Глава 3. Стыд (1/1)

Когда они добираются до Аргентины, Эрик уже почти без акцента владеет английским, постепенно осваивает испанский и учит еще пару не родных ему языков?— они даются ему так же легко, как и некоторые точные науки, хотя больше всего сложностей возникает с идиомами; занятия не проходят даром, и Шоу доволен.—?Мы поедем в Штаты,?— Шоу ставит его перед фактом, даже не дав освоиться.—?Скоро? —?спрашивает Эрик, пригубляя исходящую ароматным паром чашку из тонкого фарфора. Он видел, сколько стоили такие сервизы на прилавках магазинов?— целое состояние, и постоянно опасается, что может неосторожным движением разбить ее.—?Через пару лет?— как повезет, но точно поедем,?— заявляет Шоу, отвлекаясь, и Эрику почему-то становится легче.—?Вы так сказали, что я подумал, будто это будет совсем скоро,?— говорит он.—?Нет, конечно, мы только переехали.Эрику чертовски интересно абсолютно все вокруг. Аргентина совсем не похожа на Европу, за пределы которой он в жизни не выезжал, здесь все другое?— люди, природа, климат, менталитет, порядки. Даже переход в новую школу не кажется таким уж и плохим. Освоение оборачивается познанием, и удивительно быстро проходят даже акклиматизация и привыкание к новой обстановке.—?Не думай, что нам долго придется задерживаться в этом доме,?— Шоу бросает взгляд на трещину на потолке, возле которой темнеет грязно-желтое пятно. —?У меня есть кое-какие длительные планы, и они тебе определенно понравятся.—?Мы снова переедем? —?спрашивает Эрик, не видя в переезде ничего удивительного. Он знает, что у них много денег, достаточно много, чтобы жить гораздо богаче, чем сейчас, но Шоу почему-то ими не пользуется.—?Да, переедем. Обещаю, что в таком месте ты еще никогда не жил.Они арендуют дом у самого побережья, и Эрику нравится и в нем. Он может купаться почти когда хочет, если море не штормит, и все эти тепло, солнце, морская вода и общая атмосфера напоминают затянувшийся курорт. Но если Шоу обещает нечто большее, значит, ему можно довериться.Шоу по-прежнему продолжает заниматься врачебной практикой, но дома теперь появляется чаще. Меньше всего Эрику нравится ужинать с ним, потому что Шоу со своими нравоучениями ни на минуту не оставляет его в покое.—?Держи приборы правильно,?— говорит он, когда Эрик отправляет в рот кусок стейка.—?Зачем? Мы ведь…—?И не говори с набитым ртом.Эрик молча дожевывает. Он вспоминает, как на прошлой неделе Шоу предложил ему сбить низко пролетавший самолет; Эрик попытался дотянуться до него и в итоге отказался. Не только потому, что не чувствовал в себе сил притянуть на землю такую махину, но и в силу некоторых соображений. Идеи Шоу иногда кажутся безумными, и он ведет себя так, будто им совершенно ничего не может помешать, будто упавший прямо напротив дома самолет?— нечто естественное вроде мертвой птицы. Такие странности всегда были и остаются во вкусе Шоу, но порой он правда перегибает палку.Как-то раз, еще в Европе, Шоу приказал Эрику сбить себя машиной, приволочь целый автомобиль и бросить в себя на скорости. Труднее всего было найти автомобиль, исчезновением которого никто не озаботился бы, и место, где можно было бы все это провернуть, но они вдвоем справились с этим заданием. Эрик помнил, как оглушительно скрежетал металл и как в один миг все взорвалось, заискрилось, засверкало огнем, когда машина впечаталась в Шоу, помнил экстаз на лице Шоу, когда обломки наконец разлетелись в стороны, а энергетическая сфера в его руках растворилась.—?Это приятно? —?спросил Эрик, когда к нему вернулся дар речи.—?Лучшее чувство на свете. Самое большое из удовольствий,?— ответил Шоу, на лице его застыло блаженное выражение. —?Не думаю, что ты когда-нибудь сможешь испытать нечто подобное.Эрик только хмыкнул; он сможет. Для него нет ничего приятнее работы с металлом, ничего приятнее обладания этой шестой стихией и беспрекословного подчинения многотонных масс. Наверняка приятны еще и чувственные удовольствия, алкоголь и вещества, но Эрик больше чем уверен, что ничто из этих постыдных наслаждений не сравнится с величием его силы, ощущением ее безграничности.Сейчас все это кажется таким далеким, пока Эрик сидит за столом напротив Шоу и пережевывает свой ужин. Когда Шоу делает еще одно бессмысленное замечание, он вскидывается.—?Почему вы каждый раз садитесь со мной за стол, если вам не нужно есть? Только чтобы меня контролировать?—?Мне нравится вкус пищи,?— спокойно отвечает Шоу, отрезая темное мясо и накалывая его на вилку. —?Не могу отказать себе в этом удовольствии.—?Признайтесь, вы просто переводите продукты,?— фыркает Эрик.—?У нас достаточно денег, чтобы прокормить двух мужчин, Эрик. Слишком жесткое,?— замечает Шоу, глядя на стейк.—?Вы научили меня так его готовить,?— огрызается Эрик. —?Тогда почему мы сидим вот здесь,?— он обводит пространство рукой с зажатой в ней вилкой,?— а не на какой-нибудь вилле?Шоу молча жует.—?Всему свое время,?— наконец сдержанно говорит он.*Теперь у них есть собственная большая вилла, садовник и кто-то еще, и Эрик внезапно оказывается частью высшего общества, одним из тех богатых самовлюбленных ленивцев, которых не понимал с самого детства. Шоу и до этого общался с важными, как индюки, мужчинами в дорогих костюмах, но все это происходило вне их обшарпанного дома, а теперь высокопоставленные важные гости наносят визиты чуть ли не по несколько раз в неделю, и Эрик чувствует себя некомфортно. Огромное пространство и дорогие интерьеры кажутся ему какими-то неестественными, чужими после тесных арендованных квартирок, в которых они жили все это время. Ему постоянно думается, что на этой вилле они лишь гости. Теперь они спокойно пользуются деньгами со счетов, и Эрик никак не может привыкнуть к неожиданной роскоши.—?Я хочу тебя кое с кем познакомить,?— говорит Шоу, рукой приобнимая его за плечи. Не слишком типичный для Шоу жест?— так приобнимают скорее старых друзей,?— но достаточно покровительственный, чтобы Эрик не задумался об этом дольше чем на секунду. Шоу вообще часто касается его, как будто тактильный контакт является важной частью дрессировки: трогает за плечо, когда хочет привлечь внимание, между лопаток, когда заставляет выпрямить спину, за руку, много касается лица?— подбородок, челюсть, лоб, щеки. Однажды он прикоснулся к его лбу губами, пробуя температуру; Эрику тогда было около четырнадцати, и он запомнил это на всю жизнь?— оно стало для него откровением и плохим воспоминанием о матери.—?Это Эмма Фрост, дочь моего делового партнера.Девушка, стоящая у колонны, поднимает взгляд и сражает Эрика наповал. У нее не синие глаза, как у Шоу, а светло-голубые, но такие же холодные и пронзительные. Красивое лицо, еще совсем детское и нежное, идеальная укладка, пепельный блонд. Она напоминает Эрику Шоу, словно она дочь не одного из этих бесчисленных людей в костюмах, которых Эрик теперь видит чуть ли не каждый день, а дочь Шоу. Эта Эмма Фрост ненамного старше Эрика?— выглядит лет на двадцать, но смотрится такой взрослой, что Эрик вдруг начинает стыдиться самого себя.—?Эмма,?— окликает ее Шоу. Она медленно переводит на него взгляд, и на её бледных губах расцветает наигранная легкая улыбка, которой могут улыбаться только самые красивые женщины. —?Это Эрик Леншерр, мой сын.Эрик останавливается и прячет руки в карманы. Он знает правила приличия, но это не избавляет его от неловкости.—?Рада знакомству,?— мягко говорит Эмма, и по голосу ей можно дать не больше шестнадцати. —?Ты же знаешь, что при мне тебе не обязательно лгать,?— говорит она Шоу, и Эрик не сразу понимает, что она имеет в виду.—?Ах, точно,?— Шоу как-то заискивающе улыбается,?— постоянно забываю об этом. Это дело привычки, дорогая Эмма.Они обмениваются приторными улыбками.—?Я тоже рад,?— выдавливает Эрик, осознавая, что его не слушают. Кажется, часть манер Шоу все-таки упустил.—?Эрик,?— говорит Шоу, и сладкая улыбка сменяется сжатыми в линию губами, когда он на мгновение замолкает,?— я не просто так познакомил тебя с Эммой. Я хочу, чтобы ты показал ей то, что умеешь. Будь добр, сделай это.Эрик только фыркает. Ему хватает косого взгляда, чтобы поднять в воздух металлическую статуэтку балерины, стоящую на полке. Он простирает руку, и статуэтка сама опускается к нему на ладонь. Эмма глядит на все это с вежливым интересом, у Шоу же лучатся глаза; он явно очень горд собой и совсем немного?— Эриком.—?Ну, что я говорил? —?радостно говорит он Эмме.—?Неплохо, но недостаточно,?— все так же вежливо отвечает Эмма. По голосу чувствуется, что она нисколько не впечатлена.—?Можем продолжить спектакль, если ты не согласна поверить мне на слово.—?Я верю тебе, просто я видела кое-что посильнее,?— говорит Эмма.—?Ладно, пусть будет по-твоему. Кстати, впечатли его,?— говорит Шоу, указывая на Эрика ладонью. Эрик тут же напрягается, потому что не понимает, что происходит.Эмма чуть прищуривает глаза, в упор глядя на Эрика, и Эрик смотрит в ответ, не понимая, в чем дело. Наконец она переводит глаза на Шоу, будто сверяясь с ним; Шоу кивает, и она смотрит на Эрика снова.—?Два-один-четыре-семь-восемь-два,?— вдруг произносит она.Эрик не понимает, зачем ей вдруг понадобился его лагерный номер, чем это должно его впечатлить и откуда вообще она его узнала?— он не показывал ей руку, да и вряд ли она успела бы его запомнить, даже если бы случайно заметила, но не возражает.—?Слишком просто,?— чуть разочарованно говорит Шоу. —?Этим ты его не удивишь.—?Я могу рассказать тебе о некоторых интимных подробностях его жизни, но не думаю, что он будет рад.Эмма хихикает, и Эрик напрягается.—?Какого черта тут творится? —?наконец не сдерживается он.—?Эмма?— телепат,?— со вздохом говорит Шоу. —?Умеет читать мысли, передавать их и многое другое.Это ошеломляет Эрика. Ему вдруг оказывается нечего сказать и нечего подумать, как будто эта Эмма Фрост внедрилась к нему в мозг и выудила оттуда все мысли до единой; впрочем, возможно, так оно и есть.—?Как это? —?наконец спрашивает он.—?Очень просто,?— улыбается Шоу. —?Она читает твои мысли каждый раз, когда так щурится. Не знаю, как ты, но я еще и чувствую это… Ох, прости, дорогая, я случайно раскрыл Эрику твой секрет. Кстати, этот прищур очень тебя выдает.—?Я не обижаюсь,?— говорит Эмма, и Эрику кажется, что она щурится.—?Вы американка? —?спрашивает он, думая о том, что она наверняка предугадала этот вопрос и уже знает следующий.?Да, милый?,?— говорит голос Эммы в его голове.Эрик от неожиданности дергается и хватается за голову. Это похоже на голоса в голове, на внутренний голос и на черт знает что одновременно?— слишком много всего. Шоу вскидывает брови, а Эмма улыбается уголками губ.—?Я тоже американец, Эрик, ты знал это? —?спрашивает Шоу, когда Эрик наконец разгибается.Эрик вновь опешивает и только тяжело дышит, переводя взгляд с Шоу на Эмму.—?Я думал, вы немец,?— говорит он. —?Вы всегда брали себе немецкие фамилии, я думал, вы…—?Мне достаточно лет для того, чтобы я стал очень похож на немца, мой мальчик,?— отвечает Шоу.Эмма снова хихикает, а Эрик лишь пожимает плечами.*У Эрика есть определенное количество пережитых им симпатий. Он помнит каждую?— хранит их, как открытки от старых друзей, все они памятные и дорогие сердцу. Большинство?— сильные, потому что Эрик довольно влюбчивый.У этих симпатий есть одна особенность, маленькая, но отвратительная: Эрику нравятся юноши. Исключительно юноши. Он не знает, что делать с этим; девушки тоже нравятся ему, но влюбленности в них короткие и никогда не запоминаются надолго, в отличие от симпатий к юношам (тем более, с девушками Эрик почти не находит общего языка). В любом случае, он очень надеется, что это?— возрастное и проходящее.Самый первый мальчик понравился Эрику, когда ему было около пяти, и с пяти лет Эрик стабильно влюблялся в кого-нибудь раз в сезон; взаимностью ответил по-прежнему только Макс. В тот год он по-настоящему влюблялся целых два раза: первый?— в Макса, а второй?— в соседа в одной из съемных квартир; в то тяжелое время они с Шоу были в бегах, Эрик мучился кошмарами во сне и наяву и никак не мог отгородиться от воспоминаний об ужасах лагеря, надолго оставался наедине с самим собой и почти не выходил на улицу. Этот юноша был соседом в одной из их бесконечных съемных квартир, в которых они никогда не задерживались надолго,?— и как же больно было Эрику от осознания того, что им вскоре придется переехать, и этот прекрасный юноша навсегда окажется воспоминанием. Он и вправду был прекрасен: блондинистые, совсем светлые, почти льняные, отросшие вьющиеся волосы, породистое лицо, зеленые глаза и крупный нос с изысканной выразительной горбинкой. Эрик видел его лишь изредка, но этого хватило, чтобы по уши влюбиться. Его влюбленность в кого-то всегда рождалась медленно, распускалась, как бутон?— постепенно, неторопливо, лепесток за лепестком; сначала он просто постоянно наблюдал за сыном соседей, потом он начал казаться ему красивым, потом наблюдать за ним стало вдруг увлекательно и трепетно, потом каждое его появление стало вызывать томящую дрожь?— и Эрик пропал. Он написал пару стихов, хотя совершенно ничего не смыслил в стихосложении?— это были стихи от чистого сердца, глупые и искренние стихи отчаянно влюбленного мальчишки, и тоскливо-безнадежные, потому что Эрик знал, что эти стихи никогда не достигнут того, кому посвящены. Потом Эрик все-таки решился, кое-как запечатал один из листков в конверт, написал на нем имя своего возлюбленного и подбросил его под дверь, надеясь, что письмо найдет адресат, а не кто-то из членов его семьи; через пару часов письмо исчезло, и Эрик обыскал все углы, надеясь, что не найдет там выброшенного запечатанного или распечатанного письма, и, к своему счастью, так ничего и не нашел. Он был так счастлив, что даже расплакался и от нервного восторга скурил весь недельный запас краденых сигарет. Это было счастье такое же безнадежное и печальное, как и стихи, потому что золотоволосый юноша из соседней квартиры наверняка либо даже не стал читать письмо, либо посмеялся и изорвал ненужный лист вместе с конвертом на длинные лоскуты; но письмо попало к нему, и Эрик был безумно этому рад. Когда они переехали, он долго не мог забыть его, много плакал и грустил, и Шоу никак не мог взять в толк, что же так его расстроило.Были еще несколько мальчиков, все?— красивые: Гензель?— сказочное имя, пятнадцать лет, черный ежик и смоляные дьявольские глаза, Томас?— около тринадцати, медные веснушки, наглая рыжина и золото в радужке, Жан?— семнадцать, гетерохромия (глаза?— желто-зеленый и светло-карий), греческий профиль и изумительный мелодичный голос (он жил этажом выше, Эрик часто слышал, как он пел, и почти не понимал его речи, потому что тогда еще слишком плохо знал французский), и еще около семи дорогих Эрику имен.А теперь появился еще один?— у него пробирающий ледяной взгляд, бледное скуластое лицо и чуть вздернутый нос,?— уже совсем не мальчик, и Эрик всерьез не знает, как ему быть. В этот раз влюбленность накатывает разом и давит его, как букашку, и Эрик не может воспротивиться. Он осознает это утром за приготовлением завтрака, проведя без Шоу весь прошлый день: Шоу ему нравится?— сильно, очень сильно нравится, и этому нет никаких предпосылок. За день Эрик пережил несколько чувств, от глубокой юношеской тоски до пресловутых бабочек в животе. Он прожил с Шоу несколько лет, и все эти несколько лет не испытывал к нему ничего, кроме сыновьей привязанности?— а теперь мечтает о нем, и это кажется абсурдным. Мечтания не представляют из себя ничего конкретного, только сладостный трепет при воспоминании о Шоу и том, что он скоро должен вернуться. Это тянет на беспричинную однодневную влюбленность, коих у Эрика было не счесть сколько, поэтому он считает беспокойство беспричинным и старается подавить его.Наконец Шоу возвращается. Эрик помогает ему снять верхнюю одежду и вкладывает в это действие какой-то особенный смысл; Шоу кажется ему равнодушным, потому что почти не обращает на него внимания и после пары слов идет к себе в кабинет, отказавшись от еды, и Эрик волнуется еще сильнее прежнего. Он уходит наверх в свою комнату, долго сидит на кровати, обняв колени и слегка раскачиваясь, как душевнобольной, а после берет тонкую тетрадь и пишет в ней огрызком карандаша:?Доктор?Зачеркивает слово ?доктор? в несколько полос?— он почему-то до сих пор называет его так. Не по имени или фамилии, а именно ?доктор?, как в старые недобрые. Этот пережиток прошлого кажется Эрику лишним и вместе с тем каким-то слишком привычным.Он пишет снова:?Мне нравится?Слишком прямо. Эрик вновь зачеркивает. Решает, что на третий раз оставит как есть, выдыхает и записывает:?