Глава 2. Свобода (1/1)

В первые дни после побега Шмидт поражает Эрика своим перевоплощением: всего за одну ночь он успевает, сменив имидж, превратиться в совершенно другого человека?— и дело даже не в том, что он избавляется от усов и меняет прическу, выкрасив волосы в более темный. Человеку, работающему за столом при включенной лампе, в присутствии которого Эрик засыпает, больше пятидесяти; человеку, который будит Эрика на следующее утро, приблизительно чуть меньше сорока. Эрик сначала не узнает его, долго вглядывается, пока не различает главные приметы?— вытянутый в районе крыльев нос, кажущийся вздернутым, и характерный прищур?— один глаз прикрыт веком больше другого, из-за чего лицо приобретает неприятное скептическое выражение; вглядевшись, решает, что ему снится. Тогда Шмидт смеется и говорит ему молодым бодрым голосом:—?Что тебя так удивило, Эрик? Не думал, что я могу быть таким симпатичным?Тот, в которого превратился Шмидт, совсем не кажется Эрику симпатичным, его больше волнует другое?— разгладившиеся морщины, здоровый цвет лица и отсутствие проседи у корней волос; возможно, это грим, но Шмидт как будто помолодел за ночь больше чем на десять лет.—?Что вы сделали с собой? —?спрашивает Эрик с той настойчивостью, которая всегда проскальзывает в его голосе в моменты, когда дело доходит до обсуждения мутаций.—?Ты быстро адаптируешься, это похвально,?— говорит молодой Шмидт вместо того, чтобы ответить прямо, и Эрик испытывает неожиданный прилив бешенства, настолько сильный, что едва удерживает готовую задрожать металлическую раму кровати. —?Уже совсем не тот напуганный мальчишка, тот бы не вел себя раскованно после многих месяцев в преисподней.Этот молодой Шмидт, похожий уже не на доктора, а на актера, не внушает страха или уважения и только очень сильно не нравится Эрику, его покровительственный тон раздражает еще сильнее прежнего. Человек, который позднее назовет себя Себастьяном, омерзителен.—?Что вы сделали с собой? —?тверже повторяет Эрик, и Шмидт вдруг перестает улыбаться. Ставшее злым лицо немного охлаждает пыл Эрика, но отступаться он не собирается.—?Помнишь, я говорил, что могу не стареть? Это не все. Я могу ускорить или замедлить любой процесс в своем организме, в том числе и повернуть его вспять, как сейчас. Неплохо, правда? Один минус?— это требует больших затрат энергии, но пока я могу выдерживать перегрузки. Кстати, иди умойся, мне нужно, чтобы через пятнадцать минут ты был готов к выходу, мы больше не можем здесь оставаться.Когда он заканчивает собирать свою большую сумку и выходит, Эрик садится на кровати и сидит так около пяти минут, глядя на дверь и вслушиваясь в голоса, доносящиеся из коридора. Еще пару дней назад этот человек обнимал его, когда он плакал навзрыд от усталости и неверия в то, что все наконец-то закончилось, еще пару дней назад во время той долгой ночной поездки Эрик клевал носом, ложился головой к нему на плечо и постоянно просыпался, когда машину подбрасывало на ухабах, он же ждал его, когда Эрика укачало, и машину остановили, чтобы Эрик смог подышать свежим воздухом, но сейчас он вызывает только стойкое отвращение?— и черт знает, сколько времени им еще суждено прожить вдвоем; засыпая не на жесткой койке, а во взбитой постели с застиранным ароматным бельем, Эрик, проваливаясь в сон, разглядывал затемненную из-за желтого света спину работающего за столом Шмидта, и все произошедшее казалось ему бредом или сном. Сном ему до сих пор кажутся и дома, и улицы, и живые люди вокруг, и отряды, не обращающие на него никакого внимания, и синие ночные поля и лески, мелькающие в окне автомобиля. Жизни после лагеря по всем канонам просто не должно существовать. Эрик явно не из тех, кто быстро привыкает к хорошему.*—?Тебе следует искупаться,?— настаивает Себастьян Шоу (теперь Клауса Шмидта зовут так). —?Ты чумазый, как дворовый мальчишка. Давай, раздевайся.Эрик смотрит на него волчонком и упрямо молчит. Их разделяет большой металлический таз, из которого густо валит пар.—?Не заставляй меня раздевать тебя самостоятельно,?— предупреждает Шоу, но Эрик не двигается с места и продолжает упорно сверлить его взглядом исподлобья.За месяцы, проведенные в лагере, Эрик лишился всякого стеснения; он столько раз раздевался перед другими людьми, перед Шмидтом, его коллегами и другими заключенными, что его стыд буквально исчез, превратившись в абсолютное ничто, но сейчас ситуация другая. Другая, потому что они не в лагере. Другая, потому что перед ним стоит не Клаус Шмидт, а Себастьян Шоу, незнакомый и опасный ариец вроде тех, которых Эрик убивал их же инструментами.—?Эрик,?— повторяет Шоу уже совсем не так ласково,?— я жду.Эрик тяжело, до боли в груди, вздыхает и начинает расстегивать пуговицы на рубашке. Рубашка старая, в желтоватых пятнах и слишком велика ему, как и брюки на чересчур длинных подтяжках, но женщина, которая приютила их с Шоу в их первый день, была так радушна, отдавая им вещи своего ушедшего на фронт сына, что Эрик просто не смог отказаться. Расстегнув, принимается снимать брюки с обувью, кашляет от влажного пара, застлавшего маленькую умывальню. Шоу все это время стоит и ждет, заложив руки в карманы и не спуская с Эрика внимательного взгляда.Наконец Эрик снимает все, отбрасывает одежду и вытягивается, как на плаце, стоя в одном нижнем белье.—?Подбери одежду и сложи ее,?— приказывает Шоу.Эрик мог бы сказать, что она и так мятая и грязная, но у него нет ни сил, ни желания спорить, и поэтому он нагибается и складывает сначала брюки, потом рубашку и стопкой кладет их на пол возле ботинок. Проделав все это, направляется к тазу с горячей водой, как вдруг…—?Эрик, тебе стоило бы снять белье.Сердце Эрика пропускает удар. Шмидт никогда не интересовался его телом, и Эрик чертовски радовался этому, потому что был наслышан о разврате, творившемся в лагере. Каждый раз, раздеваясь перед Шмидтом, Эрик до смерти боялся, что тот заставит его делать все те мерзкие вещи, о которых шептались дворовые мальчишки, но ничего подобного не происходило, и Эрик выдыхал. А теперь Шмидта больше нет, и…—?Зачем? —?настороженно спрашивает Эрик.—?Вопрос гигиены,?— говорит Шоу.Меньше всего Эрику хочется, чтобы Шоу касался его гениталий.—?Я не хочу, чтобы вы трогали меня… там,?— твердо говорит он, стараясь не думать о страхе, из-за которого уже подрагивают колени.Шоу смеется.—?Я и не буду, Эрик. Я уверен, что ты достаточно взрослый мальчик и сможешь искупаться самостоятельно. Единственное, что я сделаю?— это понаблюдаю за тобой, идет?Эрик обдумывает эту информацию около минуты, а затем согласно кивает, снимая белье и направляясь к тазу. Пробует пальцами воду и отмечает, что она горячая, очень горячая, настолько, что можно обвариться, и забирается в нее, неловко переступив через бортик тощими и длинными, как у жеребенка, ногами. Шоу подтаскивает к тазу табурет, садится и опускает в воду большую коричневую мочалку.—?Зачем это? —?испуганно спрашивает Эрик. —?Вы сказали, что я могу искупаться сам…—?Ты не ототрешь грязь, которую не видишь.Горячая вода расслабляет и затуманивает разум, и Эрик успокаивается, наслаждаясь тем, как млеет тело и скользит по спине шершавая мочалка. Мама мыла его точно так же; у нее под рукой всегда были душистое мыло и таз с новой порцией нагретой воды… а может быть, мыло было хозяйственным, может быть, не было никакого таза, а вместо матери была одна из теток,?— хитрое подсознание размыло все воспоминания так, чтобы они не вызывали боли.И, признаться, Эрик ему благодарен.