Глава 6. (1/1)

Одиннадцать дней, потраченные на уничтожение оставшихся в городе вампиров и подготовку к обратному пути, прошли как во сне. Ратуша была крепко-накрепко заперта, и главарь вампиров, наверное, давно уже был мертв. Вейлхольм был свободен; солдаты перенесли лагерь под защиту городских стен, и единственным, кому это было не по нраву, был сам Эсберн. Он понимал, что в городе действительно лучше и безопаснее, что раненым лучше лежать в теплых, натопленных домах, чем в шатрах и палатках, но с первой же ночи в городе его стали преследовать странные и страшные сны. Он никогда не бывал в тех местах, что ему снились, но очень скоро эти сны стали казаться ему куда более реальными, чем действительность. Он то видел огромную цитадель над озером, то темноватый покой с фресками на стенах, то высоченного воина в полном доспехе с громовым голосом, зная при этом, что это не кто-нибудь, а сам Малек. Иногда ему снилось, как он (или не он, а кто-то другой?) с пятерыми спутниками идет по заснеженному каньону, и его стенки угрожающе нависают над их головами, грозя схлопнуться и поглотить путников. Он знал каждую черточку лиц этих пятерых, каждый их жест, каждую самую маленькую привычку, как будто провел вместе с ними по меньшей мере полжизни. Иногда он видел замерзшее озеро, но не то, которое было рядом с цитаделью, а другое, окруженное скалами и множеством колов с насаженными на них телами, и знал, что эти тела принадлежат вампирам. Он знал, что там, у дальнего края озера, в своем убежище прячется их враг, и иногда ему снились его глаза - янтарные, полные горечи и безысходности. А иногда ему снился демон, который всякий раз одинаково убивал его с диким смехом, и в руках демона был странный и страшный меч, не похожий ни на какой другой. Но самым страшным был сон, в котором он просыпался и, чувствуя страшную, незнакомую людям жажду, нападал на кого-то и пил чужую кровь, такую теплую и сладкую, что хотелось еще и еще. Эти сны повторялись до бесконечности, в них проступало все больше и больше деталей, и Эсберн постепенно уверился, что вампир не сказал ему ни слова неправды, что он действительно был когда-то одним из воинов Ордена, одержавших величайшую победу и павших в бою. А значит, правдой было и то, что склеп Ордена, о котором будто бы знали лишь немногие избранные, не сумел уберечь доверенной ему тайны, что святые воины Ордена были превращены в вампиров, и никто, никто из тех, кто поминал их в своих молитвах, не захотел освободить их души из того дьявольского плена, в котором они оказались. А ведь это могло означать и то, что Орден знал правду, знал ее все время, но стремился лишь скрыть ее - ни к чему "пушечному мясу" Ордена было знать, что сталось с его героями. Вспоминая о своих товарищах по Большому совету, оставшихся в Вилендорфе, Эсберн видел их теперь совсем в другом свете. Это были вовсе не святые, радевшие о благе страны, а лишь одержимые жаждой славы, власти и богатства люди, и они послали его в Вилендорф не за славой, не за победой, а лишь надеясь на устранение еще одного конкурента в борьбе за теплые места. Их лица, странно искаженные воспаленным сознанием, представлялись Эсберну мордами чудовищных горгулий, смешиваясь с лицами воинов из его снов – и он уже не знал, чьи лица кажутся ему порочнее и уродливее. Все высокие слова, которые раньше находили отклик в душе молодого военачальника, теперь как будто износились, потеряли свою силу и стали лишь пустыми, выцветшими, бессмысленными звуками. А ведь до этого задания Эсберн, несмотря ни на что, искренне верил в правое дело возрожденного Ордена; теперь его вера истлела, как истлевает брошенный в огонь листок бумаги. И неважно, были ли на этом листке прекрасные стихи или самые черные проклятия, он все равно распадется на грязно-серые хлопья, а следы чернил будут казаться бессмысленными белесыми завитками. Апатия и отвращение к самому себе и всему миру завладевали Эсберном все сильнее. За эти дни он так осунулся, что солдаты с тревогой поглядывали на своего командира. Раньше он был веселым, отважным и открытым человеком, а теперь с каждым днем уходил в себя все глубже и глубже. На обратном пути он даже передал командование отрядом Арратиду, не умея избыть свою боль и разочарование и хотя бы притвориться, что все в порядке.