16. Hey Joe (1/1)

"Hey, Joe,Where you goin' with that gun in your hand?""I'm goin' down to shoot my old lady.You know I caught her messin' 'round with another man.Huh, and that ain't too cool."Я вылетаю из офиса, на ходу натянув куртку и кое-как намотав шарф исключительно в целях маскировки (всё-таки зима на улице, и людям вовсе не обязательно знать, что всего через несколько минут я буду со всей возможной скоростью сдирать с себя эту амуницию). Прячу в шарф горящие щёки.В последнее время меня перестали досаждать вопросами, почему я торчу на работе допоздна. И даже статус трудоголика я как-то незаметно потерял. Ну и чёрт с ним.Я ныряю в тёплое нутро машины, и меня тут же смачно чмокают в губы.— НЕ ЗДЕСЬ, — отвешиваю я Натсу подзатыльник, не оценив того факта, что он предусмотрительно припарковал машину где-то в тени бетонной коробки цеха. — Поехали.Натсу заводит двигатель, потирая затылок и ворча что-то о тяжестях своей судьбы, но вскоре по-хозяйски устраивает руку на моём бедре и приобретает вид довольного кота, наевшегося сметаны. Разве что не облизывается.За последние две недели это всё превратилось в отработанный алгоритм. Натсу заезжает за мной вечером — и мы мчимся к нему домой, чтобы наброситься друг на друга, как узники концлагеря на еду. Правда, чаще всего терпение Натсу на двадцать минут пути никак не растягивается: он тормозит где-то в промзоне, и мы целуемся вволю, каждый раз рискуя не добраться до дома. И несколько раз действительно не добирались (о чём я вспоминаю с горящими ушами: район хоть и безлюдный, но машины всё-таки проезжают, а стёкла в бронтозавре Натсу пусть и грязные большую часть времени, но не сказать, чтобы что-то скрывали)… Затем, ближе к ночи, Натсу отвозит меня домой — каждый раз канюча поцелуи и ноя, чтобы я перебирался жить к нему, изобретая для этого всё новые аргументы. ?Сэкономим на бензине целое состояние и купим новый диван?, или ?от меня ближе до твоей грёбаной работы?, или даже ?я боюсь спать один, потому что, кажется, в туалете завёлся призрак?.Я пытаюсь оценить, как обстоят дела с его терпением сегодня, и только тут замечаю, что мы едем не по привычной дороге. По сторонам от трассы мелькают какие-то деревья, в сумерках точнее определить не получается.— Куда это мы?..— На свидание, — говорит Натсу тонким от нерешительности голосом.— Что?!— Ну а что! — занимает он оборонительную позицию. — Мы даже ни разу не были на свидании!— Э-эм… — я пытаюсь что-то возразить, но вместо этого срываюсь в смех. — Ладно… И… где будет свидание?— В парке аттракционов, — объявляет Натсу с энтузиазмом.— Что?!— Заладил ?что? да ?что?! Расслабься и получай удовольствие, крошка.Я даже не луплю его за ?крошку? — сижу и тихонько трясусь от смеха, пытаясь представить наше ?свидание?. Как Натсу будет покупать мне сладкую вату и леденцы, а потом мы пойдём кататься на чёртовом колесе и по всем законам жанра целоваться наверху, игнорируя открывающийся вид. Хаха. Или он потащит меня в комнату страха, чтобы зажать где-нибудь в гробу под скрипы бренных костей? Хотя нет, это вряд ли. Такая романтика не по его части.Я снова выглядываю в окно.— Стоп, Натсу, Парк в другой стороне. Мы вообще выехали из Йокогамы.— Угу.— Ты едешь в какую-то глушь.— Я в курсе. Сказал же, расслабься. Твой бойфренд крут в таких вещах, как свидания, бэйби, — он улыбается самодовольно.Я больно щипаю его за ляжку.