3. (1/1)

Рики очень хотел отлежаться в своей берлоге хотя бы пару недель, но прекрасно понимал, что ему не светит и одной. Он дал зарок вернуться в строй через двое суток, потом позволил себе крошечное послабление и провалялся еще денек. Утром четвертого дня он дисциплинированно засобирался на работу: дома не осталось ни крошки, и он справедливо рассудил, что умереть от голода после того, что ему довелось пережить, было бы совсем глупо. Алекс, добрая душа, встретила его привычно тепло, потихоньку напоила сладким какао и вручила кусок прибереженной с ночи холодной пиццы, показавшейся ему пищей богов. Хозяин заведения хмуро оглядел его руку в поддерживающей бандажной повязке, хмыкнул, и велел работать до полудня. Рики вякнул было что-то просительно-возражающее: он понимал, что его крошечной зарплаты и так ни на что не хватало, а в урезанном виде — тем более, и он рисковал остаться без жилья, но хозяин отмел все его робкие протесты. — Неделю как минимум — по полдня. И заткнись. Оплату снижать не буду. Через неделю посмотрим. Рики вдруг почувствовал, что голос перебивает подкатившим к горлу комком, а глаза подергивает позорной влагой, и сам испугался такой реакции на неожиданную доброту. На его счастье, Алекс отвлекла шефа, давая ему время прийти в себя. — Мы все о тебе переживали, — шепнула она, собирая коробки с пиццей для доставки. — И шеф тоже. Рики в замешательстве кивнул — он совершенно не представлял, что говорить и делать в таких случаях. Управлять крошечным маломощным скутером, которым он обычно пользовался для развозки, так как для этого не требовалось прав, со сломанной рукой было опасно, но Алекс успокоила: в ближайшие дни хватало заказов в соседних с пиццерией домах и офисах, и Рики мог поработать пешим курьером. К обеду у него разламывалась голова и горела грудь, но он упорно разносил горячие коробки клиентам, понимая — ему и так дали слишком много поблажек. Гораздо больше, чем он ожидал. После обеда обычно наступал период затишья. Алекс вновь налила ему какао, упаковала с собой еды. Больше всего Рики радовало в работе именно это: всегда оставалась еда для сотрудников. Иногда Алекс как-то умудрялась урвать для него даже не простейшую практически пустую ?Маргариту?, которой кормили всех, а какую-нибудь деликатесную ?Пеперони? или мясную с острым сыром, от одних воспоминаний о которой у Рики засосало под ложечкой. В этот раз ему досталась бутылка с бульоном из-под морепродуктов и мешанина из резаных свежих и консервированных овощей с грибным соусом — странная, но сытная и полезная комбинация. Он побрел домой, предвкушая, как отдохнет и наконец спокойно поест вдоволь. Приятные мысли как-то примиряли его с мерзким самочувствием, пневмонией, вызывающей ломоту во всем теле, слабостью и отдышкой, и в целом с его отвратительным существованием. К счастью, жил он совсем недалеко от работы — еще один подарок судьбы. Многоэтажный убогий клоповник, в котором он снимал крошечную меблированную квартирешку, соизволил порадовать даже работающим лифтом — редкая удача для такой дыры. Везение пришлось как нельзя кстати: ползти на восьмой этаж по загаженным лестницам в своем полуживом состоянии, да еще с пакетом еды, который с каждым шагом весил все больше, Рики бы очень, очень не хотелось. Поев, он убрал остатки запасов до вечера, рассудив, что такая божественная пища достается не каждый день, и стоит растянуть удовольствие. Он думал в оставшиеся полдня почитать хоть что-то полезное — школу пришлось бросить давно, но совсем тупеть не хотелось, а в самых смелых мечтах он все же надеялся когда-нибудь закончить хотя бы вечерние классы. Но гудящая голова и резь в глазах свалили его в постель, и он с блаженством погрузился в тяжелый, но несущий облегчение и приближающий выздоровление сон. Проснулся Рики среди ночи от странного ощущения чужого взгляда. Его часто мучили кошмары, так что он лишь привычно прижал здоровую руку к груди, успокаивая сходящее с ума галопирующее сердце. Зная, что теперь все равно сразу не уснет, выволок себя из постели, отправился в убогую тесную уборную, кое-как умылся. Стало полегче. Подумал, что пора наконец сменить ржавый стремный кран, с которого грозил слететь вентиль. Выполз с тихой надеждой проспать до утра и встать с ясной головой. После света в ванной комната показалась неожиданно темной, и он почти успел добраться до кровати, когда наконец заметил, что в квартире был кто-то еще. Вбитый намертво рефлекс не сметь орать сработал быстрее сознания: Рики захлопнул рот ладонью, гася крик. Подавился воздухом, болезненно