*Иногда воспоминания все-таки пробиваются сквозь пелену забытья, и тогда Эрик просыпается в слезах, воет, раскачиваясь в углу, как душевнобольной, и все металлическое срывается с места в порывистый танец. Иногда Эрик берет в руки опасную бритву Шоу и вгоняет лезвие глубже.Он идет, а кровь лепестками багряных капель осыпает скрипучий паркет.—?Господин доктор…Ему страшно. Ему очень, очень, очень страшно.—?Извините, пожалуйста… Я… я не хотел…Изрезанная рука немеет, голова кружится, свет в глазах меркнет; со стороны Эрик наверняка похож на пьяницу из старой ирландской новеллы. Его будто примагничивает к полу, и при этом он чувствует себя легким, как мотылек, почти невесомым.У кабинета Шоу он падает на пол; перед глазами безумной чехардой мерцают черные пятна, к горлу подкатывает тошнота, голова, превратившаяся в волчок, кажется, вот-вот оторвется.—?Эрик… Твою мать… Боже мой… —?шипит Шоу. Эрика подхватывают под руки и рывком поднимают; он не удерживается и блюет себе на грудь. Шоу волочет его, прижав к себе обеими руками. —?Держись, мальчик мой, только держись…Потом они едут в черной машине по ночному городу, наскоро перевязанная рука нестерпимо болит, а Шоу, сидящий на заднем сидении вместе с ним, крепко держит его за плечо и все время выдергивает из полуобморочного состояния, в которое Эрик погружается раз за разом. Шофер, с которым Шоу общается на не знакомом Эрику языке, угрюмо молчит и не задает лишних вопросов, а Шоу ругается сквозь зубы, то сильнее сжимая плечо Эрика, а то почти отпуская.Потом они подъезжают к небольшому зданию, и встретивший их человек в белом халате тут же приводит Эрика в ужас; Эрик хорошо помнит людей в белых халатах и не менее хорошо?— шприцы, зажимы, расширители, пилы и тиски в их руках. Он кричит, плачет, сколько хватает сил, вырывается так, что шоферу приходится вцепиться в него следом за Шоу; а потом что-то происходит, и объятия Шоу становятся стальными. Ощущая, как Шоу поглощает энергию каждого его движения, Эрик покорно замирает и сдается.Врач обращается с ним бережно, как с диким зверьком, и Эрик не понимает, почему врач так ласков и обходителен; может быть, об этом попросил Шоу? Скорее всего. В любом случае, он не хочет здесь оставаться, потому что обработка порезов на живую заставляет его кричать от боли.Когда опасное кровотечение остается позади, к нему подходит Шоу.—?Эрик, ты очень меня напугал. Пожалуйста, больше никогда так не делай,?— говорит он; у него бледное лицо, тени под глазами и взволнованный вид. —?Я навещу тебя завтра. Тебе принести что-нибудь?—?Подождите, господин доктор, я… Я что, останусь здесь?.. —?слабо спрашивает Эрик, чувствуя, как вместе с паникой к горлу снова подступает тошнота.—?До тех пор, пока твое состояние не улучшится.Эрик делает два глубоких вдоха, чтобы не закричать так, как он кричал в день их с Шоу знакомства. Кровати в палате начинают дребезжать.—?Но вы же… Вы же говорили, что нам опасно останавливаться в… в… останавливаться… нам опасно…—?Тс-с-с, тише, тише, успокойся… —?шепчет Шоу, беря его за плечи. —?Я договорился. Никто не узнает, что ты здесь. Нас никто не сдаст, обещаю.Теперь Эрик не знает, стоит ли ему продолжать паниковать или же успокоиться и наконец провалиться в долгожданный сон. Ему страшно оставаться без Шоу в чужой стране и одновременно приятно хотя бы ненадолго избавиться от него, от его тягостного присутствия. Эрик так ослаб, что вместо запланированного рыдания выдавливает из себя только жалкое хныканье.—?Герр доктор, прошу вас, не уходите, не уходите, я прошу… —?бормочет он, пытаясь схватить Шоу за полу белого халата здоровой рукой.—?Эрик, не плачь, успокойся и попробуй заснуть. Я приеду завтра утром. Все, все, все, успокойся… —?тихо говорит тот, когда Эрик взвывает. —?Эрик, давай без этого. Ты же не хочешь, чтобы было как в лагере?Под конец войны, когда Шоу-Шмидт был в разъездах, а Эрик злился особенно сильно, Эрика обкалывали транквилизаторами в лошадиных дозах, чтобы он не разнес Аушвиц-2 от первого барака до последнего кирпича крематория. Тогда он напоминал живой труп, и мысль о том, что в этой больнице с ним могут сделать то же самое, заставляет Эрика зарыдать еще сильнее.Благо, в этот момент в палату входит сестра, молодая и на удивление симпатичная женщина, и Шоу незаметно ретируется за дверь. Голос сестры напоминает Эрику голос матери, когда та пела ему, еще маленькому, колыбельные на ночь, и под ее кошачье-мурлычащее баюканье Эрик наконец забывается.*К Эрику в палату переводят мальчика.Мальчика зовут Макс, и он красив как греческий бог; Эрик слышал такое сравнение от взрослых и не имел понятия о том, как выглядят греческие боги, но, взглянув на Макса, понял: именно так. У самого красивого из греческих богов именно такие зеленые глаза, такие очаровательные веснушки на курносом носу и такие короткие, ровно подстриженные русые волосы.И тогда Эрик влюбляется. В который раз? Неизвестно. Ему нравилось столько мальчиков, что и не сосчитать?— от того малыша во дворе, с которым они целовались в кустах, играя в ?свадьбу? (Эрик был невестой), до его друга из гетто, Моше, которого наверняка загубили в лагерях.Первые два дня Макс не идет с ним на контакт и просто спит, отвернувшись к стенке, просыпаясь только для процедур и обеда, и Эрик боится тревожить его лишний раз, а потом вдруг оживает, и в жизни Эрика настает новая глава.—?Привет, я Макс,?— бодро говорит он, протягивая Эрику ладонь.—?Эрик,?— робко представляется Эрик, чувствуя, какое у Макса крепкое рукопожатие.—?Давно здесь?—?Три дня,?— отвечает Эрик, удивившись: неужели не помнит, сколько времени прошло?Макс подхватывает с прикроватной тумбы зеленое яблоко и с хрустом надкусывает его.—?У тебя такой странный отец,?— замечает он, глядя в потолок. —?Но он принес тебе вафли. Ты любишь вафли??Он мне не отец?,?— с омерзением думает Эрик, а сам только качает головой.—?Тогда я возьму? Можно?Теперь Макс за обе щеки уплетает мягкие швейцарские вафли, и Эрик следит за ним с затаенным дыханием, как охотник за долгожданной добычей. Пухлые губы. Ямочка на одной щеке. Родинка на подбородке. Густые темные брови. Тонкие длинные пальцы, которые он облизывает один за другим. Макс непозволительно красив.—?Ты же немец, да? —?спрашивает Макс, расправившись с вафлями. —?Война?— ужасно, скажи? Я уже несколько лет не ел такие замечательные вафли, где он только их взял…—?Не то слово… —?почти шепотом говорит Эрик и зажимает руки между колен. При воспоминаниях о лагере на сердце наваливается тяжесть.Макс внезапно замирает, как дикий зверек, почуявший опасность. Эрик смотрит на него исподлобья и видит, что Макс заинтересован и готов к самым решительным действиям. А еще?— что его интересуют его, Эрика, проблемы. Он поднимается со своей койки, подходит к Эрику и берет его руки в свои, чуть липкие от слюны.—?Эй, расскажи мне,?— тихо говорит Макс. —?Я же вижу, что что-то не так. Думаешь, я не слышу, как ты плачешь по ночам? Ты можешь мне доверять.Эрик высвобождает руки, закатывает рукав больничной пижамы и показывает Максу перевязанное предплечье. Глаза Макса расширяются, он поднимает брови и проводит пальцем по бинтам.—?Ты… не хочешь об этом говорить?Эрик молча мотает головой, уставившись на свои руки. Повисает неловкое молчание.—?Два-один-четыре-семь-восемь-два,?— наконец говорит он. —?Мой лагерный номер. Я пытался срезать цифры… Человек, который приносит мне вафли, не мой отец. Он заведовал лабораторией, и я был его главным подопытным.Макс выглядит ошарашенным, но верит?— Эрик видит это по его глазам.—?Что… что он с тобой делал?