XXV. Remissionem. (1/2)
Прощение.
Это было ужасно. Такое яркое чувство отчаяния ещё никогда не давило на меня, никогда я не ощущала такое, никогда не задумывалась над этим. Это буквально стянуло грудь, словно что-то тяжёлое положило. От него болел живот, хотелось метаться и одновременно не двигаться, а ещё я внезапно — какая случайность! — осознала, как мне сильно не хватает Данте Дана и его насмешливой и иногда нежной, слегка грустной улыбки, его хриплого голоса, его чёртовых и таких ранее нелюбимых объятий. Не хватало этих странных, сжимающих душу и возбуждающих случайных неловких ситуаций, не хватало лёгкого стёба и долгих мучительных разговоров о видении мира. Поверьте, Залия, девушка-даст-по-морде-за-объятия, как прозвали в Синдикате, сейчас очень многое бы отдала за то, чтобы обхватить руками торс гота и прижаться лицом ему в плечо. Может, сыграли гормоны, может, ещё что-то, странный психологический фактор, когда многие ненавистники ласки так нуждаются в ней в далеко не самый лучший момент. Да, было хреново. Да, что-то заставило сжаться в маленький комочек и сложить руки на груди. Одеяло не накидывала — слишком тепло было в комнате. Жарко. Не хватало воздуха, свежести не было вообще. Но сколько бы я не уговаривала себя встать и открыть окно, так и осталась лежать. Да, сейчас я так сильно нуждалась в том, кого потеряла. Но это же не значит, что я должна раскисать, правда?..Нет.Передо мной лежал плеер. Чёрный, он блестел от лёгкого света луны в темноте. Я потянулась к нему и решила послушать что-то, чтобы отвлечься.
Самая последняя песня — Дана.Ну просто отлично.
Я всё же не стала переключать. Оставила эту. Немного подвижная и — кто бы мог подумать — о любви. Я просто закрыла глаза и снова сжалась в комочек, на этот раз крепко сжимая вещь в руках. Песня началась прямо с припева.Могу я свою душу продать,Лишь бы о тебе вечно мечтать?Могу я людям зло всё прощать,Лишь бы о тебе вечно мечтать?
Фу. Сопли.
Я перещёлкнула на следующую.Сразу пожалела об этом.
Она была грустная. И вроде бы о любви, но нет, там столько переживаний личных, о мире. Песня о смерти, нежели об отношениях. И акустическая гитара так и навевает мысли о крыше...
Что я должен сделать, чтобы ты простила?Что я должна сделать, чтобы ты простил?
Каждая нота, каждое слово, каждая фраза вызывали непонятные, неизведанные ощущения. Закончилось это тем, что к последнему припеву я резко содрогнулась и закрыла рот руками, сильно, болезненно простонав. Зачем — не знаю. Просто было хреново. Ломило по полной, не хотелось почти ничего, только одного.
До этого я пыталась звонить Ридеру, но, увы и ах, он не ответил, как и Клаус. Словно сговорились. Я перезванивала каждому по несколько раз, а в ответ: ?Абонент вне зоны действия сети?. Сволочи. Когда им что-то надо, так в пять утра позвонят, но до них самих хрен дозвонишься! Поэтому я оставила эту идею и вот тогда уже начала лежать, свернувшись калачиком, и думать обо всём хорошем и плохом.Долго продолжаться это не могло. По крайней мере, мне так казалось. Я должна была поспать. Поэтому, всё же вынув наушники, положив плеер и подвинувшись, я забралась под одеяло, заметив, что оно необычно мягкое и тёплое, и закрыла глаза. Нет. Слишком уютно. И не хватает чего-то. Непонятно. Я ворочалась долго, пыталась уснуть, но нет, чёрта с два мне, а не сон. Одновременно в голове теснились мысли, на которые я старалась не обращать внимания. Не подпускала их слишком близко. Не хотела, не могла.
Но. Опять же.Долго это продолжаться не могло.Поэтому в третьем часу я расслабилась. С трудом, но отпустила самые сокровенные и развратные мысли на свободу.И заснула только тогда, когда представила, что в объятиях Дана.Чуть ли не буквально ощутила, как тонкие пальцы коснулись плеча, осторожно приспустили кофту с плеча и коснулись шеи. Я выдохнула в подушку, чувствуя как внизу живота снова что-то приятно стягивает, тянет. Возбуждение тягуче скапливалось, я непроизвольно попыталась сжать ноги. Кто-то резко сжал меня за бёдра, и я резко дёрнулась, открывая глаза. В комнате был полумрак, горела лампа на прикроватной тумбочке. Перевернувшись на бок, я едва не вскрикнула: рядом со мной лежал Дан. Без рубашки.Кажется, я свихнулась.
