17. Christmas Morning (1/1)

Snows blowing on a cold winter morningLook from you I feel my heart beatingNever thought I couldn't get to youNever thought I would be with youNow I wonder how we ever could a got hereWithout your loving in my life my one fearWaking up without youAkanishi Jin "Christmas Morning"— Не стоило, наверно, мне приходить... — осторожно предполагает Натсу после третьей выкуренной сигареты на крыше. Окурок в его пальцах распадается на атомы, не выдержав длительных комканий. Натсу внимательно изучает его останки, потом сдувает их, но взгляда так и не поднимает.Я закатываю глаза. Неужто он делает успехи в логических операциях.~~...Утром этого субботнего дня я проснулся с мрачным и решительным настроем. Нет, никакого плана у меня не было, и накануне вечером я даже не думал ни о чём таком. Но утреннее январское солнце расчерчивало комнату, к которой я так и не успел привыкнуть, резким холодным светом, и я вдруг сам себе показался неуместным посреди этой серой пустоты — будто мальчуган, случайно угодивший с солнечной улицы в гулкий зал цеха.Одевшись и умывшись, я отправился прямиком на кухню, где мать хлопотала над какими-то варевами. Рэн не то спал, не то уже умчался на тренировку — в доме было тихо.— О, Хирото, — чуть подпрыгнула мать от неожиданности, но тут же вернулась к своей суете. — Погоди, уже почти готово... Я тут решила карри приготовить... Помнишь, ты в детстве любил карри? Только вот забыла, сколько туда яблок-то класть...Я поморщился досадливо. В последние годы она стала настолько милой и услужливой, что это даже раздражало временами. До сих пор чувствует себя виноватой?.....Никогда бы не подумал, что та история с Нао способна оставить на таком легкомысленном человеке, которым всегда казалась мне мать, столь глубокий след. Я помнил, как бессильно ненавидел её тогда, напиваясь прямо на полу у порога — вдрызг, быстро и целеустремлённо, чтобы хоть немного притупить раздиравшую меня боль. Помнил, как в ту минуту хотел, чтобы она навсегда исчезла с этой земли, но не сказал ей ничего в упрёк — ни в чём уже не было смысла. Только два слова: ?Это конец?. С каким подлым равнодушием ломала она тогда наши жизни, опустившись ниже последнего предела, сломленная когда-то давно сама — всё это я помнил до сих пор, хотя очень хотел забыть. Потому что потом с ней случились эти перемены.Они выглядели сомнительными сперва, и в то время я был уверен, что пройдет месяц-другой — и мать снова вернётся в прежний поток своей распутной пьяной жизни. Однако этого не происходило. Более того, однажды я даже застал её молящейся перед небольшим буддистским алтарём на улице неподалёку. Тогда я перепугался не на шутку: а вдруг она тяжело больна или даже собирается помирать? Иного объяснения таким причудам я не находил...— Мам...Я потёр о джинсы внезапно вспотевшие ладони. Раньше я бы так не боялся этого разговора — просто бросил бы короткую фразу уже с порога, стоя с чемоданом в руке. Теперь же, перестав понимать собственную мать, жутко нервничал.— А? — слегка обернулась она. Прядь выбилась из-под косынки, лицо мягкое и немного сонное без кричащей косметики. Кончик носа трогательно припорошен мукой. Почему-то вспомнилось, как в далёком детстве я любил крутиться с ней на кухне, лепить из теста корабли и самолёты, и всегда оказывался по уши в муке; мама тёрла мне лицо полотенцем и хохотала...В животе заворочалась тошнота.— Да так... забыл, что хотел сказать...— Ты странный в последнее время, Хирото, — заметила мать, пожав плечами.Когда это она обращала внимание на тонкости душевного состояния окружающих?И неожиданно я решился:— Я перебираюсь жить отдельно, ма.