Эрик криво, по-взрослому горько усмехается.—?Много всего. Он учил меня контролировать мои… —?и тут же замолкает, осекшись. —?Извини, я не должен был этого говорить. Это очень опасно. Мы в бегах. Не сдавай меня никому, хорошо?Последние слова Эрик произносит голосом, дрожащим от непрошеных слез. Страх возвращается и обволакивает внутренности, стекает по стенкам желудка, облепляет сердце и заставляет его биться чаще и болезненнее. Эрик проболтался. Он. Проболтался. Шоу его убьет. Люди убьют их с Шоу. Этот смазливый мальчик сдаст Эрика в два счета, и…—?Обещаю, ты можешь мне верить,?— неожиданно серьезно говорит Макс. —?Но у меня есть одно условие.—?Какое?—?Расскажи побольше о нем, о том ученом, который как бы твой отец. Мне интересно, кто он такой.Эрик обреченно вздыхает и видит винтик, лежащий на полу возле ножки койки. Макс хочет интересного?— Макс его получит; ради такого красивого мальчика Эрик готов на многое. Он поднимает винтик с пола и подносит его к лицу Макса.—?Если хочешь узнать о нем, то сначала узнай обо мне. Видишь это?Макс кивает.—?Смотри, что я умею.Винтик взлетает в воздух и зависает над дрожащей ладонью Эрика. Макс от удивления даже приоткрывает рот; на его лице написан подлинный восторг.—?Это же просто еб… рехнуться можно! Как ты это делаешь?! —?восклицает он.—?Есть определенный… вид людей. Люди со сверхспособностями. Герр доктор называет их мутантами,?— говорит Эрик, не полностью уверенный в своих словах. Зачем он назвал Шоу ?герром доктором?, как всегда называл его в лагере? (Должно быть, потому, что его новое имя не ассоциируется у Эрика с лагерным прошлым.)?—?Так вот, я?— один из них. Теперь нас разыскивают, как двух мутантов…—?Он тоже?!.. —?выдыхает Макс. —?А что умеет… А ты что еще помимо этого умеешь? Я хочу знать все! Немедленно!—?Я могу управлять всем, что имеет магнитное поле. Обычно это металл. Могу гнуть вилки, ложки, поднимать что-то в воздух, э-э, деформировать, притягивать и всякое такое. Я, эм, что-то вроде большого магнита. Только в усовершенствованной форме.—?Это же… это же прекрасно! Всегда мечтал уметь что-нибудь подобное, как в книгах,?— мечтательно говорит Макс. Он улыбается, и улыбка делает его красивое лицо просто восхитительным.—?Нет,?— тихо говорит Эрик. —?Это ужасно, а не прекрасно. Я пытал людей. Люди пытали меня. Меня заставляли убивать. Я убивал, когда пытался бежать. Меня накачивали лекарствами до полуобморочного состояния, когда я злился или расстраивался. Они боялись меня, потому что я был не таким, как они. Люди ненавидят мутантов. Мы?— высшая раса, но нас мало, и мы слабее.Стоит ему сказать это, как Макс замолкает. В иное время Эрик задумался бы о том, обидел ли он его или нет, но сейчас он сам чувствует себя обиженным: Макс заставил его рассказать это, потревожил его раненую душу, и… Нет, Макс ни в чем не виноват. Возможно, Эрик просто ослаб и хочет отдохнуть. Но когда он ложится на койку и накрывается одеялом, снова раздается голос Макса, на этот раз осторожный, исследующий:—?Тебе… противно находиться рядом со мной?Эрик оборачивается и удивленно смотрит на него.—?С чего ты взял?—?Ты сказал, что вы?— высшая раса. Как арии. Наверное, ты тоже ненавидишь всех, кто не относится к ней?—?Я ненавижу тех, кто убивает людей,?— говорит Эрик. Говорит и отворачивается к стенке, накрываясь одеялом с головой.Макс ничего не говорит в ответ.*—?Я помню, ты говорил, что убивал,?— говорит Макс. —?Каково это?— убить человека?Они вдвоем сидят на подоконнике, жуют яблоки и читают книгу, которую принес Эрику Шоу; она называется ?Франкенштейн, или Современный Прометей?.В первые дни Эрику было тяжело даже вспоминать о лагере и о том, что он делал там, но присутствие Макса и лечение принесли свои плоды: теперь он охотно рассказывает о своем прошлом, огибая только самые тяжелые моменты, которые услужливая память смазывает и делает с трудом вспоминаемыми. Эрика должны были выписать гораздо раньше, но врачи сочли его постлагерное состояние опасным и решили подержать его немного дольше; где в это время скрывался Шоу, Эрик не знал, но он стабильно появлялся в больнице два раза в неделю и приносил фрукты и сладости. Чем болел Макс, Эрик тоже не знал?— после того трехдневного молчания Макс всегда выглядел бодрым, веселым и здоровым. Эрику нравилось находиться рядом с Максом, а Максу нравилось находиться рядом с Эриком.—?Я делал это, когда сильно злился или когда мне было очень больно. Знаешь, я даже не считал их. В основном это были солдаты, которых мне было не жалко, и другие заключенные, которых Шоу заставлял меня убивать. Это просто, знаешь, когда… Сначала человек стоит, и он живой, он дышит, а потом появляется кровь, он падает и не двигается, и… и… —?Эрик негромко всхлипывает. Иногда его все-таки пробивает на слезу.—?Эрик, Эрик, прости, я… не хотел… —?спохватывается Макс, но Эрик останавливает его жестом:—?Все в порядке. Думаю, это надо просто пережить. Я делал это, потому что был в плену, и меня заставляли нацисты, но больше никогда-никогда не буду. Я не убийца.—?Не монстр Франкенштейна? —?спрашивает Макс, продемонстрировав ему обложку книги.—?Не монстр,?— соглашается Эрик и протирает глаза кулаками.Сегодня?— среда, день посещения. Скоро должен придти Шоу, и Эрик нервничает; Макс уломал его попросить Шоу принести пару плиток шоколада, которые Шоу забрал из лагеря, и Эрик не может перестать думать об этом?— вместе с шоколадом Шоу забрал мыло и свечи, сделанные из человеческого жира.…Наконец приходит Шоу. В белом халате и черт знает откуда взявшемся новом костюме, он ставит пакет с едой на прикроватную тумбу и присаживается на край кровати Эрика. Макс в это время отворачивается к стене и притворяется, что спит. Он всегда смотрит на Шоу с опаской, как на дикого зверя в клетке; Эрик наговорил ему слишком много плохого о нем, и теперь Макс боится Шоу.—?Эрик, как ты себя чувствуешь? —?холодно спрашивает Шоу. —?Покажи-ка руку.Пока он рассматривает заживающие порезы, с которых уже сняли бинты, Эрик с обернувшимся Максом украдкой переглядываются. Эрик улыбается, и Макс улыбается в ответ. Становится легче?— присутствие Шоу всегда тяготит и нервирует их обоих. Когда он рядом, Эрик испытывает примерно то же, что и Макс?— страх, смешанный с презрением; правда, с каждым визитом он все сильнее уменьшается.—?Хорошо, спасибо… отец,?— выдавливает Эрик.Шоу вскидывает брови, но ничего не говорит; спустя мгновение его лицо приобретает прежнее выражение. Идиот, говорит себе Эрик, при Максе тебе незачем притворяться.—?Вы… Вы принесли шоколад?—?Да. Одну плитку.—?А почему только одну?—?Потому что тебе не стоит объедаться сладким.Черт, думает Эрик, Макс расстроится. Что ж, придется все отдать ему.—?Герр доктор, вы…Шоу останавливает его, приложив палец к губам.—?Будь потише, мы можем разбудить того мальчика,?— шепотом говорит он. —?Надеюсь, вы подружились?—?Да, еще как,?— кисло отвечает Эрик. Ему не очень хочется говорить с Шоу о своих друзьях.…Стоит Шоу закрыть за собой дверь, как Макс подскакивает и бросается к продуктам, которые Эрик расставил на тумбе.—?Сколько всего,?— выдыхает он. —?Жду не дождусь, когда сестры станут отбирать это у нас, пытаясь накормить кашей. Я не-на-ви-жу овсянку. Ненавижу.Эрик не сдерживает смешок.—?Однажды я облил герра доктора этой кашей,?— говорит он, смеясь. —?Он разозлился и дал мне пощечину. Вообще-то это было не очень смешно. Знаешь, мои силы… Это очень странно. Когда я злюсь, расстраиваюсь или плохо себя чувствую, все приходит в движение.—?Приходит в движение? В каком смысле?—?