ГЛАВА 18 (1/1)

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я?— медь звенящая или кимвал звучащий.Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви,?— то я ничто.Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла***—?Ты меня вообще слушаешь?Приходится напрячься, чтобы понять, о чем говорит этот голос.Голос и глаза в паутине морщинок, на дне которых плещется не беспокойство, нет. Уже настоящая почти-паника.Добрый Аулэ, добрый дядюшка их группы.Нет, Манвэ не слушает.Он провожает напряженным взглядом прошедшего мимо их столика Мандоса.Провожает его неспешный шаг от входа и до самого столика в тёмном углу.Напрягается шеей от чувства наступающей опасности.Нервно крутит в пальцах вилку.Походка у Намо чёткая, как на марше. Он весь?— собранный и натянутый, как пружина. Идеально прямой. Вызывающе безразличный к стаффу, который рассыпается стайкой рыб у него из-под ног. Весь в чёрном, и глухо застегнутый высокий ворот его рубашки бьется в диссонансе о мягкие линии праздничного оформления ресторанчика на первом этаже их отеля.Садится и размазывается по кремово-бежевому стулу на витых ножках чернильно-черной кляксой.Одним коротким резким движением выбрасывает два пальца, подзывая официанта.Приказывая официанту подойти к нему.От одного его присутствия становится душно.Тошнит от его самоуверенного спокойствия.Тошнота.Манвэ чувствует её в горле?— и это вовсе не игра слов.Он вытирает рот салфеткой и бросает её в остатки завтрака.—?Прости, у меня пропал аппетит,?— говорит он Аулэ, поднимаясь.Он даже не смотрит на старика Аулэ.—?Эй, юноша,?— возмущенно задыхается тот. —?Я вообще-то с тобой говорю о важных вещах. Ну постойте же, ваше величество!Он выкрикивает последние слова назло?— громко, на весь зал. Так, что все оборачиваются.В бездну всё.Манвэ просто машет рукой, небрежно перенося разговор с Аулэ на ?давай как-нибудь потом?.Затыкает пальцы за швы карманов, держась свободно и?— ему хочется так думать,?— невыносимо высокомерно.Всё, что ему нужно сейчас?— это немного свежего воздуха без примесей ядовитых испарений Мандоса.Выглядит как подростковый бунт?Как капризы зарвавшегося сыночка Самого?Да и плевать он хотел.Прошедшие две ночи измотали его.Сожгли в гниль и пепел.Он больше суток не выходил из номера.Заперся с ноутбуком и смартфоном.Спешно пытался транспонировать все свои партии на терцию ниже.Призвал на помощь себе всех богов и весь свой музыкальный вкус, чтобы сделать действительно хорошую версию.Пришлось зажимать рот ладонью, чтобы не заорать от того, какое выходит дерьмо.Под звуки галимого минуса он слишком часто открывал вкладку с бронированием билетов. Тупо смотрел в экран, чувствуя, как в тот же момент пропадают все мысли.Давно нужно было заказать билет, но он не мог себя заставить. Зачем-то медлил.Зависал, разглядывая призывно крупную кнопку ?PAY?, и снова переключал вкладки.Возвращался к переработке партии.Слушал в наушниках получающийся шлак.Не выдерживал и срывался на чтение отзывов о последнем концерте в фан-сообществах.Фанатам чужда самоуверенность Эру и деликатность Аулэ.Фанаты прямы и не любят ограничивать себя в формулировках.Он читал и читал, пока каждая грязная буква каждого едкого слова не вгрызлась под кожу пальцев нестерпимым зудом. Читал, пока не наполнился этим?— вязким и черным, как смола,?— чужим презрением до краёв.Омерзительно.Все эти… все они ему отвратительны.Они отвратительны.Отвратительны.Отвратительны.Манвэ наблюдал будто со стороны, как эта мысль закольцовывается в его голове в пульсирующий ненавистью и болью, сдавливающий виски в приступе мигрени венец.Жаль, что он уже не маленький.Жаль, что неминуемо приходит осознание: отвратительны не они, а он сам.Потому что это он всех подвел.Это он не вывез.И сжигающая дотла ядовитая ненависть, которую он желчью чувствует во рту?— это его ненависть к себе самому.Хочется орать.Выть от тяжелого бессильного отчаяния, когда еще одна, и еще одна, и еще одна попытка распеться оборачиваются только беспомощным слабым эхом его настоящего голоса.Нет.У него всё в порядке со связками. У него уже не болит горло. Он отлично помнит сольфеджио и знает свои партии наизусть.Но сила его голоса никогда не пряталась в связках. Она шла изнутри. Глубоко из грудной клетки и живота.Голос звучал так сильно, будто внутри был бескрайний бушующий океан из невысказанного, но понятого, прочувствованного и выстраданного.Пение всегда было его способом говорить. Не шевелить губами, исторгая лживые слова, а петь о том, что ему важно, что истинно и не может врать. Звук его голоса всегда был подобен тончайшему хрусталю, чистой горной реке, бризу в жаркий день.Откуда достать все эти волшебные артефакты, если в груди нет ничего, кроме тягуче-смолянистой отравы, по консистенции никак не легче нефти?Он по-прежнему мог бы претендовать на ?100? в караоке.Мог бы даже объяснять другим, как им петь правильно.Но каждая его нота, какой бы красивой ни задумывалась, выходила безжизненной и глухой.Это всё не имело больше никакого смысла.Всё то?— лёгкое, чистое, светлое,?— о чём он пел раньше, сейчас тусклыми кусками пластика валялось по углам сознания.Ему хочется уехать прямо сейчас. Убежать. Вызвать такси и дать дёру из этой липко-гостеприимной гостиницы в неизвестном направлении.Затем?— хочется содрать это лицо.После десятков сайтов, где его фальшиво счастливая рожа сплошь покрылась ехидными замечаниями, он остро почувствовал: чтобы не сойти с ума, нужно запомнить, что его лицо давно отчуждено в пользу продюсерской компании. Его лицо?— это не он сам, это часть бренда.Идея, которую раньше можно было выгодно продать. Сейчас?— неликвидный актив.Острый болезненный слом в нем происходит на рассвете дня генеральной репетиции. Той самой репетиции, которая, как он теперь точно знает, станет последней.К исходу второй ночи, когда тяжелое зимнее солнце подсвечивает багряно-красным небо на востоке, Манвэ с тоской гоняет отвратительные наброски своих партий: глухие, искаженные сэмплами вместо живого звука, зажеванные на низких тонах баритона.В его усталом мозгу, переминающем порожние мысли как жвачку, рождается неожиданно-свежий поток.Разве ты один виноват в том, что это началось?Когда твоя жизнь превратилась из тупой ежедневной гонки в самый страшный кошмар, Манвэ?Тот кошмар, в котором тебя презирают все. Где ты теряешь?— всех. Где остаешься один. И хочешь сдохнуть от выворачивающей ненависти к себе.Ты что, так и оставишь Намо Мандоса спокойно жить, будто ничего не произошло?Он-то добился чего хотел?— но ты? Так ничего и не сделаешь?Эта выкристаллизованная в бульоне его больных мозгов мысль поразила так внезапно, что он сел на постели, глядя прямо на ледяное зимнее солнце.Сел слишком резко, потому что тут же издал хлюпающий гортанный звук и едва успел поймать в ладонь хлынувшее носовое кровотечение.Пошел в ванну, оставляя за собой дорожку из алых капель.Включил ледяную воду и, тяжело подперев свободной,?— чистой,?— ладонью холодный кафель, стал привычно смывать в канализацию бесконечную розовую ленту.Разные гостиницы.Разные ванные комнаты.Но вот эта лента?— кроваво-розовая на белоснежной раковине, завивающаяся в отдающий металлом водоворот,?— она с ним навечно.Хоть что-то, что останется неизменным.В больном калейдоскопе кочевой жизни даже это тревожное постоянство радовало.Он наблюдал за кровавой дорожкой так долго, что луч света, прокинутый к ванной через всю комнату от широкого панорамного окна, сменился с красного на золотой.Умылся, вскинул голову и посмотрел на свое бледное до синевы в губах отражение дерзко, будто собирался дать в рожу этому стрёмному типу в зеркале.Хреново выглядишь, дружище.Втянул остатки крови в глотку и сплюнул в раковину её тягучий комок.Посмотрел на себя исподлобья. Обнажил ровные белые зубы в кровавом оскале.Так он выглядит совсем другим. Чужим. Пугающим. Самого себя пугающим.Почему-то никто не горел желанием изображать его на постерах таким.Разобрал нервный смех.Манвэ покачал головой и низко опустил плечи.