Мы долго петляем по какой-то запущенной горной трассе с выцветшими указателями по обочинам, которые не отражают света фар, так что мне не удаётся ничего разобрать. Тем временем Натсу давит кнопки в радиоприёмнике, пока не находит какую-то слабую, сплошь в помехах волну. Бросает взгляд на часы. Сверяется с наручными. Бормочет что-то ругательное под нос. Я наблюдаю за всеми этими действиями с любопытством.— Что ты…— Шшшш.Он делает погромче.— Э-э, доброго всем… времени суток, дамы и господа, вы слушаете самое лучшее радио этой унылой планеты, где делать нечего, кроме как слушать музыку… — начинает скрипеть не то сонный, не то укуренный голос. — Я понятия не имею, зачем вы его слушаете, ну это ваши проблемы… а у нас тут… — раздаётся грохот чего-то рушащегося долго и с размахом. — …Хейджо свалил швабру, которая подпирала полки с пластинками. Будь проклят тот день, когда я подобрал его костлявую полосатую задницу на помойке. Так вот, о чём я…— Натсу, это что за трэш?— Это радио. А Хей Джо уже давно отъел свой тощий зад и превратился в кототанк. Во, слушай.— …сегодня у нас типа… — продолжают речь, — свидание. М-да… нет, не у меня, боже упаси, а у моего приятеля, которому спасибо за коробку пластинок Джимми и афишу с настоящими Роллингами с настоящей факаной Америки…— Содрал в каком-то переходе в Нью-Орлеане, — поясняет шёпотом Натсу. — Он на неё молится.— …вот, собственно, причина столь долгой речи, но меня достало чесать языком, так что перехожу к делу, чего и вам там на свидании советую. А теперь… мм… надо поставить что-то романтичное, я думаю? Как насчёт Хей Джо? Да, будем слушать Хей Джо.— Кота?? — я уже не знаю, чего ожидать.— Не-ет, это песня такая. Джимми Хендрикс. Она у него в голове крутилась, когда он кота подобрал, поэтому так и назвал.Начинает играть какой-то старый блюз, и я со своим школьным знанием английского смутно улавливаю историю о том, как Джо намеревается застрелить свою бывшую подружку, что немного расходится с моими представлениями о сопливых песнях для свиданий; впрочем, всё происходящее в принципе с моими представлениями о свиданиях расходится. Особенно когда Натсу тормозит у покосившейся вывески с одним-единственным тусклым фонарём, который выхватывает из темноты лишь несколько уцелевших букв “DR AM AND PA K”. Где-то за аркой в густых сумерках угадывается силуэт небольшого колеса обозрения, погружающегося в море зарослей с креном на левый борт; остовы каких-то металлических конструкций и даже что-то напоминающее горбатый скелет динозавра — наверное, при жизни бывшее американскими горками. — Натсу, это что за руины Второй Мировой? — я выбираюсь вслед за ним из машины.— Это самый охуительный парк! — с восторгом заявляет Натсу. — Пойдём!Ладно, хотя бы не придётся есть сладкую вату — мысленно подсчитываю я плюсы. И озираться по сторонам, боясь нарваться на знакомых. В таком местечке разве что на предков нарваться можно. Давно почивших.Я зябко повожу плечами и с некоторой опаской вхожу вслед за Натсу под арку. Та не рушится нам на головы, и я решаю, что сегодня на редкость удачный день. Звёзды на нашей стороне.Зябкий ветер с далекого побережья сюда не добирается — в тени разросшихся старых деревьев влажно и довольно тепло. Я озираюсь по сторонам, с трудом различая в темноте замшелые фигуры каких-то клоунов и потрескавшихся персонажей аниме, которые кажутся ровесниками античных скульптур.— Я раньше терпеть не мог этот парк, — рассказывает Натсу, уверенно ведя меня куда-то в темноту. — Все девчонки хотели идти сюда на свидания, будто других мест не было. Хотя в этой глухомани, в общем-то, и не было…— И поэтому ты по привычке и меня сюда привёл? — спрашиваю я с детской обидой.