В буквальном. Все, на что я могу влиять, начинает трястись, дрожать, падать и даже взлетать. Когда… когда герр доктор убил маму,?— он заставляет себя выговорить это,?— я закричал. И весь его кабинет превратился в руины. Перевернулись столы, упали инструменты, все начало летать… Стекла разбились… На головах солдат сжались каски… А потом я прошел несколько шагов и упал в обморок. Я часто падаю в обмороки после таких вспышек. Когда я сильно напрягаюсь, у меня может пойти носом кровь. Или заболеть голова.—?Понятно, почему ты здесь,?— говорит Макс. —?Ты такой болезненный…Эрик нахмуривается. Это первые слова Макса, которые действительно его задели. Эрик говорил ему о смерти своей матери, о вспышке гнева, и Макс должен был максимум сочувственно покивать, а он вместо этого обозвал Эрика болезненным. Макс, конечно, прекрасен, но сейчас Эрику хочется ударить его.—?Кто бы говорил,?— отзеркалив усмешку Макса, говорит Эрик. —?Сам лежишь здесь непонятно с чем… А насчет крови?— поверь, если бы у тебя были способности, то ты бы тоже часто падал в обмороки. Это очень выматывает. А не я болезненный. Понял?—?Ну-у, извини, не хотел тебя обидеть,?— говорит Макс, подняв руки в примиряющем жесте. —?Просто ты постоянно плачешь, тебе постоянно плохо, и… Ладно, прости. Ты действительно многое перенес. Я понял. Извини.—?Так-то лучше,?— с заметной злобой говорит Эрик, забирает книгу и слезает с подоконника, оставив Максу огрызок яблока.*—?Ты когда-нибудь целовался?Этот вопрос заставляет Эрика поднять голову от альбома, в которой он огрызком карандаша пытается нарисовать осенний пейзаж.—?Нет,?— говорит он. —?А что?—?А я целовался,?— гордо говорит Макс.—?Надо же! С девчонкой?—?С девчонкой,?— Макс прикусывает пухлую губу и выглядит неожиданно пошло. —?И не только! Я мастер поцелуев. Хочешь, научу? Это очень просто.Пошло?— и очень желанно. Эрик чувствует что-то очень странное; примерно то же самое он ощущал, когда трогал себя однажды ночью и когда услышал, как его кузина развлекается с сыном соседки в старом сарае. Это что-то идет от горла к животу и разливается в паху. И вместе с этим он испытывает восторг: Макс? Предложил ему? Поцеловаться? Это же… Это же настоящий подарок судьбы! Еще ни один человек, нравившийся Эрику, не предлагал ему хоть как-нибудь сблизиться.—?Д-д… Давай,?— говорит он.—?Отлично! Иди сюда,?— Макс соскакивает со своей койки и наклоняется так, что их с Эриком лица оказываются на одном уровне.Эрик встречается с красивыми глазами Макса, которые слишком, непозволительно близко, робеет и опускает глаза. Он наверняка покраснел от смущения, и это смущает его еще сильнее.—?Ну, давай, поцелуй меня,?— торопит Макс.—?Я думал, ты покажешь… —?мямлит Эрик, а потом вдруг подается вперед и коротко чмокает Макса в губы, столкнувшись с ним носами.—?Ай! —?вскрикивает Макс, потирая ушибленный нос. —?Осторожнее! Ты бьешь, а не целуешь. Смотри, как надо. Только закрой глаза.Эрик закрывает глаза, чувствует горячее дыхание Макса на своей щеке и его теплые мягкие губы. Макс целует его верхнюю губу, и Эрик прихватывает губами его нижнюю.—?А… а дальше что? —?спрашивает он, отстранившись.—?Дальше язык,?— Макс улыбается. —?Но для этого нужно открыть рот.Говори это кто-нибудь другой, Эрик бы скривился, но сейчас он полностью заинтересован. Он закрывает глаза и подается вперед, приоткрыв губы, находит губы Макса своими, ощущая, как по позвоночнику проходит электрический разряд, и целует. Макс отвечает ему, и в один момент Эрик чувствует, как влажный язык Макса касается его языка. Шершавое трение языка о язык кажется Эрику странным, он не может понять, нравится ему или нет, и пытается распробовать, целует Макса в подбородок и щеку мокрыми губами.—?Всё, всё, достаточно,?— говорит Макс, отстраняя его рукой, и сердце Эрика сжимается: он сделал что-то не так?—?Тебе не нравится?Макс сидит и смотрит на него мутными глазами, и Эрик видит в них то же, что сейчас испытывает сам?— желание. Желание и живой интерес, граничащий с похотью.—?Мы можем зайти слишком далеко,?— на выдохе произносит он.—?Мне всё равно,?— с придыханием отвечает Эрик, чувствуя, как все скручивается внизу живота. —?Я хочу сделать это с тобой.Он не уверен, что любит Макса, но точно уверен, что хочет его так, как не хотел еще никого и никогда. Макс?— сногсшибательный идеал по сравнению со всеми, кого Эрик встречал до этого. Эрик протягивает руку и поглаживает Макса по щеке, и Макс трется об его ладонь, как котенок, а затем начинает целовать пальцы, продвигаясь от кисти к предплечью. Внутри у Эрика пылает пожар, щеки наверняка краснеют, а дыхание сбивается. Если его первый раз будет таким, то это будет просто удивительный первый раз.Макс расстегивает больничную пижаму Эрика и покрывает короткими влажными поцелуями его грудь и плечи, дразнит языком соски и жарко дышит в шею. Совсем как взрослый, опытный, сильный. Эрик задыхается от нахлынувших чувств.—?Кто-то… может… войти,?— шепчет Эрик, глядя в потолок.А потом лишь сдавленно стонет, пока Макс приспускает его штаны, зацеловывает его сплетение, двигается от живота все ниже, ниже, к…—?Макс,?— бормочет Эрик себе под нос,?— это… слишком…Теплые мягкие губы кольцом обхватывают его член, и Эрик стеклянным взглядом смотрит в потолок, ощущая, как влажные губы скользят по стволу, а язык поглаживает болезненно возбужденную головку, и из-за этих прикосновений хочется заерзать?— ему и больно, и хорошо одновременно. Ладонь Макса поглаживает Эрика по груди, случайно задевая соски, и Эрик запрокидывает голову, напрягая бедра что есть мочи, и постанывает. Он каждой клеткой своего тела чувствует мелкие электрические разряды, проходящие по телу, горячий влажный рот и мечтает, чтобы это не прекращалось. А потом…Потом он лежит в своей постели, целует Макса, зарываясь пальцами в его отрастающие волосы, и ласкает его тело свободной рукой.—?Ты прекрасен,?— шепчет Эрик ему в губы.Макс улыбается и хихикает, и безграничное счастье окатывает Эрика с ног до головы, как ледяная вода в знойный летний день.Через два дня Эрика выписывают из больницы. Макс выскакивает за ним в коридор босой, в одной пижаме, расталкивая сестер и игнорируя их недовольные оклики, догоняет Эрика и вцепляется ему в руку.—?Эрик, прошу, скажи, где ты живешь,?— молит он.Эрик останавливается и чувствует, как к горлу подступают слезы. Шоу держит его за другую руку и с легким удивлением рассматривает Макса.—?Герр… мистер… отец, куда мы едем? —?дрожащим голосом спрашивает у Шоу Эрик.—?Эрик, нам нельзя… —?недовольно шипит Шоу, но Эрик выдергивает свою руку из его хватки и вцепляется в Макса, сжимая его в крепких объятиях.—?Я не хочу, чтобы ты уходил,?— скулит Макс, уткнувшись ему в плечо. —?Скажи, где тебя искать, прошу.—?Лучше ты скажи,?— шепчет Эрик, силясь не разрыдаться. —?Мы приедем и найдем тебя. Приедем и найдем, обещаю.Потом Шоу и сестры разнимают их, и Эрик повисает в руках Шоу, рыдая, пока Шоу что-то раздраженно шипит ему на ухо. Его движения грубые и резкие, и это расстраивает Эрика еще сильнее. Макс выкрикивает название какого-то городка, и Эрик забывает его уже в машине, так и не успев выжечь на подкорке мозга. Он сидит, обхватив голову руками, и безутешно плачет. Шоу, которому явно стыдно за него перед недовольным шофером, смотрит на Эрика со сдерживаемым презрением.—?Вижу, вы действительно подружились,?— сухо замечает он, когда у Эрика больше не остается слез. Эрик молча шмыгает носом и утирает лицо рукавом пожелтевшей рубашки.