Какой ты жалкий. Омерзительно, отталкивающе, непривлекательно жалкий.В этот самый момент, после двух бессонных ночей, он впервые за многие, многие дни почувствовал, будто… протрезвел. Будто вместе с кровью из него вышла последняя дурь.Посмотрел себе в глаза и смог найти силы, чтобы воскресить их с Мандосом недавний разговор до буквы.Разговор, который спрятал так глубоко в пучинах памяти, как прячут в могильниках радиоактивные отходы.Зажмурился, с бьющей по самолюбию дотошностью восстанавливая себя?— прижатого стене, молчащего, испуганного.?Испуган??— плохое слово. Оно ему не понравилось.Но главное и самое паршивое?— оно не отражало всей правды.Тогда, в номере Намо, пытаясь отстранить его от себя ладонями и глядя в безнадёжно-холодный металл глаз, он не был напуган.Он был в ужасе.Опутан ледяными нитями чистого страха.Парализован липкой паникой.И только сейчас многотонный груз всего, что он должен был сказать в лицо этой глыбе, всего, что должен был сделать, свалился ему на плечи, ссадив ледяным огнем досады.Он со всей силы саданул кулаком о кафель. Такой гостеприимный, такой ненавязчивый кафель в кремовых узорах.Ещё и ещё.Удары?— снова и снова.Нет, Манвэ не больно. Только костяшки пальцев неприятно немеют.Смотрит в глаза своему отражению и очень тихо говорит, не пытаясь сдержать дрожь в голосе:—?Нет, Манвэ, пока что тебе рано бежать. Ты не закончил.*До отъезда турового автобуса остается пятнадцать минут.Манвэ бросает взгляд на часы за своей спиной. Он заканчивает подводить глаза.Откладывает карандаш и пристально смотрит на себя в отражение.Нет, он не хочет быть привлекательнее.Или, вдруг, стать заметнее.Он не может больше сталкиваться взглядом с этим лицом.Ему срочно нужен был кто-то другой.Он оглядывает себя и остается доволен. В зеркале отражается совсем не он.Кто-то, на кого все будут смотреть, пока он настоящий будет глубоко внутри.Даже когда он сожмется в комок от оглушающе ледяного ужаса, этого никто не увидит. Все будут смотреть прямо, но в то же время мимо него, улавливая не больше, чем его тень.Он аккуратно складывает в сторону одежду, из которой не вылазил последние пару недель: хитро растянутый свитер от дизайнера с непроизносимым именем и светлые свободные джинсы в высокохудожественных дырах.Такая тонко продуманная Эонвэ пара, будто Манвэ схватил первое попавшееся из шкафа, прежде чем спуститься к людям со своего Олимпа. Бесконечно доброе, немного рассеянное божество с извечной грустной улыбкой.Он надевает черную рубашку.Классические брюки.Отводит пальцами ссыпающиеся на лицо длинные пряди и еще раз смотрит на себя.Отлично.Просто замечательно.Это не он. Не добрый, не мягкий. Не тот, кого можно смутить. Не тот, кого легко задеть.Это незнакомый высокомерный выскочка с таким порочным лицом, будто позавтракал чужими сердцами, а не безвкусной фруктовой корзинкой.В самый раз.Сунув ладонь в карман брюк, вдруг чувствует, как кожи касается тёплый пластик.Двумя пальцами медленно вынимает небольшой пакетик и подносит к глазам, рассматривая безукоризненно-белый порошок.Это плохо.В носу свербит.Соблазн непреодолим. Манвэ крепко зажмуривает глаза и сжимает челюсти, борясь с сиюминутным желанием.Крепко сжимает пакетик в кулаке.Откуда он тут взялся?Манвэ вспоминает: в последний раз он надевал эти брюки на пресс-конференцию. Ту самую, с мерзкими разоблачениями, ультиматумами и выведением журналистки из зала.Тогда нужно было очень много стимуляторов. И он не знал в них отказа.?В бездну?,?— шепчет он, решаясь.Быстро проходит в ванную комнату.Дрожащими пальцами вскрывает плотный пластик.?Черт?,?— шепчет он, замирая над вскрытым пакетом.Так близко. Так доступно.Он знает: стоит перешагнуть эту призрачную границу, как за ней его будет ждать бодрость. Появится ощущение собственного могущества. Ему всё будет по плечу.Ровно до следующего отката.Руки действуют быстрее сомневающегося мозга. Они знают, что ему нужно.Выкручивают воду на полную мощность.Смывают в раковину всё содержимое.Манвэ тщательно моет ладони с мылом, пытаясь сосредоточиться на процессе. Сознательно отключая бьющие в голове молоточки ужаса и неуверенности.Сейчас главное?— ни о чем не задумываться.Он набрасывает куртку и спускается в холл по широким лестницам, устланным мягкими красными коврами. Проходит через просторный зал мимо стойки администратора, двигаясь плавно и расслабленно. Разве что со спиной, прямой как лезвие.Воздух вокруг него искрится от напряженного внимания.Оборачивается каждый, будто не слыша, а только чувствуя спиной его приближение.Он идет сквозь людской поток. Он вполне доволен: каждый, кто оборачивается, и каждая, кто провожает его тягучим взглядом из-под ресниц, видят только фасад.Никто не видит настоящего Манвэ с потными от ужаса ладонями и мечущимся затравленным взглядом.Он выходит через медленно вращающиеся двери в морозный, парящий воздух.Курумо курит, прислонившись спиной к широкой колонне. Встречает его изогнутой бровью. Тихо присвистывает.У Манвэ нет настроения с ним болтать. Его никогда нет?— настроения болтать с Курумо.Но тот обращается к Манвэ, и проигнорировать это было бы слишком… слишком в духе того образа, за которым он сегодня спрятался.И слишком не в духе самого Манвэ.—?Манвэ, луч солнца нашего ясного, у нас что, праздник сегодня? —?ласково журчит он и затягивается глубже.Манвэ усмехается. От его внимания не уходит ирония в ласковом обращении.Натягивает чужую маску на себя глубже.Глубже.Глубже!Чтобы она приросла к ненавистной роже.Не закрывается, скрещивая руки на груди, как сделал бы обычно.Не сутулит плечи и не опускает голову.Прячет руки в карманы и перекатывается с пятки на носок, выражая нетерпение.Вскидывает подбородок и смотрит на Курумо из-под упавшей на лицо пряди. Медленно тянет:—?В каком-то смысле. Но если наберутся желающие, я так буду приходить всегда.Курумо замирает. На мгновение в его взгляде проскальзывает искреннее недоумение.Но он отмахивается?— видимо, просто отмахивается,?— от того, какой Манвэ сегодня странный. Он смеется, толчками выбивая сигаретный дым из легких.Качает головой.—?Не надо, Манвэ. Пожалей, мы же не сможем сосредоточиться на работе.Он стряхивает столбик пепла в урну и шмыгает покрасневшим носом.Внезапно спрашивает:—?Кстати, а где Варда? Я её со вчерашнего утра не видел.Ступни Манвэ в момент покрываются ледяными иглами.Серьёзно?Сулимо, ты не шутишь?Ты что, на самом деле забыл об этом?Манвэ тихо выругался себе под нос, повторно вскинув в удивлении брови Курумо.Услышать ругань от Сулимо?— это, действительно, нечто особенное.—?Какой-то ты сегодня… —?Курумо делано ведет плечами и изламывает бровь, наблюдая, как Манвэ спешно вынимает смартфон и набирает кому-то судорожное сообщение. —?Особенно… интересный.Он избегает слова ?странный?. Слова ?чудаковатый?.Оставляет только это?— пограничное с заигрыванием.И Манвэ больше всего раздражает то, что он знает?— это не случайно. Курумо интуитивно тянется к тому, кто ближе к голове.Бедняге просто неизвестно, что Илуватар не обсуждал с Сулимо никогда и ничего из того, что касалось бы работы.Пожалуй, заведись у Манвэ в группе интрижки?— они, напротив, были бы первыми кандидатами на вылет.Он заводит глаза и хочет заявить вслух о неуместности шутки, когда мимо него деловито прошагивает к автобусу Аулэ.Манвэ впивается в мощную спину взглядом. Наблюдает не больше секунды?— и стремительно движется следом, на автомате похлопав Курумо по плечу в качестве завершения разговора.—?Аулэ,?— бросает он, в два шага догоняя его и пристраиваясь рядом. —?Варда.—?Да ты издеваешься надо мной?.. —?ворчливо начинает Аулэ и бросает быстрый взгляд. Отшатывается, будто в ужасе. —?Великая, чтоб её демоны драли, тьма, Манвэ! Тебя что, Мелькор укусил?—?С чего бы? —?хмыкает Манвэ.—?Морда совершенно скотская.—?У нас это фамильное.—?Не смей грубить отцу! —?привычно бросает тот и устало вздыхает, оправляя усы мясистым пальцем.Они оба понимают: Манвэ ничего не говорил про Эру. Аулэ сам додумал, кто из их семейки главная скотина.Что ж, бывает. Не расстраивайся, Аулэ. Я никому не скажу.