Она развернулась, отряхнув руки, и лицо её медленно расплылось в улыбке:— Ну наконец-то! Мой сынуля! Я так рада! Кто эта девушка, а? Неужели... — в догадке она дёрнула ладонь к разинутому рту.— Нет, — слишком резко отсёк я. — Нет, я...И пожалел тут же. Чем не хороша версия с девушкой? Придётся знакомить рано или поздно? Не беда, потом можно будет что-то придумать, зато сейчас отпустит наконец это дурацкое удушье.— Ты... ты её не знаешь. Мы познакомились... познакомились...Резкий звонок в дверь спас меня от необходимости сочинять сказку на ходу.— Рэн? — предположил я вслух, метнувшись к двери. Как нельзя вовремя.— Так он спит ещё, — догнал меня голос матери.Едва я распахнул дверь, как в сумрак квартиры в клубах морозного пара ввалилось что-то большое и неуклюжее. И тут же зашипело громогласно:— Решил всё провернуть без моей поддержки? Опять ты со своим грёбаным самопожертвовамнпфмнупффф...Я заткнул Натсу рот рукой, жалея об отправленном спросонья мэйле, но поздно — мать уже стояла в дверях.~~...Натсу лезет за четвёртой сигаретой, чертыхаясь. Я вытаскиваю пачку из его рук.— Успокойся, королева драмы. Забыли и проехали.— Хирооо, — ноет он еле слышно, свесив голову с парапета. — Ты меня теперь никогда не простишь, я знаю.— Хм. И что ты собрался делать? Прыгать с крыши?Натсу вздрагивает, и у меня мелькает шальная мысль, что дурости ему может хватить. Я убираю из голоса язвительность:— Не парься. Кто же знал, что так получится...— Вот-вот, — ухватывается Натсу, — я откуда знал, что у тебя предки такие ранимые! Мои-то давно болт на меня положили...Я жмурюсь — мне вовсе не хочется снова вспоминать всю утреннюю сцену. Но и выкинуть из головы никак не удаётся.~~...Натсу припёрся весь причёсанный, отутюженный и почему-то с гитарой через плечо. (Её назначения я так и не выяснил — должно быть, схватил автоматом на нервах. А может, с ней ему было спокойнее).— Нам нужно с вами поговорить, Канзаки-сан, — не дав мне и слова вставить, заявил Натсу очень официально. Потом спохватился и стал разуваться, запнувшись в ботинках и чуть не загремев на пол вместе с гитарой.Вся эта психоделика неожиданно отрубила во мне чувство страха — происходящее стало восприниматься идиотским сном. Натсу, с выражением обречённого на казнь храброго героя заявляющий, что мы встречаемся; сперва хохочущая, потом бледнеющая, затем хватающаяся за сердце мать; мои собственные постоянно потеющие ладони и судорожные попытки сообразить, как лучше сказать, сформулировать, найти слова — как будто это поможет что-то изменить, представить дело в другом свете. А в каком другом? Встречаюсь с парнем. Да. Собираюсь жить с ним вместе, долго и счастливо. Похоже, я только тогда и начал это осознавать по-настоящему.Не знаю, какой реакции я ожидал от матери, но уж точно не такой.— Я знаю, это моя вина! — расплакалась она. — Это мне наказание! Нет!.. Не говори ничего!.. — её голос сорвался. — Я знаю, это моя карма! За то, что я сделала, за Нао, её родителей, за вас... за все подлости... Я так низко пала после смерти твоего отца! И утянула собственного сына за собой... Я разрушила ваши жизни! Я своими — вот этими руками — сломала твою жизнь!.. Это моя вина...Последние её рыдания донеслись уже из-за двери — мать выскочила из дома прямо в фартуке и куда-то убежала.Мы опомнились не сразу. На шум прибежал сонный Рэн, а потом мы безуспешно пытались разыскивать маму по всей округе. Пока Рэн не хлопнул себя по лбу и сказал, что знает, где она может быть. Он умчался.И отзвонился чуть позже:— Всё окей. Она в храме тут неподалёку. Вроде бы, чуть успокоилась. Брат... ты пока не трогай её какое-то время. Я разберусь.И опять он взял на себя роль старшего брата, бескомпромиссно оставив меня наслаждаться этим внезапно и невпопад свалившимся на меня детством.