Кажется, я влюблен?Ставит жирную точку в качестве завершающего штриха, смахивает с тетрадного листа осевшую пыль. Звучит как-то ненатурально, бессмысленно, глупо, но Эрик хранит свое обещание, закрывает тетрадь и кладет ее в стол?— до завтра, чтобы вложить в нее их следующий день, если он настанет. Раздумывая о том, почему подумал ?их?, а не ?свой?, Эрик идет в ванную, чтобы переодеться.Настает что-то новое.*Эмма Фрост второй раз появляется в их доме через две недели после своего первого визита. Когда Эрик узнает, что она собирается остаться надолго, его захлестывает бешенство. Он около десяти минут бродит по террасе, продумывая гневную речь, и только потом понимает, что Эмма, скорее всего, при помощи своей телепатии слышала ее всю.—?Я против,?— решительно заявляет он, ворвавшись в незапертый кабинет Шоу.Шоу оборачивается и смотрит на него беззлобно, устало и осуждающе.—?Где твои манеры, Эрик? Разве я не учил тебя стучаться?—?Где Эмма? —?вместо ответа спрашивает Эрик.—?Эрик, ты услышал меня? —?голос Шоу становится твердым.—?Да, услышал,?— поникшим голосом отвечает Эрик. —?Извините.—?Так-то лучше,?— Шоу выглядит удовлетворенным. —?Эмма уехала по делам, скоро вернется.Эрик выдыхает с облегчением.Шоу встает из кресла, берет графин и высокий стакан, наливает в него воды, делает глоток. Прохаживается взад-вперед, мелкими глотками отпивая из стакана. Эрик закрывает дверь и присаживается на стул.—?Эрик, я понимаю, почему тебе неприятно,?— говорит Шоу. —?Будь я на твоем месте, я бы тоже не особенно радовался, но, поверь, так надо. Эмма хороший человек, я давно знаю ее отца…—?Он ничего не имеет против?—?Ее переезд был его идеей,?— с обходительной улыбкой отвечает Шоу. —?Я хочу, чтобы ты знал, Эрик, что это все?— только начало. Ты должен быть готов к тому, что рано или поздно в нашем доме появятся еще больше таких людей, как мы с тобой и Эмма, потому что скоро нам понадобится собирать команду. Я объяснял это тебе уже не раз. Вдвоем мы не сможем изменить целый мир,?— он отставляет стакан, освобождая руку для жеста, и Эрик смотрит на блестящие на его пальцах перстни,?— и ты прекрасно это понимаешь. —?Помолчав, он прибавляет:?— Эмма хорошая девушка, обещаю, она тебе понравится.Все это безумно не нравится Эрику, но он не спешит высказывать возражения. Он знал, что Шоу собирается заняться поиском мутантов, но не думал, что это произойдет вскоре после переезда. А еще их, разумеется, не двое.—?Ее отец, он знает?—?О моих планах? Знает, конечно же. Сейчас я не просто так общаюсь со столькими людьми. Мы перешли из режима ожидания в режим действия, и я не намерен останавливаться.Шоу допивает воду из своего стакана, ставит его на тумбу и останавливается, перебирает какие-то документы. Эрик задумчиво кривит губы.—?Я не хочу, чтобы Эмма к нам переезжала. Я никогда… —?он осекается,?— очень давно не жил с женщинами. Мы с вами семья,?— он с трудом выдавливает эти слова,?— и я не готов пускать в нее кого-то еще.—?Просто представь, что Эмма?— женщина, которую я люблю,?— предлагает Шоу. —?Моя любовница, например. Может, так тебе будет легче привыкнуть.Эрика как током прошивает ревностью. Он садится на стуле, неестественно вытянувшись; мысль о том, что у Шоу может быть женщина, выводит его из себя, а мысль о том, что этой женщиной может стать Эмма?— уничтожает. Шоу, насколько известно Эрику, всегда был любвеобилен и привлекателен, женщины всегда засматривались на него, он сменил не одну за время их с Эриком совместной жизни, но никогда еще Эрик не злился из-за этого так сильно?— по вполне понятным причинам. Влюбленность в Шоу снова просыпается в нем, и он наверняка краснеет, потупив взгляд и стараясь, чтобы фигура Шоу не попала в поле зрения.Выйдя из кабинета Шоу, Эрик взбегает по лестнице наверх, с силой пинает дверь своей комнаты, вваливается внутрь и бежит к столу. Достает из него тетрадь и пишет, от нервов покусывая карандаш:?Не забывать об Эмме?.Она будет жить с ним на одном этаже, совершенно чужой человек и ангельски красивая женщина. В этом доме достаточно места, он огромный, и Эрик часто думал о том, что он слишком громадный для того, чтобы в нем жили только двое, но как только появился кто-то третий, оказалось, что дом на самом деле ничтожно мал. Казалось бы, за время жизни с Шоу он должен был привыкнуть к любым форс-мажорам, но сейчас он действительно не готов делить жизненное пространство с женщиной, рядом с которой ему стыдно находиться?— настолько она хороша. Но, кажется, у него нет выбора.*—?Я трахнула твоего доктора,?— с улыбкой говорит Эмма.Она живет у них четвертую неделю, и Эрик готов поклясться, что еще не встречал женщины наглее. Он, конечно, мало знает о женщинах и их характерах?— всех тех девушек, с которыми общался Шоу и с которыми следом пришлось пообщаться Эрику, недостаточно, чтобы угадать нрав целого пола, но то, как ведет себя Эмма, в высшей степени поразительно. Еще ни один человек не раздражал Эрика так сильно, как она с ее неуместным сюсюканьем и манерой речи, сильно напоминающей флирт.Услышав это, Эрик отрывает взгляд от книги и смотрит на ее недлинную белую юбку?— Эмма просто сходит с ума по всему белому.—?В смысле? —?это единственный вопрос, на который у него хватает слов.—?В прямом. Переспала с ним.Мысли приходят к Эрику одна за другой: первая?— что еще ни одна девушка не упоминала секс в разговоре, вторая?— что Эмма наверняка лжет, третья?— зачем ей это нужно, а потом нахлынывает жгучее бешенство, в котором тонет все остальное. Больше всего на свете сейчас он хочет ударить Эмму?— и, о, он с удовольствием сделал бы это, разбил бы в кровь ее восхитительное лицо, не умей она превращаться в груду битого стекла и не будь он слишком хорошо воспитан.—?О, не злись,?— улыбка Эммы становится обворожительной. —?Так и знала, что ты начнешь ревновать. Я ведь просто хотела поделиться, только и всего.—?Я тебе не верю,?— выдавливает Эрик. Что-то во взгляде Эммы говорит ему, что она не шутит и действительно переспала с Шоу. Нет, этого не может быть, все-таки решает он, она просто дразнится, она всегда так делает.—?Не верь,?— Эмма пожимает плечами,?— это все равно ничего не изменит.Эрик опускает взгляд обратно в книгу и спустя несколько секунд понимает, что Эмма до сих пор стоит рядом.—?Он замечательный,?— мечтательно говорит она. —?Тебе бы точно понравилось.Эрика как огнем обжигает; он кладет книгу на колени и выпрямляется. Ему вдруг становится страшно.—?Что ты, черт возьми, имеешь в виду? —?спрашивает он.—?Я знаю, что ты к нему испытываешь,?— вкрадчиво отвечает Эмма. —?Что фантазируешь о нем и чего именно хочешь. Я же телепат, сладкий,?— Эрик невольно морщится,?— от меня ничего не скроешь. Не бойся, я никому не скажу.Эрик чувствует, что начинает тяжело, с сопением, дышать от гнева. Стоящее на столике металлическое блюдо слегка подрагивает.—?Я бы с удовольствием избил тебя,?— цедит он.—?Я и это знаю, милый,?— Эмма улыбается и дружелюбно добавляет:?— Хочешь, я расскажу, как именно все происходило? Я даже могу показать,?— ее рука скользит по плечу Эрика; он со злостью хлопает ее по запястью, и Эмма отдергивает руку.Эмма опускается на соседний шезлонг со всей своей медлительной кошачьей грацией, и Эрику кажется, что она хочет его соблазнить?— так вычурно изящно она двигается.—?Я зашла к нему в кабинет, дверь была незаперта,?— выдыхает она. —?Это было около получаса назад. Я знала, чего хочу и зачем его жду. Он в это время был внизу, потом поднялся наверх, зашел в кабинет и увидел меня. Он спросил, что я делаю, и я ответила, что зашла взглянуть на кое-какие бумаги. Мы еще немного поговорили?— снова о ненужном, о всякой формальной ерунде… Он допустил неосторожную мысль о том, что хотел бы трахнуть меня.—?Господи, прекрати,?— Эрик кривится, пытаясь отгородиться от нее своей книгой. —?Не хочу это слушать.Эмма продолжает так, будто его не слышит.—?Я подумала: а почему бы и нет? Начала флиртовать с ним… Я ведь всегда хотела с ним переспать, еще с самого начала, когда увидела его впервые. В один момент он подошел ко мне, хотел взять меня за подбородок и поцеловать, но понял, что я читаю его, и остановился. Я попросила его прямо сказать, чего он от меня хочет. Вместо этого он сел в кресло и велел мне подойти, похлопав по бедру… Я подошла. Взяла со столика газету, села к нему на колени, стала читать… Помню, он постоянно хотел поцеловать меня, я не читала его мысли?— он бы все равно это понял, но чувствовала, как он дышит мне в шею. Он меня не слушал, хотя я старалась, пусть и не люблю газеты. Потом я стала тереться о него, чтобы поддразнить, взяла его за руку, он переплел наши пальцы… Не помню, что было между этим и тем, как он начал целовать мои плечи, но…—?Заткнись,?— шипит Эрик. Перед ним встает картина: чуть растрепанная Эмма с приоткрытым ртом, сидящая на коленях у Шоу, и Шоу, покрывающий поцелуями ее открытые плечи, такая явственная, будто ее проецировала сама Эмма. Это омерзительно и заводит одновременно.Эмма мягко усмехается.—?Ты не представляешь, какие это эмоции, милый. Каково находиться в такой волнующей близости рядом с человеком, который страстно тебя желает,?— Эрик морщится снова. —?Думаю, ты хотел бы побыть на моем месте, так ведь? Разумеется, хотел бы. Сейчас ты отнекиваешься и морщишь нос, но внутри ты завидуешь мне. Понимаешь, что хотел бы пережить все то, что я сейчас рассказываю тебе. Что еще тебе рассказать из нашей пятнадцатиминутной интрижки? О том, какой у него орган? Такой, какой и должен быть у мужчины его статуса. О том, каково это?— оседлать такого мужчину, разгоряченного и жаждущего? Неповторимые ощущения, которых ты никогда не испытаешь…—?Закрой рот! —?выкрикивает Эрик, и неизвестно, что тревожит его больше: отвратительные речи Эммы или та зависть, то вполне понятное волнение, которые они всколыхивают в нем.—?Невежливо так разговаривать с дамой, Эрик,?— Эмма щелкает языком и мелко качает головой, и Эрику кажется, что ее устами говорит Шоу. —?Знаешь, что было потом? Мы с ним поцеловались. Ты целовался когда-нибудь?Он целовался?— кое-как, неумело и неполноценно, если эти взаимные частые прихватывания губ и столкновения языков вообще можно было назвать поцелуем, но все-таки целовался. С Максом, его дорогим Максом; с ним же они мастурбировали друг другу в больничной палате, и это было одно из тех дрожаще-томительных ощущений, о которых сейчас с таким наслаждением рассказывает ему Эмма.—?Вижу, что пробовал,?— Эмма перестает щуриться. —?Эти подростковые игры?— и вполовину не то удовольствие, которое испытываешь при поцелуе с опытным, взрослым партнером.—?Прекрати флиртовать со мной,?— шипит Эрик,?— ты мне отвратительна.Он не может понять, зачем она так себя ведет, почему она настолько раскрепощена и так акцентирует внимание на его влечении к Шоу. Может быть, он просто ей нравится? Возможно, но дело точно в чем-то более глубоком. В любом случае, переспать с человеком, который нравится твоей пассии, и рассказать ей об этом?— довольно извращенная форма ухаживания.—?Это не флирт, милый,?— Эмма берет его стакан с соком и отпивает из него. —?Ты не настолько проницателен, насколько мне казалось,?— она ставит стакан обратно на столик, и кубики льда жалобно звякают в нем.—?Тогда что это, можешь сказать прямо? —?Эрик пытается собрать остатки своего расколотого терпения.—?Обидно видеть мужчину, который отказывается понимать намеки,?— с кислой миной отвечает Эмма.—?Так это намеки? Намеки на что, черт возьми, ты можешь просто сказать мне прямо? —?он не выдерживает.—?Лучше я расскажу, что мы делали после поцелуя,?— Эмма тянется к стакану.Эрик выхватывает стакан у нее из-под носа.—?Это мой,?— говорит он, кивнув на стакан, и предупреждает:?— Прекрати сейчас же. Я уйду, если ты не прекратишь.—?Очень впечатляюще,?— Эмма насмешливо прищуривается. —?Разве тебе не интересны истории о членах, ну же, Эрик? О том, как меня трогал человек, о котором ты мечтаешь?.. Его прикосновения…Эрик вскакивает и быстрым шагом направляется прочь от террасы, а Эмма хохочет ему вслед. Зацепившись за следующую свою мысль, он разворачивается на каблуках и бросает Эмме:—?Не смей ничего ему говорить обо мне. Ни-че-го, слышишь? —?и добавляет с такой неожиданной вескостью, что сам пугается твердости своих слов:?— Если он узнает, я тебя прикончу.Эмма только смеется.Поднявшись к себе, Эрик бросается на кровать, заворачивается в покрывало и лежит так около пяти минут, хотя сегодня жарко настолько, что его пару раз донимало желание раздеться донага. Ему мучительно хочется разрыдаться, но слезы не идут, и поэтому он может только лежать, разглядывать потолок и изнывать от невыплаканных эмоций. Рассказ Эммы настолько правдив, что ему приходится бороться с жаждой найти Шоу и спросить его в лицо, трахался ли он с Эммой, и если?— конечно?— нет, то почему она решила попудрить ему мозги.Полежав, он поднимается и по привычке бредет к столу, достает дневник и обгрызенный карандаш, раскрывает тетрадку и думает о том, что хочет написать. Образ Шоу сам собой встает перед ним, и у Эрика наконец получается заплакать. Он плачет, утирая кулаками лицо, и слезы часто капают на желтоватый тетрадный лист.Высморкавшись, Эрик снова берет карандаш и готовится писать. Он еще не сменил карандаш на что-либо другое, потому что в его комнате нет чернил, а искать их где-нибудь или уж тем более обращаться к Шоу ему не позволяют трепет и лень, но ежедневные записи теперь составляют не пару расплывчатых фраз, а полноценные коротенькие отрывки длиной в пару страниц его крупным овальным почерком с левым наклоном. У Эрика всегда были проблемы с изложением мыслей на письме, но симпатия к Шоу сподвигает его учиться благозвучию речи и сложению отдельных мыслей в законченные рассказы.Он плачет из-за Шоу уже в который раз, в который раз Шоу уже доводит его до слез, сам того не зная. Вообще-то он редко плачет с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать, и каждый раз это происходит исключительно по вине Шоу, будь то острые слова или ненужные мысли?— более весомых поводов для беспокойства у него теперь нет. Кажется, мужчина?— а Эрик теперь ближе к мужчине, чем к мальчику?— не должен плакать, но Эрику наплевать. Идеальный настоящий мужчина не должен делать очень многое из того, чем регулярно грешит Эрик, и у Эрика нет ни способов, ни желания как-либо бороться с этим.Он записывает в строку главные эмоции сегодняшнего дня: ?гнев?, ?потрясение?, ?зависть?, ?волнение??— увы, совсем не то высокодуховное волнение, о котором следовало бы подумать, а куда более животное и приземленное и вместе с тем куда более постыдное и сокровенное. Он часто испытывает подобного рода волнение, когда размышляет о Шоу вне обыденных надобностей, и это кажется ему совершенно естественной чертой?— он подросток, его тело формируется и функционирует, Шоу ему нравится, и в этих реакциях нет ничего постыдного. Лишь бы это не произошло при нем самом?— только и всего. Обычно настоящий Шоу не вызывает в нем такого трепета, как Шоу, состоящий из одного лишь идеального образа, и это играет Эрику на руку. Он мечает о сверхчеловеке у себя в комнате, а спускаясь вниз, встречает обыкновенного воспитанного мужчину, в меру обаятельного и поглощенного своими бесконечными заботами; пока Эрик точно не уверен, как относиться к этому факту, радоваться ли этому или же подвергать сомнению истинность своей симпатии.Эрик записывает весь сегодняшний день, не забывает упомянуть и о мерзком разговоре с Эммой, который заносит в дневник настолько подробно, насколько позволяет память. Свой главный вопрос он выделяет жирным: ?Что связывает Шоу с Эммой??, подразумевая под этим ?Спала ли Эмма с Шоу??. Это маленькое расследование будет его целью на ближайшую неделю?— выяснить, солгала ли она или нет.*Шоу не появляется за завтраком; с трудом вытерпев присутствие Эммы и выслушав пару ее неудачных острот, Эрик расправляется с едой в своей тарелке. Все время, которое они молчат, Эрик раздумывает о Шоу, о том, что вчера наговорила ему Эмма, и допускает ошибку?— он никак не может привыкнуть к тому, что в ее присутствии не стоит думать о слишком личных вещах.—?Кажется, вчера я дала тебе пишу для ума на всю следующую неделю,?— замечает Эмма.Эрик отрывается от мыслей и вздрагивает от неожиданности.—?Невежливо читать чужие мысли,?— бубнит он, глядя в тарелку.—?А я и не читала,?— отвечает Эмма,?— я предположила. Просто ты выглядишь очень задумчивым.—?Я тебе не верю,?— говорит Эрик, не поднимая на нее глаз.—?Не верь,?