—?Аулэ. Где Варда? Ей не доставляются сообщения, абонент не в сети.Тот останавливается. Оборачивается и смотрит с укором.—?Вот смотри. Тебе важно, где Варда, так? А мне утром было важно узнать, что ты нормально отнесся к решению твоего отца развестись, и у нас не будет с этим проблем. Но ты меня, кажется, не удостоил своим вниманием? Поэтому,?— Аулэ неуклюже воспроизводит утренний жест Манвэ.—?Ступай, у меня нет на тебя времени.Две недели назад Манвэ был бы в ужасе, что Аулэ расстроился из-за него.Две недели назад… другая жизнь.Сейчас он мысленно готов с ней покончить.И если в прежней жизни есть кто-то, при мысли о ком в груди теплеет?— то только она.Сулимо четко помнит, как раньше его поражала удивительная способность Мелькора идти на конфликт.Говорить в лицо оппонентам омерзительные, неприятные вещи, не испытывая никакого смущения.Первым лезть в драку.Бить в ответ куда больнее, чем ударили его.Это всё казалось ему совершенно невероятным. Сейчас он понял: Мелькору просто на всё плевать. Он никогда ничем не дорожил. Ничего не боялся потерять.Или… уже потерял к тому моменту всё, что было ему дорого.Манвэ сам от себя не ожидал.Он жестко перехватывает руку Аулэ чуть выше локтя.Руку Аулэ, их старого доброго дядюшки Аулэ, крестного отца их группы и его самого.Сжимает и заставляет посмотреть на себя.Цедит:—?Где она?Аулэ смотрит на него, словно не узнает.Сбрасывает с локтя его руку.—?Да ты с ума сошел?.. Манвэ, ты меня всерьез беспокоишь. Давай после репетиции на массаж. Или в сауну. Думаю, тебя расслабит…—?Аулэ…—?Да на месте она. Уже в концертном зале, с самого утра, распевается. Ну, может, не ловит у неё там телефон. Устроил тут… —?Аулэ с досадой сплевывает в снег и забирается в автобус.Манвэ облегченно выдыхает.Самое главное?— она вернулась. Значит, она… в порядке?*Не в порядке.Варда?— первая, кого он видит, когда они разгружаются у черного входа в монструозный концертный зал, напоминающий конструкцией и размерами дорогой ледовый дворец или футбольный стадион.Варда курит, сбрасывая пепел на безукоризненно-белый снег.Конечно, совершенно точно, ей запрещено курить.Она стоит прямо и гордо, несгибаемая под зимним ветром, полная острых углов, будто высеченная из базальта и мориона.На ней черный костюм, и лацканы пиджака бьются по остроте с вырезом рубашки и стрелками на брюках. Многожды множат остроту в выточках и выбитых по ткани скупых клинообразных узорах.Она видит Манвэ и ожесточенно топчет окурок заостренным носком замшевого ботинка на высоченной шпильке, прежде чем выбросить в урну.Кривит кроваво-красные губы в улыбке. Словно ждала конкретно его. И, пожалуй, она единственная, кто сегодня не удивился его внешнему виду.Никто не одевается на многочасовую репетицию так, как они. Никогда.Но Варда закована в свой костюм как в доспех. Также как Манвэ?— в свой.Она пришла на битву.Когда он подходит, она позволяет себе принять его небрежно заброшенную на свое плечо руку.На этом всё. Ни объятий, ни рукопожатий.Она и так растеклась перед ним достаточно?— тогда. Дала слишком много воли себе, своей слабости, нежности и чему-то еще, от чего её воротило с такой же силой.Говорила слишком мягко.Обнимала слишком отчаянно. Так, как ей никогда не было свойственно. Так, будто ей не всё равно.Слишком много ?слишком?.Она раздосадована этим. Ей не нужны лишние проблемы, особенно сейчас. Поэтому они идут к гримеркам молча.Следуют за менеджером концертного зала по тёмным кишкообразным техническим коридорам.Манвэ пытается составить в голове вопрос ?Как всё прошло?? так, чтобы не столкнуться с едкой усмешкой и заведенными вверх глазами, но не находит ни одного варианта.Кажется, Варда всё понимает. Видимо, чувствует, как его обеспокоенный взгляд шарит по её лицу.Давит тяжелый вздох.—?Доктор?— чудо,?— говорит она.Манвэ ждет продолжения напрасно. Вопросительно поднимает бровь.—?И всё?—?И всё.Что ж, как минимум, у неё есть голос. И она… спокойна. Если так можно назвать это сочащееся из неё настроение воина-смертника, летящего в гущу плотно сдвинутых рядов противника на набитом взрывчаткой самолете.Она спокойна как тот, кто не собирается вернуться. Как тот, кого волнует только, чтобы бомб в запасе оказалось достаточно для окончательного разгрома врага.Только вот кто здесь твой враг, Варда?*У них одна гримёрка на троих. Просторная светлая комната с тремя отдельными столиками для грима у разных стен и табличкой ?VIP? на двери.—?К завтрашнему дню мы приготовим отдельные помещения,?— заискивающе залебезил менеджер на возмущенное замечание Варды о разнополых вокалистах. —?Пожалуйста, не беспокойтесь. Это согласовано с менеджментом вашей группы, так как часть помещений не отапливалась в связи с редким использованием. Сейчас вам там будет некомфортно. Если же вам надо переодеться, вы можете воспользоваться комнатами для персонала или уборными…—?Спасибо, обойдусь,?— прошипела она и бросила взгляд на развалившегося на крутящемся стуле Манвэ.Тот подмигнул, будто приглашая внимательнее отнестись к перспективе совместного переодевания.Варда вскинула бровь. Хотела сказать что-то ещё, непременно, язвительное, но в дверях за спиной щуплого менеджера широкой тенью застыл Мандос.Словно выключил звук.Пространство загудело как под звуконепроницаемым куполом.Варда закрыла рот и молча села на свое место, отвернувшись к зеркалу.Облегченно решив, что инцидент исчерпан, менеджер резко развернулся и тихо ойкнул, врезавшись в грудь Мандоса.—?Осторожнее,?— холодно процедил тот, глядя исключительно на дислокацию в гримёрной.—?Да, пожалуйста, прошу меня извинить,?— нервно улыбнулся менеджер и растворился в темноте коридора быстро и совершенно бесшумно.Манвэ не двинулся, продолжил сидеть в низком кресле вразвалку. Никто со стороны не сказал бы, что он напрягся, хотя челюсть сжал до желваков.В полной тишине Намо прошел к своему месту. Только четкий стук каблуков его начищенных ботинок разрушал иллюзию полного звукового вакуума, но ни на каплю не снижал искрящего напряжения.Он подошел к своему месту, оперся на кресло ладонями, долго посмотрел на свое отражение и застыл. С силой выдохнул и прикрыл глаза.Варда вызывающе громко зашелестела партитурами.Напряжение быстро покатилось к своему пику.Кажется, брось спичку?— и будет взрыв.Манвэ сцепил пальцы и посмотрел на себя в зеркало.Бросил взгляд на часы. Через двадцать минут в дверь просунется взлохмаченная голова их концертмейкера, который бодро сообщит, что всё готово к началу: декорации собраны, свет отстроен, ждут только их, чтобы настраивать звук и репетировать.Всего двадцать минут, чтобы приготовиться к… к полному краху.Внутри тело инеем выстудила ледяная дрожь, ладони похолодели.От копчика вверх по позвоночнику прошел нервный зуд.Он бесшумно выдохнул через рот.Тяжело.Как бы ему ни хотелось уйти, это?— тяжело.Падать лицом в грязь перед всей командой, которую знаешь не первый год.Перед Вардой. Перед Аулэ.Манвэ сильнее сцепил пальцы.Варда деликатно покашляла и тихо, не размыкая рта, сольфеджируя, запела свою партию.Так, словно пела её впервые.Стоявший статично Намо ожил.Поморщился. Зло посмотрел в отражении на её спину. Впился пальцами в кресло. Взбешенно выдохнул.—?Элберет,?— наконец, прошипел он после недолгой борьбы с собой. —?Избавь меня от своего насквозь фальшивого воя. Если ты еще не распелась, сделай это, блин, в туалете. Дай мне сосредоточиться.Варда замерла.Медленно обернулась к нему в кресле.Её лицо поблёкло на несколько тонов, практически дойдя до белого.—?Что ты сейчас сказал? —?ошарашенно спросила она.Он широко развернулся. Оперся спиной на кресло и сложил руки на груди.Холодно посмотрел на неё.Прошипел, хищно приподняв верхнюю губу:—?Ты меня услышала. Впрочем, учитывая, насколько у тебя нет слуха, я могу повторить. Для глухих.—?Весьма опрометчиво, Намо,?— тихо сказал Манвэ, по-прежнему глядя на своё отражение. Ледяные пальцы сжались до лунок от ногтей.Желудок отплясывал канкан.Хорошо, что он так и не позавтракал.Намо бросил ироничный взгляд на его затылок.