перебившим дыхание, с трудом перевел дух. Почему-то сразу понял — это не грабитель, да и что можно красть в его нищей конуре? Впрочем, наркоманы и прочие неадекваты могли бы найти, чем поживиться, но ночной гость был явно не из таких. Рики не знал, почему так в этом уверен, но не сомневался — этот пришел по его душу. Это был тот самый человек — человек ли? — который уже чуть не убил его. И, похоже, теперь собирался довести дело до конца. Бежать Рики и не думал — куда? И даже не потому, что в его состоянии бегать было в принципе сомнительной идеей, просто он помнил, с какой нечеловеческой скоростью двигался пришелец, и какой нечеловеческой силой обладал. Он замер, затаив дыхание, словно надеясь, что непонятно как оказавшийся в его доме визитер — всего лишь дурной сон, и сейчас растворится во мраке, из которого чудом материализовался. Пришелец сделал шаг вперед, разбивая глупую надежду вдребезги, и Рики невольно тихо заскулил от парализующего страха, попятившись. Шуметь было нельзя — он точно знал, что, если на него пожалуются соседи, его выгонят, и снять жилье за такие жалкие копейки ему не факт, что удастся вновь. А еще чудовище могло разозлиться — его мучители всегда злились, если он кричал или сопротивлялся, это он выучил давным-давно. Он пятился и пятился, пока не прижался лопатками к стене. Тот, кто на него наступал, не мог быть человеком — он казался просто немыслимо гигантским, взялся из ниоткуда, надвигался, как скала. И странно пах — так пахли хищники в зоопарке, где Рики был всего раз в жизни, еще когда была жива мама. Но этот запах — запах зверя — он запомнил навсегда. ?Почему Зверь не убил его? Почему не убил мальчишку?? — пронеслось в его голове. ?Зверь! Так это и есть Зверь!? Зверь наклонился, вжимая его в шершавую ветхую штукатурку. Рики в ужасе заскреб по ней ногтями, зажмурившись, будто всерьез хотел процарапать себе нору, в которой можно было спрятаться, укрыться от кошмара, внезапно воплотившегося в жизнь. Почувствовал горячее дыхание на щеке, инстинктивно отвел голову, подчиняясь обжигающему прикосновению, открывая хищнику беззащитную шею. Зверь дышал прямо над бьющейся как в агонии артерией, и Рики уже мысленно видел, как тот впивается в кожу клыками, вырывая куски мяса, и из разодранной плоти хлещет кровь, с каждым толчком унеся его жизнь. — Не надо! — тихо попросил он, не слыша собственный срывающийся от ужаса голос. — Пожалуйста, не надо! Зверь, казалось, обнюхивал его, громко втягивая воздух. Безжалостный, состоящий сплошь из мышц и жил, натянутых, как стальные тросы. Рики не успел ничего понять: Зверь дернул его за плечо, швырнул через всю комнату на кровать. Парень еле смог выставить здоровую руку, чтобы не повредить вновь больную, повернулся на спину, ощупывая бандаж, худо-бедно защитивший загипсованную конечность. Попытался отползти, но Зверь был уже рядом, навалился сверху, вдавливая в хлипкий матрас. — Стой, стой, — упрашивал Рики, извиваясь под чужим телом. Зверь был совсем не таким, как отчим. Не жирный бурдюк, обтекающий Рики, как здоровенная бесформенная амеба, под которой он задыхался от тяжести оплывшей туши и омерзения. Зверь был жестким, будто отлитым из металла — раскаленного металла, принявшего форму сверхчеловека. Рики вспомнил пугающие слова: ?Все хищники помечают свои владения. Зверь тоже захочет отметить мальчика. Присвоить себе, понимаешь??. Значит, это был не просто коматозный бред? Значит… ?Хватит барахтаться! Останови его! Останови его, ничтожество!? — заорал внутренний голос. Рики всеми силами пытался успокоиться. — Слушай, стой. Не надо. Подожди! Зверь рванул тонкую ткань майки, и Рики снова забился в панике, норовя любой ценой отстраниться. ?Не смей сопротивляться, ты его только раззадоришь! Они любят такие жалкие трепыхания, это будит в них азарт. Возьми себя в руки, дрянь! Ты знаешь, чего он хочет. Чего они все хотят. Уговори его, упроси, иначе сам знаешь, что он с тобой сделает!?. — Подожди. Ну пожалуйста, остановись, — снова взмолился он полушепотом. — Ты… Слушай, со мной так нельзя. Ну пожалуйста, ты же просто убьешь меня так! Зверь на секунду замер, отстранился, шумно дыша. Рики вознес про себя молитву всем богам, стараясь быть как можно убедительнее. — Слушай. Помнишь… Помнишь, ты спрашивал про мои шрамы? — Он неуклюже перекатился на живот, и Зверь провел рукой по его изувеченной спине. — Да, эти. — Рики собрался было снова повернуться, но Зверь удержал его, надавив на больное плечо. Притерся теснее, стянул с его бедер пижамные штаны, заголяя худую задницу. Несчастный вцепился в