Полуголый. Дан. В моей. Постели.Что происходит не так с моей жизнью?
— Что ты тут делаешь? — испуганно прошипела я, слегка отстраняясь. О, как глупо! Действительно, мой полуголый друг лежит у меня в кровати, а я ещё интересуюсь, что он делает! Может, ещё цель тогда надо уточнить, раз так непонятно? Действительно, зачем же он сюда пришёл?! Обсудить мировую экономику и политическую обстановку, никак иначе!
Пока я в шоке жалась — ну или хотя бы пыталась это сделать — к стене, Дан положил руку мне на подбородок и сжал его.
— А ты догадайся. — Шёпот, от которого мурашки по коже.
Нет, мы не поцеловались, хотя меня и притянули ближе к мужскому телу и крепко обняли, сильно сжимая и доставляя неприятные ощущения. Вот чёрт. Я хотела помириться — но таким образом?Нет.
Но я не пикнула, не сказала ничего, не отодвинулась, когда руки проникли под майку и попытались стянуть её. У меня не было ни сил, ни желания возразить что-либо. Я не могла ничего поделать. Словно парализовало.Я уже не помню, как так оказалось, что мы стояли посреди комнаты. Всё происходило против моего желания и одновременно вместе с ним. Всё было словно в тумане. Единственное, что помню — возбуждение, такое яркое, острое, но при этом сладкое и тягучее. Как расплавленная карамель. Помню объятия, лёгкие поцелуи на плечах, шее и лбу, помню тёплые прикосновения на обнажённой спине, звук расстёгивающейся молнии на джинсах...Горячие мужские руки обхватили талию и аккуратными уверенными движениями сняли шорты. Я не знала, что делать. Стояла столбом, чувствуя, как хочется сжаться от неожиданного, почти нереального возбуждения, от которого был туман в голове. О, Господи, неужели это правда? Я всё же невольно поддалась вперёд и тоже слегка коснулась губами его щеки. Хотелось большего, намного. И при этом — чтобы всё закончилось быстрее.
В комнате стало слишком душно.
— Ты боишься? — слегка отстранённо спросил Дан. Словно не был причастен к тому.
Нет, я просто так тут трясусь! Холодно слишком, дышать нечем!
Меня снова обняли. И так крепко, как никогда раньше. Сжали со всей силы.
— Страсть разукрашивает всё: то, что я люблю, то, о чём пою, — пропел он мне на ухо. Так в тему...Прошу, перестань!
Хватит меня мучить!
— Наглый самовлюблённый засранец, — как в дешёвых сопливых романах саркастично произнесла я и подтолкнула его к кровати. Что ж, упали мы вместе.
Кажется, это последнее, что я помню.Дальше — туман. Картинка менялась так быстро и стремительно, что я не пыталась за ней уследить. Но я точно помню эту нежность. Слишком хорошо.
Мне вспомнилась цитата из книги "Я, мои друзья и героин": ?Мамочка, он так ласкал меня, ты не представляешь!?
Мамочка, он так ласкал меня, ты не представляешь!Всё было так приторно-слащаво, нереально...
Нереальнее это стало тогда, когда вместо худого мужского тела передо мной внезапно возникли стены и потолок, а вместо полумрака — полная ночь. Первые пять минут я пыталась понять, что не так. Никто больше не гладил меня по бёдрам, не целовал больше в шею, не не пытался обнять. Я просто не осознавала, что это было. Всё было так ощутимо, реально......и желанно?Постепенно, медленно до меня всё же дошёл смысл. Это был сон? Такое живое, испытывающее — и сон?! Я чувствовала, как слегка заторможенно ещё и приходит стыд. Нет, я всё понимаю, пятнадцать лет, свои мечты-фантазии, но с лучшим другом! С лучшим, мать его, другом!
Конечно, я не могла контролировать всё это в себе. Не могла заставить видеть другой сон. Но он — отражение наших мыслей. В снах мы узнаем о себе довольно много. Видим знакомых людей, раскрываем все свои страхи и желания.
Меня бы ещё потрясло, если бы не середина ночи. Хотя было стыдно, хотя я почему-то ругала себя, всё же невольно голова упала на подушку. Глаза сами собой закрылись, и я провалилась в сон.