—?Опрометчиво?— что? Говорить правду? Или ты не согласен со мной и тебе не нужна тишина, чтобы сосредоточиться?Манвэ сжал челюсть до хруста.Медленно поднялся, прямой от сдерживаемого озноба.Повернулся прямо к Намо. Удерживая дрожь сжатой челюстью, тихо процедил:—?Опрометчиво открывать рот, когда у тебя ничего не спрашивали.Намо вскинул брови. Изумлен, по-настоящему.Редкая живая эмоция на его лице.Манвэ делает шаг к нему.Дрожь уходит, сменяясь ледяным пóтом.Еще шаг.Достаточно близко, чтобы заглянуть Намо прямо в глаза.Манвэ прячет ладони в карманы, принимая свободную позу. Тихо рычит, с трудом преодолевая удушливые волны бесконтрольного приступа паники:—?Следи за собой. Выполняй условия своего сраного контракта.Теперь в изумлении на него смотрит даже Варда.Намо же, впрочем, быстро собрался.Улыбается почти ласково.Делает большие глаза и одними губами восхищенно выводит: ?Вау?.Затем повторяет вслух:—?Вау, Манвэ, какое представление. Чем ещё меня сегодня удивишь?Он тоже делает шаг навстречу.Почти вплотную к неподвижно застывшему Манвэ. Оглядывает его, вызывающе медленно обводя взглядом его лицо, словно пытается жадно впитать каждую секунду этого разговора. Выражение Намо совершенно нечитаемо, но он напряженно сжимает губы, прежде чем прошептать:—?Может быть, споёшь?Споёшь.Манвэ дергается, как от пощёчины.От его тяжелого взгляда на Намо можно почувствовать лязг.Споёшь.Что, признал, для чего всё это было, благодетель хренов?Это момент, когда ледяную петлю страха сносит шквал огненной ярости, мгновенно закрывшей глаза кровавой пеленой.Голоса больше нет.Чем еще его можно пугать? Чем можно шантажировать? Не осталось ни одной уязвимости.Он пустой и спокойный, всесильный, как боги.А вот Намо… Наверное, он забыл, что его есть за что подвесить на крючок.Манвэ разбирает смех, будто он, наконец, понял, как поставить в этой партии ?мат?. Он даже не сдерживается. Смотрит на Намо и прыскает, приложив к губам тыльную сторону ладони.Кто бы ему раньше сказал, что это будет так легко.А ведь это совсем не он тянул Мандоса за язык.Намо рассматривает его лицо.Он раздосадован, словно врач, который не понимает, когда его пациент с аппендицитом успел сойти с ума.Варда за спиной Манвэ напряженно опускает голову.Снова гримёрка.Снова искрит, как за секунду до драки.Они словно зациклились в этом круге от вокалиста до вокалиста.Впрочем, Варда не из тех, кто бросится разнимать. И не из тех, кто скажет, что главное?— не ссориться.Скорее, она из тех, кто скажет: ?Убей его?. Но пока что она молчит. Только поднимается на ноги и замирает, безотрывно глядя на разыгрывающуюся перед ней сцену.Манвэ укоризненно покачивает головой. Поднимает к Намо лицо, жесткое, уже без тени улыбки.Резко хватает его пальцами за ворот рубашки и рывком притягивает к себе вплотную, нос к носу.Он шепчет, глядя из-под ресниц на застывшее маской лицо Намо. Шепчет так тихо, чтобы расслышал только он:—?Ты забыл, что я больше, чем кроха фактов, которые ты знаешь обо мне, Намо. Запомни, где бы я ни был потом, я с наслаждением буду наблюдать, как рушится твоя драгоценная карьера. Я разрушу её сам, хотя компания отца, моего отца, Намо, на которого ты работаешь, мне, безусловно, поможет. Я смешаю с грязью всё, чего ты достиг и всё, на что претендуешь. А ты?— не сможешь сделать мне ничего. Больше ничего. Я клянусь тебе, что сделаю это, если ты еще хоть раз откроешь свой поганый рот за пределами сцены.Он резко отталкивает Намо от себя.Тот, впрочем, отступает лишь на пару шагов, снова упирается спиной в свое кресло.Дергает шеей, рывком оправляя воротник рубашки.Сверлит Манвэ немигающим тяжелым взглядом, в котором невозможно разгадать ни одной мысли. Заторможенным слитным жестом выставляет вперед ладонь.Будто говоря: ?Эй, потише, ты видишь, я безоружен?.Проваливай ко всем демонам, Намо. Ты опасен, даже когда спишь.—?Постой, я не это… Давай поговорим,?— тихо выдыхает он, не отводя взгляда.Манвэ лишь хмыкает.Достает из кармана брюк белоснежный платок. Он не выходит из гостиничного номера без таких платков, потому что кровотечение может начаться когда угодно. Особенно если нервничать.Но он больше не нервничает.Он демонстративно вытирает ладони, стирая с пальцев прикосновение, и бросает платок на пол между ними с Мандосом.Это не то, что должно его теперь волновать.Осталось лишь завершить свою работу достойно.Он разворачивается и молча выходит из гримёрки.За его спиной, за дверью со значком ?VIP?, остается оглушительно-звонкая тишина.***Когда Эонвэ нервничает, он грызет ногти.Это его маленький постыдный секрет, его крошечная безобидная зависимость, которая совсем не идет менеджеру его уровня.Сегодня он очень нервничает.У него был неприятный разговор с Аулэ.Аулэ говорил, что Эонвэ теряет хватку. Что с Манвэ который день творится какая-то дьявольщина.Что самому Аулэ, как менеджеру, нужно контролировать расходы на управленческий персонал, и это особенно важно в тех сложных условиях, в которых они балансируют после экстренной смены состава…Конечно, всё это чушь собачья.Эонвэ потерял над Манвэ контроль? Ха.Нет. Он хорошо обучен вытаскивать Манвэ из любого дерьма, приводить в боевую готовность по одному щелчку пальцев правящей здесь длани. Да, у них произошел этот неприятный инцидент на концерте, но совершенно ничего критичного.Именно так он и сказал Аулэ.И прямо в тот момент, когда он говорил это, уверенно глядя своему начальнику в глаза, давно засевший в животе узел скручивался в тугой холодный жгут.Эонвэ всегда называл это плохим предчувствием.В шоу-бизнесе удача слишком переменчива и слишком любит поворачиваться задом к своим вчерашним фаворитам.И поэтому сейчас он нервно выхаживает в узком тёмном техническом коридоре, грызет ногти и гипнотизирует взглядом дверь с табличкой ?VIP?.Держится от неё на почтительном расстоянии, чтобы никто не смог заподозрить его в подслушивании, но не теряет из виду ни на секунду.Нервно выдыхает, глядя в потолок, на белеющие в тусклом освещении частично разобранные дешевые потолочные плиты, выпускающие из своего черного нутра неприглядные толстые мотки кабелей. Прослеживает взглядом, как они спускаются узкими клубками до пола и исчезают в настенных перекрытиях.Скребет этикетку с инструкцией по действиям при пожаре.Уговаривает себя, что это паранойя. Что они просто все на взводе.Что ему стоит подобрать правильный тон. Правильные слова.Сделать правильное предложение.И тогда Манвэ вернется под крыло его всесторонней менеджерской опеки.А вместе с этим Аулэ неминуемо прекратит смотреть на Эонвэ как на ветошь.Он всё продумал. Он точно знает, что нужно сказать.В его голове любой вариант их разговора выстраивается всегда идеально гладко, всегда неминуемо заканчивается видом Манвэ, виновато понурившего голову. Манвэ, который говорит нечто вроде: ?Пожалуйста, прости меня. Ты во всём прав, я погорячился. А ведь ты столько сделал для меня, и мы так много прошли вместе…?Он вздрагивает, когда дверь открывается.Манвэ лишь на мгновение впускает в темноту коридора мягкое золото света из помещения, но Эонвэ замирает от эстетичности вида светлой макушки в кольце сияния от ярких светодиодных лампочек.Он намётанным взглядом опытного маркетолога четко видит идеальный вариант постера: рисовка в стиле нуарного комикса, по краям глухая чернота, а центре?Манвэ: открывает дверь, пробрасывая через весь постер к нижнему левому углу расширяющийся луч желто-золотого сияния. Божество, которое разгонит любую тьму. И да, это свечение из лампочек над его головой весьма удачно, метко, но ненавязчиво заигрывало бы с библейскими мотивами.Только он должен быть в белом, а не в чёрном, как сегодня.И вот точно не с этими глазами.Такая подводка больше идет глэм-року, а в случае Манвэ вообще отдает какой-то нарочитой дерзостью образа, и Эонвэ сказал бы хлеще, но не может позволить себе этого даже в мыслях.Он хмурится, сообразив, что на Сулимо незнакомые вещи.Еще один плохой знак.Но он не успевает додумать эту мысль, потому что Манвэ грохает створкой с такой силой, что та жалобно дребезжит на петлях.