— Не-ет. Слушай, я же рассказываю. Парк решили снести лет пятнадцать назад. Я в то время уже слинял в Токио. Болтают, что старик-смотритель американских горок отказался оставлять дело всей жизни и так тут коньки и отбросил. Прямо в своей будке. А компания, которая собиралась на этом месте чего-то там строить, разорилась. Потом землю выкупила другая, но и в ней вскоре главный чел вздёрнулся. Короче, Парк так и не решились больше трогать.— Проклятие Смотрителя? — хмыкаю я, косясь на горбатый скелет тех самых горок.— Ну типа того. Круто же?— Ты же не любишь такие вещи.— Этот парк я ещё больше не любил. Все эти визги, шарики, попсовая музычка и детишки с леденцами, тьфу. Я его как только ни проклинал, потому что приходилось зависать тут по выходным с глупыми девчонками, и хорошо ещё, если они после этого давали… И когда я увидел, что с ним стало, то понял — есть справедливость в этом мире! Так что я Смотрителя уважаю, если он правда призраком заделался. О, а вот и будка его.Я перевожу взгляд. Покосившееся строение слепо таращится в ночь тёмным окошком с выбитым стеклом, за которым — чернота, будто провал в другое измерение. По моей спине пробегает озноб. Натсу тут же нашаривает мою руку:— Не бойся.Я не слишком уверен, кто из нас тут больше боится, но не хочу рушить его крутой образ защитника.— А ещё говорят, — понизив голос, сообщает мне на ухо Натсу, — что если повезёт, то он может появиться и прокатить на горках.Я скептически рассматриваю проржавевшие конструкции и ветхую тележку, думая, что эта удача весьма сомнительная.— Не хочешь проверить? — робко спрашивает Натсу.— Ты думаешь, она под нами не развалится?— Да не, тут просто с виду всё облезлое, — в его голосе особой уверенности не слышно.— Ты не проверял?— М-м… мне одному скучно было.Я незаметно усмехаюсь: ну-ну, ?скучно?. Азарт берёт своё, и я тяну его за руку:— Пошли. Вдруг и правда Смотритель объявится.Натсу, похоже, сам жалеет о своей инициативе, когда мы загружаемся в скрипящую тележку, но назад не сдаёт — наверное, в нём тоже закипает детский адреналин, замешанный на страхе и восторге. Мы сидим рядом, неловко вцепившись в холодные поручни, и некоторое время ждём непонятно чего.— Может, вызвать его как-то? — предполагаю я.— Не надо, — быстро одёргивает Натсу. — Захочет, сам придёт.— Его отпугивают твои татуировки.— Ну и ладно…Мы так и сидим в жутковатой тишине, боясь пошевелиться или начать разговор, точно и правда на первом свидании. Потом ладонь Натсу незаметно перебирается на мою… и в следующий момент мы уже целуемся, послав к чертям всех призраков на свете. Руки Натсу расстёгивают мои брюки, пока я сам вожусь с его ремнём, путаясь от нетерпения.— У тебя всё с собой?.. — выдыхаю я между поцелуями.— Спрашиваешь…Натсу лезет в карман, эффектным движением выуживая тюбик, и вот уже его пальцы во мне, растягивая чуть грубо и нетерпеливо, но я и сам не настроен на долгие прелюдии. Чёрт бы побрал все эти подготовки… как всё сложно у парня с парнем… Да и замёрзнуть можно, не лето на улице.— Давай, я готов, — я осёдлываю его и сам опускаюсь на твёрдую, горячую плоть, жмурясь от уже привычного ощущения. Натсу закидывает голову, испуская стон, и я присасываюсь к открывшейся шее, чувствуя губами лёгкую дрожь.