— тут же откликается Эмма. Некоторые ее слова не несут в себе никакой смысловой нагрузки, она говорит просто для того, чтобы что-то сказать. Эрик не знает, считать ли это за недостаток ума, недостаток воспитания или колкость характера; в конечном счете, Шоу говорил ему, что у него самого отвратительный характер, и Эрик знает это и сам?— он ничем не лучше чертовки Эммы.—?Ты мне не нравишься, ты же знаешь это? —?спрашивает он, наконец отрывая взгляд от пустеющей тарелки и переводя его на Эмму. Она накалывает свой омлет на вилку, отрезая его маленькими ровными кусочками, и ест его медленно и осторожно, как десерт. Кажется, он зря упрекнул ее в отсутствии манер?— их у нее в достатке, в то время как Эрик постоянно забывает что-нибудь важное и увиливает от соблюдения этикета.—?Я очень скоро тебе понравлюсь, милый Эрик,?— отвечает она, дожевав, и приветливо улыбается ему. Эрик отзеркаливает ее улыбку, некрасиво оскалив зубы, но ожидаемого эффекта это не дает?— Эмма смотрит на него спокойно, и улыбка не сходит с ее губ, даже когда она продолжает есть. —?Меня сложно не любить.—?Сомневаюсь,?— фыркает Эрик, подпирая челюсть кулаком. Говорить с Эммой ему не хочется, но интерес, который в нем пробуждает Шоу, сильнее неприязни. —?Где Шоу, дома?—?Да, у себя в кабинете,?— говорит Эмма. —?Хочешь что-то обсудить с ним?Она точно знает, что. Наверняка предугадала это еще до того, как села за стол, или прочитала сейчас, незаметно прищурившись.—?Нет,?— почему-то говорит Эрик, хотя Эмме бесполезно лгать.У него к ней множество вопросов и ни одного одновременно. Он совсем не знает эту девушку?— только что она ослепительно красива, хитра и гораздо умнее, чем кажется, как и подобает дочери влиятельного человека. Может, она начнет ему нравится, если он узнает ее немного ближе? Он представляет, что может означать это ближе в понимании Эммы. И, тем более, нисколько не хочет хорошо к ней относиться?— она успела наговорить ему слишком много гадостей, чтобы он захотел мириться с ее ужасным характером. Честно говоря, они все трое хороши?— недосягаемый Себастьян Шоу с его холодной расчетливостью серийного убийцы и идеей фикс, ледяная леди Эмма Фрост с ее омерзительной покровительственной привычкой называть всех ?милый? и ?сладкий? и вечно всем недовольный угрюмый подросток Эрик Леншерр.—?Что ты думаешь о планах Шоу? —?вдруг спрашивает он.—?Я? —?переспрашивает Эмма так, будто о чем-то задумалась, и Эрик прекрасно понимает, что это ненужная показуха. —?Я полностью с ним согласна. Он гений.—?А мне кажется, что он безумен,?— говорит Эрик.—?Все гении в каком-то смысле безумны,?— резонно замечает Эмма.—?Я не об этом. Мне кажется, у него ничего не выйдет. Он умеет зарабатывать деньги?— с этим я не спорю, но не каждому дано изменить мир. Он сильный, влиятельный человек, у него есть амбиции, но этого недостаточно.—?Ты слишком пессимистичен,?— хмыкает Эмма. —?Он человек огромной внутренней силы. И очень сильный мутант. Он бессмертен, ты понимаешь это?—?Бессмертие?— не эквивалент успеху. —?Эрик как-то слабо осознает это. Так же слабо он осознает и то, что Шоу не нуждается в пище и сне, когда поглощает достаточное количество энергии: он просто мало ест или не ест вовсе, Эрик никогда не застает его спящим, и только.—?Но это дает ему огромное количество времени и дополнительное право на ошибку. Ему очень много лет, Эрик, куда больше, чем нам с тобой вместе взятым. Он прожил очень долгую жизнь, за это время у него сформировалось собственное видение мира. Очень точное, поверь мне.Эрик отвечает не сразу.—?Я не знаю, каково это?— жить с великим человеком, которым собирается стать Шоу,?— наконец говорит он. —?Мне кажется, он просто зарабатывает много денег. Я не вижу никаких изменений.—?Ему еще слишком далеко до глобальных изменений,?— отвечает Эмма. —?Он усиленно работает. Если ты этого не видишь, не значит, что этого нет,?— она прибавляет:?— Ты всегда называешь Себастьяна по фамилии, это очень забавно.Эрик поднимается, задвигает стул и убирает свою тарелку со стола.—?Я пойду,?— говорит он, направляясь к двери.Он идет в патио и проводит там около четверти часа, греясь на солнце и собираясь с мыслями. Почему он не может просто подняться и заглянуть к Шоу? Этого он не знает. Возможно, в этом виноват тот трепет, который он всегда испытывает при воспоминании о нем, когда долго с ним не видится.Путь до кабинета Шоу занимает две минуты. Подойдя к высокой дубовой двери, он стучится не сразу и пару минут стоит, собирая волю в кулак. Разговаривать с любимым человеком всегда было страшно?— а теперь любимый человек живет с ним в одном доме (хотя они видятся так редко, что Эрику порой кажется, будто он живет на этой вилле один и только изредка пересекается с своими соседями?— Эммой, кухаркой Маргаритой и садовником, имени которого Эрик так и не запомнил), и страх приобретает новый вид, становится куда более сильным. Это кажется Эрику странным?— он думал, что симпатия к Шоу будет менее сильной, чем все его прежние, но с Шоу он видится так же редко, как и с прошлыми своими пассиями, и отсутствие пробуждает в его сердце то заветное ноющее волнение. Сейчас, к его печали, лето, и он большую часть времени предоставлен самому себе?— теперь Шоу, видимо, считает его достаточно взрослым, чтобы позволить ему заниматься саморазвитием, либо же он действительно очень занят и просто не находит для Эрика времени.Наконец он стучится и приоткрывает дверь.—?Господин доктор… то есть, мистер Шоу… Могу я войти? —?мямлит он в щель.—?Входи, Эрик,?— сухо говорит Шоу.Эрик входит и мнется на пороге.—?Что ты хотел? —?спрашивает Шоу. Он теперь всегда кажется Эрику каким-то уставшим; возможно, дела не идут, возможно, их слишком много, возможно, энергетический баланс в этом месяце не в его пользу?— он не знает, что думать. Только что Шоу тоже человек и может утомиться, разозлиться или расстроиться. В детстве он казался ему таким сильным, волевым, а теперь он все чаще и чаще уязвимо человечен.—?Я хотел с вами поговорить.—?О чем? —?Шоу не смотрит на него и даже не поднимается из-за стола, продолжая над чем-то работать.—?Об Эмме.Шоу наконец поднимает взгляд, на лице его отражается усталое разочарование.—?Чем она снова тебе не угодила, Эрик? —?почти отчаявшимся тоном спрашивает он.—?Наговорила кое-что о вас,?— прямо говорит Эрик.—?Что на этот раз?—?Она сказала, что вы с ней переспали. Подробно описала, как это произошло. По ее словам, это произошло вчера, здесь, в вашем кабинете.Выслушав это, Шоу замирает. Усталость на его лице сменяется чем-то непонятным, близким к досаде, как если бы он хотел сказать: ?Зачем она рассказала ему?. Сердце Эрика пропускает удар.—?Мне стоит серьезно поговорить с ней,?— наконец строго говорит он. —?Она зашла слишком далеко.—?Дело не в этом, господин доктор,?— говорит Эрик.—?Нет, Эрик, дело именно в этом. Кажется, я начинаю кое-что понимать, и это мне совсем не нравится.—?То, что она рассказала?— это правда? —?прямо спрашивает Эрик. —?Вы действительно занимались с ней любовью прямо в одном из этих кресел, или она сказала неправду?Лицо Шоу мрачнеет, а губы вытягиваются в линию.—?Тебя не должно это волновать, Эрик. Это личные вещи, которые не принято обсуждать. Эмма подала тебе дурной пример.—?Она пробудила во мне интерес,?— замечает Эрик и просит:?— Просто скажите?— да или нет, и я больше не буду вас донимать.—?Ты слышишь меня, Эрик? Я сказал, что это личные вещи, и я не собираюсь говорить об этом. Особенно с детьми.Эрик едва удерживается от того, чтобы фыркнуть. Ему казалось, что они прошли тот этап, когда возраст действительно имел какое-то значение. Шоу, видимо, считает иначе.—?Прошу вас. Мне очень интересно.—?Ты уже не маленький, чтобы я объяснял тебе, что на таком нельзя настаивать, Эрик,?— отрезает Шоу.—?Вам так сложно сказать? —?спрашивает Эрик тоном, которым непозволительно спрашивать, и добавляет, чтобы хоть как-то загладить вину:?— Господин доктор.—?Боже мой, прекрати называть меня так,?— Шоу невольно морщится.—?Почему? Чем вам это не нравится? —?Эрик продолжает настаивать:?— Умоляю вас, скажите, солгала ли Эмма или нет. Я пообещал себе во что бы то ни стало узнать,?— хочет добавить упертое ?поэтому я не перестану вас спрашивать?, но не добавляет.Взгляд Шоу становится ледяным, и это значит, что Эрик заходит слишком далеко в своих расспросах.—?Эрик, ты вообще меня слышишь? Я сказал нет.—?Значит, это правда. Вы просто не хотите ее говорить,?— подытоживает Эрик.—?Думай что хочешь,?— отвечает Шоу, снова садясь за стол. —?А теперь, будь добр, займись делом и не мешай мне работать. Когда ты в последний раз серьезно занимался своими способностями?—?На прошлой неделе,?— говорит Эрик и поправляется:?— Я делаю это каждый день, и я…—?Пойди и займись этим сию же минуту. И больше не смей отвлекать меня от работы ненужными расспросами, ты отнимаешь у меня драгоценное время. Это понятно?Эрику не остается ничего иного, как подчиниться. Кажется, сегодня в свой дневник он поставит лишь три знака вопроса.—?Вы вообще когда-нибудь отдыхаете? —?спрашивает он, выходя.Ответом ему служит щелчок снятой телефонной трубки.*Эрик сидит на софе у спальни Эммы с учебником в руках и изнывает от бешенства. В этот момент он жалеет и о том, что живет на этой вилле, и о том, что у него вообще есть слух?— сейчас он предпочел бы стать глухим. Того, что он слышит сейчас, он не потерпел бы, даже если бы был равнодушен к Шоу, потому что это переходит все границы. Потому что сейчас они с Эммой слишком громко занимаются любовью в ее спальне, и это самый откровенный и точный ответ, который Эрик только мог получить на свой вопрос.Он мог бы просто залиться краской, уйти и не слушать, как если бы их отношения его не волновали, но он продолжает упорно сидеть под дверью, вслушиваться в шум и пытаться вчитаться в текст учебника, который расплывается у него перед глазами. Это тоже в каком-то роде невежливо?— сидеть и слушать чужую личную жизнь в надежде найти еще одно подтверждение тому, что у него ничего не выйдет.Это мучительно. Эрик выносит эту пытку уже минут пятнадцать, и больше всего ему хочется либо встать и уйти, либо вмешаться, либо просто запустить руку в штаны и снять невыносимое напряжение. Эмма за стеной стонет редко и негромко, но так выразительно, что от каждого нового ее стона на Эрика накатывает шквал томительного волнения. Впервые он решается отдать себе отчет в том, что действительно хочет ее, что действительно не против того, чтобы она заглянула к нему в спальню как-нибудь посреди ночи и попыталась соблазнить?— тогда он бы, разумеется, сопротивлялся ей и своему влечению, но это все в итоге все равно привело бы к единственному возможному завершению. Шоу не слышно, но Эрик не обделен фантазией и вполне может вообразить, как… Нет, не может. Для этого у него не хватает ни сил, ни совести. Он может представить, как выгибается Эмма, может представить себе ее совершенное холодное тело, и это пробуждает в нем желание, но не может и подумать о Шоу?— он, в понимании Эрика, выше такой низменной глупости, как чувственные наслаждения. Каково ему заниматься любовью с женщиной с такой низкой температурой тела? Каково Эмме заниматься любовью с Шоу? Эта тема кажется ему запретной.Эрик не совсем представляет, как именно происходит тот настоящий секс между мужчиной и женщиной, но может вообразить себе удовольствие, которое он доставляет. Когда Эмма за стеной начинает почти поскуливать, он резко выдыхает и ерзает, не зная, куда деться от эмоций и возбуждения. Ему приходится думать о том, что они вдвоем делают там, за стеной. Он задерживает дыхание и жадно вслушивается в надежде услышать что-либо кроме негромких стонов Эммы, хотя бы скрип кровати или шорох сминаемых простыней, но все тонет в тишине. А потом слышится еще один стон, кажется, какое-то слово, которое Эрик не может разобрать, и это выше его сил. Он чувствует себя изведенным и больше не может бороться с тем, что его гложет; с помощью своей силы подцепив какой-то трапециевидный металлический предмет, стоящий в комнате близ двери, возможно, часы, Эрик скидывает его на пол, и на несколько мгновений коридор погружается в тишину. В это время Эрик расстегивает штаны и лезет рукой за белье, откидываясь на спинку софы и широко разводя колени.?Можешь присоединиться к нам, милый?,?— мурлычет голос Эммы в его голове.Эрик дергается от неожиданности и высвобождает руку. Сердце в груди начинает оглушительно стучать, дыхание мгновенно сбивается. Проникновения Эммы в его мозг всегда бесцеремонные и болезненные, но на этот раз это выходит за любые рамки. До этого она никогда не заставала его за чем-то подобным, и ему мучительно стыдно?— в отличие от нее, он держит жизнь своего тела в секрете.?Вон из моей головы?,?— думает он, адресуя мысль ей. ?Я знаю, что волную тебя,?— говорит ему Эмма. За стеной слышится ее резкий шумный выдох, и Эрик испытывает сильное желание вновь коснуться себя. —?Присоединяйся к нам. Я знаю, ты хочешь этого. Ну же, иди. Он не будет против, если я как следует попрошу его??Я тебе не верю?,?— думает он в ответ. Он мог бы подумать что угодно, например, о том, почему Эмма вообще предлагает ему это, но думает именно о том, что она лжет. Хотел бы он оказаться рядом с ними сейчас? Безусловно, хотел бы, но это не кажется ему возможным. А еще он просто не представляет, как ей удается так спокойно беседовать с ним во время того, чем они с Шоу занимаются в соседней комнате.?А ты трус,?— нежно говорит Эмма. —?Мне спросить его, не против ли он, чтобы ты присоединился? Поверь, я смогу уговорить его. Тебе нужно просто прийти??Ты мне омерзительна??Но я тебя волную. —?За стеной снова слышатся стоны, и Эрик негромко шипит от неудовольствия, сжимая член в руке. Эммы он больше не стесняется. —?Впрочем, не больше, чем он. Хочешь услышать, как он стонет, Эрик? Я могу попросить его сделать это специально для тебя??Не смей ничего говорить ему?Эмма оставляет его на полминуты, и в это время Эрик молча мастурбирует, вслушиваясь в прерывистое дыхание за стеной и в собственное тяжелое. Больше всего на свете он желает, чтобы Эмма больше не донимала его и не трогала Шоу. Мысль о том, что Шоу может узнать о его чувствах именно в такой ситуации, вгоняет Эрика в неподдельный ужас.?Мне так хорошо… —?говорит Эмма, и ее голос в голове Эрика полон наслаждения. —?Ты многое теряешь, сладкий. Я больше чем уверена, что сейчас он не будет возражать против твоего присутствия. Тебе нужно только прийти?.?Да пошла ты?,?— огрызается Эрик. Он испытывает два противоположных желания: уйти или поддаться соблазну поверить в правдивость ее слов и заглянуть в спальню?— от двери его отделяет всего несколько шагов,?— и Эмма знает о каждом из них. Оба желания почти мучительны.?Это невежливо, Эрик. Я делаю все для тебя, ты мог бы быть более благодарным??Ты просто играешь с моими чувствами,?— он едва удерживается от того, чтобы не обозвать ее. —?Тебе нравится издеваться надо мной, упрекать меня. Если ты не прекратишь, я уйду??Ты закончишь раньше, чем решишься уйти, мой милый??Спорим, что нет??Эрик убирает член, застегивает штаны и поднимается, хотя ему нестерпимо хочется продолжить. Эмма за стеной, вновь принявшись тонко постанывать, только подогревает его желание, но Эрик настроен решительно?— он разворачивается и идет прочь, борясь со своим телом.?Другого шанса не будет??Мне все равно?Он только ускоряет шаг, завернув за угол, где стоны уже не слышно, а телепатическая связь наверняка должна оборваться. Путь у него один?— в свою спальню; как бы он хотел, чтобы спальня Эммы располагалась этажом ниже?— это позволило бы ему не мучиться мыслями о том, что в происходит в нескольких комнатах от него. В любом случае, первое, что он сделает?— это снимет напряжение. Второе?— напишет в дневник об этом дерьме, попытавшись как-нибудь все переварить.*—?Мне нужно отдохнуть.В кабинете Шоу, как всегда, тихо, только тикают часы да шелестит бумагами ветер. Из приоткрытого окна доносятся шум листвы и птичье пение. Эрик сидит в кресле с стаканом свежевыжатого сока и внимательно смотрит на Шоу, который поднимается из-за стола. Эрику кажется, что под глазами у него залегли тени, а лицо побледнело, хотя этого, конечно, не могло произойти. Тем не менее Шоу выглядит изможденным.—?Отдохните,?— неуверенно предлагает Эрик. Он не представляет, как может отдыхать человек, который не устает; вряд ли стакан хорошего бренди и свежая газета окупят все те дни, которые Шоу провел в своем кабинете. —?Что вы хотите сделать?—?Я хочу прилечь.—?В каком смысле?Эрик наблюдает за тем, как он достает из буфета бутылку спиртного, наливает себе немного и пригубляет стакан.