Не останавливаясь, он быстро идет по направлению к кулисам, по дороге подкатывая рукава рубашки.Эонвэ тяжело сглатывает. Всё это неправильно.И Манвэ сегодня какой-то особенно неправильный.Но лучше шанса, кажется, не будет. Впереди многочасовая репетиция, и выловить Сулимо для разговора один на один в толпе будет невозможно.Он уже почти решился пойти следом, когда дверь гримерки снова широко распахивается.Мандос.Да ладно?Ничто не может отменить его получасовой сеанс медитации перед выступлением.Ничто.Полчаса перед выходом?— это закон.Это знает каждый из группы. И каждый из тех, с кем Намо когда-либо работал.Но, видимо, все они знают Намо недостаточно хорошо.Он в несколько шагов догоняет Сулимо, выбрасывает вперед руку, но замирает в мгновении от касания плеча. Впрочем, кажется, касание и не нужно: Манвэ разворачивается так резко, что Мандос едва успевает увернуться от его острого локтя.Сулимо угрожающе опускает голову и цедит, скривив лицо в презрительной гримасе:—?Проваливай в бездну, Намо. Мы закончили.Эонвэ не верит своим ушам.Такого голоса от Манвэ он не слышал никогда.Вообще никогда. Ни в какой ситуации. Ни в каком состоянии. За все годы работы.В этот же момент Эонвэ за него всерьез забеспокоился: Намо и Манвэ, пусть и примерно равны по росту, совершенно разного телосложения.И будь это тотализатор, Эонвэ поставил бы вовсе не на высохшего за этот тур до болезненной худобы Сулимо.Но здесь не принимают ставки, и Эонвэ мужественно решает, что если температура в коридоре скакнет ещё на пару градусов, то он непременно вмешается.Во-первых, потому что Намо отморозок, и вся его сложная биография не позволяет сделать вывод, что хоть кому-то он спустит с рук такой тон.А во-вторых, спасенный от смертоубийства Манвэ будет гораздо более сговорчивым, а это очень сильно нужно Эонвэ сейчас, когда сумма дурных предчувствий заставляет испытывать давно и поспешно забытое, а оттого особенно неприятное чувство неуверенности в себе. Но для этого Манвэ должен понять всю опасность и оценить роль Эонвэ как спасителя, а значит, нельзя вмешиваться раньше времени.Он замирает у стены в темноте коридора, надеясь лишь на то, что его не опередят снующие совсем недалеко техники, менеджеры и администраторы.Намо лютый тип, от него можно ожидать чего угодно.Но не того, что он поднимет руки и послушно отступит на шаг назад.—?Прости,?— тихо. Непривычно тихо для надежды мирового экстрим-вокала. —?Я не хотел это говорить. Я мудак.Ответный голос Манвэ рокотом разносится по коридору:—?Да, Намо, ты мудак. И ты сказал то, что думал. Всё правильно, ты выиграл. Медалька лучшего вокалиста твоя. Доволен?Пока он это выплевывает, Намо лишь сокрушенно качает головой.—?Нет. Нет. Нет! Ты сам знаешь, что это не так. Просто… ты вывел меня из себя. Я ударил словами не глядя. Я не хотел. Это не должны были быть эти слова. Прости меня.Глубокий вдох Манвэ перерастает в низкий рык.Эонвэ вздрагивает, когда тот локтем отталкивает Мандоса к стене, так сильно, что от удара его затылка жалобно позвякивают подвешенные огнетушители.Шипит ему в лицо:—?Слова? Ты извиняешься за слова? Намо, ты охренел? Может, тебе надо было лучше думать, прежде чем ты сделал это со мной?Намо издает задавленный звук наподобие хрипа.—?Давай, ну. —?задушенным шёпотом.—?Что? —?презрительно цедит Сулимо.Бледное лицо Намо стремительно заливается лилово-красным. Но он не пытается защититься, не делает попыток убрать от горла опасно острое предплечье. Его руки свободно опущены, он смотрит на Манвэ сверху вниз.—?Ударь. —?хрип. —?Отпустит.От этой просьбы Манвэ словно приходит в себя.Резко, с отвращением отдергивает руку, дав Намо вздохнуть.И пока тот с судорожным свистом втягивает воздух, Манвэ молча зачесывает назад рассыпающиеся пряди обеими ладонями. Сжимает пальцы в кулаки на затылке. Слегка раскачивается, будто баюкая острую боль.Неожиданно резко выбрасывает вперед руку, ударяет сжатым кулаком в стену рядом с лицом Намо.Тот не вздрагивает. Смотрит исподлобья.Манвэ выплевывает с горечью:—?Пошел ты.Он отворачивается, делает два быстрых шага, но замирает.Словно вспомнил что-то настолько важное, что нельзя уносить с собой дальше в софиты сцены.Оборачивается, наблюдая, как Намо медленно съезжает спиной по стене, и глухо шепчет:—?Ты отравил меня. О том, каким ты видишь мир, невозможно петь. Об этом можно только орать.—?Я не хотел этого,?— шепот, безжизненный, как шелест сухой листвы.Сулимо усмехается. Качает головой.—?Знаешь, Намо, в чём твоя проблема?Намо смотрит в пол перед собой. Шумно втягивает носом, будто тот у него разбит. Будто Сулимо бил не в стену, а точно в переносицу. И будь Эонвэ трижды проклят, но он уверен, что меньше всего Мандос настроен сейчас послушать о своих проблемах.Манвэ говорит неожиданно тихо, не сдержав трагически изломившиеся брови:—?В тебе нет ни капли любви. Только одиночество. И пусть сейчас это прозвучит излишне патетично, знай?— это будет причиной твоего взлёта, но и твоего падения.Под задницу Эонвэ пикой прилетает острый мысок.Он подпрыгивает на месте, закусив губу. Приёмчик шпаны из подворотен?— здесь он такого не ожидал.Резко оборачивается и видит Варду. Глотает готовый вырваться возмущенный возглас и в ужасе вжимается в стену.Вид нависшей над ним Варды страшен. Бешеный взгляд медленно тлеет углями.Звенящим от напряжения голосом она уточняет:—?Что-то потерял тут, сладкий?Чувствуя, как глотка сжимается спазмом, Эонвэ пытается угадать, в какую игру она хочет сыграть. Пытается прочесть в её взгляде правильный ответ на вопрос.Но правильных ответов там нет. И любой его ход лишь усугубит сложившуюся ситуацию.Поэтому он пытается придать себе невозмутимо-нагловатый вид. Отбрасывает со лба челку, возмущенно сводит брови и… молчит.Не дождавшись ответа, она выдыхает через расширившиеся ноздри.—?Значит, так, зайчонок,?— шипит она, ткнув ему в грудь острым когтем. —?Ты сейчас бежишь и прячешься от меня. Даю тебе возможность уволиться самому.Эонвэ не может сдержать кривой усмешки.Уволиться. Самому.Она совсем дурочка?Варда почти нежно заводит коготь ему под рубашку, там, где ткань касалась солнечного сплетения. Шепчет, склоняясь ближе к его уху:—?Но если хоть раз попадешься мне на глаза, я уволю тебя сама?— одним звонком Илуватару. И тогда ты до конца дней не поднимешься выше хостес. Ты понял меня? Цени мою доброту.—?Ты этого не сделаешь,?— Эонвэ стоит определенных усилий произнести это с усмешкой. —?Ты не станешь его беспокоить из-за какой-то херни.—?О, полагаешь? —?Варда удивленно изгибает бровь, высоко оценив его наглость. Лезет в карман брюк и вынимает тонкий смартфон.Открывает адресную книгу и выбирает контакт Эру Илуватара. Прижимает дернувшегося Эонвэ теснее к стене и жарко шепчет ему на ухо:—?Давай вместе расскажем ему, какой ты зарвавшийся крысёныш?Когда Эонвэ слышит первый гудок, нервы не выдерживают.—?Хватит, сбрось вызов, перестань,?— отчаянно шипит он, пытаясь вырвать у неё смартфон.—?Вызовы сбрасывают только для послушных зайчат,?— мстительно улыбаясь, шипит она в ответ и отводит руку далеко в сторону. —?Ты будешь слушаться?—?Буду, буду,?— Эонвэ прошибает пот, руки дрожат. Третий гудок бросает всю кровь ему в голову.Варда тихо смеётся и отменяет вызов. С наслаждением смотрит, как облегченно Эонвэ запрокидывает голову.Возвращает его к разговору грубоватым тычком под рёбра.—?Я не хочу знать, что ты тут разнюхивал,?— спокойно говорит она, сжимая в кулаке его рубашку. —?Увольняйся и уноси чужие разговоры в пустоту. Если после твоего увольнения о Манвэ пойдут слухи?— любые,?— или полезут жареные новости ?из первых рук?, знай: я найду тебя и выколю тебе глаза, чтобы ты больше не подглядывал. Ты мне веришь?О Варде всегда было много слухов, один другого нелепее.И самыми устойчивыми были слухи о том, что она отбитая на всю голову.Поэтому сейчас, глядя как ровно пылает огонь в её взгляде, Эонвэ не увидел ни одной причины ей не поверить.Он тяжело сглатывает и кивает.