* Даже постоянная необходимость скрываться или любым доступным способом зарабатывать деньги не дает Шоу повода перестать заниматься образованием Эрика. Пока он в силу финансов и постоянных переездов не может определить его в школу, то обучает его самостоятельно. Теперь они уделяют занятиям по развитию способностей не больше часа в неделю, а в остальное время Эрик корпит над книгами и учебниками гораздо сложнее школьных. Шоу из-за своих бесконечных деловых поездок редко появляется дома, но это не мешает ему тщательно контролировать процесс обучения и проверять, выполнил ли Эрик задание, объяснять ему то, что он не понял. День напролет заниматься одними только уроками муторно и невыносимо, но ему задано ровно столько, чтобы хватило до вечера?— Шоу явно не доверяет соседям, которых попросил приглядывать за Эриком в свое отсутствие, кажется, боится, что он может заскучать и натворить дел или, хуже того, решить сбежать. Но волосы на голове Эрика еще недостаточно отросли, чтобы он перестал быть узнаваемым, а шрамы на его теле недостаточно побледнели, и бежать ему некак и некуда.Надзор проявляется абсолютно во всем: Шоу даже выдает ему книги для чтения в свободное от занятий время, но Эрик не обижается. Художественная литература привлекает его гораздо больше нудных учебников, на безжизненных и сухих предложениях которых язык спотыкается, а мысли уходят в сторону, и он быстро прочитывает все то, что говорит прочитать Шоу, и вскоре начинает искать по полкам новые книги, чтобы чем-то себя развлечь. В арендуемой ими квартире полно всякой ерунды на полках, и Эрик со скуки прочитывает большую часть из нее, находит пару тяжелых нечитабельных учебников и про себя взмаливается, чтобы Шоу когда-нибудь не заставил его заниматься по ним.Он учится курить. Это происходит совершенно спонтанно?— он находит пачку в кармане Шоу и не может противостоять соблазну стащить себе несколько сигарет. Тяжелое высокое окно легко открывается, оставшийся дым вывертивается из комнаты за день, и поэтому Эрика не останавливают даже раздирающий горло кашель, тошнота и головокружение?— раз получается у взрослых мужчин и уличных мальчишек, значит, получится и у него. Он любит проводить время с книгой и сигаретой, с ногами забираясь на широкий белый подоконник и со скрипом приотворяя окно, и наблюдать за жизнью двора; как-то раз он пачкает белизну краски ботинками и долго возится с тряпкой, оттирая след. Эрик быстро изучает обитателей окон дома напротив, выучивает время, когда хозяйка в цветастом платье поливает цветы, запоминает окно, из которого выходит на прогулку жирный черный кот.Во дворе часто играют дети. Большая часть из них?— его возраста, есть постарше, есть помладше; они вскоре тоже замечают его, в одно и то же время дня следящего за ними из окна, смотрят на него и улыбаются, некоторые даже машут руками, но никогда не зовут спуститься и присоединиться к игре. Эрик воображает, будто они его друзья, представляет себе разные сценки, думает о том, что они могли бы сделать и во что могли бы играть, если бы у него была возможность выходить во двор без ведома и сопровождения Шоу. Он чертовски давно не общался с другими детьми, только несколько раз играл с сыном одного из соседей в одной из их бесконечных меняющихся квартир, но он был гораздо младше, и игры его были примитивны и грубы; Эрик толком не знал, о чем с ним говорить.Пару раз его тянет на улицу настолько сильно, что он обдумывает план побега через окно или через дверь, пока приставленная к нему пожилая соседка задремлет или зазевается, но в последний момент одумывается и решает не создавать себе лишних проблем. В любом случае, он всегда может попросить у соседки новую книгу, сделать уроки, поставить пластинку или тайком выкурить сигарету.Шоу в какой-то момент решает заняться его культурным образованием и вне дома; Эрику не нравятся ни опера, ни балет, потому что ни в одном из этих видов искусства он не видит смысла, но зато нравится гулять по городу и не сидеть в душной квартире. Очень хорошо он запоминает реакции Шоу; он и до этого проявлял себя меломаном, но Эрик никогда не думал, что музыка может растрогать такого человека до слез. Он был безумно удивлен, когда в один из таких мучительных для себя походов взглянул на Шоу и в полумраке увидел, как тот промакивает уголком платка глаза; когда света стало достаточно, чтобы Эрик смог разглядеть его лицо, глаза у Шоу оказались влажными и покрасневшими. Это поразило его до глубины души: Шоу казался способным на что угодно, но только не на сентиментальность.—?Вы плачете? —?шепотом спросил тогда ошеломленный Эрик.—?Да,?— ровным голосом ответил Шоу,?— а тебя это удивляет? Открою тебе секрет, но у меня тоже есть чувства.—?Я не думал, что это может вызвать у вас слезы, господин доктор,?— Эрик поморщился.—?Когда-нибудь ты научишься понимать и это, Эрик,?— мягко сказал Шоу, заметив, как он на мгновение изменился в лице. Тайна Эрика вскоре раскрывается?— Шоу сначала только догадывается, замечая пропажу сигарет, приоткрытое окно и запах дыма в комнате, а после ловит его с поличным, с сигаретой в руке, когда одним прекрасным днем возвращается незапланированно рано. Эрик едва не сгорает от страха и стыда и оказывается лишен сигарет и наказан на целую неделю?— это ужасные, отвратительные, унизительные наказания, многие из которых кажутся непомерно жестокими и чем-то напоминают лагерные пытки (хотя ни одно из них не является телесным в распространенном понимании?— Шоу считает себя выше этого), на удивление хорошо доносят посыл. Вряд ли побои действовали бы на Эрика так же убедительно; к ним можно привыкнуть, а наказания же Шоу не повторяются никогда?— он всегда выдумывает нечто новое непременно омерзительнее прежнего. В этот раз он наказывает его не за курение, а только за воровство и ложь, а в конце недели вдруг возвращает ему сигареты.—?Это исключительно твое дело, Эрик,?— строго говорит он, пока Эрик утирает слезы. —?Я не имею права лишать тебя выбора. Это твоя жизнь и твое дело, хотя мне хотелось бы, чтобы ты дольше пребывал в добром здравии. Здесь ты волен делать что хочешь.Эрик ошеломленно подбирает одну сигарету и слегка сминает ее, покручивая между пальцев и ощущая, как хрустит под папиросной бумагой табак.—?Если мне понадобится еще, я смогу брать у вас? —?спрашивает он.—?Я куплю тебе, если тебе понадобится. И если сочту нужным,?— отвечает Шоу. —?Не забывай, что я могу отнять так же легко, как и даровать. Если мне не понравится что-то в твоем поведении, я лишу тебя этой привилегии.Эрик кивает.—?Понял вас, господин доктор.Он так и не закуривает.*—?Знакомься, Эрик, это Элли,?— говорит Шоу. —?Думаю, ты должен ее помнить.Хорошенькая медсестра, так искусно успокоившая Эрика в первый день его пребывания в больнице, мнется на пороге и явно чувствует себя неподходящей для царящей в доме атмосферы?— Шоу выискал для них просторную, хорошо обставленную квартиру, и, пусть они долго здесь не задержатся, Эрику чертовски нравится проводить в ней время. (Но только одному, без всяких там медсестер.)—?З-здравствуйте,?— выдавливает он с кислым лицом. —?Вы очень… хорошо выглядите.Щеки Элли розовеют, она кротко улыбается и поправляет аккуратно уложенные белокурые волосы; немного погодя они вместе пьют чай, и Эрик старается не обращать внимания на Шоу, флиртующего с Элли, и на нее саму, глупо хихикающую. Да, она очень ласковая, нежная, понимающая, отлично ладит с детьми вроде Эрика, но…—?Господин доктор,?— твердо говорит Эрик, когда Элли отлучается. —?Помните наш уговор? Никаких женщин в доме.Шоу усмехается.—?Думаю, Элли должна тебе подойти. Ты же помнишь, какой она была в больнице.