—?В смысле лечь спать.—?Разве вы можете спать? —?с легким недоумением спрашивает Эрик.—?Могу, конечно, как и все остальное,?— Шоу не смотрит на него, тяжело опускаясь в кресло.—?Вы же не устаете, от чего вам отдыхать?—?Мне нужен моральный отдых, я очень сильно истощился за эти недели. Уверен, крепкий сон лишь пойдет мне на пользу.Эрик может только пожать плечами. Сейчас его интересует один вопрос?— где Шоу собирается спать? У него в кабинете есть только заваленный подушками диван, но Шоу не кажется Эрику человеком, от усталости готовым ложиться куда попало.—?Где вы будете спать?—?Вон там.Эрик следит за его взглядом и вновь смотрит на диван.—?Когда?—?Прямо сейчас.Одним глотком осушив свой стакан, Шоу ставит его на стол, поднимается и подходит к дивану, начинает снимать с него подушки и перекладывать их на кресла. Эрик не ждет команды, поднимается и принимается помогать ему. Шоу слишком близко, колкий запах его одеколона кружит Эрику голову; они случайно соприкасаются руками, и от одного этого прикосновения Эрика прошибает озноб. Это странно?— Шоу волнует его только при непосредственной близости, а стоит отдалиться от него больше чем на метр, как вся магия момента исчезает.Одну подушку Шоу оставляет, чтобы подложить себе под голову. Освободив диван, он садится на него и наклоняется, чтобы ослабить шнуровку на туфлях. Эрик становится рядом, неловко переминаясь с ноги на ногу.Все, о чем он думает в его присутствии, когда выдается минута без слов?— что мог бы признаться ему. Может, от этого Эрику стало бы легче. Может, серьезный разговор с Шоу решил бы все его проблемы. Но, с другой стороны, Эрик даже не рассчитывает на взаимность, поэтому признание обречет его на безысходность, если не на ухудшение отношений. И, скорее всего, произойдет именно ухудшение отношений?— консервативный в некоторых вопросах Шоу вряд ли лояльно отнесется к гомосексуальности своего воспитанника (а Эрик теперь не сомневается в том, что, к своему огромному сожалению, исключительно гомосексуален, хотя известный интерес у него вызывает даже Эмма?— возможно, по причине его неопытности и желанию попробовать все и со всеми). Лучше молчать, хотя порой это кажется невыносимым.А еще он мог бы признаться ему, что слышал, как он трахался с Эммой в ее спальне. Признаться ему, что все-все о них знает.—?Эрик,?— голос Шоу вырывает его из раздумий,?— не лучше бы тебе пойти к себе?Очень вежливо. Эрик решает высказать мысли вслух:—?Вы меня выгоняете?—?Я не стою у тебя над душой, когда ты ложишься спать,?— прозрачно намекает Шоу.—?Я… просто хочу немного посидеть тут. Я буду вести себя тихо, обещаю.Эрик не может побороть желание увидеть Шоу спящим или хотя бы лежащим на диване с закрытыми глазами, как не может побороть желание увидеть Шоу за едой или без рубашки?— это делает его человечнее.—?Как хочешь.Шоу ложится на диван и вытягивает ноги, сложив руки на груди. Откидывается головой на подушку и со вздохом смежает веки. Эрик садится в соседнее кресло, взглядом изучая его лицо. Кажется, он может вечно смотреть на три вещи: как течет вода, горит огонь и лежит с закрытыми глазами человек, который ему нравится. Похожее было у Эрика с Максом: ему чертовски нравилось наблюдать за ним спящим?— он задремал в гостях у Эрика только раз, когда прилег к нему на кровать, но хватило одного этого раза. Разумеется, он хотел бы увидеть спящей ту же Эмму?— как она ворочается и постанывает во сне, подкладывает руку под голову или обнимает подушку; это сделало бы ее смешной, уязвимой и беззащитной, наверняка похожей на ребенка с ее лицом школьницы. Сейчас же он наблюдает за тем, как Шоу сглатывает и как двигается острый кадык на его горле, как непроизвольно вздрагивают пальцы и вырывается из груди вздох, и это нечто непередаваемое. Как бы он хотел, чтобы Шоу заснул крепко и побыстрее?— тогда был бы велик соблазн обвести пальцами черты его лица, коснуться волос и невесомо поцеловать губы. Ах, как бы он этого хотел.Проходит около пяти минут, и Шоу вдруг говорит, не размыкая век:—?Эрик, зачем ты так пристально смотришь на меня?—?Мне нравится наблюдать за спящими,?— признается Эрик. —?Сон делает людей такими беззащитными.—?Замечательно, что ты так думаешь, но я бы порекомендовал тебе пойти к себе, ты мешаешь мне заснуть,?— Шоу приподнимается на локте, бросив на Эрика взгляд, и тот мгновенно смущается.—?Как скажете, господин доктор,?— говорит Эрик, поднимается и выходит.Мысль о том, что Шоу будет спать не в его присутствии, почти расстраивает Эрика. Он думает о том, чтобы заглянуть к нему в кабинет через пару часов и проверить, спит ли он?— если ответ будет положительным, он точно сможет насладиться видом его трогательной беззащитности. Мысль нравится настолько, что Эрик отсчитывает два часа, через которые навестит Шоу. В конце концов, это так изумительно?— то, что он решился прилечь. Так трепетно видеть расслабленным сильного, решительного, здорового человека. Эта расслабленность смягчает сердце Эрика и почти умиляет его; удивительно, как сильно ему нравится видеть людей, проявляющих слабости, видеть в людях их потайную животную сторону. Смешны люди, поглощающие пищу, спящие, устающие, подчиняющиеся своему настроению, смеющиеся или плачущее,?— но нет ничего смешнее ложащегося отдохнуть великого мутанта, не нуждающегося почти ни в чем из перечисленного.*—?Прекрати,?— шипит Эрик, хотя это она должна его умолять. —?Уходи отсюда сейчас же.Если бы он мог ее заставить.Эмма сидит на краю его кровати в одной ночной рубашке и улыбается гиеньей улыбкой; из-за нее он не может спать уже порядка двадцати минут?— она издевается над ним, дразнится и то поглаживает его по лицу, то щекочет по шее, когда он начинает проваливаться в сон. Эрик не может прогнать ее и ненавидит себя за беспомощность; над ним измывается какая-то девчонка, красивая дура года на четыре старше его самого, а он, такой сильный мутант, не может пошевелить и пальцем, чтобы что-то предпринять.—?Что тебе от меня нужно? —?наконец не выдерживает он.Лицо Эммы плохо различимо в темноте, но он может видеть, как изгибаются уголки ее губ.—?Ты такой красивый,?— мечтательно мурлычет она.Эрик отползает на кровати, вглядываясь в ее улыбку.—?Ты хочешь меня,?— мрачно констатирует он.—?Наконец-то ты догадался, милый. Долго же мне пришлось ждать. —?Эмма забирается на кровать с ногами, и Эрик отползает еще дальше, вжимаясь в подушки и внимательно следя за каждым ее движением. Он догадывается, чего она хочет, и не знает, что чувствовать по этому поводу. Он достаточно слышал о первых разах у мужчин, чтобы отказываться от контакта с девушкой с таким отвратительным характером; мысли об этом возбуждают его, и Эмма чувствует это и смеется.—?Наверное, сложно бороться со своими желаниями? —?спрашивает она.—?Ты вроде бы сама знаешь ответ на этот вопрос,?— огрызается Эрик. —?Знаешь, трудно общаться с человеком, который знает все твои слова наперед.—?Трудно общаться с занудой вроде тебя,?— хмыкает Эмма и тут же меняется в тоне. —?Впрочем, от этого ты не становишься менее очаровательным.Эрик подкатывает глаза и показательно громко фыркает. Эмму это смешит.—?Отдайся тому, что чувствуешь,?— дружелюбно предлагает она. —?Понимаю, в первый раз это всегда страшно, но тебе следует пересилить свой страх.Эрик чувствует сильную злобу. Эмма вызывает ее намеренно и делает это слишком искусно, чтобы он смог подавить желание поддаться на ее провокации.—?Я не боюсь,?— с расстановкой цедит он. —?Я просто не хочу.—?Кому ты лжешь,?— хихикает Эмма.Эрик снова вжимается в подушки спиной и скрещивает руки на груди, отгораживаясь от нее, а она сидит напротив него и продолжает улыбаться. Он допускает неосторожные мысли о том, что хотел бы стереть эту самодовольную улыбку с ее лица, что мог бы обернуть каминную решетку вокруг ее шеи и хорошенько ее придушить, что хотел бы снять с нее одежду и наконец заставить умолять его, хныкать и просить остановиться, но она гораздо умнее, и еще?— ловче и сильнее, когда становится алмазной, и она непременно станет ей, если он попытается атаковать?— она далеко не так беззащитна, как кажется.—?Ну же, давай,?— подзадоривает она. —?Не стесняйся, покажи, на что способен. Будет не так страшно, если ты перехватишь инициативу.Ее слова действуют на него как красная тряпка на быка. Он мгновенно подается вперед, к Эмме, толкает ее на кровать, и она послушно падает на спину и раскидывает руки.—?Проще, чем казалось, не так ли? —?насмешливо спрашивает она, и Эрик чувствует себя готовым зарычать от бессильной злости. У него возникают две мысли?— дать ей пощечину и поцеловать в шею; мысль о пощечине он мгновенно опускает, потому что не очень хочет в кровь разбивать себе руки.—?Решайся, малыш,?— воркует Эмма.Эрик замахивается, но его рука замирает в воздухе на половине пути. Он сам замирает, как парализованный, на несколько секунд, и это просто отвратительное чувство полной беспомощности и бунта собственного тела, а потом Эмма?— кто же еще?— отпускает его, и он валится прямо на нее, утыкается лицом в мягкую грудь и тут же отшатывается и садится, тяжело дыша.—?Я имела в виду поцелуй,?— слегка обиженно говорит она.—?Пошла нахуй,?— выдыхает Эрик первое, что приходит на ум. Мыслей много, они все путаются, и ему хочется бежать вон из собственной спальни и из собственной головы.—?Не заставляй меня прибегать к каламбурам,?— она снова улыбается, и теперь Эрик может разглядеть в этой улыбке явный намек.Эмма поднимается, и кровать скрипит в такт ее движениям, двигается к Эрику и кладет ладонь ему на грудь, толкая обратно на подушки. Он замирает, на этот раз сам, наблюдает за ней и бездействует, ощущая себя как никогда беспомощным.—?Я знаю, как тебе нравится,?— шепчет она Эрику на ухо, в то время как ее восхитительно пахнущие волосы щекочут ему нос. —?Я сделаю все так, что ты еще очень долго это не забудешь. Тебе нужно только перестать отказываться.—?Да пошла ты…—?Ты начинаешь повторяться,?— замечает Эмма, и вместе с холодным дыханием Эрик ощущает шлейф ее духов из одной линейки с шампунем. —?Простая схема. Сначала ты упираешься и упираешься, потом тебе внезапно становится нечего сказать, а потом…—?Достаточно.Измазанная в саже кочерга срывается со своего места у камина и ложится ему в руку как влитая. Эмма, увидев его смеженные брови и решительный взгляд исподлобья, не удерживается от смешка, и это оказывается последней каплей. Кочерга взмывает в воздух и змеей затягивается вокруг ее шеи; Эмма реагирует раньше, с неприятным стеклянным хрустом приняв свою алмазную форму, падает на спину и корчится, царапая кочергу пальцами, но даже не раскрывает рта. Это злит Эрика, и он пытается затянуть металлическую петлю на ее шее сильнее. Не получается, но он слышит ее хрип и, кажется, нечто вроде стеклянного хруста.—?Проси прощения,?— говорит он повелительным тоном Шоу.Эмма молчит, корчится и не выглядит так, будто кочерга вокруг шеи действительно приносит ей дискомфорт?— потому что алмаз слишком крепок, а еще?— потому что она могла бы остановить Эрика в любую секунду, если бы того хотела.—?Проси прощения,?— повторяет он грубее.Он стискивает зубы и пытается усилить давление; получается. Вдруг слышится резкий хруст, Эмма издает неприятный горловой звук, и Эрику начинает казаться, что она задыхается. А потом что-то происходит, и он отпускает ее и отбрасывает погнутую кочергу раньше, чем успевает подумать, почему это делает. Эмма тут же садится на кровати, принимая свой обычный облик, закашливается и с обеспокоенным видом трогает шею; Эрик щурится и может поклясться, что видит на ее красивой бледной коже красные полосы. Закончив ощупывать поврежденный участок, она косится на Эрика, выдавливает одну из своих самых лукавых улыбок, и Эрик тут же понимает, что этот маленький инцидент никак на ней не сказался.—?Надеюсь, теперь ты чувствуешь себя достаточно сильным… —?негромко начинает она.—?Что у тебя с шеей? Тебе больно? —?обрывает ее Эрик.—?Забавно, что ты сразу так забеспокоился. Что бы ты сказал Шоу, если бы со мной действительно что-нибудь случилось, а, милый? Как бы объяснил то, что мы делали у тебя в спальне ночью в одних пижамах? —?почти игриво спрашивает Эмма.Сейчаc, думает Эрик. Сейчас или никогда.—?Сказал бы, что трахал тебя.Он опрокидывает ее на подушки одним резким движением, и она замирает, с интересом следя за ним. Эрик нависает над ней, касаясь ладонью ледяного бедра с внутренней стороны, и по коже под его пальцами вдруг разливается тепло. Он отдергивает руку, не понимая, что происходит.—?Я не всегда такая холодная, милый,?— поясняет Эмма.Иллюзия, догадывается Эрик. Положив руку ей на колено и подержав руку достаточно долго для того, чтобы его прохладные руки нагрелись от мнимого тепла ее тела, трогает пальцами собственную щеку и ощущает их холод.—?Неплохой трюк,?— говорит он.—?Мне тоже нравится,?— мурлычет Эмма.—?Ты используешь его, когда трахаешься с кем-то? Например, с Себастьяном?—?Именно.—?Провернешь такой же со мной?Он наклоняется, почти зарываясь носом в ее волосы, и сомкнутыми губами касается ее челюсти. Осмелев, целует в скулу и в щеку, прихватывает губами мочку уха и слышит выдох. Возбуждение не заставляет себя ждать.Сейчас.Негнущимися пальцами Эрик принимается расстегивать пуговицы у нее на груди. Эмма тихо хихикает, и он стыдится собственной решительности?— но не настолько, чтобы остановиться. В тишине он ясно слышит свое тяжелое дыхание и ее негромкое сопение. Поддев пальцами последнюю пуговицу, он распахивает ее рубашку и замирает, созерцая белеющее в лунном свете желанное женское тело?— пышные груди, плоский живот, кружевные белые трусики. Эмма почти глумливо улыбается, ее явно смешит его неподготовленность в смеси с грубой агрессией. Эта улыбка дарит ему новую порцию уверенности, и он наклоняется, покрывая мелкими неловкими поцелуями ее шею и плечи, теплые и сладкие, но не касаясь груди.—?Смелее,?— выдыхает Эмма.—?Не надо меня учить,?— огрызается Эрик.Он осторожно оглаживает ее грудь, пропуская меж пальцев маленькие розовые соски, и некстати воспоминает о Шоу. Старается действовать так, как действовал бы он?— мягко, но уверенно, думая о том, как стонала Эмма, когда трахалась с ним в своей спальне пару недель назад. Будет ли она стонать так же сегодня?— или только хихикать и насмехаться над его неопытностью? Он должен заставить ее это сделать, и неважно, удовольствием или же болью.Судя по усмешке Эммы, она нисколько не впечатлена. Удиви меня, малыш, говорит ее взгляд, и это тот призыв, на который Эрик готов откликнуться.Ласки больше не интересуют его?— тело требует разрядки, и Эрик подчиняется желанию, стаскивает с себя рубашку и отбрасывает ее в сторону. Больше всего он боится, что Эмма начнет как-то это комментировать, но она только выжидающе смотрит на него с все той же неприятной улыбкой. Он думает о том, что она может стать алмазной прямо во время проникновения; это сбавляет энтузиазм, но ненамного. Он подается к ней вперед и пальцами соскальзывает за белье, ощущает гладкую кожу, а потом становится влажно и горячо; теперь настает его черед улыбнуться, наблюдая за тем, как Эмма беспомощно приоткрывает рот. На ощупь исследовав ее тело, Эрик расправляется с главным своим вопросом в области женской анатомии и стягивает с нее нижнее белье. Эмма слегка приподнимается, чтобы ему было удобнее, и теперь Эрик не замечает на ее лице мерзкой улыбки?— одно только немое ожидание. Впрочем, оставив ее обнаженной с накинутой на плечи ночной рубашкой, он отводит взгляд, а когда смотрит снова, то вновь видит исказившую губы ненавидимую улыбку.Что ж, он покажет ей, чего стоит.—?Ну же, давай,?— торопит она. —?Красуйся.Красуйся. Черт возьми, она совершенно обнаглела.Эрик перестает контролировать себя, выпутавшись из штанов, и налегает на нее сверху, целуя ее тело и чувствуя его тепло, такое заманчивое и такое ненастоящее. Интересно, как больно и холодно ему будет, когда он покинет его? Что ждет его впереди?— переохлаждение или обморожение? Это большой риск, потому что он не хочет себе лишних проблем со здоровьем; неуязвимый Шоу в этом случае не кажется подходящим примером?— что с ним станется?Эмма наверняка читает эти мысли, но не дает никаких комментариев, только вытягивается и прикрывает глаза. Прижавшись головкой члена ко входу в ее тело, Эрик начинает дрожать от возбуждения. Он двигается вперед?— и умирает от острых ощущений. Бедра двигаются сами собой, жаркая и податливая глубина чужого тела послушно принимает его, и Эрик цепляется за обрывки своих мыслей, среди которых самая громкая?