Судорожно пытается придумать, как выкрутиться. Вся ситуация кажется нереальной, будто из какого-то дурацкого кошмара. Наверняка Аулэ будет против. Да и Манвэ тоже. Середина тура! Он не сможет без менеджера.Эонвэ просто намекнет им, что на него давит совершенно поехавшая стерва, и тогда они присмотрятся к ней повнимательнее.Она словно читает его мысли. Криво улыбается.—?Не смей искать лазейки. Ты не останешься. Не после этого. И мне всё равно, пусть даже сам Илуватар нанял тебя шпионить, ты больше здесь не появишься. Смирись.Паршивая сучка, она всегда его ненавидела. Ей всегда не хватало только повода… и сегодня он сам ей его дал.Дрожь страха и отвращения прокатывается по телу, заставляет зябко повести плечами. Без особой надежды он выглядывает из-за угла, но коридор, ведущий к кулисам, темен и пуст.Он вздыхает и возвращается взглядом к Варде.Ему надо потянуть время. Он обязательно что-нибудь придумает.Он обязательно придумает, как её переиграть.—?Мне нужно поговорить с Аулэ,?— прокашлявшись, говорит он. —?Возможно, он не отпустит…Смартфон Варды коротко вибрирует. Она снимает блокировку с экрана и открывает сообщения, так, чтобы Эонвэ тоже было видно.?Привет, дорогая моя звёздочка. Пока неудобно говорить, пиши. Как освобожусь, отреагирую?.Глядя на имя отправителя, Эонвэ пропускает вдох. С медленно холодеющими ладонями наблюдает, как Варда набирает ответ: ?Это очень важно. Неприятный инцидент с Эонвэ. Перезвоните мне, как сможете. Надо что-то решать?.Она нажимает ?Отправить?.Эта сучка нажимает ?Отправить? без единого колебания. Без угроз, без шантажа.Спокойно смотрит на него.—?Ты всё еще думаешь, что я не доведу это до конца? Всё еще пытаешься просчитать, как меня обмануть? Ты только топишь себя самого. Не в воде, Эонвэ. Это море, в котором ты потонешь?— это будет не вода. Это дерьмо.?Ок, разберемся. Дай мне полчаса?,?— приходит от Илуватара.Эонвэ не может поверить глазам.Не может быть, чтобы всё было настолько быстро и просто.—?Всё зависит от тебя,?— ядовитый горячий шёпот Варды на ухо. —?У тебя полчаса, чтобы исчезнуть.Эонвэ коротко выдыхает, непроизвольно дёргаясь в её руках.Он понимает.Теперь он понимает, как всё серьёзно.***Ариэн, их лучшая на свете специалистка по лазерному шоу, тараторит, ведя Манвэ к сцене за руку:—?Здесь нетипичная для нас система перекрытий, существенно у?же, чем обычно. Могут быть проблемы с той частью, где ты восходишь на Таникветиль приветствовать солнце.Манвэ почти не слышит и совсем ничего не понимает. Встряхивает головой.В черепе ровный гул, как от турбин идущего на взлет самолета. По венам туго течет расплавленное олово, глухо ухает в ушах. Ставшие до кипятка горячими пальцы дрожат в такт мелко стучащим зубам.Перед глазами?— пульсирующая огненная пелена.Разрушительные последствия обрушившейся на него лавины чистой ярости.—?Что? —?он хмурится. Заглядывает ей в глаза, пытается добрать в их выражении крупицы упущенного смысла. —?Часть с восхождением?кульминационная. А мы ещё даже звук не отстроили.Ариэн оглядывается на него, умоляюще прикладывает ладонь к груди:—?Дорогой, я всё знаю. Но нам надо выстроить лазер так, чтобы он не ослепил тебя или зрителей, поэтому давай начнем с неё. По тебе сразу и звук отстроим, как обычно. Артанор! —?кричит она в рацию. —?Нам нужен звук.Манвэ пытается привести в порядок дыхание, пока ему надевают микрофон и пристегивают к ремню аккумулятор.Ничего не выходит.—?Эй,?— он видит перед собой обеспокоенные глаза звукача. —?Ты в порядке?Манвэ тыльной стороной ладони убирает со лба пот. Спазмом выдавливает улыбку.—?Да, я в норме. Просто здесь слишком жарко.Взгляд напротив становится озадаченным. Только тут Манвэ замечает, что техник одет в толстый свитер плотной вязки с высоким горлом. И ему, кажется, вполне комфортно.—?Я в порядке,?— уверенно говорит Сулимо и с ужасом понимает, что язык слегка заплетается.Это плохо. Очень плохо.В голове пульсирует.Я могу взять себя в руки. Мне надо взять себя в руки. Просто выдохнуть. Я могу это сделать.Но он чувствует, как опасно соскальзывает в огненное беспамятство. Чувствует, что от глубокого дыхания его не отпускает.Не проходит. Не становится легче. Словно организм пустил в кровь годовую дозу адреналина и разогнал сердце до тех скоростей, на которых оно не живёт.В воздухе становится опасно мало кислорода.Собственное дыхание звучит в голове слишком громко, размазывая все прочие звуки в фон.Он ловит в фокус свою исполинскую Таникветиль: монструозно-огромную декорацию из ослепительно-белого стеклопластика, не ниже двухэтажного дома.Древние боги… Кто бы знал, как Манвэ ненавидит эту партию. В течение всей песни он должен подниматься по опасно-неустойчивым ступеням винтовой лестницы на медленно вращающийся макет скалы.Но даже не это самое страшное.У этой песни чудовищно широкий диапазон, полностью совпадающий с тем, прошлым вокальным диапазоном Манвэ. И по мере его подъема по ступеням снизу взвывают и взвывают электрогитары и скрипки, поднимаясь всё выше и выше.Так же, как голос Манвэ.Выше и выше.До тех пор, пока он ни взойдет на вершину, ни выйдет к залу с раскинутыми руками и ни затянет акапелло экстремально-высокий финал на границе своих возможностей.Затем, по плану, он разбегается в три шага, разводит руки наподобие крыльев и летит вниз, с этой скалы, распятый страховочными тросами. С замирающим в груди дыханием выводит мягко-серебристый припев в до-диезе.Он ненавидит эту партию. Она вся как тонкий лед. Как дутое стекло. Полна опасных углов и внезапных поворотов. Её можно вдребезги разбить любым неверным движением, и каждое движением там принадлежит ему. Всё внимание в ней уделено ему одному. Даже ребята из подтанцовки не включаются.Он слышит тихий свист и оборачивается на звук.Пространство опасно разъезжается перед глазами.—?Водички, Сулимо? —?Варда прикладывает прохладный пластик к его пылающему лбу.Она не знает. Понятия не имеет. Не может себе представить, насколько она вовремя.Впрочем, не удивляется, когда он судорожно хватает её плечо. Сама скручивает крышку и подносит бутылку к его губам.Манвэ едва сдерживает стон, когда простая бутилированная вода прокатывается восхитительным водопадом по пересохшей глотке. С первым же глотком проясняется голова.Варда бросает взгляд за его спину, где двое техников закрепляют страховочные ремни и, пока он жадно пьет, склоняется совсем близко к его уху и шепчет:—?Я уволила твоего менеджера, прости. За кофе себе сам сходишь, а понадобится что-то важное?— обращайся к моей Ильмарэ, она толковая.Да, Варда не доверяет из их команды никому. Ни механикам, ни техникам, ни спецам по спецэффектам, ни?— упаси пустота,?— менеджменту. Тут нужно говорить о легкой форме паранойи, но у них с Бауглиром всегда были для этого основания.Не доверяет она и Ильмарэ. Услышь та из уст Варды это сухое ?толковая??— с ума бы сошла от счастья.От неожиданности Манвэ давится водой и тяжело закашливается.—?Тише, не волнуйся так,?— на застывший в глазах Манвэ вопрос Варда пожимает плечами. —?Не спрашивай, пока не время. Считай, что это каприз.Откашлявшись, Манвэ лишь покачивает головой.—?Всё к этому шло, мне вовсе не жаль.?Менеджер не нужен тому, кто сам уже практически уволен?,?— добавляет он про себя.Он рывком расстегивает верхние пуговицы рубашки и вдыхает полной грудью.Картинка перед глазами стабилизируется, звуки становятся четче.Почти порядок.Он почти готов.Ариэн отдает приказы по рации. До его выхода не больше трех минут.Он снова чувствует, как по позвоночнику поднимается нервно-щекочущее чувство. Новорожденная паника.—?Варда, я… —?Манвэ кажется, если он не скажет сейчас, то будет самым большим лжецом. —?Боюсь, что мне…Слова вязнут на корне языка.Он поднимает глаза и сталкивается с её взглядом. Тёмным от широкого зрачка, немигающим. И очень, очень злым.Она так близко, почти вплотную.Прикладывает палец к губам, заставляя его замолчать. А затем снова наклоняется ниже и шипит ему в ухо, оставляя на мочке кроваво-красный след помады:—?Не смей,?— голос дрожит. —?Ничего мне не говори.