—?А вы в больнице, смотрю, времени зря не теряли,?— фыркает Эрик, сложив руки на груди.—?Эрик, следи за языком.—?Извините.Гостиная погружается в молчание, и Эрика, ковыряющего ногтем шов на своих новых брюках, внезапно озаряет. Элли работает в той больнице, где остался Макс. Макс, его любимейший, ненагляднейший Макс, о котором Эрик вспоминает почти каждый день. Элли приобретает для него новое значение: она не просто должна, а очень обязана сообщить ему, где сейчас Макс, и тогда он, возможно, смирится с ее присутствием в доме.Наконец в гостиной появляется Элли?— милая улыбка, кроткий взгляд из-под опущенных ресниц, припудренный маленький нос. На нее приятно смотреть, но Эрик не хочет, чтобы она путешествовала с ними, и надеется, что ее отношения с Шоу ограничатся парой визитов?— в конце концов, им с Эриком скоро переезжать.—?Простите,?— выдавливает Эрик, не зная, как правильно к ней обратиться. —?Вы не можете подсказать, где сейчас Макс?..Элли смотрит на него, вскидывает брови, а потом на ее розовых губах расцветает добрая улыбка.—?Эрик, милый, я… правда не знаю. Его давно забрали родители. Вы так подружились, я знаю, и мне… очень, очень жаль.Эрика будто обливает ледяной водой. Горло перехватывает, и он отводит взгляд, чтобы Элли не увидела, как на его глаза наворачиваются слезы, но чуткая Элли все равно всё понимает.—?Эрик, Эрик, милый, я… —?говорит она, пытаясь взять его за руку, но он подскакивает со стула, едва не опрокинув его, и кричит:—?Не трогайте меня! Я сказал, не трогайте!..Эрик убегает в комнаты, громко хлопнув дверью, падает на свою кровать лицом в подушку и заливается слезами обиды и разочарования. Рыдая, осознает, что лагерь сделал его слишком чувствительным, слишком неустойчивым, слишком привязывающимся… или это просто половое созревание? В любом случае, Эрик полюбил Макса, а судьба отняла его. Точно так же, как отняла кров, свободу, детство, мать. Остался только Шоу, ненавистный, отвратительный убийца, каратель, от воли которого он зависел. Больше у Эрика никого не было.Наплакавшись всласть, он лежит в кровати и смотрит в потолок невидящими глазами; за окном темнеет, голоса из гостиной становятся громче, к ним примешивается игривый женский смех, а потом хлопает дверь соседней комнаты?— той, которую занял Шоу. Эрик отвлекается от потолка, по которому ползает маленький черный паук, и весь обращается в слух; Шоу и Элли что-то негромко обсуждают, и через некоторое время начинает скрипеть старая кровать?— сначала как будто кто-то ложится на нее, потом чаще, тяжело, медленно, затем все быстрее, быстрее, так, что в шкафу возле Эриковой кровати начинает подрагивать кобальтовый сервиз, и к скрипу примешиваются короткие женские постанывания. Эрик лежит, слушает, всхлипывает и глотает злые слезы. …Элли приходит к ним еще три субботы, и Эрик, заслышав стук ее каблучков в прихожей, сразу же прячется в своей комнате, не в силах видеть ту, кто упустила Макса. На четвертую субботу вечернее распитие вина заканчивается ссорой (Эрик понимает это, услышав, как Элли плачет и кричит и как резко хлопает парадная дверь, выходит в гостиную и обнаруживает там раздраженного Шоу, который пьет вино из горлышка бутылки), и больше в их доме женщины не появляются.* Шоу почти никогда не остается на ночь. Если он все-таки и решает остаться, то, просыпаясь утром, Эрик обычно обнаруживает в столовой накрытый крышкой завтрак и пустые бутылки из-под спиртного, которые выпивает за ночь не пьянеющий Шоу. Вся еда, которая хранится у них в запасах, предназначена для Эрика, и ее довольно немного, в то время как себе Шоу не берет фактически ничего кроме сладостей и алкоголя.В определенный момент их совместной жизни Шоу перестает возвращаться под утро, и Эрик оказывается в одиночестве фактически на целый день. Утро, в которое он первый раз остается без Шоу и заботливой соседки, серое и пасмурное, и Эрик, разлепив глаза, подходит к окну, забирается на подоконник и сидит на нем, вглядываясь в режущую серость розовую полоску света, слабо брезжащую за домами. Ему следовало бы поторопиться, но он чувствует себя слишком уставшим. Умывается водой из кружки, потому что не хочет идти в ванную?— не так, как учил Шоу,?— натягивает одежду и выходит из комнаты. По утрам квартира всегда кажется ему пустой и огромной, особенно просторная столовая и бесконечно длинный коридор. Только сейчас он задумывается о том, что будет есть; вчера Шоу, уходя, не заикнулся о завтраке и даже не пожелал ему доброй ночи. Перспектива на весь день остаться без еды совсем не нравится Эрику, и он тут же начинает нервничать. Буфет оказывается пуст, хотя еще вчера в нем лежали сладости?— видимо, их взял Шоу, Эрик видел, как он подходил к буфету и брал из него что-то. Он ищет дальше. Находит только стоящие у комода пустые бутылки из-под бренди?— и больше ничего. Шкафы оказываются пусты, это только подогревает его беспокойство. Вдруг он замечает, что на одном из столов стоит что-то, накрытое блестящей крышкой. Открыв, находит свой завтрак?— холодный омлет и жареные сосиски?— и еду для школы. Садясь завтракать, он чувствует, как в душе разливается спокойствие.…Засыпать, видя тонкое световое лезвие из-под двери его кабинета, довольно непривычно, и Эрик порой долгие часы проводит без сна, ворочаясь с боку на бок. Бессонница часто донимает его, когда в квартире по ночам есть посторонние. Он определенно не из тех детей, которые боятся темноты и одиночества; темнота?— его верный спутник и друг, в ней можно прятаться, сосредотачиваться, думать, молчать и курить, можно даже читать, если рядом есть лампа или хотя бы огарок свечи. Одиночество всегда сопутствует ей. Эрику нравится быть наедине с собой как с единственным человеком, с которым комфортно молчать. Еще ему было просто молчать со Шмидтом, когда тот был поглощен своими бесконечными бумагами и записями,?— но не с Шоу, молодым, строгим и энергичным.Кошмары мучают Эрика так же часто, как и бессонница. Шоу говорит, что он уже достаточно взрослый, чтобы засыпать сразу же после пробуждения, но у кошмаров слишком удушливое послевкусие, наваливающееся марой, давящее, стесняющее грудь. Только после кошмаров Эрик действительно до дрожи боится темноты: в ней тени оживают, а предметы приобретают новые подвижные формы.После одного из таких кошмаров Эрик резко просыпается и, тяжело дыша, садится на кровати. Он не помнит сна, но подушка мокрая от слез, а накатывающий слепой ужас заставляет цепенеть. Шоу наверняка будет недоволен, очень недоволен его трусостью, но Эрику плевать. Ему слишком страшно. Он поднимается с кровати, по-глупому опасаясь, что живущее под ней неведомое существо в темноте ухватит его за лодыжку покрытой струпьями рукой, доходит до двери и рывком открывает ее, рывком же закрывает у себя за спиной. В коридоре царит кромешная сине-черная тьма, и страх пробирается сквозь нее, липкий и холодный.Что Эрик скажет Шоу? Он пока не знает. Ему чертовски сильно хочется просто повиснуть у него на шее и не отпускать, пока страх не отступит, и хотя Шоу этого не выносит, такой вариант развития событий кажется Эрику наиболее подходящим. Возможно, стоит выпить снотворного или стакан ненавистного горячего молока, думает он, подкрадываясь к двери кабинета и цепляясь взглядом за полоску спасительного света, виднеющуюся из-под нее. В коридоре все еще слишком темно, и Эрик быстро нащупывает в темноте выключатель и включает бра над зеркалом. Пространство окрашивается в пастельные желтоватые тона, и на душе становится легче, но память о неизвестном кошмаре все еще заполняет голову и не позволяет думать о чем-нибудь еще.