— о том, что он в жизни не испытывал ничего подобного; сильнее всего это напоминает горячее сливочное масло. Разумеется, он думал о том, что секс приятен, но даже не догадывался, что он приятен настолько. А потом Эмма вдруг резко выдыхает, и он, невероятным усилием воли подавшись назад, неожиданно для себя изливается ей на живот. В глубине комнаты с грохотом слетает на пол поднос с чашками и приборами и что-то еще?— он не успевает различить.Прошло не больше двадцати секунд.Какой позор.Он садится на кровати, тяжело дыша и ловя отголоски былого удовольствия, пока Эмма, безотчетно скривившись, снимает с плеч ночную рубашку и стирает ей его семя. Ему следовало бы сделать это самому?— так было бы вежливее, но ему сейчас откровенно наплевать на все, кроме одной мысли: слишком быстро. Удовольствие стремительно сменяется страхом, стыдом и злостью.—?Я ждала от тебя большего,?— равнодушно говорит Эмма, поднимаясь с кровати.Эрик не придумывает ничего лучше, чем в честном отчаянии схватиться за голову. Кажется, его первая ночь?— худшая из всех, которые он только мог себе представить.*Эрик, кажется, в жизни не пил столько, сколько выпил за этот вечер?— а ведь все начиналось так подозрительно хорошо. За столом собрались богатые друзья Шоу, и с некоторыми из них Эрик уже был знаком; праздновали какое-то важное событие, черт знает какое?— Эрик не стал вдаваться в подробности. К нему относились как к полноправному участнику торжества, с ним говорили, с ним смеялись и ему наливали; Эмма не донимала его, увлеченная разговором с гостями, и Эрик мог веселиться, пить и любоваться Шоу в свое удовольствие.Веселье прекратилось с первым позывом тошноты. Сначала Эрик не придал этому значения, решив, что ему кажется, но тошнота все усиливалась и усиливалась. Ему повезло, что празднование подходило к концу?— он попросился отойти, сославшись на плохое самочувствие, и по мрачному взгляду Шоу мог судить, что тот сразу же обо всем догадался. Он не решился вызвать рвоту в туалете, надеясь, что тошнота пройдет сама, но лучше не становилось, и до отъезда последних гостей он сидел в одиночестве и боролся с самим собой.Тогда ему было гораздо лучше, чем сейчас, когда он едва держится на ногах, вцепляясь в плечи Шоу, чтобы не упасть. Ему настолько плохо, что наплевать сейчас на все, вплоть до такой желанной близости?— почти утыкаясь носом в шею Шоу, Эрик думает только о том, что его вот-вот стошнит прямо ему на ботинки.—?Если ты будешь ложиться на меня, я возьму тебя на руки,?— предупреждает Шоу.В любой другой момент Эрик с удовольствием бросился бы к нему в объятия, но сейчас он прокладывает премерзкую логическую цепочку: тело согнется, усилится давление на желудок, а вместе с ним усилится и проклятая тошнота. Становится еще хуже. Он не находит в себе сил попросить его больше не говорить об этом и лишь пытается сфокусироваться на дорожке, ведущей к дверям, но перед глазами все размывается.—?Ты больше не будешь пить,?— строго говорит Шоу. —?Никогда, понял меня?Эрик и добровольно не возьмет в рот ни капли ближайшие полгода, поэтому слова Шоу не кажутся ему угрозой.—?Мне так плохо,?— ноет он. —?Нет какого-нибудь средства, чтобы это прошло?—?Есть одно,?— говорит Шоу.—?Какое?..—?Засунь в рот два пальца и надави ими на корень языка.Эрик кривится.—?Можно как-нибудь без этого?—?Нельзя. Рвота выведет алкоголь из организма.Эрик упирается ладонями в колени и мотает головой.—?Я не хочу.—?Боюсь, тебе придется. Давай, но только не на дорогу.—?Я не буду.—?У тебя нет выбора. Давай, у нас не так много времени. Я отойду, если ты стесняешься.—?Я не буду.—?Эрик, господи, да что ты как маленький? Иди-ка сюда.Эрик пытается вывернуться, когда Шоу берет его за подбородок.—?Не хочешь ты?— сделаю я. Открой рот.Эрик стискивает челюсти и мотает головой. Ему начинает казаться, что они с Шоу вернулись далеко в то прошлое, в котором Шоу был герром Шмидтом, карикатурным доктором со шприцем в руке, а Эрик?— хнычущим ребенком, до смерти боящимся уколов. Последнее, чего он хочет?— это ощущать во рту пальцы Шоу в тот момент, когда ему так отвратительно плохо.—?Меня стошнит прямо вам на руки,?— парирует он.—?Я это переживу,?— тон Шоу кажется беспрекословным. —?Немедленно открой рот.Эрик совершает над собой усилие и вырывается, стряхнув руки Шоу с подбородка и плеча. Отходит на несколько метров к кустам, как будто опасаясь, что он захочет преследовать его.—?Ладно, ладно, я сделаю это сам,?— говорит он настолько ворчливо, насколько позволяет его состояние.Ему требуется два захода, чтобы очистить желудок, и все это время подошедший Шоу придерживает его отросшие кудри, убрав их с лица (это вогнало бы Эрика в краску, не будь ему совершенно наплевать на все вокруг). После первого раза он сгибается пополам, тяжело дыша, и косится на Шоу; тот тут же убирает руки, и волосы спадают Эрику на глаза, закрывая обзор.—?Все?Эрик молча качает головой, поднося руку к губам.—?Тебе нужно подстричься,?— замечает Шоу, снова прихватывая его волосы и наблюдая, как Эрик корчится с пальцами во рту.Второй раз у Эрика получается неаккуратно, и рвота пачкает ему руки и новый костюм. Он выпрямляется, растопырив испачканные пальцы и разглядывая свои кисти, побуревшие манжеты и пятна на груди. Платок тут точно не поможет.Шоу цокает языком, отпуская его волосы.—?Боже мой, Эрик, ты не мог быть поосторожнее?—?Ну, извините, вы сами предложили,?— в привычной манере огрызается Эрик.—?Кажется, тебе полегчало,?— с кислым лицом говорит Шоу. —?Мне стоит отвести тебя в ванную. Или ты дойдешь сам?Сделав несколько шагов в сторону, Эрик едва не валится в кусты, но Шоу вовремя подхватывает его, стараясь не испачкать в блевотине собственный пиджак.—?Это никуда не годится,?— он вновь цокает языком, помогая Эрику подняться по ступенькам. —?Как только я мог позволить тебе столько выпить. Что подумал мистер ***, увидев, как я спаиваю ребенка?—?Да не спаивали вы никого,?— заплетающимся языком бормочет Эрик. —?Я сам напился. Мог бы и не пить.—?Ладно, поздно об этом жалеть.Ванная на первом этаже оказывается достаточно близко, чтобы они смогли дойти до нее не больше чем за минуту. Войдя внутрь просторной комнаты, Эрик приваливается спиной к стене и выдыхает, наблюдая за Шоу, моющим руки?— кажется, он все-таки испачкался.—?Я серьезно поговорю с тобой о сегодняшнем вечере, когда ты протрезвеешь,?— сухо говорит Шоу. —?А пока вымой руки и сними пиджак и рубашку.Эрик подходит к умывальнику и, вымыв ладони и прополоскав рот, долго смотрит на себя в зеркало, прежде чем начать раздеваться. Шоу вырывает его из раздумий, развернув к себе и принявшись расстегивать пуговицы пиджака.—?Что вы делаете? —?слабым голосом произносит Эрик, рассеянно наблюдая за тем, как он расправляется с последней пуговицей. Затем снимает пиджак и, недолго думая, бросает его на пол, пока Шоу развязывает ему галстук. Это то, о чем Эрик мечтал так много времени, и сейчас он просто стоит и таращится, не испытывая ничего, кроме отголосков тошноты, головокружения и легкого смущения.—?Помогаю тебе раздеться. Думаю, тебе следует принять душ.—?Прямо здесь? То есть, я имел в виду, при вас?..—?Снимай рубашку,?— Шоу игнорирует его.Эрик подчиняется и бросает ее поверх пиджака и галстука. Его глаза расширяются, когда Шоу берется за пряжку его ремня и быстро расстегивает его, но он ничего не говорит, даже когда брюки спадают вниз, оставляя его в одном белье.—?Мне неловко,?— выдавливает он.—?Тебе не было неловко, когда ты напивался,?— холодно отвечает Шоу.Эрик складывает брюки, пока Шоу возится с водой. Поднимает взгляд и видит над тяжелой белой рамой большого зеркала трещину, отмечает, что на зеркале разводы?— это стоит припомнить женщине, которая убиралась здесь пару дней назад. Всю их с Шоу совместную жизнь ответственность за выполнение домашних обязанностей лежала на Эрике, ему было привычно убирать, мыть, стирать, гладить и готовить, а теперь этим (кроме готовки?— приготовление пищи Эрик не доверяет никому, кроме себя самого) занимаются специально нанятые люди, и Эрик чувствует, как жиреет от безделья; летом, когда занятий в школе нет, он чувствует это особенно остро. Так же остро он ощущает и одиночество?— раньше, когда он был домохозяйкой в тесных затхлых квартирках, ни в одной из которых они не жили дольше сезона, жизнь в каком-то смысле кипела?— хотя бы потому, что ему чуть ли ни ежедневно приходилось выходить в город, он жил в людных местах, видел людей, слышал их речь и учил язык, а теперь вокруг одни и те же лица, и Эрик не знает, куда деваться от этого нестерпимого однообразия.Впрочем, сейчас он с удовольствием предпочел бы то однообразие себе пьяному и раздетому. Списав свою решительность на помутневший разум, Эрик снимает с себя белье и, уже обнаженный, аккуратно складывает брошенную на пол грязную одежду, опасаясь, что изомнет ее. Шоу, обернувшись на него, на мгновение меняется в лице, и Эрику не нужно догадываться, чтобы понять, куда он смотрит; после его лицо снова становится раздраженно-уставшим.—?Это ты мог бы оставить,?— сухо говорит он.Эрик ощущает толику стыда, а еще?— что ему гораздо лучше, чем когда они только пришли сюда. Он подходит к большой чугунной ванне и становится в нее, стараясь не поскользнуться; ступни и икры обжигает холодом воды, бьющей из лейки, и Эрик ежится. Шоу кажется ему близким и далеким одновременно. Он берет лейку в свободную руку, в другой зажимая полотенце, и ноги Эрика снова неприятно обливает водой. Эрик наблюдает, как он мочит полотенце под струей, как проступают на тыльной стороне ладони голубые вены, когда он сжимает кулак. Кажется, Шоу собирается мыть его лично, и Эрик не имеет ничего против?— или имеет?Мокрое полотенце касается лица; Эрик позволяет протереть себе лоб и щеки, и от влажной прохлады сразу становится легче, хотя голова все еще кажется тяжелой, а ноги?— ватными. Движением руки Шоу убирает с мокрого лба спавшие на него локоны, и Эрик для надежности встряхивает головой. Хмель покидает его, на его место приходят ощущения?— как ткань полотенца скользит по шее и плечам, как воздух обдувает влажную кожу, как от Шоу исходит тепло. Эрик боится смотреть ему в глаза, поэтому глядит на его рот?— сжат в тонкую полоску, из-за чего кажется почти безгубым. Он думает о том, что Шоу мог бы воспользоваться лейкой, но почему-то взял полотенце.Осознание того, что он зачем-то решил снять с себя белье, приходит запоздало, и Эрика накрывает волна мучительного стыда, настолько мучительного, что ему хочется свести колени или повернуться боком, чтобы скрыть свою наготу. Шоу, судя по его лицу, она совершенно не волнует, и это расслабляет и задевает одновременно, а еще Эрик никак не может поверить в то, что не нужно беспокоиться, раз он уже разделся.Когда полотенце касается груди и проходится по соску, Эрик внезапно вспыхивает, чувствуя, как напрягается член. Только не это. Эрик сглатывает, сосредотачиваясь на ощутимом возбуждении и внутри надеясь, что ничего не произойдет, но чувствует лишь новый прилив волнения, когда полотенце касается живота. Он ничего не может поделать с эрекцией и только сгорает от стыда, понимая, что Шоу видит абсолютно все. Остается лишь надеяться на то, что у него хватит такта не акцентировать на этом внимание.—?Эрик,?— со вздохом говорит Шоу, поджав губы и глядя вниз. Эрик сглатывает снова, пока сердце ноет и замирает от ужаса. —?Кажется, мне лучше уйти.—?Господин доктор… —?мямлит Эрик. —?Я не… Вы не так…Возбуждение слишком сильное, и Эрик не может перестать думать о том, чтобы забрать у Шоу полотенце и направить его руку?— немного в сторону, ниже и… Он заставляет себя отогнать эти мысли.—?Мне с самого начала следовало оставить тебя одного,?— сухо говорит Шоу.—?Это… это просто реакция моего тела, только и всего,?— шепчет Эрик. —?У меня… бывает такое.—?Ты мог бы не снимать белье,?— замечает Шоу.Эрик молчит, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце. На это ему нечего ответить.—?Знаешь, Эрик, я даже не думал, что… —?он замолкает на мгновение. —?Я не хотел, чтобы ты воспринимал это неправильно?— я раздевал тебя для душа. Только для душа, не более…Эрик хватает его за руку, поддавшись сиюминутному желанию. Плевать, что будет потом, согласится он или нет?— он видел достаточно, чтобы Эрик не захотел останавливаться. Шоу замолкает вновь?— на полуслове?— и молча смотрит, как Эрик выдирает у него полотенце и ведет его руку вниз по своему животу. Все это ощущается как никогда четко?— острая кость в запястье и прикосновение теплых пальцев к холодной мокрой коже. Как только рука оказывается в паху, Шоу вырывает кисть из его хватки, и Эрик едва удерживается на ногах, упершись рукой в кафель за своей спиной.—?Эрик, нет,?— говорит Шоу достаточно мягко, чтобы успокоить его бешеное сердцебиение. —?Мы не будем этого делать.—?Умоляю,?— срывается с дрожащих губ Эрика. —?Умоляю вас, пожалуйста.—?Эрик, ты слышишь меня? Мы слишком далеко зашли,?— голос Шоу становится тверже. —?Сейчас я выйду, ты примешь душ, пойдешь спать и забудешь об этом. Я допущу, что ты просто пьян, и мы больше никогда не будем поднимать эту тему.Эрик чувствует себя готовым разрыдаться. Он знал, что Шоу откажется, но не думал, что это будет настолько болезненно.—?Пожалуйста.—?Я сказал нет.Эрик не сдерживается и начинает плакать пьяными слезами?— так же горько и отчаянно, как в те далекие времена, когда Шоу был для него чудовищем. Роняет полотенце в ванну, подносит руки к лицу и прячет его в ладонях?— обнаженный, жалкий, несчастный. Шоу несколько секунд просто стоит и смотрит, как он рыдает.—?Эрик, я… Ладно, поговорим об этом завтра. А пока успокойся и оденься, а я, пожалуй, пойду,?— наконец говорит он, и в голосе проскальзывает интонация, от которой Эрику хочется зарыдать еще сильнее. —?Думаю, ты уже в состоянии самостоятельно добраться до своей комнаты.Эрик не смотрит на него, когда он выходит.*Тревога не покидает Эрика с самого утра, как и одна яркая и болезненная мысль: Шоу знает. Ничто не могло рассказать о симпатии так ясно и красноречиво, как мольбы и попытка управлять его рукой. Эрик обдумывает свою роковую ошибку час за часом; он мог бы быть осмотрительнее, мог бы притвориться, что его возбуждение абсолютно никак не связано с Шоу, но не сделал этого, а сделал кое-что другое. Его щеки вспыхивают от унизительного стыда каждый раз, когда он вспоминает, как схватил Шоу за запястье, как умолял его и как расплакался, стоило Шоу отказаться. Ничто не могло раскрыть его тайну проще, чем эти три ошибки. Вчера в душе он словно сказал ему прямым текстом: ?Господин доктор, вы мне нравитесь, я хочу вас?. Осознание этого уничтожало. Он должен был пронести эту тайну через года, но раскрыл ее так скоро и так позорно, и теперь ему предстоит серьезный разговор с Шоу, после которого решится его дальнейшая судьба.Стук в дверь вырывает его из размышлений. Эрик резко садится на кровати, чувствуя, как сжимается сердце.—?Кто там? —?говорит он дрожащими губами. —?Входите.Дверь отворяется и впускает полосу желтого света; в комнату заглядывает Эмма Фрост, и выражение ее лица заставляет сжавшееся сердце Эрика заболеть и заколотиться: на нем беспомощное непонимание.—?Ч-что… Что тебе нужно? —?спрашивает он, прежде чем она успевает раскрыть рот.—?Себастьян просил тебя зайти к нему,?— говорит она растерянно. —?Это срочно.Она замолкает, но не уходит, явно намереваясь сказать что-то еще. Эрик догадывается, о ком. Ожидание кажется ему невыносимым, и он решает спросить у нее сам:—?Он все знает, да? Он… очень злится?—?Ох, Эрик, мне… Мне очень жаль, что все так получилось,?— говорит Эмма так, будто это она виновата во всех событиях вчерашнего вечера. —?Если бы я рассказала ему сама, он бы…—?Он злится или нет? —?перебивает Эрик.Она прячет глаза. Эрик понимает, почему она так себя ведет?— его тайна была их общей, пусть Эмма и вела себя как последняя сука, постоянно грозясь выдать ее Шоу; этот проигрыш в каком-то смысле они тоже делят на двоих.—?Злится.У Эрика начинают дрожать руки. Он сглатывает вязкую слюну и разглядывает свои трясущиеся кисти, отмечая, что Эмма все еще стоит в дверях. Дрожь унять не получается, и он поднимается, чувствуя, как вслед за руками начинает дрожать все тело. Пути назад больше нет. Его ждет экзекуция.—?Мне конец,?— негромко говорит Эрик, смотря в стену.—?Я попробую поговорить с ним…—?Не надо,?— он оттесняет ее рукой, выходя из комнаты,?— я сам.—?Ладно.Он идет прочь по коридору, чувствуя на себе обеспокоенный взгляд Эммы, которая все еще стоит возле двери. Удивительно, что она так ему сопереживает?— может, Шоу сказал что-то и ей? Сердце снова начинает биться сильнее, хотя нервная дрожь не исчезает. Беспокойство Эммы вгоняет Эрика в леденящий ужас, стоит ему немного над ним задуматься, и он едва не спотыкается, спускаясь по лестнице на негнущихся ногах. Эмма бежит следом?— неловко, если судить по сбивчивому стуку каблучков,?— нагоняет его, и они идут рядом. От ее присутствия Эрику становится немного легче.—?Я не хочу к нему,?— говорит Эрик в пустоту, когда они оказываются на первом этаже неподалеку от кабинета Шоу.—?Это разозлит его еще сильнее,?— говорит Эмма. —?Тебе лучше просто пойти и поговорить, раз уж ты решился. Может, ты еще сможешь его успокоить, хотя я сомневаюсь.Он медлит, разглядывая высокую дверь.—?Смелее, Эрик,?— уже своим обычным тоном, сильно раздражающим, говорит Эмма. —?Будь мужчиной.Это злит и приободряет Эрика, и он подходит к кабинету, намереваясь постучать, но убирает руку, едва поднеся кулак к двери. Страх останавливает его.—?Скажи мне,?— говорит он,?— скажи, о чем он думает. Как относится к тому, что произошло вчера. Как относится к тому, о чем узнал.—?Он растерян. Даже немного напуган,?— негромким голосом отвечает Эмма. —?Еще он неуверен в своих чувствах, в том, что действительно правильно истолковал события вчерашнего вечера.—?Там нельзя было ошибиться,?— с горечью говорит Эрик.—?Тем не менее, лазейка есть. Постарайся убедить его в том, что это был единичный случай, что ты просто был пьян и задумался не о том. Тем более, немного больше его волнует то, что ты вчера напился,?— она выдавливает ненатуральную, но вполне убедительную улыбку.Это выдыхает и, собрав волю в кулак, стучится. Ждет несколько секунд; ответа не следует. Внутренне надеясь на то, что Шоу отлучился, и чувствуя на себе внимательный взгляд Эммы, Эрик с помощью своей силы открывает дверь и заглядывает внутрь. Сердце екает, когда он пробегает глазами по кабинету и натыкается на Шоу, глядящего в окно.—?Господин доктор? —?неуверенно произносит он.Шоу, ничего не говоря и даже не оборачиваясь, указывает пальцем на одно из кресел позади себя. В состоянии, близком к предобморочному, Эрик закрывает за собой дверь, добирается до кресла и опускается в него. Сев, вперяет взгляд в свои острые колени, кладет на них трясущиеся руки и думает о том, что хотел бы выпить воды. Оглядывается и видит стоящий на столике графин и стаканы.—?Я… Я могу выпить воды? —?спрашивает Эрик, зачем-то указывая на столик.—?Пей,?— холодным голосом отвечает Шоу.Эрик подходит к столику и наливает себе воды в стакан, с некоторым удивлением замечая, что, строя в голове предложения, от страха начинает мешать английские слова с немецкими; они полностью перешли на английский полтора года назад, и проблем с ним не возникало уже как минимум полгода. Думает Эрик в основном на немецком, но это не спасает его от телепатии Эммы?— она, к его огромному сожалению, знает не только испанский.Он садится в кресло, делает несколько больших глотков и отставляет стакан. Шоу подходит, вздыхает, проведя пальцами по спинке своего кресла, и садится напротив. Вполне человечный разочарованный вздох заставляет Эрика слегка расслабиться, но напряжение не снимает.—?Вы хотели обсудить вчерашнее, да? —?спрашивает Эрик, краснея, и замечает:?— Вчера вы сказали, что мы больше никогда не будем поднимать эту тему.—?Не понимаю, о чем ты говоришь, Эрик, но вчера ты вел себя просто ужасно. Ты опозорил меня перед гостями, ты понимаешь это?—?Чем? —?спрашивает Эрик, осознавая, что инстинктивно говорит с оттенком злобы, которая совсем не нужна, когда Шоу собирается отчитывать его. —?Они же не рассматривали только меня одного, что я пью и в каких количествах.—?Если ты забыл, напомню: вчера в моем доме проходил банкет, а не шумная вечеринка.—?Банкет? Надо же,?— фыркает Эрик, переходя черту дозволенной дерзости. —?Он подозрительно напоминал мне именно шумную вечеринку, только с вашими друзьями, а не с, скажем, моими.—?Эрик, следи за тоном,?— почти озлобленно говорит Шоу.Его тон немного умеряет Эриков пыл.—?Простите,?— смущенно выдавливает он.Шоу молчит немного и заговаривает:—?Моими гостями вчера были приличные уважаемые люди, и я просто поражен тем, что ты воспользовался моей занятостью и втихую решил надраться…?Надраться??— далеко не самое типичное для лексикона Шоу слово; значит, он действительно сильно злится. У Эрика холодеет в груди, и он зажимает ладони между колен, сутуля плечи и рассматривая блестящие туфли Шоу?— он только сейчас заметил, что для него, кажется, не существует понятия ?домашняя одежда?; не жарко ли ему носить их дома целый день?—?Ну и надрался я вчера, ну и что? С кем не бывает. Я просто хотел попробовать, только и всего. Выбрал не самый удачный момент. Извините, пожалуйста, я больше так не буду,?— бубнит Эрик себе под нос, ощущая себя мальчишкой, попавшим камнем в соседское окно. Кажется, эти слова не исчерпают проблему, но попробовать все равно стоит. —?Разве вы сами не напивались втайне от родителей, когда были подростком?Он мало слышал о временах молодости Шоу, и свести разговор к воспоминаниям кажется ему пусть и малодейственным, зато весьма подходящим ходом?— может, Шоу и согласится немного поговорить об этом.—?Я делал много глупостей, когда был подростком,?— на лице Шоу выражается неудовольствие, ему явно неприятно рассказывать о своей юности,?— в том числе и вещи похуже этого. Но то, что я однажды вел себя так, не означает, что ты должен повторять мои ошибки.—?А что вы делали, например? —?осторожно спрашивает Эрик.—?Я не думаю, что нам сейчас стоит обсуждать это.—?Мне интересно. Это такая большая тайна?—?Нет, это не тайна, Эрик, просто тогда я делал множество мерзких вещей.—?Какие?—?Я не хочу об этом говорить.—?Вы сильно злитесь?.. —?спрашивает Эрик после минутного молчания, некстати вспомнив о событиях вчерашнего вечера и устыдившись. Шоу уже не кажется таким опасным, но у него слишком непредсказуемый характер для того, чтобы Эрик мог быть точно уверенным.—?Только когда вспоминаю о том, как ты вчера меня опозорил,?— Шоу вздыхает. —?Я не знаю, как мне объяснять тому же мистеру ***, что приключилось с тобой на этом вечере, когда он все это видел.—?Я не знаю, как загладить свою вину,?— виноватым голосом говорит Эрик, глядя в пол.—?Я бы наказал тебя, но не буду?— с условием, что подобного больше не повторится. Ты уже слишком взрослый для наказаний, ты должен сам понимать, что хорошо, а что нет, без тактики кнута и пряника.—?Спасибо.—?Тебе не за что меня благодарить.Эрик допивает свою воду, думая о том, что Шоу даже не заикнулся о том случае в ванной?— кажется, ему несказанно повезло, и Шоу и вправду списал это на особенность нетрезвого состояния. Тогда что имела в виду Эмму, говоря о том, что Шоу растерян и напуган?—?Я еще о кое-чем хотел сказать,?— внезапно говорит Шоу.Желудок Эрика совершает кульбит, а тело вновь прошивает дрожью.—?О чем, господин доктор?..—?О том, что было вчера в ванной.Эрик понимает, что сию же минуту поддался бы панике, будь у него немого меньше выдержки. Расправа близится неумолимо, и ему некуда бежать.—?А что было вчера в ванной? Я… ничего не помню,?— он пытается слукавить, но получается из ряда вон плохо.—?А я вижу, что помнишь,?— тверже говорит Шоу. —?Не надо притворяться.—?Правда, я говорю вам честно…—?Не надо лгать мне, Эрик. В данный момент у тебя это не получается.—?Я не лгу! —?в отчаянии восклицает Эрик, не зная, что еще предпринять. —?Я правда ничего не помню!—?Ты был не настолько пьян,?— Шоу внимательно смотрит на него, и Эрик быстро отводит взгляд. —?Итак, как ты можешь прокомментировать то, что произошло вчера в ванной?—?Я могу сказать, что вам не следовало тереть меня полотенцем. Это вызвало у меня… В общем, из-за этого мое тело так отреагировало.—?А зачем ты тогда снял белье?Эрик отводит глаза.—?Я же говорю, я был пьян и мало что соображал. Для душа обычно принято раздеваться догола, вот я и разделся.Шоу молчит. Когда Эрик снова смотрит на него, он сцепляет руки в замок и перебирает большими пальцами, что-то обдумывая.—?Знаешь, Эрик, все эти ситуации с Эммой, странный интерес к моей сексуальной жизни, вчерашний случай в ванной… Это все невольно наводит на мысли.Сердце Эрика снова начинает бешено колотиться.—?На какие? —?выдавливает он, делая вид, что не понимает.—?Думаю, Эрик, ты сам прекрасно знаешь, на какие.—?Я правда вас не понимаю, господин доктор. А насчет Эммы… Мне просто интересно, какие у вас с ней отношения. Я один раз слышал, как вы с ней занимались любовью. Нормально, что мне это интересно. Это называется ?половое созревание?.—?Дело не в Эмме, Эрик. Дело в том, как ты относишься ко мне.—?А как я к вам отношусь?..Теперь Шоу поднимает взгляд, и от него Эрику становится нехорошо.—?Наверное, тебе проще ответить на этот вопрос, чем мне.—?С… С чего вы взяли, что я как-то по-особому к вам отношусь? Что не так? То, что было вчера?— всего лишь следствие того, что я напился, радуйтесь, что у меня случилось это, а не алкогольное отравление или приступ агрессии. А просил я вас… не знаю, почему просил. Потому что очень хотелось, а вы как раз были рядом. Ничего сверхъестественного. Мыл бы меня кто-нибудь другой?— попросил бы его. Вот и все.Договорив, Эрик снова уставляется на свои кисти и слушает, как громко, со свистом, дышит и как бьется в ребра неугомонное сердце. Проходит минута, две, а Шоу все молчит. Встает из кресла, отходит, шуршит чем-то. Эрик на него не смотрит.—?Ладно, Эрик. —?Он слышит вздох. —?В любом случае, пить ты больше не будешь, понял меня? А пока иди и готовься к школе. Я чуть позже проверю, что ты сделал.И в эту секунду Эрик ощущает себя счастливейшим человеком на свете.*В городе солнечно и жарко, когда Эрик выезжает туда на своем старом облупившемся сером велосипеде. Ему нравится бывать в городе, видеть своих немногочисленных друзей, дышать свежим от однообразия воздухом, находиться в толпе и совершенствовать свою испанскую речь; к сожалению, теперь Шоу не разрешает гулять там слишком часто, настаивая на том, чтобы часы летнего досуга Эрик проводил за занятиями.Когда Эрик провожает одного из своих друзей и сворачивает с маленькой площади в переулок, за ним увязывается небольшая серая собака. Он едет, периодически оборачиваясь на нее, чтобы проверить, идет ли она следом, и думает то о ней, то о том, что мог бы подняться в воздух прямо на велосипеде?— сможет ли он балансировать на раме или сразу же свалится вниз?Собака не отстает около пяти минут, и, перейдя дорогу, Эрик соскакивает с велосипеда и останавливается. Собака пробегает еще пару метров и тоже останавливается, приподнимает висячие уши и внимательно смотрит на него. Эрик присаживается на корточки, чтобы завоевать ее доверие?— кажется, он где-то слышал, что с животными стоит вести себя именно так,?— улыбается и причмокивает губами, подзывая собаку. Собака все так же стоит и смотрит на него. Затем, стоит ему причмокнуть еще раз и сказать что-то вроде: ?Иди сюда, не бойся, я не обижу?, она виляет хвостом и сокращает расстояние до пары метров. Эрик поднимается, подходит к ней и протягивает руку, чтобы погладить. Собака задирает голову, пытаясь обнюхать его пальцы.—?Хорошая,?— вырывается у Эрика, когда собака вываливает язык и принимается махать хвостом. Кажется, на его памяти это первая настолько радушная собака; может, она чем-то больна? Гладить ее он почему-то опасается?— руки вымыть тут негде, а площадь с маленьким грязным фонтаном слишком далеко. —?Хочешь есть?Эрик никогда не выходит из дома без денег, и сейчас у него с собой есть немного монет. Он подставляет руку к карману, и монеты сами ныряют ему в ладонь; благо, рядом все равно никого нет. Эрик осматривается, прикидывая, где тут ближайшая мясная лавка или любой другой магазин.—?Идем со мной,?— пересчитав монеты, он ссыпает их обратно в карман и одной рукой берется за руль велосипеда, а другой призывно похлопывает по бедру. Собака понимает жест и бежит следом, когда Эрик отворачивается и идет вперед.Собака идет за ним весь путь до магазина, и, зайдя внутрь и изучая ассортимент, Эрик опасается, что она уже потеряла к нему интерес и убежала. Купив пару сарделек, для себя и для нее, Эрик выходит, беспокоясь за свой оставленный без присмотра велосипед, и оглядывается в поисках собаки. Ее, к его печали, нигде не видно.—?Собака,?— зовет он, не зная, что еще сказать. —?Собака, иди сюда.Он причмокивает и оглядывается, но так никого и не видит. Может быть, собака просто не понимает английский, и ее стоит звать по-испански? Эта мысль заставляет его усмехнуться. Собаки тем временем по-прежнему нигде не видно; кажется, обе сардельки ему придется съесть самому. Облокотившись о стену магазина возле своего велосипеда, Эрик жует одну из сарделек.Собака подбегает к нему минуты через две, когда от первой сардельки почти ничего не остается. Увидев ее, Эрик улыбается.—?Собака,?— говорит он уже по-испански.Собака останавливается, поднимает голову и виляет хвостом. Эрик бросает ей остаток своей сардельки, и она подбирает его и съедает. Бросив ей вторую сардельку, целую, Эрик садится на велосипед и уезжает, чтобы она не стала преследовать ее снова?— скорее всего, у собаки есть хозяин или хотя бы дом, будет не очень хорошо, если она потеряется (хотя собаки и кошки, кажется, способны находить дом благодаря магниторецепции, чем Эрик тоже не обделен, что всегда казалось ему очень забавным).У него уже несколько лет не было домашних животных: разумеется, во время бесконечных бегов и переездов они с Шоу не могли завести даже канарейку, а сам Шоу, насколько Эрику было известно, особой любви к животным вообще никогда не питал; Эрик на всю жизнь запомнил, как доктор Шмидт убил кошку прямо у себя в кабинете. Одно из этой незапланированной встречи он выносит точно: ему срочно нужен какой-то домашний зверек, кто-то, кто сможет скрасить его невыносимое одиночество и не будет ни читать его мысли, ни денно и нощно сидеть в кабинете и уныло раздавать указания, кто-то живой. Какая-нибудь собака или кошка, взрослая или нет, возможно, даже маленькая птица в красивой клетке, если Шоу запретит заводить животное. Надеясь, что этого не произойдет и что ему удастся его уломать, Эрик уже в одиночестве едет домой. На какой из ближайших вилл была сука с щенками или, может быть, окотившаяся кошка? Главное, чтобы у какой-нибудь Эммы не оказалось аллергии.Шоу больше не сидит в кабинете?— теперь он где-то разъезжает, возможно, работает, возможно, снова работает, только не на своей постоянной работе, и Эрику приходится ждать до вечера. Эммы тоже нет дома, и Эрик несколько часов слоняется по вилле без дела, про себя сокрушаясь, что так торопился домой из города.Они приезжают вдвоем часов в одиннадцать, когда заботливо приготовленный Эриком ужин уже успевает остыть.—?Я хочу собаку,?— заявляет Эрик, когда сталкивается с Шоу на кухне. —?Или кошку. Можно завести?—?Эрик, нам сейчас не до животных. Ты успеешь к этой собаке привязаться, а через два года нам понадобится переезжать, а что будет дальше, я просто не представляю. Возможно, мы даже не будем жить на суше.—?Все так серьезно?—?Все очень серьезно, гораздо серьезнее, чем ты думаешь.Эрик садится и подпирает щеку кулаком, наблюдая, как он ест тушенное с овощами мясо. Пытается представить себе новый миропорядок, которого хочет добиться Шоу, дивный новый мир, населенный одними лишь мутантами. Не получается. Кажется, он слишком мало знает о его плане, и сейчас все его великие замыслы кажутся далекими и недосягаемыми.—?Вы правда хотите развязать ядерную войну?—?Я уверен, что у меня получится. В Штатах мы вступим в большую политику, мой мальчик. В ту, ради которой потребуется убивать.—?Мне снова придется убивать людей? —?обреченно спрашивает Эрик; он слишком привык к размеренной праздной жизни на побережье за эти несколько месяцев, и ему совсем не хочется возвращаться к постоянной крови и беготне от властей.—?И не только людей,?— говорит Шоу, прожевав.—?Это не те великие дела, которых я ожидал,?— с грустью замечает Эрик, царапая ногтем столешницу.—?Не порти стол. —?Эрик убирает руку. —?К величию стремятся сквозь тернии. Нельзя так быстро и сразу добиться всего, чего хочешь.—?Чтобы стать великим, всегда нужно проливать кровь?—?Нет, разумеется. Но в нашем случае, боюсь, что да.—?Мне всегда говорили, что убийство?— это грех. Мама так говорила,?— добавляет Эрик, прежде чем Шоу успевает раскрыть рот.Слова матери?— закон и то, что Шоу не имеет права оспаривать. Это правило возникло еще в самом начале их с Шоу совместной жизни, и Шоу так ни разу и не нарушил его. Поэтому сейчас он лишь молча жует, думая о своем. Эмма, помнится, говорила, что он думает сразу продолжительными монологами, что в своей голове он гораздо словоохотливее, чем наяву. Эрик же думает в основном образами и не совсем понимает, как можно мыслить иначе, чем он.?