Ад не продолжился.Проснулась от судорог в ноге на рассвете. Сильно болели плечи, икры надо было растирать, они тоже онемели. Чёрт его знает, почему. Резкая боль пронзила правую стопу, и я, тихо выругавшись, принялась щипать её, чтобы судорога прошла. Это подействовало — скоро я почувствовала, как на смену адской боли приходит тепло и расслабление. Даже будто бы кровь побежала по венам с новой силой. Не знаю. Может, так и было.Я снова откинулась на подушку и почувствовала, что опять засыпаю. Словно сознание хотело уберечь от реальности, знало, что ничего хорошего не будет, никто меня е ожидает, нервы потерпят крах. Поэтому ещё несколько раз я ворочалась, засыпала ненадолго, потом просыпалась, меняла позу и через три минуты опять была в другом мире. Это спасало. Хоть от этого и накапливалась усталость, из меня словно выкачали все силы, я не хотела вставать. Перед глазами было что-то вроде тумана, дымки, не хотелось существовать в этой реальности. Я была здесь чужой. Сны, пусть и путанные, пусть и бредовые, были моим единственным спасением.И когда я проснулась и подошла к зеркалу, то сначала даже не особо узнала себя: неестественно бледная кожа, она словно прилипшая на лицо, обтягивающая череп, синяки под глазами, они сами без выражения, холодные, пустые. Раньше это было не особо заметно, но что-то неуловимое было в них, какое-то чувство, а сейчас — ничего. Две стекляшки. И внутри я чувствовала себя такой же. Пустой. Ни единого яркого ощущения, только мёртвая тишина. Адское спокойствие, настораживающее, нежели успокаивающее. Как мертвец. Вообще ничего, ни единого потрясения, ни радости. Словно это было когда-то давно. Словно я никогда ничего не ощущала.Это состояние осталось надолго. Дня так на три. Я делала всё на автомате, не выходила на улицу, не отвечала на звонки. Клаус с Ридером, наверное, волновались, но мне было достаточно сильно плевать на них — ведь и они когда-то вымотали мне все нервы. Ела я мало, хотя точно не могу утверждать, какие порции: всё это осталось как за плёнкой. Я была в коконе, в своём мире, отходила непонятно от чего и не желала возвращаться в реальность. Курила, иногда пеплом посыпая себе руки, а потом отмывала их. Когда пила воду или молоко, постоянно проливала на себя. Это выходило почти случайно, на режиме. Против воли, если она и была. Днём и утром было легче — пусть я и возненавидела солнечный свет, но он хотя бы напоминал, что я ещё жива. С наступлением вечера приходили размышления, в сумерках я сидела напротив окна, сложа руки, и думала. Тогда я делала это много. Все эти мысли не оставались особо в памяти, с наступлением рассвета стирались словно ластиком. Ночью было хуже всего — если получалось засыпать, я это делала. Если нет, то я лежала на кресле, свернувшись калачиком и уставившись в стену. И я снова была далеко отсюда: то ли дремала, то ли мечтала. Но в моих мечтах было всё по-другому: я смогла сделать так, что Дан не узнал. Что сейчас я не находилась тут, а мы сидели на крыше и слушали гитару. Или — о, это тоже было мечтой — я наконец-то нормально спала, а сон прибавлял мне силы. Сейчас он только отнимал. В эти минуты лежания я сильнее ощущала свою беспомощность и слабость — как можно так зависеть от друга, одного единственного человека, чтобы так убиваться? Чтобы забыть обо всём? Разве о друзьях так думают?! Нет. Никогда. И всё же я чувствовала, как изредка в те ночи по моим щекам скользили одна-две слезинки, остальные стояли в глазах. И я была пустая. Абсолютно. Порой даже не ощущала собственного тела и удивлялась, как ещё живу. И, кажется, тогда я вроде бы хотела умереть.Жаль, ничего не вышло.На четвёртый день стало лучше.Я пересмотрела все звонки, дозвонилась до Клауса с Ридером и уверила их, что всё в порядке. Они поверили. Оба. И от этого хотелось выть — они поверили вранью. И не потому что я так хорошо лгу, а потому что на самом деле им было плевать, они цеплялись за любую хорошую деталь, лишь бы не вступать в переговоры и успокаивать. А толк? Это бесполезно. И я знала об этом. И врала. Просто чтобы закрыться от них и самой себя. Не была готова принять какое-то решение. Нет, не сейчас.