Затем она отстраняется. Усмехается, шутливо взлохмачивает волосы на его затылке и говорит нарочито громко:—?Соберись, балбес. И помни?— это моя любимая партия.Да, Варда, спасибо. Теперь мне будет гораздо легче.Он переводит взгляд на сцену, где уже собрались музыканты. Он смотрит в лица каждого. Смотрит, как задумчиво отстраивает гитару Курумо, как Олорин замер над синтезатором и листает партитуры. Здоровенный бородатый Манир?— добрейшей души старый металлист,?— колдует над барабанной установкой, где на двойной бочке красуются растяжки с их лого: строгий шрифт, созданный специально для них, раскрашен под светлый серебристый металл, дорогими всполохами бликующий, будто на ярком солнце, на фоне?— градиент от лазурно-ясного неба до горящей в пламени преисподней.?GODS and MONSTERS?Такое же лого на всех двадцатитонных фурах с их инструментами. На всех чехлах и ящиках для инструментов. На спинах технического персонала. На бейджиках менеджмента.На сцене десятки сотрудников одновременно тянут кабели, расставляют аппаратуру для группы и оркестра. Несколько танцоров в черных трико и чешках бурно обсуждают, как отстроить выступление под новый размер сцены. Всюду слышны тревожные и шершавые переговоры по рации. Грузные бородатые техники расставляют многослойные разводные декорации.Манвэ выдыхает, обречённо глядя на свою Таникветиль.Эта партия?— она о новой надежде после полного разрушения.Он прикрывает глаза.Ему снова двенадцать.За широким витражным окном мягко падает пушистый снег. И Манвэ неизменно кажется, что вся жизнь?— там, на улице, далеко за стенами учебного класса и уж точно подальше от учебников скучного сольфеджио.Но сегодня особенный урок?— его ведет отец.У него та же короткая пижонская бородка, что и сейчас, но в ней гораздо больше смоли, чем серебра. И в противовес сегодняшней короткой стильной стрижке?— длинные жёсткие волосы, собранные в хвост.—?Манвэ,?— низкий голос выводит Сулимо из состояния созерцания. —?Спой мне надежду. Ты понимаешь, о чем я прошу.Манвэ невольно хмурится.—?Я не… не уверен, что смогу. Я не придумал слов.Эру тихо смеется.—?Слова в песнях нужны лишь для того, чтобы поддерживать порядок. Задавать точный строгий ритм, давать размерность… Музыка?— это дитя любви сухой строгой математики и таинственной силы, которая старше самой земли. Но петь можно и без слов. Ты помнишь?Манвэ кивает. Он помнит, но?— великая тьма! —?он совершенно ничего не понимает в том, о чём ему говорит отец.—?Кто бы тебя ни слушал: кто стар и разочарован в жизни; кто потерял веру; кто молод и полон восторга; кто знает твой язык или никогда не слышал его звучания?— все они должны почувствовать одно: то, о чем ты им поёшь. Это должно быть ясно без либретто, без сложного переплетения рифм. И?— я бы не просил тебя спеть об этом, если бы не знал, что это возможно. Если бы не знал, что ты это можешь. Но я знаю. Спой.Манвэ задумчиво зажёвывает губу, глядя на тихий узор снегопада. Расправляет плечи и садится за роялем прямо. Кладет пальцы на белые клавиши.У него болит коленка, содранная на тренировке по гимнастике; накрахмаленный ворот рубашки натер шею; пальцы с по-взрослому крупными суставами неуклюжи, не разогреты разминкой. Ему тяжело держать осанку, спину хочется ссутулить, сжаться, стать меньше.В классе прохладно?— настежь открыто дальнее окно; пахнет пылью от учебников и свежестью первого снега.Собрав воедино свои ощущения, Манвэ касается клавиш. Легко, самыми кончиками пальцев.Розово-золотой рассвет. Шорох свежей живой листвы. Шум моря. Смех матери. Касание обветренной руки отца.Он по крупицам собирает из души свои ощущения, по наитию касаясь клавиш…Он писал эту партию на одном дыхании, будучи в потоке вдохновения. Писал не задумываясь, не отрываясь: целиком от начала до конца.Зло проникло в благословенный край, оно поглотило весь свет, погрузило мир во тьму. Но сбереженный богами свет стал солнцем, и его первый восход подарил новую надежду всему живому.Когда Манвэ писал это, он был впечатлен мощью их команды; он чувствовал поддержку отца; думал о будущем с восторгом. Это было время, когда он мог писать по двенадцать-шестнадцать часов в день.И каждый раз, исполняя эту партию, он так искренне верил в неё, что мощь его вокала пробирала до мурашек даже отца.Он постоянно чувствовал это: что еще немного, и новый виток его собственной жизни подарит ему что-то особенное. По-настоящему ценное. Просто нужно работать еще усерднее. Давать еще больше результата. Не жалеть себя?— когда ставки так высоки, цель оправдывает любые средства.В этом варианте он и заложил программу на мировой тур.Дурак.Самоуверенный ничтожный кретин.Манвэ шарит по углам памяти, но не может воскресить ни одного ощущения своей собственной надежды.—?Ну, чего столбом встал? Слова забыл? —?ворчливо уточняет у него Аулэ, сидящий у края сцены на стуле-раскладушке. Он обращается к Манвэ, но взгляд упёрто отведен на экран.Обижен.Еще не отошел от сегодняшних выходок Сулимо.—?Помню,?— скупо отвечает Манвэ, глядя на отвесно уходящие вверх ступени. Едва не вздрагивает от многократно умноженной микрофоном громкости своего голоса.—?На видеостены выводите его изображение,?— чеканит Аулэ по рации. —?Ловите в фокус и увеличивайте. Дайте мне обратную связь, что по камерам.?Мало света?,?— шипит рация в ответ.Манвэ прикрывает глаза, когда в лицо ему бьет горячий, ослепительно-белый свет прожекторов.—?Манвэ, я напоминаю,?— говорит в громкоговоритель невидимый за стеной света постановщик. —?Мы даем минус, и у тебя десять секунд вступления для того, чтобы дойти к лестнице. После этого ты начинаешь. Ты готов? Дай мне голос.—?Готов,?— сухо отвечает Манвэ. Холод страха высушен огнем ярости. Сейчас внутри него нет ничего, кроме слоя нагара от первого и второго. Он так пуст, что в груди завывает ветер. Поправляет на голове микрофон. —?Дайте мне звук.—?Минус! —?говорит в рацию Аулэ.Не сверху, а одновременно со всех сторон на Манвэ сокрушительной волной падает грохот вступления.Он ловит ритм.Каждое его движение выверено с точностью до доли секунды. Выучено наизусть.Когда он ставит ногу на первую ступень, вступление обрывается мажорной нотой?— он начинает.Это его последний шанс сказать. Его последняя партия.Как жаль, что песню надежды ему нужно петь, когда для него самого никакой надежды не осталось.Зато в груди сама собой находится новая точка опоры?— в его разочаровании. В отчаянии. В одиночестве. В собственном поражении.Это больше не песня надежды, это прощание со старым, любимым миром. С прошлой жизнью. Со всеми, кто был тогда дорог. С самим собой.От грохота минуса в ушах он не слышит собственного голоса.Впрочем, если вспомнить его распевки?— его голоса давно не должно быть слышно на такой высоте. Он застрял, завяз в нотах куда более низких. Вероятнее всего, у него есть совсем немного времени до того, как Аулэ заорет по громкоговорителю ?Стоп?. До того, как встревоженно спросит по рации: ?Что за ерунда? Где звук? Мне его не слышно?.Тогда он еще не будет знать, что Манвэ уже никогда не сможет петь на такой высоте.Манвэ торопится. Ему нужно успеть сказать.Нужно поделиться этим пожирающим ядом, пока он не убил Сулимо.Он восходит на вершину Таникветиль, раскидывает руки.Никакой надежды.Это не мысль, не страх. Это новое чувство?— содержимое всего его существа. В нём не осталось ничего, кроме глухой чёрной безнадёжности.От этого выворачивает так, что Манвэ кричит. Вместо нежно-серебристого тембра?—страшный рёв норд-оста, от силы которого сворачивает пополам.Так больно, что он не может идти дальше. Вместо прыжка вниз он бессильно падает на колени.Свет прожекторов размывается. Весь зал размазывается перед глазами в единое пятно.Его партия заканчивается.Торжественные звуки мажорного победного минуса гаснут вместе с остатками боли в груди.Манвэ начинает слышать и чувствовать.Чувствует, что здесь холодно.Что он ссадил колени о стекло и пластик.Что на щеках мокро.Он сжимается, прячет лицо в ладонях.Дурак.