Всё тело охватывает сладкая ломка, его длинные ловкие пальцы ласкают мой член, сжимаясь чуть сильнее на пиках наслаждения. Мы словно мчимся на американских горках, медленно взбираясь на вершины, срываясь в головокружительные спуски и проносясь через мёртвые петли, когда кажется, что ещё чуть-чуть — и сердце выскочит из груди… С каждым разом секс с ним обретает все новые краски, ощущения становятся более многогранными, мы узнаем друг друга ещё полнее. Нет, мы так ни разу и не сменили роли, и если я мечтал об этом в своих ночных фантазиях, то на деле так никогда и не решался, да и не хотел решаться: мне было достаточно того, что уже есть между нами.Всё так, как нужно.Всё так, как никогда ещё не бывало.И даже вещи, от одной мысли о которых меня раньше могло бы замутить, с ним обретали особое, дразнящее удовольствие.— Люблю тебя, — повторяю я снова и снова, теряя голову. Мы приближаемся к пику, и движения становятся исступлёнными, неконтролируемыми. Я смутно отдаю себе отчет, что в поясницу впивается холодный металл, что Натсу уже не сидит, а вжимает меня в поручни, и что хлипкая тележка скрипит и ходит ходуном. Наверное, наши несдержанные стоны могли бы перебудить всех призраков разной степени древности в округе, но и на это мне плевать. ?Быстрее,? — требую я, кусая его шею и ключицу без разбора, и Натсу доводит дело до конца талантливыми движениями бёдер.Мы срываемся и летим куда-то в захватывающую дух пустоту, и только когда долгий стон Натсу переходит в пронзительный крик, я понимаю, что происходит.Мы летим вниз в буквальном смысле. На древней тележке, гремящей по ржавым рельсам. Вниз, затем снова вверх — и вновь в почти отвесное пике, переходящее в крутой поворот. Натсу вцепляется в поручни, я — в Натсу, и мы орём во все глотки.— Чёртов ебучий Смотритель… — ругательства Натсу улетают в темноту, сдуваемые встречным потоком прямо с его губ. Мне хочется его заткнуть, потому что со Смотрителем сейчас ссориться совсем не разумно, но я боюсь отпустить руки, поэтому применяю рот. Наши крики угасают в поцелуе, который доводит всю эту картину до полного сюрреализма.— Чёрт возьми, если мне суждено тут помереть… то это будет самая крутая смерть на свете, — выдыхает Натсу и снова впивается в мой рот.Мы даже не сразу замечаем, как движение замедляется, а потом и вовсе прекращается. Тележка лишь легонько покачивается и поскрипывает на дне какого-то очередного спуска, похоже, потеряв весь запас скорости.Я отрываюсь от сочных губ и перевожу дыхание. Всего в нескольких метрах перед нами на рельсах лежит ствол упавшего дерева. Чёрт возьми… сегодня и правда на редкость удачный день.— Ты ответишь мне за это свидание.— Я всегда знал, что лох в таких вещах, — сокрушённо признаёт Натсу.— Но это было круто.— Да. Это было круто.Мы смеемся, как два психа, сидя на дне тележки со спущенными штанами, и никак не можем отдышаться.~~Мы долго выбираемся со дна какой-то низины, продираясь сквозь заросли и не размыкая ладоней, потому что образ призрачного Смотрителя так и маячит в головах. Я пытаюсь логически обосновать, что импульс тележке придали наши чересчур энергичные движения, а дальше — разгон на спуске и элементарная инерционная тяга. Натсу обзывает меня технарём, отмахивается от терминов и упрямо винит во всём Смотрителя.Раздраконенное воображение наделяет каждый скрип ветки под ногами мистической природой. В теле всё ещё гудит адреналин, и мне вопреки всякой логике хочется прижать Натсу к стволу какого-нибудь старого скрипучего дерева прямо посреди жуткого леса. Но разум подсказывает, что мой бойфренд такой экзотики не оценит.