Эрик подносит руку к натертой дверной скобе и думает о том, что спокойно мог бы отпереть дверь с помощью своей силы, будь она заперта на замок. Он так и не накрывает скобу ладонью, отдергивает руку и прислушивается. Ему кажется, что он слышит какие-то странные звуки, доносящиеся из кабинета, и неизвестность подогревает страх. Звуки напоминают прерывистое дыхание, и Эрик около минуты стоит и пытается понять, что происходит. Кроме неизвестности его нервирует еще и черная дверь, приоткрытая в конце коридора; кажется, будто из-за нее вот-вот что-то выскользнет.Так и не сумев определить природу звуков, Эрик решает наконец открыть дверь. Не стучится?— стук посреди ночи наверняка напугает Шоу, если он, конечно, вообще когда-нибудь боится,?— решает просто тихо ее приоткрыть. Механизм срабатывает под действием его силы, дверь не издает ни скрипа. Эрик, прищурив один глаз, глядит в образовавшуюся щелку и видит включенную настольную лампу, книги, документы и Шоу, склонившегося над столом. То, что Эрик осознает пару мгновений спустя, впечатляет его до глубины души: Шоу плачет. Эрик видит, как он всхлипывает и как вздрагивают его плечи; он настолько поглощен своими рыданиями, что даже не замечает, как приоткрывается дверь в кабинет. Горький мужской плач из уст этого человека звучит для Эрика до безумия странно?— он плачет навзрыд, тихо постанывая.Эрик чувствует себя случайно приоткрывшим завесу какой-то страшной личной тайны и очень смущается этого. В этот момент обычно недосягаемый и безупречный Шоу кажется ему очень уязвимым и человечным.—?Господин доктор?.. —?робко произносит Эрик, скрипнув отворяемой дверью.Всхлипывания прекращаются, Шоу отнимает руки от покрасневшего лица и встречается с ним взглядом.—?Привет, Эрик. Что-то случилось? —?спрашивает он, и Эрик слышит усилие в его дрожащем голосе. —?Тебе не спится?—?Мне приснился кошмар, не могу уснуть,?— отвечает Эрик. —?Господин доктор, вы… вы плачете?Это выходит за рамки его понимания. Что могло заставить Шоу разрыдаться посреди ночи, что за крах или глобальная катастрофа? У Эрика холодеет в груди, когда он перебирает в голове возможные поводы; где им придется провести следующую ночь?— на улице, за решеткой или в самой преисподней?—?Да,?— Шоу кивает. —?Ты каждый раз так удивляешься, будто я лишен человеческих эмоций. Плакать?— это совершенно естественно.Он судорожно вздыхает, достает платок и стирает слезы с лица, закончив, зажимает в складках нос и высмаркивается. Эрик покорно ждет, пока он закончит приводить себя в порядок, не осмеливаясь задать свой главный вопрос.—?Почему вы плакали? Что-то произошло?..—?Почему? —?необычно ласково переспрашивает Шоу?— кажется, горячие слезы растопили его сердце. —?Я же не сплю, Эрик. За время бодрствования у меня накапливаются эмоции, которые периодически надо выплескивать.От сердца отлегает так стремительно, что у Эрика от облегчения едва не начинает кружиться голова.—?И часто вы так плачете посреди ночи? —?неуверенно спрашивает он, опасаясь, что Шоу недоговаривает.—?Не очень часто.—?Вы точно плачете просто так? —?все-таки интересуется Эрик, хотя негласные правила запрещают слишком назойливый интерес. —?Вы говорите все как есть, господин доктор, нам не о чем беспокоиться?..—?Да, мой мальчик, все в порядке,?— Шоу выдавливает такую же ненатуральную, как и его странная ласковость, улыбку. —?Тебя снова мучают кошмары?—?Да,?— Эрик кивает.—?Помнишь, что именно приснилось? —?спрашивает Шоу, пытаясь казаться участливым.Эрик качает головой.—?Мне страшно,?— говорит он,?— я не могу заснуть из-за этого. Вы не могли бы посидеть со мной?Обычно Шоу отмахивается, когда Эрик просит его о чем-то подобном, но в этот раз он слишком растроган, чтобы отказать, и Эрик пользуется этим. Когда Шоу присаживается на край его кровати, Эрик переползает с подушки к нему на колени, ложится головой на жесткое бедро и лежит так; Шоу подавляет прерывистый вздох и машинально поглаживает его по макушке.Эта ночь оставляет послевкусие еще более резкое, чем ночные кошмары.* В новой квартире не оказывается широких побеленных подоконников, на которые можно забираться с ногами, зажимая в зубах зажженую сигарету; в новой квартире оказывается старое пианино из темного дерева, и Эрик понимает, что обречен на гаммы, нотные тетради и болящие пальцы с того самого момента, как Шоу замечает чертово пианино. Он тут же облюбовывает его и играет что-то на пробу. Эрик впервые видит его за инструментом, но не удивляется, как не удивился бы игре на скрипке или верховой езде?— Шоу принадлежит к числу людей, которые умеют все.—?Замечательно, просто замечательно,?— радостно говорит Шоу, поднимаясь и закрывая крышку, и следующие его слова подтверждают опасения:?— Я должен научить тебя играть. Почему это раньше не пришло мне в голову.Эрик ощущает, словно его сердце резко падает вниз?— так исчезает последняя надежда. Шоу всегда выдумает ему занятие; он горазд на творческие идеи, будь то заучивание стихов английских поэтов или та же игра на фортепьяно.Его сила к тому времени разрастается и сгущается, как грозовое облако; он поднимает в воздух автомобиль, сплетает из тонких пластин браслет, отливает грубый медный цветок и становится виновником нескольких аварий, в том числе одной железнодорожной, и во время каждой из них погибают люди. Идеи с убийствами всегда принадлежат Шоу, творческие же мысли Эрика в основном всегда находятся вдали от разрушения, вернее, он думает о хаосе, но никогда не делает ничего без разрешения. Он не хочет быть легкомысленным и пока еще считает погибших?— погибших, а не убитых, так Шоу называет это.Он неожиданно находит ключ к мастерству, и он совсем не в нотах и не в его ноющих руках. Струны пианино поддаются его силе, живые и уступчивые, поют для него; тягучая мелодия натянутых струн куда слаще для его ушей, чем резкая?— холодных продолговатых клавиш. Когда Шоу устраивает ему первый зачет, Эрик кладет руки на колени и извлекает из инструмента музыку, не коснувшись его и пальцем. Шоу скептически смотрит на клавиши, мелькающие под невидимой рукой, переводит взгляд на Эрика. Он не впечатлен.—?Это все очень хорошо, Эрик, но ты должен уметь работать в первую очередь руками,?— он качает головой. —?Такое никуда не годится.Музыка обрывается. Эрик стискивает пальцами ткань своих брюк, и струны тянутся и стонут следом за его движением.—?Не ломай инструмент,?— приказывает Шоу.—?О, я починю его, если на то пойдет,?— огрызается Эрик и не дает ему сделать себе замечание. —?Вы говорили, что я талантлив, уникален. Я потратил много часов на то, чтобы освоить это, я развиваю свой талант, так почему же вы недовольны?—?Потому что я требовал не этого, Эрик. Покажи мне, что могут твои руки. Я должен видеть, что ты умеешь. И не смей помогать себе, ясно?Эрик стискивает зубы и наконец отпускает металл. Он начинает играть. Под его неумелой рукой клавиши плачут, а струны стонут еще пуще прежнего.Шоу качает головой и выглядит разочарованным.—?Я ждал от тебя большего,?— опечаленно говорит он.—?Я показал вам большее, господин доктор, вас оно не устроило,?— шипит Эрик так, что Шоу почти его не слышит.*—?Эрик, послушай меня внимательно.Он всегда слушает Шоу внимательно. Иногда слишком внимательно: прислушивается ко всем его словам, ловит каждое, запоминает все, что он говорит, насколько хватает памяти?— от случайно брошенных фраз до песенки, которую он рассеянно мурлыкает себе под нос. Сильнее всего запоминаются те слова, которые Шоу говорит твердо и без улыбки, и сейчас он говорит именно так. Значит, предстоит действительно серьезный разговор.—?Слушаю вас, господин доктор.Он не ждет, пока Шоу попросит его подняться, молча встает из кресла и делает несколько шагов. Шоу стоит напротив, метрах в двух с половиной, и Эрик рассматривает его щегольский костюм, не решаясь взглянуть на лицо.—?Посмотри на меня, пожалуйста.Пожалуйста в понимании Шоу?— форма приказа; сказано требовательным тоном, значит, он напряжен или недоволен. У Эрика холодеет в груди. Он сглатывает и медленно поднимает глаза, на секунду встречаясь своими с его, и тут же соскальзывает сначала на нос, потом на плотно сомкнутые губы, потом на седые виски. Ему страшно заставить себя еще раз пересечься с ним взглядом?— у Шоу ледяные синие глаза, он смотрит холодно, не мигая.—?Не надо отводить взгляд.—?Прошу прощения.Эрику приходится превозмочь себя. Взгляд Шоу, когда тот не улыбается, завораживает. Под ним он цепенеет, как кролик перед удавом.Добившись своего, Шоу растягивает губы; глаза сощуриваются и немного теплеют, и смотреть в них становится не так страшно. Ему почему-то всегда кажется важным зрительный контакт.—?Помнишь, как я просил тебя остановить пулю, Эрик? —?мягким голосом начинает он и делает шаг вперед, сокращая расстояние. Эрик косится на его протянувшуюся ладонь и ждет, что она опустится ему на плечо, но этого не происходит?— Шоу останавливается.—?Помню, господин доктор.—?Все последние разы ты справлялся с этим заданием на отлично.Шоу наклоняется и вытаскивает из верхнего ящика письменного стола заряженный револьвер. Эрик с самого начала знал, где этот револьвер находится, но не ожидал, что он не просто понадобится им сегодня, но еще и так скоро; ему казалось, что упражнения со стрельбой уже давно пройдены.—?Что вы хотите сделать? —?спрашивает Эрик. —?Я думал, с этим заданием покончено. Оно кажется мне очень простым.Слишком простым.—?Хорошо,?— Шоу снова улыбается. —?Это хорошо, Эрик, если это задание кажется тебе простым. Значит, ты справишься так же легко, если я немного его усложню. Например, вот так.Шоу приставляет дуло револьвера к виску, продолжая улыбаться, и взводит курок.Время останавливается. В ушах начинает стучать кровь, лоб над бровями слегка покалывает, и Эрику кажется, что у него кружится голова. Голос Шоу становится приглушенным, таким, будто он стоит в другом конце комнаты, а произносимые им слова медленно бледнеют, съеживаются, теряют смысл. Эрик мажет туманным взглядом по его руке, держащей рукоять, пальцу, лежащему на крючке, изогнутым в слащавой улыбке губах и сетке мелких морщин в уголках прищуренных глаз. Еще год назад Шоу выглядел гораздо моложе.—?Я сосчитаю до трех и выстрелю. Ты знаешь, что нужно сделать. Готов?Он не готов. Шоу, должно быть, шутит. Шоу, не терпящий неуместного юмора в любых его проявлениях, шутит, разыгрывает его?.. Нет, конечно нет. Он может поглощать энергию, поэтому ничего не произойдет. У Эрика нет шансов: он собственными глазами видел, как Шоу выставлял руку, и пули падали, коснувшись его ладони.—?Пуля не ранит вас,?— глухо выдавливает Эрик.—?Ранит, если я захочу.—?И вы захотите?Шоу не отвечает.Эрик с трудом сглатывает, потому что слюна становится вязкой и горчащей.—?Я не могу так рисковать.—?Рисковать, мой мальчик? —?Шоу смеется. —?Ты называешь это риском? Тебе под силу поднять автомобиль, Эрик.—?Я сделал это всего один раз.—?Тем не менее, автомобиль не сравнится с револьвером. —?Как и согнутые ворота в Аушвице однажды не сравнились с той монетой, которая стоила жизни его матери; она, маленькая, нагревшаяся от тела, лежит у Эрика за пазухой. —?Ты улыбался, когда останавливал пули в сантиметре от собственного носа.—?До этого вы еще ни разу не позволяли мне рисковать вашей жизнью, господин доктор.Эрик, подняв глаза и мельком зацепив лицо Шоу, видит у него на губах теплую, отцовскую улыбку вместо прежней слащавой.—?Раньше я считал, что ты недостаточно подготовлен. Тогда это было бы слишком трудно для тебя.—?А теперь?—?Теперь ты готов.Шоу не любит долгих разговоров за исключением тех, что перетекают в его монологи, но Эрик сейчас достаточно взволнован, чтобы об этом не беспокоиться. В данный момент он отчаянно пытается заставить себя поверить в реальность происходящего. Судя по тому, что его почти лихорадит, это всего лишь сон. Сейчас он наверняка лежит, взмокший, раскинувшись в жаркой смятой постели; сейчас наверняка придет Шоу, взволнованный криками, приложит ладонь к его горячему лбу, и Эрик проснется. Тот Шоу, который никогда бы не приставил к виску револьвера, не сказал бы ему: моя жизнь в твоих руках, мой мальчик, делай с ней что хочешь, теперь все зависит только от твоего желания.Безусловно, это сон. И Эрику не хочется просыпаться.—?Вы правда настолько мне доверяете?—?Да, Эрик. Не подведи меня, хорошо?Дуло револьвера снова упирается в висок Шоу.—?Х… хорошо, господин доктор.—?Сосредоточься. У тебя рассеянный взгляд.—?Да, господин доктор.—?Ты побледнел. Все в порядке?—?Я боюсь, что у меня не выйдет. Что что-то пойдет не так.—?Твоя главная задача?— остановить механизм, не дать ему сработать. Это очень просто, Эрик, ты делал это уже не один раз. То, что со мной что-то может случиться, не должно тебя волновать. Ты должен осознавать это, но оставаться спокойным?— волнение может отрицательно повлиять на исход, если ты понимаешь, о чем я; у тебя в жизни еще будут ситуации, когда тебе придется серьезно рисковать и при этом оставаться хладнокровным.Эрик судорожно кивает. Он понимает, как же.—?Ты понял, что тебе нужно сделать? Точно справишься?Эрик кивает снова.—?Скажи: ?Понял вас?.—?Понял вас, господин доктор.—?Умница,?— Шоу вмиг серьезнеет. —?Ладно, Эрик, я считаю. Стреляю на счет ?три?.Проходят годы, а Эрик никак не может перестать прокручивать эту сцену раз за разом. В его голове все происходит нарочито медленно, картинно: сначала он слышит выстрел, потом?— видит брызг крови, как разлетаются внутренности черепа, как обмякший безликий Шоу сваливается на стол, утягивая за собой, пачкая кровью и взметая в воздух кипы бумаг, соскальзывает на пол и нелепо растягивается, похожий на поломанную куклу. Эрик делает все так же медленно, неспешно, спокойно, как это делал сам Шоу рядом с трупом его матери?— подходит так близко, что носок его ботинка почти касается безвольно протянутой руки, и смотрит, смотрит, смотрит на него до полного удовлетворения. В его голове не нужно бежать, не нужно прятаться, не нужно беспокоиться, никто не прибегает на выстрел, не поднимает шума?— можно до бесконечности видеть, изучать, исследовать смерть, наслаждаться ею снова и снова, наблюдая за тем, как убийца его матери казнит сам себя.В одном из вариантов он растягивает удовольствие: делает так, что Шоу осекается и только ранит себя; пока он корчится на полу в крови и ошметках, Эрик внимательно рассматривает его причудливую рану, а потом широко улыбается и говорит, подражая: ?Вы поступили очень глупо, доктор. Я разочарован. Не стоило доверять свою жизнь человеку, у которого отняли все?— вот вы и поплатились. Я оставил вам время хорошенько подумать над своим поведением?. Сложно сказать, слышит ли Шоу его в этот момент, но он точно может его видеть. Эрик без страха, с холодным любопытством смотрит на его лицо, некрасиво искаженное болью?— точно так же Шоу смотрел во время опытов, после которых Эрик обычно терял сознание. Вдоволь насмотревшись, улыбается снова, искренне, без доли злорадства.…Шоу выжимает крючок спустя пару секунд, даже не вздрогнув. Ничего не происходит.