— Мы точно не сможем увезти собаку вместе с собой? —?спрашивает он, не желая уходить.—?Точно. Понимаешь, Эрик, никто не гарантирует, что у нас вообще будет дом или квартира.—?Снова будем ныкаться по отелям?—?Возможно.—?Умоляю, раз не собаку, так кошку. Я очень хочу себе домашнее животное. Потом я как-нибудь избавлюсь от него, отдам его Тони или еще кому-нибудь, только позвольте его завести, пожалуйста. Или у Эммы аллергия на животных?—?Этого я не знаю,?— Шоу пожимает плечами. —?Эрик, я не хочу, чтобы в моем доме жило животное. Я их не люблю.—?А как же кошка из лагеря?—?Ты прекрасно помнишь, что с ней случилось.Этого Эрик отрицать не может.—?Прошу вас, всего одна собака. Неужели они так дорого стоят?—?Они портят книги и мебель.—?Она не будет заходить на вашу половину, я обещаю.У него уже не остается надежды на то, что Шоу согласится, когда Шоу вдруг, отставив пустую тарелку, говорит ему:—?Ладно, уговорил. Какую собаку ты хочешь?Эрик задумывается. Он знает не так уж и много пород собак и не представляет, какая из них нравится ему больше остальных.—?У меня была овчарка,?— наводит Шоу.При слове ?овчарка? Эрик вспоминает лагерь. Быстро, всплеском: дождь, грязь, холод, автоматы, резкие окрики?— и псы. Их металлический лай, оскаленные зубы и черно-рыжие шкуры.—?Нет,?— он мотает головой,?— овчарку не хочу.—?Почему?—?Вспоминаю детство.—?Что именно?—?Лагерь.—?А, лагерь,?— Шоу странно улыбается, будто ему приятно о нем вспоминать. —?Замечательные были псы. Одного размазало по стене, когда мы уходили, помнишь?—?Я как-то это не рассматривал,?— угрюмо отвечает Эрик. Он просто ненавидит вспоминать о лагере и никак не возьмет в толк, почему до сих пор не попросил Эмму убрать эти воспоминания.—?Тогда заведи овчарку, перебори свой страх. Кто сильнее?— ты или прошлое?—?Не знаю.—?Тебе стоит узнать. Правда, Эрик, избавься от страха. Заведи собаку и привяжись к ней, и одним плохим воспоминанием станет меньше. Звено выпадет из цепи, и она начнет распадаться.—?Ладно, овчарка так овчарка,?— равнодушно соглашается Эрик. —?Где взять щенка?—?Завтра у меня свободный день. Можем съездить к одному моему старому другу, он как раз разводит таких собак. Хочешь?Шоу предлагает ему сходить куда-то вместе, кажется, впервые за все время их жизни на этой вилле, его тон звучит до странного дружелюбно и непринужденно. Разумеется, Эрик просто не может не согласиться, пусть и делает это без особого энтузиазма.—?Хочу.*Время переваливает за полдень, когда они подъезжают к дому разводчика немецких овчарок, Хосе Каркано. Его вилла не сравнится с той, которую купил Шоу?— небольшой коттедж с серыми стенами и небольшими окнами, голый двор и непереносимый запах псины; выйдя из машины, Шоу морщит нос, и Эрику хочется поморщиться следом. Энтузиазм и желание приобрести собаку стремительно исчезают.—?Вы уверены, что он?— лучший заводчик? —?с недоверием спрашивает он Шоу.—?Поблизости нет других заводчиков овчарок,?— отвечает Шоу. —?Тем более этого я знаю лично.Эрик хочет предложить ему посмотреть на собак другой породы, но понимает, что тот не согласится?— не подводить же им Каркано.—?Себастьян! Сколько лет, сколько зим!.. —?восклицает встречающий их хозяин, и они с Шоу крепко обнимаются; Эрик стоит в стороне и наблюдает за ними, пока Шоу небрежным жестом не приглашает его подойти. —?О, а вот и юный Эрик! Наслышан о тебе. Иди сюда, парень, не стесняйся. Сейчас подберем тебе хорошего пса.Эрик жмет грубую, сухую ладонь Каркано и подавляет желание вытереть руку о штаны, выдавливая улыбку.—?Мой сын в твоем возрасте, помню, тоже очень хотел собаку,?— рассказывает Каркано, пока они с Шоу идут за ним по двору. —?Мы ему взяли дворнягу, подобрали с улицы, совсем щенка еще, а вырос, представляешь, волкодав,?— не отличить!—?Откуда тут волкодавы,?— бубнит Эрик, пытаясь поддержать разговор, не представляющий для него никакого интереса.—?А черт его знает! Это был, конечно, не настоящий волкодав, но о-очень похож!..Вольер с овчарками встречает их лаем, скулением и мельтешением одинаковых собак с высунутыми языками. Эрик улыбается, касаясь пальцами податливой стальной сетки, и собаки подбегают к нему, заглядывая в глаза и дружелюбно виляя хвостами. Пока Шоу с Каркано беседуют, он разглядывает овчарок: у одной порвано ухо, вторая слишком толстая, третья слишком худая, все взрослые. Ему нужен щенок.—?Нравится кто-нибудь? —?спрашивает Каркано.Эрик качает головой и говорит:—?Нет помоложе?—?Почему нет, есть! Одна наша сука недавно ощенилась, но щенки, правда, черной масти, не такие, как эти. Идемте, покажу.Собака с щенками живет в отдельном вольере; сама мать, видимо, прячется в крашенной в темно-синий конуре, а щенки, уже довольно большие, резво носятся от стены к стене, треплют друг другу уши и весело тявкают, катаясь по земле, все черные, как безлунная ночь. Умилившись их беззаботной возне, Эрик улыбается. Когда-то и он был таким же маленьким, несмышленым, как эти щенки, ребенком, в шутку боролся с другими детьми, не знал ужасов войны и думал, что мама сильнее всех в мире. От этих мыслей горло перехватывает, но слезы не идут, и Эрик с трудом сглатывает вязкую слюну.—?У вас есть мальчики? —?спрашивает он у Каркано.—?Конечно, есть! Тут четыре кобелька и одна сука.—?У них есть всякие, эм, документы, справки?..—?Есть, разумеется! Но эти, правда, не выставочные, выставочные были в другом вольере…—?Уже не важно,?— отмахивается Эрик. Собаки, которых он увидел в том вольере, совсем не походили на выставочных, но на фоне невзрачной виллы Каркано это казалось совершенно естественным.Перед ним стоит крупный щенок, высунув длинный розовый язык и виляя пушистым хвостом; Эрик прикладывает к сетке пальцы, и щенок, встав на задние лапы, громко тявкает и лижет его руку через прутья. Эрик смеется и пальцем постукивает его по влажному черному носу.—?Э-эй, привет… —?протягивает он, широко улыбаясь. —?Ну, что ты, что ты…Щенок вертится перед ним, и к нему подбегают другие, но они уже не интересуют Эрика: он сделал свой выбор.—?Как его зовут? —?спрашивает он у Каркано, указав на понравившегося щенка пальцем; тот вместе с братьями и сестрой отбегает к вышедшей из конуры матери, и Эрик нервничает, боится, что потеряет среди них своего пса.—?Как хочешь,?— смеется Каркано. —?Им мы имен еще не давали. А что, понравился?—?Я беру вон того,?— сообщает Эрик скорее Шоу, стоящему в стороне, чем Каркано, и надеется, что указал на нужного щенка. —?У которого ухо надломлено. Что у него с ухом, кстати?—?Дефекты, что ты хочешь,?— говорит Каркано, возящийся с замком, пока щенки тявкают и вертятся перед ним. —?Таким родился. Точно его берешь?—?Точно.Потом на сопротивляющегося щенка надевают ошейник с поводком, пока он скулит, упирается и тянется к вольеру, откуда за ним без особого интереса наблюдает мать, и Эрику внезапно становится горько: он отнимает этого щенка у суки так же, как однажды у него отобрали мать. Не волнуйся, говорит он себе, животные легче переживают разлуку, он уже совсем скоро ее забудет, но непрошенные слезы все равно наворачиваются на глаза, и он прячет взгляд, пожимая Каркано руку на прощанье.—?Как ты его назвал? —?спрашивает Шоу, пока они вдвоем пытаются затолкать скулящего щенка в салон автомобиля; с документами, инструкциями по кормежке, дрессировке и уходу и деньгами, как полноправный хозяин, возился Эрик.—?Отто.—?Странное имя для собаки.Эрик только пожимает плечами и проглатывает: ?Себастьян?— странное имя для человека?.Наконец новоиспеченный Отто оказывается на заднем сиденье, и Эрик крепко прижимает его к себе. Щенок дрожит и скулит в его руках, лижет ему пальцы, и Эрику хочется приласкать его, но в салоне не до нежностей?— здесь главное не поцарапать обивку кресел и ничего не сломать; Шоу арендовал дорогую машину и собирается вернуть ее целой и невредимой.—?Теперь машина воняет псиной,?— говорит Шоу, выходя из салона; Эрик вытаскивает Отто за поводок. —?Придется проветривать… Черт, смотри, что он делает! Быстро перестань!Шоу бросается к Отто, который, обнюхав куст с большими белыми розами, мочится под него, но уже слишком поздно; Шоу с силой шлепает щенка, и тот отскакивает за спину Эрика, повизгивает и съеживается.—?Не бейте мою собаку,?— встревает Эрик, в котором неожиданно просыпается отцовский инстинкт. —?Я не разрешал.Лицо Шоу вытягивается, и Эрик запоздало понимает, что зря это сказал.—?Простите… Больше не буду так говорить… —?бубнит он, потупившись.—?Эрик, кажется, ты забыл о субординации.—?Нет, я все помню. Просто вырвалось. Не бейте больше моего пса, хорошо?—?Я ударю его, если посчитаю это нужным.—?Вы можете его покалечить,?— Эрик вспоминает, как Шоу одним щелчком превращал сторожевых собак в отвратительный кроваво-красный фарш, и ему становится тошно: слишком ярки воспоминания, слишком явно отдается в голове громкий чавкающий звук, с которым взрывается живая плоть.Шоу ничего не отвечает и уходит, чтобы через четверть часа появиться в комнате Эрика с требованием начать готовиться к предстоящему учебному году.—?Какой забавный,?— говорит Эмма, гладя тявкающего Отто по голове. —?Как ты его назвал?—?Отто.—?Красивое имя.Эрик усмехается.—?Шоу не оценил.Они с Эммой сидят на полу в его комнате и пытаются научить Отто простейшим командам. Эрик чувствует себя настолько уставшим от компании Шоу, что присутствие Эммы кажется ему заслуженным отдыхом; она, конечно, та еще сучка, но живая?— смеется, разговаривает, предлагает и рассуждает, в то время как все слова Шоу?— это запреты, приказы и риторические вопросы. Возможно, это та самая субординация, о которой говорил Шоу,?— крепкая, как гранитная стена, непробиваемая. Возможно, именно поэтому Эрику хочется раздеть его, коснуться его плоти, поцеловать, попробовать на вкус, выбить из него хотя бы один искренний вздох, убедиться в том, что он действительно живой человек, не машина и не всесильный мутант-полубог. И, честно говоря, Эрик теперь не знает, что к нему испытывает; он уже написал в своем дневнике:?Купили собаку. Шоу раздражает. Не могу находиться рядом с ним. И волнуюсь, и злюсь одновременно. Не понимаю, какого черта происходит?.—?Фу, отстань! —?вскрикивает Эмма, когда Отто пачкает лапами ее блузку и пытается облизнуть щеку.—?Надо его искупать,?— говорит Эрик, отнимая от нее щенка. —?Поможешь?—?Не в этом,?— говорит Эмма, сердито наморщив нос. —?Мне надо переодеться.—?Окей, иди, я подожду.Эмма улыбается, на прощание гладит Отто и выходит из комнаты, аккуратно переступая стройными ногами, и Эрик неожиданно для себя замечает, что она очень даже ничего.Случай в ванной сблизил их с Эммой и отдалил от Шоу; конечно, Эмму и Эрика все еще тяжело назвать друзьями, потому что доверия в их отношениях?— ноль, но теперь они хотя бы могут находиться рядом друг с другом, не вступая в конфликт.Потрепав Отто по загривку, Эрик поднимается с пола и подходит к окну. Где-то внизу сидит в своем кабинете Шоу, и при воспоминании о нем Эрик ощущает слабое, но такое приятное возбуждение?— оно теплом рождается в сердце и мягким огнем спускается в пах. Он был бы счастлив, если бы вместо Шоу мечтал об Эмме; за окном садовник собирает с плодовых деревьев фрукты, поспевшие на ярком летнем солнце, безоблачное небо, ветер покачивает изумрудные кроны, небо простирается аквамариновой простыней,?— самое время для велосипедной прогулки с Отто. Эрик отметает все мысли, связанные с Шоу, берет Отто на руки и удаляется в ванную.*Войдя утром на кухню, Эрик чувствует запах подгорающего теста и вместо сморщенной Маргариты с испачканными в муке узловатыми пальцами встречает у плиты Эмму, накинувшую грязный передник поверх легкого белого платья. Кажется, она пытается что-то приготовить, и, кажется, у нее ничего не получается.—?Доброе утро,?— говорит Эрик, подхватывая со стола стакан с водой и делая глоток; рот, еще хранящий привкус зубной пасты, обжигает холодом. —?Смотрю, ты нанялась в кухарки?—?У Себастиана день рождения,?— сухо отвечает Эмма, не отрываясь от готовки.—?Надо же,?— говорит Эрик, пытаясь казаться равнодушным, но внутри все вскипает: день рождения! Отличный праздник. На день рождения обычно дарят подарки и приглашают друзей.Старых друзей.—?Он не празднует,?— тут же обрывает его Эмма, и Эрик уже готовится свободно вздохнуть, как вдруг… —?Но я попросила его сделать исключение ради нашего общего будущего. Но торт?— сюрприз.Эрик, насупившись, опускается на кресло возле барной стойки и думает, не начать ли ему с Абсолюта и не закончить ли светлым пивом.—?Даже не думай.—?Даже не думай,?— пискляво перекривляет Эмму Эрик и, поднявшись, прохаживается по кухне взад-вперед, стараясь наступать только на темные плиты. —?Ты вообще когда-нибудь готовила торт?Эмма качает головой, и Эрик замечает, что она раздражена.—?Ты вообще что-то кроме омлета когда-нибудь готовила? —?спрашивает он, смеясь, и лицо Эммы становится еще мрачнее. —?Что ж, давай научу тебя. Когда-нибудь откроем собственный ресторан.Муки недостает, и им приходится обыскать все кладовки, чтобы подбавить в миску еще, яйцо разбивается неаккуратно, и они с Эммой пальцами вылавливают из смеси муки и молока осколки скорлупы, а венчик оказывается немагнитным, поэтому к концу первой минуты размешивания у Эрика устают руки. Эмма брезгливо протирает свой окончательно испачканный передник, в то время как Эрик отмывает муку с отвратительно сухих ладоней и своей черной футболки.Пока он возится с коржами и промазывает их густым белым кремом, Эмма закуривает, присев на край разделочного стола.—?Дай,?— просит Эрик, протягивая к ней руку, и Эмма убирает сигарету, перехватив ее другой рукой. —?Тебе жалко?—?Ты вроде как занят, да и говорить: ?Дай??— невежливо,?— Эмма цокает языком. —?Можно сказать: ?Дай, пожалуйста? или ?Прости, у тебя не найдется сигареты??.—?Не учи ученого, дура,?— говорит Эрик, а сам косится на ее бедро, выглядывающее из-под подола короткого платья, изящную голень и стопу, обутую в белую туфельку на низком каблуке, вспоминает ту ночь, когда она явилась к нему ночью, когда он трогал ее тело теми руками, которыми совсем недавно месил тесто, и ему становится тошно от того, что такая красивая женщина позволяет себе заходить на кухню. Кухня?— грязное место, где немытые овощи, сочащееся кровью сырое мясо и зловонные специи превращаются в шедевры гастрономического искусства, и приводить на кухню женщину, определяя ее при этом как ?хранительницу очага?,?— подлость и мерзость. Тем более лучшие шеф-повара?— всегда мужчины, думает Эрик, пока ставит торт запекаться.Он стреляет у Эммы сигарету, и они курят, молча ожидая, пока приготовится торт и пока закончится тлеющий табак.А потом что-то идет не так, и они целуются?— жарко, страстно, отчаянно, мокро. Отпрянув, Эмма гладит его ладонью по щеке и снова приникает к его губам, так жадно, будто союз губ и языков?— единственное, что спасет ее от неминуемой смерти. Маленькая ловкая ладонь лезет за резинку его белья, и Эрик тихо стонет Эмме в рот. Почему он до сих пор не замечал, насколько она привлекательная? Может, Эмма?— та самая женщина, которая излечит его от гомосексуализма? Эрик искренне на это надеется.Пока он усаживает ее на кухонный стол, сбивая утварь, начинает пахнуть горелым, и Эрик, мигом забыв о собственной эрекции и мокрых трусиках Эммы, бежит доставать коржи из печи. Они несильно пострадали: некоторые подгорели до черноты, но обуглившийся слой легко срезать ножом.—?Когда Шоу вернется? —?спрашивает у Эммы Эрик, стараясь делать вид, будто это не он попытался овладеть ей на кухонном столе пару минут назад.Эмма пожимает плечами.—?Он уехал на целый день.—?А где Маргарита?—?Шоу отпустил ее еще вчера, ты не заметил?—?Заметил: завтрак был отвратный,?— смеется Эрик, но Эмма все еще выглядит серьезной, и он резко замолкает. Он прекрасно понимает, о чем она думает, и решает больше не медлить:?— Что будем делать с Шоу? Ты с ним спишь, а я… я…—?Не так уж и часто я с ним сплю,?— Эмма отбрасывает волосы за плечи. —?Было несколько раз, но, знаешь, он такой, м-м… Он сначала очень нежный, а потом очень… грубый. Страстный, но мне бывает больно.—?Он большой?Эмма прыскает и заслоняет ладонью лицо, после чего качает головой.—?Нет,?— она смеется. —?Просто у него много опыта.Эрик не знает, как ему реагировать?— смеяться или разочаровываться, но губы сами растягиваются в улыбке, и теперь он ощущает жгучий интерес, правда, не к Эмме, а к ее постоянному партнеру. Черт возьми, постоянному! Эрик до сих пор воспринимает их как супружескую пару, хотя Эмме всего двадцать один, а Шоу…—?Сколько ему исполняется?—?Около девяноста,?— Эмма небрежно пожимает плечами, будто девяностолетний старик, живущий в теле пятидесятилетнего мужчины?— самое обычное дело.—?Сколько?!..—?Ты не расслышал?—?Нет, я расслышал,?— Эрик тушуется и, чтобы чем-то занять руки, принимается украшать торт кремом и марципановыми розочками, совсем не подходящими человеку, для которого этот торт пекли. —?У него не началась деменция?..—?Откуда,?— хихикает Эмма и тут же серьезнеет:?— Постой, ты считаешь, что его планы?— плод больного старческого воображения?—?Об этом я думал, но предположение имеет смысл. Мы же вроде уже говорили об этом.Эмма не находит ответа и молча ждет, пока он закончит декорировать торт, после чего бросает: ?Я переоденусь? и ретируется с кухни, сняв ужасный фартук, и Эрик провожает ее поистине голодным взглядом: бог?— еще тот старый развратник, если он додумался сделать некоторых женщин такими красивыми.Если бог вообще есть; если бы он существовал, не было бы войны, Гитлера и лагерей смерти. Были бы только Эрик, мама и их маленький старый дом.*—?Эрик, спустись! —?слышится голос Шоу.Эрик отрывается от чтения книги и прислушивается. Судя по шуму, у них гости. Судя по гостям, Шоу действительно решил отпраздновать свой день рождения.Он откликается немедленным: ??Espere un minuto!?, надевает свой любимый черный костюм с зауженными книзу брюками, меняет домашние туфли на броги цвета темного дерева, наскоро приглаживает непослушные волосы и, оставив незавязанный галстук болтаться на тощей кадыкастой шее, бежит по ступенькам вниз. Он просто помашет этим уродам и уйдет, просто помашет этим уродам и уйдет, просто помашет и…Ими с Эммой испеченный торт величественно стоит на столе, разделенный на несколько частей, и один из этих жует и, судя по активной жестикуляции, с набитым ртом нахваливает торт остальным.—?Вы только посмотрите, это же маленький Эрик Леншерр! —?на немецком кричит он. —?Как вырос, как возмужал, а главное, какие пироги печет! Ну, Себастьян, ты и помощника себе воспитал?— а сам говорил, что жиды никуда не годятся!Эрик приглядывается, и в его сердце словно вонзается игла: перед ним сидит герр Ульрих Вагнер, заплывшая жиром раскормленная свинья с блестящей лысиной, в которой Эрик с удовольствием пробил бы дыру. Однажды благодаря Вагнеру Эрика избили до гематом; конечно, Шоу всыпал тому по пятое число, как только об этом узнал, но Эрик никогда не забудет веселье и живой интерес ребенка, жгущего муравьев через лупу, с которым Вагнер наблюдал за избиением.Рядом с изрядно постаревшим Вагнером сидят его изрядно постаревшие ?коллеги??— Эншлегер, Шульц, Штейн. Все они смотрят на Эрика с пьяным интересом, сверкающим в маленьких водянистых глазах. Шоу, нервно скалящийся в подобии улыбки, переводит глаза на Эрика и резко меняется в лице. Эрик читает в его взгляде: не здесь. Не смей.Плевал Эрик на угрожающие гляделки. Его руки сжимаются в кулаки, лицо краснеет, челюсти стискиваются до скрипа зубов. Металл начинает дрожать.—?Суки… Суки… Уроды, ненавижу… —?шипит он. —?Чтоб вы все… Чтоб…Чашки с чаем в металлических подстаканниках пускаются в пляс, пачкают скатерть и дорогие костюмы, падают в торт и на пол, разбиваясь и трескаясь, как алмазная шея Эммы под давлением кочерги. Эрик делает жест?— и вилки летят во все стороны; нацисты едва успевают увернуться, а Шоу с вытянувшимся побледневшим лицом ловит свою вилку и кладет ее на место.Сегодня вечером Эрика ждет долгий серьезный разговор, но ему все еще наплевать: он упоен своим гневом, упоен идеей отмщения.—?Черт возьми, а мальчонка хорош,?— посмеивается Вагнер, поднимаясь из-под стола и отряхивая капли с намокшего пиджака. —?Все такой же непримиримый. Такую ненависть ничем не вытравишь.Шоу поднимается из-за стола и делает несколько шагов к лестнице. Пыл Эрика тут же исчезает, сменяясь страхом, который сковывает желудок, проходит по хребту вниз и тает где-то в паху.—?Эрик, подойди сюда.Эрик подчиняется. Шоу несколько секунд смотрит на него с искренним презрением во взгляде, а потом отвешивает ему такую затрещину, что Эрик не удерживается на ногах и падает на пол, схватившись рукой за пылающую щеку.—?А теперь ты извинишься и уберешь за собой,?— все так же холодно и спокойно говорит Шоу. —?Живо.*Эрик решается: раз и навсегда. Пути назад больше не будет.Сегодня пятое июля тысяча девятьсот сорок восьмого года. Сегодня у Эрика дрожат колени и потеют ладони. Сегодня Эмма уехала по делам, Отто заснул на солнцепеке, и они с Шоу остались наедине.Нельзя молчать вечно, потому что Шоу уже давно обо всем догадался. А может, и не догадался, может, он до сих пор пребывает в чуть удивленном неведении,?— как бы это ни было, сегодня Эрик готов разрушить стену, которая разделяла его и Шоу: Эрик готов признаться в любви убийце своей матери.Эрик проводит около четверти часа в патио, собираясь с силами перед тем, как наведаться к Шоу в кабинет, совсем как раньше, только сейчас все по-серьезному, и речь пойдет не об интрижках с Эммой, просьбе завести еще одну собаку и сложных задачах по математике, а о том, что Эрик так долго, тщательно и неумело скрывал.Неизвестно, как к этому отнесется Шоу, но Эрику плевать?— ветер выдувает из него весь страх, пока он сидит на кресле в патио, сжав ручки до побелевших костяшек. В конце концов, он мужчина. Мужчина не должен бояться, плакать, подолгу сомневаться… и любить других мужчин. Особенно мужчин, которые убили их матерей, резали их тело и заставляли их кричать до хрипа и плакать до стона.Но Эрику плевать. Он готов ко всему: пусть Шоу даст ему очередную обжигающую пощечину и заставит сесть под домашний арест, пусть изобьет его до полусмерти, пусть выставит из дома, пусть… Нет, только не Отто. Отто?— самый близкий Эрику человек, и Эрик не позволит никаким Шоу, Эммам и псинам из подворотни трогать своего самого близкого человека, облаченного в черную собачью шерсть?— даже ценой собственной жизни. Впрочем, сейчас Отто спит у него в комнате, развалившись под палящим солнцем, и его жизни ничто не угрожает.Ты сильный, давай, ты справишься, говорит себе Эрик, но уверенности это ему не прибавляет. Рука зависает над ручкой двери кабинета Шоу и спустя несколько мгновений опускается. Слишком тревожно.Эрик сглатывает, трет переносицу и два раза громко стучит. Тишина. Еще стук. Снова тишина. Странно. Он нажимает на ручку, и та поддается; в кабинете никого нет. Бумаги аккуратно лежат на столе, рядом стоит полный янтарной воды штоф и стакан для виски, лампа выключена, окно закрыто, диван пуст. Шоу нигде не видно. Эрик пожимает плечами, проходит по коридору, идет во двор, заворачивает на кухню,?— никого. Ни Шоу, ни Маргариты, ни садовника. Это начинает напрягать; черт возьми, думает Эрик, почему странности происходят именно в самые важные дни? Хотя, может быть, это символ, и ему не следуе…—?Эрик,?— слышится за его спиной голос Шоу. —?Ты что-то хотел?Позвоночник сковывает холодом, как реку льдом по зиме, сердце лезет в горло; Эрик крупно вздрагивает и оборачивается.—?Нет, мистер Шоу, я… —?лепечет он, думая, что это была дурацкая затея и от нее немедленно стоит отказаться: на лице у Шоу написано, что сейчас он меньше всего хочет слышать признания в однополой любви.Но пути назад уже нет. Эрик собирается с силами и говорит тверже:—?Да, хотел. У меня к вам разговор.—?Какой? —?флегматично интересуется Шоу, подходя к телефону. Он будет кому-то звонить? Да ну к черту.—?Очень серьезный. Пожалуйста, внимательно меня выслушайте.Шоу слегка поднимает брови, из-за чего маска ледяного равнодушия на мгновение спадает с его лица, но он тут же надевает ее обратно, снова становясь холодным и отстраненным?— это из многочисленных причин, по которой полюбил его Эрик.—?Я хочу, чтобы отнеслись к тому, что я скажу, совершенно спокойно, вне зависимости от того, покажется ли вам услышанное оскорбительным, недопустимым, аморальным и каким-либо еще. В жизни случается много вещей, и на некоторые из них мы не можем повлиять, как бы ни хотелось. Вы даете слово, что не будете выходить из себя, когда я скажу то, что хотел?Шоу нервно улыбается.—?Что же такое ты хочешь сказать? —?спрашивает он.—?Вы даете слово?—?Ладно, даю,?— смиряется Шоу.Эрик сжимает руки в кулаки, медленно выдыхает через нос, а потом говорит твердо и четко:—?Я вас люблю. Как мужчину. Куда сильнее, чем Эмма и, возможно, куда сильнее, чем вы сами. Уже несколько месяцев. Я думаю о вас, когда засыпаю или мастурбирую. Когда ем и когда делаю уроки. Когда читаю, говорю с Эммой или играю с собакой. Вы?— мой идеал мутанта, человека, личности. Вы причинили мне столько боли, что я должен был хотеть, наверное, изорвать вас в клочья, но сейчас я хочу только в клочья изорвать вашу одежду, чтобы наконец увидеть ваше тело; Эмма говорила, что там есть на что посмотреть… Я хочу быть таким же, как вы. Я хочу быть с вами. Я хочу вас. Я просто хочу. Извините, но это так.Договорив, Эрик тут же потупляется и складывает руки, внезапно ставшие такими нервными и бесполезными, на груди.Шоу молчит, и с каждой секундой его молчания Эрик чувствует, как бледнеет все сильнее и сильнее. Ему так страшно, что действительно становится нехорошо.—?Я догадывался,?— наконец произносит Шоу слегка растерянным голосом. Эрик выдыхает. —?А тот мальчик в больнице, как его, Макс, вы… тоже?Эрик молча кивает.—?Вы меня теперь ненавидите? Считаете, что я ненормальный и меня нужно лечить?—?Это довольно частое отклонение. На конверсионную терапию я тебя отправлять не буду, но твою страсть тебе лучше обговорить с Эммой, она может ее… Постой. Она знала и молчала?—?Она же не должна выкладывать вам абсолютно все, что знает,?— фыркает Эрик.—?Ты прав,?— Шоу мнется. —?Но, тем не менее, надо что-то с этим делать. Хотя бы потому, что ты страдаешь.—?Мистер Шоу… —?выдыхает Эрик. —?Я очень хочу кое-что… кое-что сделать.—?И что же? —?непонимающе спрашивает Шоу.Эрик делает пару шагов вперед, останавливается, пожирает Шоу глазами, будто смотрит на стриптизершу в одиночной комнате: жадно, горячо, понимая, что никогда не прикоснется к такому прекрасному телу, и максимум, что его ждет?— это десять минут в душевой наедине со своим кулаком. А потом делает еще шаг и целует Шоу в губы.Шоу выворачивается и толкает его; Шоу не всегда правильно рассчитывает силу, поэтому Эрик едва не падает, но каким-то чудом удерживается на ногах. Он, тяжело дыша и слушая бешеный стук своего сердца, смотрит на Шоу, который с брезгливым выражением лица вытирает платком рот.—?Больше никогда так не делай,?— говорит он, стараясь быть спокойным, хотя Эрик видит, что он возмущен. —?Ни со мной, ни с кем-нибудь другим. Нельзя вторгаться в чужое личное пространство без спроса.—?Пожалуйста, дайте мне поцеловать вас хотя бы один раз,?— просит Эрик. —?Разве я многого прошу?—?Нет.—?Мистер Шоу, ну, пожалуйста, я так… так давно этого ждал…—?Эрик, я же ясно тебе сказал: нет. Тем более ты уже это сделал.—?Я хочу, чтобы вы ответили… Чтобы все было по-настоящему…Шоу кривится с искренним отвращением на лице.—?Эрик, я не буду целовать тебя. Во-первых, я твой опекун. Во-вторых, я гораздо старше тебя; ты еще ребенок. А в-третьих, я предпочитаю женщин.—?Я не отвяжусь, пока вы не позволите мне как-нибудь коснуться вас,?— внезапно твердо говорит Эрик.—?Да ну?—?Так точно.—?Это начинает переходить границы…—?Я сделаю то, что хочу, и навсегда оставлю вас. Больше вы о моих чувствах не вспомните, будто их никогда и не было; я попрошу Эмму излечить меня от этой любви. А пока дайте мне исполнить мою мечту, хорошо?Говоря это, Эрик приближается к Шоу, и тот инстинктивно отшатывается.—?В тридцатых годах я читал лекции в университете,?— холодно говорит он. —?Одна девушка не успевала по моему предмету, дарила мне вино и конфеты, чтобы я поставил ей зачет; один раз, когда у нее больше не осталось надежд, она предложила мне свое тело. Помню, я сказал ей: ?Если это единственное, что вы можете мне предложить?… Теперь я вынужден сказать тебе то же самое, Эрик: такой ли должна быть мечта мутанта с такими способностями, как у тебя? Мечта переспать с мужчиной, причинившим?— не буду это отрицать?— тебе столько боли?..—?Это краткосрочная мечта,?— Эрик нервно усмехается. —?Я хочу сделать вам приятно и желаю вам всего самого наилучшего. Я не буду раздеваться.Он простирает руку и кончиками пальцев касается лица Шоу. Обводит нос и губы, заправляет за ухо выпавшую прядь отросших каштановых с проседью волос. Замечает бледные веснушки у вздернутого носа?— возможно, в юности Шоу был шатеном в рыжину; Шоу не двигается, просто молча наблюдает, как Эрик на ощупь изучает его лицо, затем коротко целует в уголок рта, потом?— сухими губами в челюсть, в шею, начинающую дряблеть. Шоу не шевелится, не отталкивает его и не возражает.Эрик становится на колени напротив человека, который убил его мать, пытал его и отправлял в газовые камеры его народ, чтобы приложиться лицом к его паху и вдохнуть запах и тепло тела, мешающийся с одеколоном. Чтобы расстегнуть ширинку и просунуть руку, нащупывая гениталии сквозь белье. Шоу стоит ровно и не двигается, разве только закладывает руки в карманы брюк большими пальцами наружу, со сдержанным интересом наблюдая за Эриком.Наконец Эрик вытаскивает из-за белья его член; сморщенная крайняя плоть смотрится ужасно?— Эрик привык к своему обрезанному пенису,?— размер не впечатляет, но Эрик прекрасно знает, что небольшие на вид могут становиться в пару раз больше. От волнения у него перехватывает дыхание; он оттягивает кожу, обнажая мягкую головку, и на пробу проводит по ней языком. Вкуса мочи не остается, вкуса чего-нибудь еще?— тоже, ощущается только чистая теплая плоть.Эрик берет его в рот целиком, языком щекоча головку, и двигает головой так, чтобы щедро смоченный слюной член свободно входил в рот и выходил из него. Шоу никак не проявляет себя?— не касается его волос, не двигает бедрами и не пытается войти глубже, и Эрик несколько нервничает?— до тех пор, пока мягкий член в уставших губах не начинает твердеть. Тогда он ускоряет движения; проходит достаточное количество времени, член вытягивается во всю длину,?а оргазм все так же не наступает.Вдруг на тумбе, возле которой они стоят, звонит телефон. Эрик вздрагивает и едва не прикусывает член.Шоу снимает трубку.—?Алло? Себастьян Шоу слушает,?— говорит он по-английски.Завязывается разговор. Эрик вытаскивает изо рта мокрый от слюны пенис, круговыми движениями языка ласкает головку, слушая, изменится ли голос Шоу,?— нет: тот, кажется, даже не замечает, что происходит с его телом там, внизу, во время телефонного разговора.—?Эрик? Эрик у себя в комнате, занимается,?— произносит он вдруг.Эрик едва удерживается, чтобы не прыснуть от смеха, и берет член максимально глубоко, пытаясь заглотить его, но только закашливается до слез. А потом, когда он все-таки занимает рот, в горло выстреливает тугая струя, и Эрик кашляет снова, выплевывает семя Шоу на штаны и, почувствовав вдруг, что сейчас разрыдается, несется к лестнице, бегом добирается до своей спальни, закрывает дверь и садится на пол между кроватью и платяным шкафом. Там он позволяет себе схватиться за голову, вцепиться пальцами в непослушные жесткие кудри и заплакать тихо, но горько; рот наполняет солоноватый вкус спермы, но Эрик не обращает на это внимания.Он плачет. Плачет, плачет, плачет и не может остановиться, будто сейчас снова сорок четвертый, и он?— ребенок, навсегда разлученный с матерью,?— а на самом деле он просто озабоченный хуесос. Господи, он настолько жалок, непередаваемо, постыдно, по-идиотски жалок. Эрика тошнит от самого себя.Он не замечает, как тихо открывается дверь, как Шоу входит в комнату и садится на кровать напротив него. Некоторое время они молчат, а потом Шоу говорит:—?Надеюсь, теперь ты получил то, что хотел?Эрик шепчет сквозь слезы:—?Зачем… зачем вы позволили мне… Это… так…Шоу тяжело вздыхает. Повисает очередная пауза. — Я подумал, что тебе надо позволить сделать то, что ты хочешь, чтобы ты осознал, насколько это неприятно и неправильно. Теперь ты, надеюсь, понял?Эрик мотает головой, не отрывая взгляда от собственных колен. — Вам хотя бы понравилось? — вдруг спрашивает он. — Ты испачкал мои штаны, — уклончиво отвечает Шоу. — Знаете что? Идите вы к черту, — говорит Эрик, уходит в ванную и запирается, сев на сиденье унитаза. Любовь раздирает его изнутри, стыд отрезвляет, на душе скребутся то ли дворовые кошки, а то ли настоящие тигры.Он еще не знает, что ждет его впереди.