Я кошусь на его героически-сосредоточенное лицо. Натсу, похоже, воспринимает происходящее как некий фильм ужасов, в который нас угораздило угодить, и считает своим священным долгом меня спасти. А заниматься любовью в неподходящее время в неподходящем месте, как известно, — самое глупое, что только может прийти в голову персонажам ужастиков.В конце концов мы выбираемся на ровную землю и благополучно возвращаемся к машине, где доигрывает какая-то баллада. Забираемся в тёплое нутро, и Натсу только теперь переводит дух, закрыв глаза и растекаясь по креслу.Будто почуяв наше приближение, снова просыпается ди-джей:— Как-то так… [тяжкий вздох]. Кто ещё не уснул — теперь будем слушать Rolling Stones – Angie. Надеюсь, виновник всего этого напрочь загубленного сопливой романтикой вечера сейчас шпилит свою красотку по третьему кругу…— ЗАТКНИСЬ, ЗАДРОТ, — вскидывается Натсу и долбит по кнопкам.Впрочем, в спешке он не попадает по нужной, ди-джей успевает заткнуться, а Натсу никогда не предпочтёт музыку тишине. Тем более — в жутковатом парке.Я поджимаю губы:— Красотку, значит.— Ну Хииирооо. Перестань цепляться к формулировкам. К тому же… — он жуёт губы, — ты даже офигеннее любой красотки.— Хм… — я разворачиваю его лицо к себе. — И что же во мне офигенного?Натсу зависает, глядя мне в глаза. Поэтому ответ не удивляет:— Ну… глаза.— Банально.Его взгляд падает ниже:— Губы. — Он легонько целует меня одними губами. — Этот вредный… ммм сладкий… талантливый… язычок, — поцелуй становится глубже. Руки Натсу тем временем стаскивают с меня куртку и расстёгивают рубашку. Губы сбегают по шее, снова возвращаются к губам, пальцы массируют плечи… Слова становятся увереннее: — Люблю твои мускулы… мне о таких только мечтать, бейсболист хренов… Твои сосочки, хотя их не всегда легко отыскать…Я кусаю его губу. Натсу шипит и спешит исправить ситуацию:— Сказал же, люблю! Меня никакие сиськи пятого размера так не возбуждали! Чёрт возьми, я даже люблю твои заросли в подмышках. Хотя и мечтаю, чтобы ты их как-нибудь побрил. М-м… на мой день рождения?— ИДИ К ЧЁРТУ.Я отлепляю его от себя и натягиваю рубашку на плечи.Натсу сидит с видом провинившегося школьника и тоскливо смотрит на разноцветные столбики эквалайзера, больше не предпринимая поползновений к сексу. Молчит и, похоже, совершенно не знает, как исправлять ситуацию. Начинает крутить что-то, подстраивая волну. Тихо играющая из колонок баллада добавляет картине лишний градус душещипательности.Я смягчаюсь:— Мы на свидании, Натсу. Ты не хочешь ещё раз… меня поцеловать?— Хочу! — тотчас реагирует Натсу. — Просто… блин, я правда лох во всём этом, привёз тебя в эту дыру, потом чёртов дух Смотрителя чуть нас не угробил, и ещё я вечно несу какую-то чушь и делаю что-то не то и я боюсь, что тебе это всё надоест и ты…Я затыкаю этот поток поцелуем.Только когда мы оба начинаем дышать учащённо, Натсу отрывается от меня. Мягко проводит пальцами по моему подбородку:— И всё-таки надо было съездить в более цивильное место… ресторан там, все дела…— Нет. Всё отлично, — говорю я твёрдо. — Всё так, как нужно, потому что это… — ?в твоём духе? — хочется сказать, но это будет слишком отдавать сарказмом. — Потому что это ты. Да и потом… это точно самое незабываемое свидание в моей жизни.Мы хихикаем между поцелуями.— Поедем ко мне? — с надеждой спрашивает Натсу.— Уже поздно. Если ехать, то сразу ко мне.— Чёрт.— Натсу… здесь хорошо. Давай ещё немного…И я снова притягиваю его для поцелуя.~~Мы лежим на заднем сидении после ?