Том 4, 2 день месяца Второго зерна, 4Э 191 (1/2)

Когда Гарнаг спустился в Убежище, на мгновение ему показалось, что он ослеп. Свет в конце главного зала, всегда его встречавший, исчез, перед глазами стояла непроглядная тьма. Он вытянул вперёд руки, пытаясь нащупать каменный проём внизу колодца.

— Цицерон?.. — тихо окликнул Гарнаг, боясь поднять лишний шум. Это место и впрямь становилось чуждым, он убеждался в этом каждый раз, возвращаясь в Чейдинхол. Чем это вызвано? Гибелью тёмных братьев и крахом семьи? Или же странным поведением Хранителя? О чём здесь думать… Всё вместе взятое сточило Тёмное Братство до слабой тени некогда острого клинка, а сам город, казалось, отвернулся от них, и во взглядах стражников было заметно опасение и пренебрежение. Однако ассасина не тронули, по крайней мере пока.

— Цицерон?.. — чуть громче позвал орк, нащупав ладонью каменную кладку. Тишина и мрак, окутавшие Убежище, душили и вызывали в сознании искры необъяснимого беспокойства.

«Понтий должен быть здесь. Что случилось? Куда он подевался? Мы же договорились…» — ворох вопросов, будто комарьё на болоте, следовало за ним.

Гарнаг сделал несколько шагов вперёд, повисшее безмолвие уже начинало надоедать. Шаг, ещё шаг… И тут орк чуть не споткнулся о что-то, чего прежде на этом месте никогда не было. До слуха донёсся знакомый стон, и беспокойство ворвалось в душу с новой силой, волнами играя с воображением.

Свет озарил яркой вспышкой всё вокруг, и ослепил Гарнага на первое время. Радостные и чересчур эмоциональные вопли Цицерона разорвали безмолвие:

— Ты вернулся! Вернулся! — орк почувствовал, что на нём повисли, а перед сощуренными глазами возник комок света, источая вокруг себя радужный ореол без тепла. Это была магия.

«Дешёвый свиток света свечи? Неужели мы до того дожили, что у нас не хватает денег на обычные свечи? Почему Цицерон у входа, а не в Святилище? Где шляется Понтий?»

Гарнаг с силой отстранил от себя Хранителя, в попытке разглядеть это недоразумение, что несколько мгновений назад валялось на полу и не подавало никаких признаков жизни.

Цицерон был растрёпан, худ и бледен. Под глазами залегли тени, а во взгляде метался беспокойный блеск, как у больных перед смертью. На щеке отпечатался оттиск ткани рукава, а от уголков губ до подбородка наметили себе место морщины, прибавляя к возрасту Хранителя ещё лет десять. А улыбка, до чего же она была жуткой, совсем не сочетаясь с тоской во взгляде.

И тут свет погас. Лицо, так внимательно на него смотревшее, исчезло во мраке. Гарнаг ощутил лёгкий трепет, а Цицерон, издав невнятный всхлип, извинился:

— Прости, прости… Я ещё только учусь… Но надолго моего света почему-то не хватает, — после этих слов последовал глупый смех, и главный зал вновь озарил холодный яркий пучок, возникший не из свитка, а из рук Хранителя. — Мы долго пытались этому научиться, но кто бы мог подумать, что это такое занятное развлечение. С контрактами, конечно, не сравнится, но всё же… — сказав это, Цицерон схватился за голову, поглаживая висок: — Ну хватит так шуметь, хватит…

— Кто мы? Где Понтий? — недоумённо взирая на щуплого тёмного брата свысока, пробасил Гарнаг.

— Мы? Понтий? — казалось Цицерон стал ещё бледней. Или это обман зрения и во всём виноват магический свет? Он застыл в нелепой позе, свободной рукой касаясь белого огня, видимо, пытаясь таким образом не дать тому потухнуть. — Н-не знаю, не знаю… Я ждал его, а он не вернулся. Я думал и ты не вернёшься… Ахах… Он сказал, что вы ушли, что вы бросили меня. Но я ему не поверил! — тут же стал оправдываться Цицерон, за что, правда, неясно. — И ты не верь, мало ли что взбредёт ему в голову. Болтает какие-то нелепицы! Да, я видел как Понтия ранили, но я уверен, что он выкарабкается, где наша не пропадала? — будто отмахнувшись от кого-то, Хранитель сделал странный жест рукой в ту сторону, где никого не было.

— О чём ты? Кто ранил Понтия? Когда?

— Я так рад, что ты вернулся… — пропустив мимо ушей вопросы, не унимался Хранитель, не сводя с брата восторженного взгляда. — Я знал, что все его слова — ложь. Какое счастье! Ахах! Может и Понтий вернётся! Мало ли что этот дуралей навыдумывал, какой же фантазёр…

Гарнаг ощутил, как кончается его терпение. Хотелось знать всё здесь и сейчас, но Цицерон не торопился ему что-либо рассказывать.

— Цицерон, говори… Не смотри на меня так. Что произошло? Кому мне не верить? Объяснись!

— Ему! Ему не верить! — Хранитель, будто ребёнок, стал тыкать пальцем в стену, показывая на своего невидимого обидчика. — Его хохот не даёт мне спать… И матушка, матушка… Я не слышу её голоса из-за этого противного смеха! Невыносимо! Невыносимо! — он вновь схватился за голову, зажмурив глаза, на которых выступили едва заметные слёзы. Свет вновь погас, и в чёрной мгле были слышны лишь стоны Цицерона, что, кажется, бил себя по голове. — Скажи ему, чтобы он замолчал! Скажи ему, чтоб успокоился хотя бы на время… — всхлипывая, умолял Хранитель, будто тёмный брат мог ему чем-то помочь. — Я так устал, так устал… Нет! Нет! Твои шутки про смерть уже изрядно надоели! Замолчи сейчас же! Гарнаг! Гарнаг!

Орк в ужасе нащупал в темноте плечо Цицерона, и взяв того под руку, в недоумении попросил: