореховое и вишневое дерево, им устлан пол и обиты стены, глядевшие на гостей по-кошачьи узкими зрачками щелей и слепыми бельмами, оставшимися от свешенных картин. На панелях ? оспины проеденных термитами дыр, родимые пятна от годичных колец, веснушки сросшихся сучков. Изредка попадаются окна, заколоченные новыми фанерными досками или завешенные прибитыми к рамам шторами, и двустворчатые двери с висящими на ручках замками, скрывающие, судя по высоте, довольно просторные помещения. Один раз они проходят мимо широкой лестницы с изысканными резными балясинами, как в английском родовом поместье, и Кейси окончательно теряется в своих догадках о том, что это за место и почему оно заброшено.? Тебе молока или яблочного сока? ? любезничает Патриция, как только они минуют очередной проем и оказываются в тесной, хорошо оборудованной кухне, напоминающей помещение для охранника или консьержа. Стол маленький, стул один. Электрическая плита, микроволновка, хромированный чайник с носом-свистком, новая желто-зеленая губка для мытья посуды на крае раковины. Кейси соглашается на молоко и, покуда Патриция хозяйничает, хлопая выдвижными ящиками, дверцами шкафчиков и холодильником, нащупывает взглядом примостившееся у хлебницы свежее печатное издание. Газетенка региональная и оттого худая, страниц на десять пресной прессы местных новостей. С крупным, кричащим заголовком на первой полосе. "На кирпичной фабрике обнаружены тела двух похищенных девушек". Зрачки жадно прилипают к буквам, цепляясь за засечки романского традиционного шрифта, но едва складывают увиденное в слова ? "подозреваемых по-прежнему нет", "продолжаются поиски", "департамент призывает к бдительности", слова, слова, слова... Едва Кейси удается вчитаться, Патриция, незаметно подкравшись, с устрашающе-громким хлопком переворачивает газету, и, медленно выдохнув через нос, одаривает окаменевшую Кейси безвинной ласковой улыбкой. Ставит на стол оладьи и молоко с плавающими в нем черничными ягодами.
? Тебя не должны тревожить эти пустяки, ? воркует она, томно опустив веки. И напоследок, придержав ее за затылок, невесомо целует в висок.
Ощущается, как прикосновение револьверного дула.
*** Зверь отдает ему свет почти что из рук в руки и молчаливо удаляется во мрак, уступаяместо. Принимать его – и дар, и проклятие, от которого не посмеешь отказаться и в самой отчаянной дерзости. Великая честь, великая ответственность ? и столь же великая боль.
Изношенное всемогуществом тело делается слабым и непослушным, опустошенное до дна. Его ломит от усталости, им трудно овладевать, его предательски шатает, как после затяжной болезни. В висках стучит, во рту кислота и горечь. Безумно хочется пить. В прошлый раз ему было не так плохо.
В прошлый раз звон в ушах умолк почти сразу, а головокружение улеглось следом, – боль уняли обстоятельства пробуждения, вероятно, лучшие, что случались на его памяти. Острые девичьи колени были не самой мягкой подушкой, но обнаружить себя лежащим на них щекой, – неудобно согнувшись, с затекшей шеей и ноющими коленями, – было одной из тех немногих неожиданностей, которым Дэннис был искренне рад.
Кейси спала поперек кровати, упершись лопатками в стену, скосив плечи и неуклюже уронив голову. Покрывало было сбито, подушка в перьях – зрелище столь далекое от приятно-опрятного, что запястья ломило желанием всё поправить, поправить срочно и кардинально. Дэннис поддается порыву – но как осуществить задуманное не знает: тянется то к плечам, то к коленям обрубленными жестами, растерянно и раздраженно отдергивает руки, примеряясь, как бы переложить девчонку поудобнее и не разбудить в процессе.
После долгих метаний, угрызений совести и взыгравшей гаптофобии*, голову на предназначенное ей место он укладывает вместе с поднятой за края подушкой, ноги – за оттянутые у щиколоток штанины; точность ювелирная, уважение личного пространства беспрекословное – тела он не коснулся даже вскользь, даже безобидным случайным ?едва?. Набросив Кейси на колени угол флисового пледа, Дэннис критически оглядывает свою работу, морщится и наклоняется исправлять оплошность: пальцы снимают со щек упавшие пряди, портившие всю симметрию, и, осекшись, там и остаются, не сумев избежать контакта – тепло кожи одурманивающе-сладко греет кисть, отдает в запястье. Не жжет пальцы, не прошивает гусиной кожей, которую хочется немедленно стряхнуть, не вызывает ни легчайшего оттенка отвращения. Дэннис завороженно ведет рукой от подбородка до скулы, запоминая ощущение, и воровато смыкает ладонь в кулак, ликующе унося с собой отпечатавшийся на ней след.
Когда со света он возвращается в полумрак их общей комнаты ожидания, его встречают угрожающе поджатые губы и злые зеленые глаза с ореховыми крапинками – очаровательная частичная гетерохромия, ничуть не умалявшая строгости прищура и обещаемых им последствий. Убранные в пучок пшеничные волосы, карминовая, в бордовый оттенок блузка под матовый цвет помады; Патриция подходит к нему, гневно стуча каблуками, снимает перчатку с правой руки и без предисловий отвешивает пощечину – по всем правилам и канонам, наотмашь, тыльной стороной ладони. А когда в ответ не видит в нем ни грамма раскаяния – бьет еще раз, прямо по слабой, обращенной к ней улыбке, мечтательной, ни о чем не сожалеющей.
Будь они во плоти, у Дэнниса была бы рассечена губа.– Не смей. Ты слышишь меня? Не смей даже смотреть на нее, – цедит она, разом растеряв всякую манерность, но Дэннис только поправляет съехавшие от затрещин очки. Смотрел, смотрит и будет смотреть – она не может запретить ему еще и это.
..В этот раз никаких утешающих обстоятельств нет и в помине. Дэннис, откашлявшись, перекатывается на нагой живот, стискивает зубы и, напрягшись, отжимается от пола, вставая в упор присед. Между делом осторожно озирается и обустраивается в освобожденной, притихшей странно голове, упорядочивает и разграничивает мысли, по привычке пытается восстановить дырявую хронологию событий до текущего момента и с удивлением понимает, что что-то.. помнит. Отсутствие амнезии оглушает его на несколько секунд.
Воспоминания ? единственное, что у них осталось личного. По-настоящему, действительно своего, на что никто иной не мог посягнуть, и без разрешения владельца воспоминания были неприкасаемы и неприступны, укромно упакованные в укрытом уголке мозга. За семью печатями и тринадцатью замками, запароленные и зашифрованные ? ими делились только добровольно или при крайней необходимости: в том случае, когда дело касалось безопасности Кевина, и личности единогласно голосовали за "взлом" ради общего блага.
Так, вообще говоря, прознали о наклонностях Дэнниса. Так Дэнниса отстранили от света.
Иногда свет делили на двоих или троих, ютясь кружком у пятна по обоюдному соглашению, и тогда о приватности, разумеется, не шло и речи. Так часто поступали Барри с Джейд, близнецы, и Дэннис ? с недавних пор ? с Патрицией и Хедвигом, слышащих то же, что слышал он, наблюдавших из-за плеча все то же, что наблюдал он, нашептывающих свои замечания в уши. Стыдно было только первые пару раз. Потом в оголении мыслей даже виделось некоторое удобство.
Но со Зверем всё было сложнее.
На опосредованном участии, которое практиковала Орда, лежало строжайшее, непререкаемое табу, и когда Он занимал тело Кевина, все отступали от света шагов на пять или на шесть. Дэннис поворачивался спиной, Хедвиг закрывал ладонями лицо и иногда подглядывал сквозь разведенные пальцы, получая от Патриции нагоняй. Но в то же время смотреть на произошедшее позднее не возбранялось, пусть и под Его неусыпным контролем, не дававшем разглядеть те подробности, которые им знать не стоит.
Сегодня негласно установленный распорядок был нарушен, и Дэннис не понимает почему; воспоминания лежат в его голове с самого пробуждения, на самом видном месте, целые, развернутые, только мысль протяни. Воспоминания бьют обрывками, откровенные и ослепительные, как удары молний, и Дэннис позволяет себе усомниться в их неподдельности те считанные мгновения, что поднимается на ноги и расправляет плечи. Зверь прихватывает ей кожу на шее, как детенышу шкирку.
Оттягивает зубами, вбирает под язык и, сидя на пятках, обнимает со спины, крепко обхватив самого себя за предплечья ? тем же неумолимо-стальным капканом, какой окольцовывал доктора Флэтчер. Прижатая лопатками к груди, притянутая меж коленей, она только сейчас перестает дрожать; загривок, в который он тычется носом, бесплодно ластясь, весь помечен, а когда места на нем уже не остается, то хлопок трещит по швам, легко расползаясь под пальцами до середины девичьей спины, украшенной родинками и рубцами.