~~Весь день Натсу носится по квартире, в десятый раз стирая пыль с телека и музыкального центра, перекладывая туда-сюда свежекупленные икеевские подушки на диване, зачем-то двигая кровать и подкручивая разболтанные дверцы тумбочек. Затем вываливает гору хлама из шкафа, освободив мне так много места, будто у меня гардероб модника-айдола, а не парня с рабочих окраин, едва выбравшегося со дна жизни. Он то напевает что-то под нос, то неловко оправдывается из-за сотни мелочей, как если бы я впервые видел эту запущенную хату, то снова виновато бормочет о странных ранимых предках. В конце концов мне это надоедает.Я ловлю его в ванной за починкой подтекающего крана и решительно стаскиваю с него футболку. Затем дёргаю вниз молнию рваных домашних джинсов. На лице Натсу отражается паника, будто у застигнутой врасплох школьницы, но через секунду он уже хрипит в мой рот что-то пошлое, прижатый к стенке. Тесное пространство наполняется жаром.— Хирооо... ммм... если ты такой в гневе... я буду почаще тебя злить...— Заткнись...Спонтанно затеянный Натсу ремонт заканчивается плачевно: кто-то неосторожно запутывается в шторке душевой, и нам на головы обрушивается пластиковый карниз. Мы шипим, спотыкаясь об отвёртки, плоскогубцы и собственную одежду на полу, сбивая локтями тюбики и зубные щётки с полок. Это глупо, хаотично и умопомрачительно....Отдышавшись после марафона, мы долго сидим прямо на полу душевой и целуемся под тёплым ливнем. Натсу водит пальцами по моей спине и бокам, а я всё никак не устану наслаждаться мягкостью его мокрых волос. Сквозь окошко под потолком в ванную проникает золотистый свет клонящегося к закату солнца, дробясь радужными искрами в каплях воды, и мне кажется, что посреди зимы нас настигло лето.Натсу начинает мурлыкать в мои губы какую-то новую мелодию. Она такая же ленивая и умиротворённая, как все его движения сейчас. Нам в кои-то веки никуда не нужно торопиться. Ни о чём думать. Не пытаться друг от друга оторваться и при этом нацеловаться, надышаться друг другом перед очередным прощанием. Мы, по большому счёту, вообще можем зависнуть в таком состоянии хоть на весь остаток дня и всю ночь в придачу — пока не вырубимся. Или пока в ком-то из нас не проснётся рациональная мысль о беспощадном расходе воды...Но пока что поцелуй, тонущий в музыке воды и Натсу, не даёт рациональности и шанса.— Как ты назовёшь эту песню? — спрашиваю я, оторвавшись от его губ на короткое мгновение.— М-м... — поцелуй соскальзывает на мою шею; нежные губы проходятся вниз до ключицы, затем снова вверх — к мочке уха, и шепчут: — ?Счастье?.— ...Банальщина.— Тогда ?Язва?...~~Ужинаем мы прямо на диване, разогрев завалявшиеся в холодильнике бенто из комбини, так и не удосужившись одеться, зато завернувшись в одно большое тёплое одеяло. Хотя у нас и лето, но за окном всё-таки середина января, и у неё свои представления о температуре сквозняков, залетающих в щели старых окон. Натсу по своему обыкновению просовывает свои вечно мёрзнущие ноги под моё бедро и шевелит там пальцами. С его лица не сходит глуповатая улыбка.Отставив пустые тарелки прямо на пол, мы вытягиваемся на скрипучем диване, завернувшись в одеяло поуютнее. Вспоминается, как всего лишь какой-то месяц назад я страшно паниковал, проснувшись среди ночи на этом самом диване почти в таком же положении... разве что чуть более одетым. Теперь это кажется самым естественным положением вещей. Разморённый после нескольких раундов в душевой, я притираюсь к тёплому телу Натсу поуютнее, устраиваю голову на его ключице. За окном гаснут последние отблески заката, а с ними и тревоги этого сумбурного дня. Натсу тем не менее шепчет куда-то в мой висок:— Всё будет нормально. Ты не парься... Она поймёт.— Натсу, а твои родители? — я запоздало вспоминаю, что до сих пор ничего не знаю о его семье. Не похоже, чтобы их мнение его заботило, но всё-таки...— М-м?— Как бы они отреагировали? — спрашиваю осторожно. В конце концов я не уверен даже, живы ли они...— Матери бы точно по барабану было, — жмёт плечами Натсу. — Она такими вещами не заморачивается. Наверняка и сама по молодости с девчонками зажигала... У них даже была девчачья рок-группа, вдохновились Джоан Джетт с Шери Кэрри. Дерьмо конечно играли, так, по клубам... Потом кто залетел, кто замуж — бабы, одним словом.— Так вот, от кого у тебя талант...— Ты что! — таращит глаза Натсу. — У мамаши ни слуха, ни голоса, только по барабанам долбила. Так что я точно не в неё.— А что она сейчас делает?— Да замужем сидит. По клубам и концертам ходит. Фанатеет по мне ещё со времён Лэндс, но хрен признается: вечно обсирает, строит из себя рок-звезду на пенсии...Я посмеиваюсь, пытаясь представить себе их семейные ужины.— А чем занимался твой отец?— Сексом с моей матерью. Но когда та залетела, жениться не стал. Да и правильно сделал, какая женитьба в 20 лет? Тем более, что у мамаши ветер в голове. Хиппи, свободная любовь и рок-н-ролл до утра. А папаня ударился в карьеру. Деньги нам посылал и сам наведывался время от времени. Так что я на старика не в обиде.— Так твоя мать не за ним замужем?— Не-е, — тянет Натсу. — Она только лет через 10 вышла замуж. Ради стабильности. Мы с отчимом не ладили, он занудная задница. Я даже слинял к папаше с бабкой на какое-то время, у неё целое поместье в Мотомачи... Потом меня это всё достало, ушёл в свободное плавание.— А сейчас с отцом общаешься?— Так, перезваниваемся пару раз в год по праздникам. У него новая семья, свою прошлую жизнь он держит от них в тайне, да я и не собираюсь лезть.Натсу говорит как всегда беспечно, но мне кажется, что за этой лёгкостью кроется совсем не лёгкое детство.— Эй? Чего загрузился? — замечает Натсу, потеребив пальцем мои губы.— Как-то это… грустно.— Да ну брось. Всё окей, говорю же, я не жалуюсь. Папаня у меня мировой. Всегда говорил — если что, обращайся, поддержу. Даже записи, было дело, спонсировал…— Так он крутая шишка? — удивляюсь я.— М-м… ну так, компанию одну держит… — вдруг мнётся Натсу.Я вздрагиваю от кольнувшего дежавю.Уж не ювелирную ли?А ведь это многое бы объясняло… Странное сходство Нао и Натсу, например…Ох, чёрт. Нет-нет-нет. Только не это.— Хирото?Я смотрю на него, и это вдруг становится совершенно очевидным. Господи, да с Натсу у неё даже больше сходства, чем с родным братом Тацуей! И не только внешнего — одна и та же детская непосредственность в характерах... Удушающей волной на меня начинает накатывать осознание.— Ты… — я откашливаюсь, пытаясь вернуть внезапно севший голос. — Давно ты это понял?Натсу отводит глаза и натягивает на голову съехавшее одеяло.— Что?— Что речь о твоей сестре. Всё это время… ты знал, да?Он опускает голову и молчит, не пытаясь отпираться. Внутри у меня что-то обрывается и ухает в пустоту.Наконец он говорит тихо, глядя куда-то в мою ключицу:— Я что-то заподозрил ещё тогда, когда ты обмолвился про её проблемы со здоровьем... и что она дочь главы крупной компании. Но сколько тут компаний? Так что я выкинул это из головы. Но потом, на Окинаве… ты сказал, что мы похожи. Я всё не решался спросить, как её зовут. Пока на Хеллоуин… у Юкии в погребе с вином… ну, в общем, мы надрались, ты полез целоваться и назвал меня её именем…Я сажусь и хватаюсь за голову. Чёрт. Чёрт. Чёрт!..— Так мы… ещё тогда?.. — спрашиваю невпопад.— Нет, не думай, я не воспользовался ситуацией! — открещивается Натсу. — Ты стал бормотать что-то про наряд ведьмы и как он мне шёл в тот раз, я, конечно, прихренел, а потом до меня дошло. Короче, стало понятно, что ты думал о ней, а не обо мне.— Это не так. Я ещё с Окинавы думал о тебе. И даже сны видел. Просто… у меня такая каша в голове творилась, и вы правда сильно похожи. — У меня и сейчас каша в голове. Я-то думал, что моей жизни уже не стать бредовее — просто некуда. Ошибался... — Натсу… Почему ты мне сразу не сказал?Он смотрит на меня большими виноватыми глазами. Одеяло совсем сползло с его плеч, и на коже проступают зябкие мурашки.— Я не собирался врать. Просто… боялся как-то.Я выдыхаю и с силой ерошу волосы. В голове начинает пульсировать. Ну почему, что за карма такая, что за издёвки судьбы?! Мыльная опера! Из всех людей в Йокогаме… сперва Нао… потом Натсу, её единокровный, пусть только по отцу, брат. Как же меня угораздило?..— Хиро… это что-то меняет? — едва слышно произносит Натсу.— Не знаю, — я и правда не знаю. Ничего уже не знаю. Снова тру голову. — Дай мне минутку... Я просто...Должен всё это переварить. Понадобилось столько времени, чтобы я научился не вспоминать лицо Нао каждый раз при взгляде на его лицо. И я действительно не вспоминал. Натсу выместил собой весь мир. Стал для меня этим миром — огромным, новым, совершенно другим, где не осталось никаких теней из прошлого... И вот теперь выясняется, что никуда я на самом деле от них не делся. И никогда уже не денусь. Потому что Нао тоже оказалась частью этого нового мира. Навсегда...Сквозь гудение в башке я улавливаю, как Натсу некоторое время нерешительно сопит, но ничего не говорит. Затем он встаёт, собирает с пола тарелки и пропадает, кажется, куда-то в направлении кухни.Я так и сижу в прострации, будто со стороны наблюдая, как накатывает на меня волнами то злость, то приступы беззвучного смеха. В конце концов снова яростно ерошу волосы, вскакиваю, хватаю сигареты и выхожу на балкон.Там я обжигаюсь о морозный воздух январского вечера, вспомнив, что даже трусов не натянул. Досадливо заскакиваю обратно в комнату. Снова сажусь на диван и с головой накрываюсь одеялом. Нужно успокоиться. Это ничего не значит. И ничего не меняет. Натсу сказал, что его отец хранит это в тайне. Даже фамилии у них разные. Да, я зря расковырял эту тайну, но теперь остаётся только одно: выкинуть из головы и не вспоминать. Не думать об этом. В конце концов, это же полная фантасмагория: Цукиока-сан в его строгом костюме с сухим, лишённым эмоций лицом — и Натсу...В памяти вдруг всплывает разговор с Цукиока-саном в его офисе. ?Ты всерьёз считаешь, что в свои 20 лет способен позаботиться о ней? Это твоя юность и страсть. Ты не можешь назвать её настоящей любовью. Ты просто влюбился?. Теперь понятно, что он говорил с собственного опыта, влюбившись однажды в лихую и наверняка горячую девчонку-рокершу — будущую ?мамашу? Натсу...Натсу, вернувшись наконец, застаёт меня тихонько хихикающим под сугробом из одеяла — и, похоже, пугается.— Хиро? Ты чего?Я откидываю край:— Просто вспомнил, как твой отец читал мне нотации про любовь в 20 лет. Вы никогда с ним не обсуждали твою Теорию Двадцати?Натсу сжимает губы и молча протягивает мне одну из рюмок, что держит в руках.Я изгибаю бровь:— Я в порядке.— Всё равно выпей.От глотка бренди пробирает озноб. Натсу садится рядом и притягивает меня прямо в моём сугробе.— Натсу... Не смей ему говорить обо мне.— Я же не идиот. — Он прижимается губами к моей макушке. — Да и не лезет он особо в мою личную жизнь...~~Когда окончательно темнеет, я тащу Натсу в комбини. Завтра воскресенье, а у нас в холодильнике шаром покати. Натсу что-то бормочет о том, как он думал, что можно было бы выбраться куда-нибудь пообедать — по градусу нерешительности в его голосе я догадываюсь, что речь о новом свидании, на сей раз ?в более цивильном месте?.— Хмм, — я натягиваю шапку на его ещё чуть влажную беспорядочную копну. У Нао волосы такие же мягкие и пышные... Как я сразу не понял? Одного прикосновения к этим волосам могло бы хватить... — Я не против. Но одно другому не мешает...Не люблю пустые холодильники. Не выношу.Дорога до комбини почему-то стирается из моей памяти. Я прихожу в себя, стоя у полок с банками оливок, поняв, что уже некоторое время вижу перед глазами строгое, изборождённое тонкими линиями забот лицо Цукиока-сана.?...Ты просто влюбился?.?Может быть, я просто влюбился. Но... для меня... это одна и единственная любовь. Не важно, кого я встречу в будущем, любовь никогда не будет такой, как сейчас?.— ...Хиро? Я говорю, лука надо? Или вот этой зеленой хрени?Натсу машет перед моими глазами пучком сельдерея. В его глазах темнеет тревога, за которую мне хочется хорошенько себе врезать.— Натсу, ты зачем набрал столько сыра и трав? — ужасаюсь я содержимому его корзинки. — А это что? Тесто для лазаньи? Спаржа?..— Ну... я подумал, ты чего-нибудь с ними замутишь...— Я тебе кто, ресторатор?— Но ты же круто готовишь!— Ага, из стандартного набора дешёвых продуктов, а не из этой эстетской херни. А это что ещё? Овощерезка?..— Смотри, она даже черепахами режет! И звёздочками! Круто же?! А ещё я там такой фартук офигенный нашёл, пошли, примеришь...— Ещё чего!— Ну Хирооо... он правда клёвый, тебе пойдёт! Особенно, если на голую задницу...Не знаю, каким образом мне удаётся справиться с этим его детским восторгом и взять под контроль ситуацию, но в итоге я всё же разворачиваю Натсу к кассам. Его явно штырит от открывающихся перспектив совместного быта и сопутствующих эротических фантазий. А может, он специально дурачится, пытаясь увести мои мысли в сторону.Я вспоминаю, как сам вёл себя точно так же в тот вечер после Рождества, когда мы валяли дурака в заснеженном парке. Вот в этом самом. Даже снежинки точно так же посверкивали в тёмном воздухе, а тени казались разноцветными от огоньков иллюминации. В тот вечер Натсу пел мне Murasaki, а затем раздолбал гитару в щепки. ?Забудь уже о ней! ОНА ТЕБЯ ПРЕДАЛА?.Я считаю снежинки перед глазами и снова не замечаю, как мы оказываемся дома.~~Сквозь занавески в спальню прокрадывается почти неуловимый жемчужный полусвет заснеженной ночи. Влажные поцелуи в темноте разбегаются по моим плечам, спине, шее, затем горячие губы отыскивают самое чувствительное место под ухом, но не впиваются собственнически, как обычно, а ласкают осторожно, умопомрачительно-медленно и нежно.— Натсу... — моё дыхание сбивается, а в теле вновь поднимается сладкая волна, не смотря на то, что нещадно хочется спать. — Натсу... мы и так полдня трахались...— Мм... ну и что? Я всегда тебя хочу.Сопротивляться ему бесполезно и невозможно — моё тело само льнёт в его объятия. Натсу входит в меня так же медленно и мучительно-нежно, как ласкает и целует в эту ночь. Всё моё тело охватывает сладкая дрожь. Он возвращается к моей шее и наконец прикусывает сильнее, заставляя выгибаться и почти умолять — быстрее, сильнее... Но Натсу не спешит наращивать темп. Кажется, всё происходящее он считает чем-то вроде первой брачной ночи: его губы не произносят ни одной пошлой фразы; его руки обволакивают меня крепко и надёжно, заключая в кокон тепла и заботы. Сегодня мы наконец уснём в объятиях друг друга...В такой позиции я не вижу его глаз, зато чувствую горячее биение сердца в его груди, прижатой к моей спине. Временами я путаю его со своим собственным.Даже удовольствие от оргазма в эту ночь длится дольше обычного, электрическими импульсами разбегаясь по всему телу.Это могло бы быть идеально. Полное, ничем не замутнённое счастье. Какой чёрт только дёрнул меня за язык — задавать вопросы, к ответам на которые я не был готов?..