простыню зубами, чтобы не завыть в голос от обреченности и беспомощности. — Нет, нет, стой. Стой! Пожалуйста! Рука Зверя зашарила внизу, и Рики засучил ногами, словно стремясь убежать, заметался под ним израненным, изломанным, насмерть перепуганным зверьком. Почувствовал каменный член, упивающийся ему в ягодицы — и кажущийся каким-то чудовищно огромным. — Подожди! Ну подожди, не надо! Не надо со мной так, мне нельзя, слышишь! У меня… У меня внутри тоже все в шрамах, ты же все мне порвешь, ты убьешь меня, я не хочу так, — прорыдал он, уже не стремясь даже подыскать какие-то более аккуратные, продуманные и убедительные слова. Зверь замер вновь, размышляя. Рики попытался вывернуться из-под него, но Зверь позволил ему лишь перевернуться обратно на спину, не отпуская. — Послушай… Если ты… Если ты хочешь обязательно… Говорить было тяжело. Он должен был давно привыкнуть к унижениям, отчим нередко вытирал об него ноги, наслаждаясь его отчаяньем, но каждый раз все равно было больно и трудно. ?Не мямли, тряпка! Или он начнет снова, и ты его уже не остановишь!? — Если ты… В общем, мне нельзя так, сразу, понимаешь? Ты меня искалечишь. Ты не убил меня, помнишь? Не хотел убивать. Меня нельзя без подготовки… Я сделаю все, что ты хочешь — только пожалуйста, будь аккуратным, хорошо? Можно… Можно я хотя бы возьму что-нибудь для смазки? Зверь что-то глухо проворчал, но не двинулся, когда Рики медленно, чтобы не разъярить его, потянулся к тумбочке у кровати и взял с нее тюбик с жирным кремом, который иногда использовал для сбитых ног после особенно тяжелых рабочих дней. — Вот, видишь, я сейчас, я уже… — Он зубами свинтил крышку. Одной рукой что-то делать было неудобно. Резинка штанов не дала даже толком развести ноги. Он неуклюже кое-как измазался кремом, стараясь не смотреть на своего мучителя, чтобы не запаниковать и не сорваться снова. Нужно было заставить себя поторопиться, растянуть себя, нормально подготовить, пока Зверь не передумал. Рики умел… и не хотел бы уметь — да приходилось уже. Он стиснул зубы, коснулся напряженно сжатого входа, выдохнул, борясь с подступающей истерикой. Толкнулся было внутрь и сразу убрал руку, не в силах продолжать. Зверь вдруг перехватил его запястье, прижал к кровати. Запустил вторую ладонь ему между ног, собирая смазку, бесцеремонно надавил, протиснулся маслянистыми пальцами внутрь. Невзирая на мольбы жертвы, принялся ощупывать, словно изучая, проверяя что-то. Парень не лгал: стенки ануса были изуродованы шрамами — отвратительная неизгладимая печать пережитого насилия; нормальная эластичность так и не восстановилась из-за рубцов, и от действий Зверя Рики еле слышно подвывал, корчась от боли и нестерпимого стыда. Хищник убрал руку, что-то для себя решая. Развернул дрожащего мальчишку на бок, устроился сзади, обхватил за бедра, дернул на себя. Толкнулся членом между сжатых ног, заскользил по измазанной кремом промежности. Придерживая под животом, трахал все быстрее и яростнее, но не делал попыток проникнуть внутрь, лишь сдавливал его ноги теснее, помогая себе. Когда брызнула сперма, размазал ее по животу, ягодицам, пояснице Рики, втирая в кожу. Его семя пахло остро, резко. ?Все хищники помечают свои владения?... Рики замер, дыша через раз, не решаясь пошевелиться. — Не бойся, — пророкотал Зверь, отстраняясь. — Люди, что никогда не знали боли, не представляют никакой ценности и не заслуживают жизни в этом мире, но ты не таков. Ты можешь жить. На тебе теперь моя отметина, мой знак. Эра обычного человечества подошла к концу. Ты станешь свидетелем великих событий. Возрадуйся, дитя. Рики радовался. Рыдал, скорчившись на кровати, обхватив себя здоровой рукой, и радовался тому, что тот, кто его раньше чуть не убил, и только что изнасиловал, был достаточно добр, чтобы не порвать, не искалечить и не добить его. Он ненавидел и презирал себя за эту радость, за облегчение и благодарность к своему мучителю за то, что тот не сделал большего — хотя мог. Они все могли, но далеко не все жалели Рики. Он чувствовал, что остался один. Зверь ушел также, как пришел — в никуда. Очень хотелось помыться, но не было сил встать. А еще Рики боялся, что Зверь может вернуться, если он сделает что-то лишнее. Например, рискнет сразу смыть с себя его метку. Он подтянул к себе одеяло, накрылся до самых ушей, сжавшись под ним в дрожащий зареванный комок, и провалился в полуобморочный сон. С первыми лучами солнца он был на ногах. Для нищего разносчика пиццы изнасилование — не извинение и точно не причина отлынивать от своих обязанностей: его ждала работа.