Шрамы Он не клеймит ? и без того красивы, ? но одобрительно проходится по ним языком, как будто зализывает раны или чистит мех. Кейси походит на бездомную кошку, так боящуюся удара, что не дает себя погладить; одомашнить, при(р)учить к себе. Кейси в Его руках едва дышит и от каждого безобидного, бескровного укуса у себя на сонной артерии дергается, точно шею хотят перегрызть, а в каждом из прикосновений ? смертельная опасность; она не всхлипывает больше, как в первые минуты оскорбительно-грязных подозрений, но держит руки крест-накрест у себя на груди, не давая ни обнять, ни отогреть как следует, озябшую от вечной мерзлоты страха за свою жизнь и не желающую быть от него избавленной. От одного намека на близость ее ум затуплялся, тело деревенело, а то прекрасно надломленное, вынудившее окрепнуть и воспарить, плавилось, плакало и делало уязвимой. Главная слабость любого сломленного ? трещина, его породившая.
К трещине липла колючая, осколочная крошка раздробленного стекла: дотронешься ? закровит. В своем намерении стряхнуть его Зверь не учел ее инстинкта выживания, первобытного, почти животного, въевшегося в нее глубже любого другого рефлекса ? кошка шипела, царапалась и жалобно мяукала, когда была неспособна ни на первое, ни на второе. Зверь не учел того, что на признание хозяина потребуется время. Временем, впрочем, Он обладал в избытке.
..Зверь прижимается к ее шее лбом, трется переносицей и впервые за вечер пускает кровь, не удержавшись и чуть ощутимей сомкнув на коже зубы: от теплой соли на языке к горлу ластится урчание, едва не переросшее в скулеж. Кейси не издает ни звука. Дэннис, пребывая в оцепенении и шоке, опирается рукой о стену и близоруко щурится, вспоминая, где оставил рубашку, когда, осматриваясь, замечает ее фигуру в противоположном углу ? немую и неподвижную. Кейси сидит, поджав к себе колени, сгорбив спину, а перехватив его взгляд, молча стягивает через голову испорченную разодранную футболку, не дожидаясь приказа, который несомненно бы последовал. Обнажает плечи, лопатки, холмики позвонков ? ровные, аккуратные, так и тянет посчитать пальцами. Дэннис недоверчиво, пораженно моргает ? удивляясь не столько упредительной послушности Кейси, сколько собственной реакции ? и когда, приблизившись, принимает из ее рук протянутую футболку, то сосредоточенно сжимает губы, избегая соприкосновения пальцами, как удара током.
Дэннис ? чистый, истый визуал (а отвращение ко всему запятнанному, неопрятному или искривленному, подаренные обсессивно-компульсивным расстройством, не оставляли, вообще говоря, ни особого выбора, ни места для брезгливого наслаждения кинестетикой), и по возможности предпочитает наблюдать, а не вступать в контакт. Нарушение личного пространства по сути своей для него рискованно ("Кевин Венделл Крамб! ? мать впивается в предплечье до синяков, выдергивая его из укрытия платяного шкафа; отвешивает затрещину так, что в ушах звенит, или же бьет по ребрам ремнем, выжимая всхлипы, но не слезы; плакать нельзя, будет только хуже,? Кто разлил лимонад в гостиной?"), неприятно и часто негигиенично ? случайного прохожего в засаленных брюках и изгаженной толстовке ведь не обрызгаешь с ног до головы антисептиком и не протрешь влажной салфеткой.
А потому иррационально испытываемое желание хоть чего-то коснуться, неожиданно-острое, с трудом подавляемое, до зуда в кончиках пальцев, как если бы тянуло задвинуть выпирающий из книжного шкафа журнал или поправить неровно стоящую вазочку в кабинете доктора Флэтчер, ? ставит его в тупик. Дэннис на пробу воображает ? свою ладонь у нее на шее, ключице, яремной впадине, кожа горячая и сухая, чистая, мягкая на ощупь, ? находит мысль преступно-приятной и заключает, что сошел с ума. Вероятно, еще тогда, в клетке подвала, удерживая усыпленную баллончиком Кейси у себя на плече, когда подумал, что объятия, может статься, это не так уж и плохо. С правильным человеком в чистой одежде.