второго круга?, обнявшись и растворяясь в тепле друг друга. Я игнорирую сигналы пары мэйлов — наверняка из дома, но я почему-то даже не способен чувствовать себя задницей. Мне слишком хорошо и спокойно. Натсу перебирает мои волосы, гладит ухо и рассказывает разные истории из своих американских приключений.— Натсу, а когда ты решил, что станешь музыкантом?Он задумывается.— Я не помню, чтобы решал. Просто всегда знал, и всё. А почему ты спрашиваешь?— Мне просто интересно. Как это… самому выбирать, чем заниматься в жизни. У меня выбора не было.— Почему?— Помнишь про наш старый завод?— Ещё бы не помнить, это же оттуда ты в Рождество…— М-м… Так вот, — поспешно перебиваю я, — после смерти отца мне волей-неволей пришлось им заниматься. Поэтому и говорю, что выбора не было. Правда, ничего хорошего из этого всё равно не вышло… Может быть, просто сразу следовало его продать…— Как он умер?Я сглатываю ком. Не ожидал, что он так вот просто затронет эту тему.— Самоубийство. Чтобы выплатить долги и спасти завод.Натсу долго молчит. Потом говорит:— Поэтому ты и тянул эту лямку. Потому что думал, что это будет предательство — бросить.— А разве нет? Я угробил дело всей его жизни.— Нет. Оно само ко дну пошло, да ещё и твоего старика за собой утянуло… Это был мёртвый груз. Ты правильно сделал, что наконец его отстегнул.Я молчу, думая над его словами.— Хирото, эта штука убила твоего отца. Впрягаться ради неё?Я никогда не смотрел на эту ситуацию с такого угла, всегда ощущая на своих плечах груз ответственности, а позже — вины. Натсу мыслил какими-то совершенно иными категориями.— Знаешь что, Хиро, я тебя понимаю. Что, типа, ?не железяки ради людей, а люди ради железяк?. Хотя это и не правильно, так не должно быть, но я понимаю.— Понимаешь?..Как такой свободный, творческий человек, как Натсу, может это понимать?..— Да. У меня тоже не было выбора, чем заниматься. Музыка — она больше, чем работа, чем хобби, чем образ жизни. Музыка тобой владеет, и тут уже ничего не поделать: твоя шкура — это всего лишь инструмент для производства музыки. Типа… как приёмник, который ты настраиваешь на волны музыки, и на остальное плевать.— Ты правда воспринимаешь себя инструментом?..— Именно. Чем старше становишься, тем чётче понимаешь, что красивые слова о свободе — просто слова. Никто не свободен, потому что родился в этом мире, заточенный под какую-то определённую функцию. Ты вот был готов на всё, чтобы спасти грёбаный завод, и сейчас продолжаешь вкалывать ради других. Такие, как я — готовы на всё, чтобы поймать волну. Наверное, мы воспринимаем жизнь не так, как нормальные люди. Я пробовал почти всё. Курил разную дрянь, пил мескаль и абсент, ел грибы, на коксе сидел какое-то время. Нырял в миры с безумными цветами и несуществующими существами. Плавал среди глюков и отыскивал в них вселенские смыслы. Крутил романы с проститутками где-то на мексиканской границе, потому что это было офигеть как романтично, и сочинял песни про их жаркие губы и тёмные глаза, хотя даже не помнил их цвета. Ехал через полконтинента и карабкался на самую высокую скалу Большого Каньона, откуда по рассказам открывался самый невъебенный вид, и всю ночь таращился на разрекламированную комету Хуякутаки, или как там её, которая на деле оказалась мелкой тусклой соплёй. Чувствовал себя букашкой среди скал, но в итоге в голове рождались строчки про верную бутылку виски в руке, которая греет холодными ночами. И значит — оно себя оправдывало. Всё было ради музыки. Искать вдохновение в бутылках, в продажных девках, в закатах и восходах, в бесконечных хайвеях и захолустных барах…— Круто… — перед закрытыми глазами возникают захватывающие образы совершенно другого, большого и свободного мира. И Натсу — будто его кусочек в моих руках…— Да чего крутого. Сейчас всё вспоминается такой кашей, сквозь наркотический угар. Как будто кто-то снял клип, а потом покромсал как попало и смонтировал по пьяни.