— Хиро, — отдышавшись, приподнимается Натсу надо мной. В темноте его глаза, линии его носа, скул, подбородка будто плывут, теряя все отличия и отзываясь в памяти мучительным дежавю. — Душ?— Спа—ать...Натсу некоторое время вглядывается в мои глаза, но на меня стремительно начинает опускаться темнота. Он снова бормочет что-то про душ и исчезает. Должно быть, он пропадает в ванной совсем недолго, но я проваливаюсь в спасительные глубины сна ещё до его возвращения.~~Просыпаюсь я среди ночи в такой же пустой, остывшей постели.Внезапный укол страха в груди подбрасывает меня в вертикальное положение ещё до того, как разум успевает что-то понять. Я осоловело таращусь в темноту и прислушиваюсь к тишине квартиры. Голову кружит от слишком резко сброшенного сна.Соскакиваю с кровати и, спотыкаясь, выбираюсь в гостиную.Натсу нигде нет.Я вылетаю на балкон — но и там пусто. Пачка сигарет лежит на журнальном столике у дивана. Достаю одну и курю в темноте, пока голое тело не начинает колотить от холода. В голове звенящая пустота."...стало понятно, что ты думал о ней, а не обо мне...""Хиро... это что-то меняет?.."Дрожащими пальцами гашу сигарету.Успокойся, истеричка. Думай.Внезапно что-то цепляет мой взгляд. В углу у музыкальной аппаратуры тени сгустились плотнее обычного: гитары нет.Я вскакиваю и резкими движениями натягиваю джинсы, затем куртку. Запрыгиваю в ботинки. И выбегаю на лестничную площадку. Наверх.~~Стряхнув последние сонные мурашки, я выбираюсь на открытое белое пространство крыши. Небо укрыто ватой и вздыхает морозно, розовое от огней города; город дышит в щёки небу столбиками пара и дымом заводов. Их сплетающееся дыхание растворяет горизонт, как будто его и нет вовсе, как будто кусочек города поместили в стеклянный шар с пенопластово-снежной взвесью в глицерине и трясут, трясут... От моих ног уходит вперёд по тонкому ровному снегу цепочка следов, в которых чуть задержались тени. Следы заканчиваются у старого стула, стоящего посреди белого квадрата крыши. На стуле темнеет одинокий силуэт.Натсу не поёт — тихие слова неотделимы от мелодии струн, слова и есть мелодия.?...На самом деле, я пишу постоянно. Каждое чувство, каждую зацепившуюся в голове мысль перевожу в музыку, в какие-то обрывочные аккорды и наборы фраз...?Замерев второй тенью на другом конце цепочки следов, я впервые вижу, как эта музыка рождается.— ...Над горизонтом вспыхивает ещё одно окно, пытаясь косить под звезду, прорвавшуюся сквозь муть облаков. На самом деле ночь — это день, просто не для них. ...Выключаем радио и электричество, пытаясь поймать волну в капкан нашей комнаты: пусть она отпрыгивает от стен. Посылаем сигналы в темноту, зажигаем костры и тушим воспоминания. Каждая снежинка — это свет, каждая звезда — чьё-то окно. Каждая пауза — мелодия. Пускай я буду чёрным солнцем: ты отбросишь белоснежную тень...Снег смягчает и приглушает гипнотический гитарный перебор, словно Натсу играет в тёплой комнате, на постели среди мягких одеял. Его глаза закрыты, а ресницы легонько подрагивают; он чуть покачивается — кажется, что спит и видит сны. Эти сны полны грусти и неопределённости.?...Моя голова часто смешивает выдумки с явью. Там такая каша, Хирото. Ты вряд ли представляешь. Если бы я не писал музыку, то она бы уже давно взорвалась...?Я не слышу своих шагов, но они приносят меня к его заледеневшим ладоням.— Хиро... — шевельнувшись, открывает глаза Натсу.Я опускаюсь коленями в снег и, стараясь согреть, дышу на его пальцы. Они осторожно касаются моей щеки.— Как ты...— Увидел, что нет гитары.— А-а.— Идиот.— Прости... — бормочет Натсу.— Я идиот....Всё то, что я так долго и старательно задвигал подальше в чуланы памяти, веря, что эти перевёрнутые страницы никто больше никогда не потревожит, оказалось вдруг вытащенным на свет. И я по привычке струсил. Попытался сбежать. Разве не идиот?..