Хотел спрятаться, скрыться за маской не своего образа. Хотел быть сильным, отчаянно омерзительным и отстранённым, а в итоге вывалил больше личного, чем за все годы карьеры. Разделся на репетиции до души и до самых своих позорных трусливых мыслишек.Это не слабость. Сегодня можно, ведь я вижу их в последний раз. Это всего лишь прощание. Прощание должно быть искренним.Запоздало приходит понимание, что тишина в зале стоит абсолютная. Ни единого звука. Ни единого движения. Никаких переговоров по рации.Видимо, они ошеломлены моим вокальным бессилием не меньше меня самого.Он поднимает взгляд, вглядывается далеко за палящий свет прожекторов, в зал. Полутемный, огромный, как пасть исполинского чудовища. Он уходит в глухую пустую черноту тысячами бархатно-синих кресел и расширяется вверх ярусами бесконечных балконов.Сколько здесь мест? Двадцать тысяч? Двадцать пять?Откуда здесь столько зрителей?Как у них может быть солд-аут на двадцать пять тысяч живых душ в зале посреди зимы?..Снизу раздаются одинокие аплодисменты.Манвэ опускает взгляд и видит Аулэ. Тот встал на своем месте. Это он аплодирует.Манвэ не может ничего понять. Это издевка? Особый вид насмешки?Но к одиноким хлопкам присоединяются ещё. И ещё. Он в недоумении оглядывает сцену. Музыканты. Танцоры. Техники. Спецы, звукачи, постановщики, менеджеры, музыканты… Все они смотрят на него и аплодируют.Молча.И всё это выглядит… пугающе.Манвэ хмурится.Ничего не понимаю?— единственная мысль, застрявшая в голове.***—?Фу, я не хочу. Убери это от моего лица.—?Сулимо,?— голос Варды проступает в темноте, угрожающе рычит. —?Не спорь. Выпей залпом, как лекарство.Контрастно уверенному тону, руки дрожат так сильно, что вонючая маслянисто-прозрачная жидкость в стопке проливается на пальцы с острыми кроваво-красными ногтями. На его брюки. На край шерстяного пледа, которым он укрыт.У Манвэ нет никаких сил с ней спорить. Всё, что он чувствует сейчас?— это полное бессилие и холод.Он опрокидывает в себя содержимое и тут же заходится в отчаянном кашле.—?Что это? —?сипит он.—?Не бойся, не отравлю. —?Варда пытается усмехнуться, но выходит слабо. Качает головой, не отводя тревожного взгляда. —?Ну и навёл ты… Как чувствуешь себя?Манвэ бросает взгляд в зеркало, окруженное ободом из ярких лампочек.Из зеркала на него смотрит кто-то взлохмаченный, бледный, с болезненно впавшими щеками и застывшими серыми дорожками на скулах. Взгляд глубоко запавших глаз безумен.Выпитое тут же дало в голову. Мир вокруг стал стремительно заваливаться набок. Желудок, ладони и ступни окатило горячей волной, а следом?— мелкими приятными иголками онемения.Как он себя чувствует?—?Я ничего не понял,?— честно признается он. —?Не понял, что произошло.Он оборачивается к Варде и видит, как её лицо искажается, словно она изо всех сил пытается сдержать слёзы.—?Эй,?— он встревоженно хмурится, касается пальцами её подбородка. —?Не переживай так. Не стоит плакать. Я был готов ко всему. Надо было сказать тебе, но я… Струсил, наверное. Не знаю.—?О чём ты? —?Она всхлипывает. Уголки её губ дрожат и опускаются вниз. Несдержанные слёзы по очереди капают из глаз. —?Это было лучшее, что я когда-либо слышала. Что мы все когда-либо слышали. Ты не помнишь? Великая тьма, ты словно спел обо всех моих страхах. Вынул их все из меня и сжег в огне чистого света. Манвэ… Живые не могут так петь.Манвэ улыбается.Он сжимает в руке её ладонь. Тепло говорит, чувствуя, как вновь проваливается в темноту:—?Нет, милая Варда. Вы все меня с кем-то перепутали. Я ничтожество, я не могу так петь. Я не вывез. Я один вас всех подвёл.***Манвэ идет по широкому гостиничному коридору. Ноги заплетаются от усталости. Он чувствует себя прожёванным. Внутри пусто, осталась только лёгкая дрожь в руках.Во всём отеле притушен свет, время давно перевалило за полночь. Вся их команда спит. В вестибюле ненавязчиво играют рождественские инструментальные композиции. На третьем же этаже из всех звуков остался только легкий перезвон металлических застежек на его ботинках.Ему пришлось задержаться. Слишком много вопросов. Разговоров. Рукопожатий. Его благодарили, и он даже не мог понять, за что.Его привез отец.Непривычно взвинченный, он также непривычно курил одну за одной, пока они ехали, хотя бросил много лет назад.Он говорил сбивчиво?— и такого Манвэ не помнил вовсе.Всё время хотел коснуться: то поправить волосы, то потрепать по руке,?— и словно терялся, не понимал, есть ли у него на это право. Смешно замирал в моменте от касания и закуривал новую.—?Ты… Манвэ… Мне показали записи… там чудом сохранились записи. Я… не думал. Сын, ты… как ты?—?Я в порядке,?— Манвэ сказал это по привычке, глядя на проносящиеся за стеклом размазанные скоростью городские ландшафты, украшенные к празднику. Он отвечал так всегда. Он даже не задумывался раньше о своем состоянии перед тем, как ответить.Но сейчас что-то изменилось.Слова повисают в прокуренном воздухе.В порядке?Манвэ, ты?— в порядке?Он смог заставить себя прочувствовать свое состояние. И ощутил дрожь где-то внутри, под пустым желудком.Эта дрожь была очень плохим знаком. Она была его пределом. Чертой, к которой нельзя подходить близко. Сегодня он лёг на неё всем телом.Вспомнил, какой мертвец посмотрел на него из зеркала. Нахмурился.—?Вообще-то… Знаешь, нет. Я не в порядке.Взгляд напротив выглядит на удивление искренне встревоженным.Эру не говорит ничего. Он ждет.—?Я,?— Манвэ резко выдохнул. —?Я облажался, пап. Я написал свои партитуры для оперного графика. Для двух-трех концертов в месяц. Я не могу выдавать это раз в три-четыре дня. Больше не могу. Я не доеду до конца тура.Эру выдохнул, будто с облегчением.Понимающе кивнул.—?Почему ты не сказал раньше? —?пожал он плечами. —?Мы ведь давно могли бы транспонировать твои партии ниже.—?Я пробовал,?— Манвэ бросил резче и отчаяннее, чем ему хотелось бы. —?Ничего не выходит. Это провал.—?Ну,?— Эру хмыкнул и посмотрел с улыбкой. —?Ты пробовал, а я ещё нет. К завтрашнему концерту не успеем: подклады надо странспонировать. Но после прошлого концерта я был готов к чему-то такому. Поэтому нам с тобой подойдет другой вариант…Манвэ поворачивает по коридору к своему номеру и на мгновение замирает: возле его двери в сумраке коридора кто-то сидит. Виден только чёрный силуэт, но его достаточно, чтобы Манвэ узнал.Он не удивлён.Проходит, устало бросает куртку и медленно съезжает по стене рядом с Намо.Выдыхает, упираясь взглядом в стену напротив.В тошнотворно-гостеприимные обои в мелких узорах.Намо буравит ту же стену с такой сосредоточенной упёртостью, будто поклялся пробить её сегодня силой своих мрачных мыслей. Манвэ не настаивает на разговоре.В сумраке коридора ход времени теряет смысл. Минуты тянутся одновременно очень долго и невыносимо быстро.В голове Манвэ нет ни одной мысли, и, впервые за последнее время, его это совсем не беспокоит.Ночь за окном тает, размывая чернильно-чёрный горизонт золотисто-красными лучами холодного зимнего рассвета.—?Знаешь,?— Манвэ говорит внезапно даже для себя. Чувствует плечом, что Намо вздрагивает от неожиданности. —?Варда достойна быть здесь гораздо больше, чем мы все. Она отдала за это всё, что у неё было.Намо оборачивается и смотрит Манвэ прямо в глаза.Возможно, хочет что-то сказать, его губы отчаянно сжимаются. Но молчит.Отворачивается обратно, прижимается затылком к стене.С силой выдыхает. Глухо шепчет:—?Я так устал, Манвэ. Я смертельно устал.—?Я знаю.Гостиница оживает. В другом конце коридора хлопает дверь. Горничные прокатывают мимо них первые тележки со свежими полотенцами и завтраками.Свет в коридорах становится ярче.Намо поднимается первым. Подает Сулимо руку.Манвэ принимает её, с трудом поднимается.—?Хорошо поговорили,?— серьёзно говорит Намо. —?Спасибо.Манвэ протягивает ему раскрытую ладонь.Мандос смотрит на неё долгих несколько секунд, спрятав ладони в карманы. Горько усмехается, а затем?— крепко пожимает.Хлопает тяжелой ладонью по плечу.—?Попробуй немного отдохнуть, Сулимо. Совсем скоро начнется бесконечно длинный день.Манвэ усмехается.Впервые за последний месяц его не страшит день концерта.