— Зачем ты вообще с наркотиками связался? Это… типа обязательно для всех музыкантов?— Хмм… и правда. Не знаю. Наверное. Наркота — она не для кайфа… а чтобы разогнать собственный мозг, настроить его на приём этих волн. Ты весь мир готов вывернуть наизнанку. И себя в том числе.— Что же, без наркоты совсем никак?— Никак. Но ?наркота? — понятие широкое. Для каждого она своя. Я никогда не шёл до самого конца, трусил и останавливался на полпути. Я не пробовал героин. Я не влюблялся по-настоящему. Я лишь играл с собой, с музыкой, никогда не отдавался ей всерьез.— Никогда?Натсу задумывается.— Ну… До тех пор, пока не нашёл самый крышесносный наркотик, — доверительно, шёпотом, признаётся он. — Вогнал под свою кожу и дал растечься по венам.— Какой?..— Угадай с одного раза.Я улыбаюсь. Жгучее тепло растекается внутри, сочится по венам, будто тот самый наркотик, и я понимаю Натсу как никогда хорошо. Смогу ли я жить как раньше, если отобрать у меня эту ежедневную дозу?.. Не хочу даже думать.— Получается, твоя Теория Двадцати с треском провалилась, — вспоминаю я. – Мы прекрасно горим и за двадцать. И ты опять стал писать песни.— За последний год я написал больше песен, чем за всю жизнь. Крутых песен, — не скромничает Натсу.— Но ты же только две спел?..— Остальные цензуру не прошли, — признаётся он, куснув меня за ухо.— М-м… хочу их послушать…— Окей, устрою тебе приватный концерт…~~Мы возвращаемся в город уже глубоко за полночь. И только когда в окнах начинают мелькать знакомые созвездия огней, машины и дома, я понимаю, как уютно мне было в том жутком заброшенном парке, почти что чувствуя себя вернувшимся к цивилизации Робинзоном.— Съездим ещё как-нибудь в гости к Смотрителю? — спрашиваю я, когда мы уже колесим по моему спящему району.Натсу лупит на меня глаза.— Это стёб?— Нет. Мне там понравилось. Там… какая-то особенная атмосфера.Натсу начинает улыбаться.— Тоже почувствовал, значит… У меня там всегда что-то включается. Вдохновение, думки… Я потому и хотел показать тебе это место. Ты же хотел меня понять получше.— И хочу. Хочу, чтобы ты и дальше показывал мне такие ?свои? места.Натсу тормозит у моего дома. Глушит двигатель и поворачивается ко мне:— Это было бы удобнее, если бы не приходилось каждый вечер доставлять тебя домой.Я опускаю глаза. Опять он за своё… Я и сам хочу проводить с ним как можно больше времени, но как я оставлю свою семью? Рэна?— Хиро, — кладёт Натсу ладонь на мою щёку. — Ты не можешь вечно нести ответственность за всё на свете.— Я знаю, Натсу. Просто… дай мне немного времени, чтобы это осознать, ладно?Натсу смеётся тихонько:— А это уже прогресс. Ладно. Я буду ждать, сколько скажешь.Он целует меня на прощание, и я со вздохом выхожу из машины.Как бы я хотел каждую ночь засыпать в его руках — и просыпаться от его поцелуев. Но я до сих пор не придумал, что сказать своей семье. Как воспримет это Рэн? Что его старший брат, на которого он всегда равнялся… стал… геем?Я закусываю губу, тихонько отпирая замок. Эта мысль до сих пор кажется нелепой. Ориентация — пустой ярлык. Дело в конкретном человеке. Но как объяснить это близким людям?..