— Пошли в дом, — поднимается со стула Натсу и тянет меня.— Подожди... давай побудем здесь немного. Смотри: мне кажется, я вижу там звезду.Натсу вслед за мной подходит к парапету.— Говорю же, это окно. Просто за этой снежной мутью не разобрать.— Тогда уж скорее это маяк, — возражаю я. — Не бывает таких одиноких окон.— Очень даже бывает.— А ты их когда-нибудь видел? Нао и Тацую? — вырывается у меня.Натсу шевелится сбоку, едва слышно втягивает воздух. Во мне проносится волна страха, но отступать поздно. Хватит отступать.— Так, разок издалека... Раз старик это не ворошит, то и я лезть не собираюсь. Сам подумай, какой из меня старший брат...Я гляжу на него. Натсу смотрит куда-то вниз, со своими пухлыми губами, мягкими чертами и завившимися как попало кончиками волос, в которых блестят снежинки, похожий на ребёнка. Беззащитный и немного потерянный.— Я даже ничего не знал про её операцию. Как раз в Америке зависал. В смысле... я, конечно, и по телефону заметил, как старик грузится из-за чего-то... потому и решил тогда исчезнуть с его горизонта, чтобы ещё своих проблем ему на голову не вешать. А кто знает... может, я бы тоже на донора сгодился... — Он жуёт губы, затем криво усмехается: — Хорошо, что папаша сделал ей ещё одного брата.— Он тебе ничего не сказал?— Уже потом... Сказал, что она перед операцией слушала мою песню, которую я давно написал. Когда она была ещё мелкой и постоянно торчала в больнице...В моей груди тянет и стонет от развороченных воспоминаний. Хочется трусливо закрыть уши и не слышать, не знать... но так не пойдёт.— Какую?— "Genki".— Так ты её для Нао написал? — я уже ничему не удивляюсь. Так легко представить маленькую Нао, грустную и одинокую в своей больничной палате, которая смеётся, слушая про то, как Натсу нашёл на улице кошелёк и выбросил его в реку. Слова о том, что взрослые ничему толковому не научат, должно быть, ей тоже пришлись по душе.Ты вот-вот проиграешь,Ты уже готова сдаться.Всё будет хорошо! Давай же,“Взбодрись, взбодрись”Спой это вслух, во весь голос.Этот мир твой.Только твой.— Не совсем. Хотя... как бы немножко и про неё, — затрудняется объяснить Натсу. — Ну... там много всего намешано...— И она не догадывалась, кто это пел?— Да откуда... — Натсу ковыряет пальцем снег на перилах, покусывает губы. Стряхивает несколько снежинок с волос и делает глубокий вдох, будто перед нырком. — Кстати, папаша показывал фотки с её свадьбы, и знаешь что, Хирото: там любовью и не пахнет.— Я знаю.Я касаюсь его щеки и разворачиваю его лицо к себе.Мы можем сколько угодно делать вид, что её не существует в нашей жизни, но это будет шаткая ложь. Натсу за всем его внешним пренебрежением грызёт чувство вины. А меня... меня, пожалуй, никогда не покинут эти отблески самого первого и оглушительного чувства в моей жизни.Значит, остаётся только один вариант — всё это принять. Взглянуть в лицо и принять таким, какое оно есть.— Но это был её выбор.— Хирото... — в больших глазах Натсу вопрос, неуверенность, тревога.Эти шоколадные глаза чуть темнее, чем у Нао. Я глажу его щёку, зарываю пальцы в пушистые волосы. Я полюбил их обоих, таких похожих друг на друга. И таких неповторимых. Может быть, это вовсе не издёвка судьбы? А её подарок. Компенсация. Я потерял Нао, но встретил Натсу.— Ш-ш, — выдыхаю я и касаюсь поцелуем его губ. — Пойдём спать?В его глазах осторожно разгорается улыбка — за миг до того, как заиграть на губах.— Угу.— ...Только спать, Натсу.— Разумеется.— Знаю я твои ?разумеется?...— Что-то я не заметил, чтобы ты сильно возражал...Этой ночью, пусть и со второго раза, мы всё-таки засыпаем в обнимку._______P.S.: Это ещё не конец! Продолжение следует ;)