В доме все спят. Я на ощупь добираюсь до своей комнаты, стараясь не шуметь. И подпрыгиваю, увидев на своей кровати Рэна, играющего в темноте на телефоне.— Рэн! Господи, ну ты меня и напугал… Почему не спишь?— Тебя ждал, — на его лице в синеватом свете от телефона играет странная улыбочка. — Брат, — говорит он вкрадчиво, — может, хватит зря тратить бензин Натсу?— Что?.. — я так и застываю посреди комнаты.Рэн продолжает как ни в чём не бывало:— Ты же всё равно здесь только ночуешь. Если за меня волнуешься, то всё ок, я уже взрослый, да и мама… Я, конечно, буду скучать, но ты и так в последнее время почти не бываешь дома, так что я привык.Он улыбается мне ободряюще. И у меня ком сжимается в груди. Я сажусь на кровать и крепко обнимаю его, как в детстве.Всё-таки я скотина.— Прости меня, Рэн. Я обещаю, мы будем проводить больше времени вместе, я… буду приходить пораньше…Рэн отлепляется и смотрит на меня нахмуренно:— Перестань уже, брат! Я же сказал, что справлюсь! Ты и так всегда… В общем, так, — он берёт меня за руку и смотрит в глаза строго, со всей серьёзностью, так что мне становится немного не по себе. — Это не может больше продолжаться. Ты чувствуешь вину за то, что не уделяешь мне внимания, а я — за то, что ради меня ты постоянно всем жертвуешь. Мне надоело такое положение вещей.Я смотрю на него удивлённо. И в этот момент вовсе не чувствую себя старшим братом. Скорее — младшим.— Ты… всё это время чувствовал себя виноватым?Чёрт возьми, а если он догадался, почему я расстался с Нао? С его умом сложить два и два… не удивлюсь, если он всё давно понимал. И считал себя ответственным за все неудачи моей личной жизни. Он слишком рано повзрослел, и, наверное, это неудивительно.Рэн молчит, но ответ и так очевиден.Я сжимаю зубы. Он прав. Так не может больше продолжаться. Нам пора освободить друг друга от этих удушающих пут вины. И Натсу — он тоже прав. Ошибкой было считать, что я ответственен за всё на свете. Эта моя забота и постоянные уступки приносили моему брату боль, которую он всё это время держал в себе. А я был слишком слеп, чтобы заметить.Я обнимаю его ещё крепче, пытаясь задавить этот тяжёлый ком в груди. Не слишком успешно.— Брат, я помню, как ты говорил мне в детстве… — голос Рэна тоже немного глухой, севший, что мигом вызывает в памяти время его болезни. — Что если бы я был капитаном пиратского корабля, ты бы отдал за меня жизнь. Это, конечно, круто. Но я такого не хочу. Как бы я после этого жил?— Я понял, Рэн, — говорю я в его макушку. — Прости, что никогда этого не понимал…— Хорошо. И давай закроем эту тему с прощениями. Переезжай к Натсу и ни о чём не парься.Я обмираю. До меня только сейчас доходит, что он, похоже, всё понял.— Как ты…Рэн хихикает:— Да это с самого начала было понятно. Вы бы себя со стороны видели… парочка.Мне хочется сгинуть под землю.— Я всё гадал, когда же до вас дойдёт. И кто же оказался меньшим тормозом?— Натсу, — бормочу едва слышно. — Он сразу всё понял. Это я тупил.Ох, как хорошо, что в комнате темно, этого разговора при свете я бы не вынес.Рэн подрагивает от смеха.— Только обещай иногда играть со мной в бейсбол, — всё-таки ставит он условие. — И Натсу тоже. Бейсболист из него, конечно, хреновый, но он забавный.— Значит, ты… нормально к этому относишься?— Конечно. Это же Натсу, — жмёт плечами Рэн, так, будто это всё объясняет.А ведь и правда, объясняет. Это же Натсу. У меня наконец груз спадает с плеч. Всё-таки у меня самый лучший брат на свете.— Вот только маме объяснить как-то придётся… — вздыхает Рэн.И мне вновь становится нехорошо.