Том 4, 16 день месяца Руки дождя, 4Э 191 (часть первая) (1/2)
С ним за столом сидел Хранитель, но мог ли он теперь считаться таковым? На лице гуляли всевозможные эмоции, беспричинно появляясь и исчезая. Спина сутулая, будто в желании стать меньше он уткнулся подбородком в грудь и бездумно смотрел на свои пальцы. В уме ассасина всплыли слова, сказанные ему несколько недель назад:
«Я не хочу туда идти… Мне там не рады», — так ответил Цицерон на приглашение брата посетить таверну. Понтий думал, что дело в их давней ссоре, и именно по этой причине тот отнекивается и даже не оборачивается к нему. Будто нарочно игнорируя, как раньше это делал он сам. Цицерон не торопился идти ему навстречу: пряча лицо, глаза, всё время смотря в пол, худой и бледный, смеющийся невпопад, Хранитель дёргано изъяснялся, что ему нужно ухаживать за Матерью Ночи. И выглядело это, по правде сказать, более чем жутко.
«Она скоро заговорит. Скоро заговорит. Хоть и губы её давно иссохли, матушка скоро осчастливит нас».
Тогда Понтий ответил, что матушке нужен покой, а ему, Цицерону, не помешало бы подышать свежим воздухом. На что получил следующий ответ:
«Я дышу… С чего ты взял, что я не дышу? Если бы я не дышал, то помер бы давно… Пхах!»
С таким утверждением было сложно спорить. В самом деле, размах мысли…
Но уговорить прогуляться, подтачивая Хранителя каждый раз по возвращению в Убежище, у Понтия всё-таки получилось. Хотя он и сам не ожидал, что именно разговоры о выпивке разбудят в Цицероне интерес.
«Выпить? Хм… Ну, по крайней мере, быть пьяницей… агх… хах… куда приятней, чем наркоманом, лично для меня… Ха-ха-ха!»
Что Хранитель имел ввиду, говоря всё это, Понтий не смог понять. В последнее время они с Гарнагом часто становились свидетелями странных выходок Цицерона, наводящих тёмных братьев на неприятные размышления. Первым перемены заметил Гарнаг. Его рассказы о внезапных песенках и глупом смехе возмутили Понтия. Если честно, сначала он даже не поверил. Какие ещё песенки? Это в Святилище? Но после переживания передались и ему, когда Понтий сам стал свидетелем подобной сцены.
Как-то раз, вернувшись в Убежище, он услышал тот самый смех. Он был звонок и весел, и принадлежал Хранителю. Ассасин, не долго думая, спустился вниз, ведомый звуками, что доносились сквозь приоткрытую дверь. Тогда он подумал:
«Наверно, Гарнаг вернулся… Весело им…»
Но спустя минуту осознал: за дверью лишь Цицерон, болтающий несвязные нелепицы с самим собой. Так жутко ему не было даже в компании некромантов, к коим он как-то случайно забрёл, прячась от легионеров. Первые тоже общались с трупами, всячески ухаживая, и радовались бессвязной речи ожившего мертвеца, как дети. Как хорошо, что в порыве счастья они не заметили незванного гостя и он смог удрать.
Понтий решил воспользоваться своим прежним опытом и не мешать, не врываться с двух ног в Святилище. Всё это попахивало безумием, а значит нужно действовать осторожно. Кто знает, не набросится ли Цицерон на него с ножом, если прервать его идиллию? Так они с Гарнагом и решили — делать вид, будто ничего не замечают, но постараться приблизиться и рассмотреть тёмного брата повнимательней. Пока было неясно, насколько всё серьёзно, и поспешных выводов делать не хотелось. Так пролетело несколько месяцев. Ассасины, как и прежде, искали контракты, но теперь старались не выходить за пределы графства. По крайней мере, один из них всегда должен был быть рядом для присмотра. Ведь из самого сердца Тёмного Братства теперь сочился гной.
Понтий перевёл взгляд с шумной компании на тёмного брата. Светильники плавно освещали помещение таверны тёплым светом, являя собой противоположность их Убежища. И по поникшему виду Цицерона это явно читалось. Видимо, его пугало такое большое открытое пространство — по крайней мере, ассасин поначалу подумал именно так. Но, приглядевшись, он заметил — Хранитель исподлобья следит за постояльцами.
«Боится людей? С чего бы вдруг? Ведь я же рядом».
В самом деле в таверне было многолюдно. Видно, именно это и заставляло Цицерона нервничать. Мысленно Понтий изругал себя, надо же было так прескверно поступить с ним… А ведь Хранитель просил оставить его в покое и в итоге польстился лишь на выпивку. К которой он, кстати, так и не притронулся, увидев за барной стойкой подозрительную группу людей в сверкающих доспехах.
— Что-то стряслось? — поинтересовался ассасин, склонившись к Хранителю, что, казалось, хотел провалиться сквозь землю.
Понтий узнал этих разодетых ребят. В последние месяцы газета «Вороной курьер» только и трубила о возрождении рыцарского ордена Колючки самим графом Аланилом Индарисом. Их называли чуть ли не защитниками всего Сиродила, что, правда, звучало натянуто и глупо, в попытке притянуть за уши к былому величию настоящего ордена, когда-то давно созданного ещё его отцом. По словам же самого графа, а не раздутых газетных выдумок, эти новоявленные рыцари должны были блюсти покой Чейдинхола, и защищать семью графа от злоумышленников. А возможно, и от самого Тёмного Братства, что сильно возмущало Понтия.
«Где они, а где мы? Конечно! Они посвящены в рыцари и отныне живут в замке, но кем они были до этого? Простыми бандитами и отребьем! В отличие от нас, они не профессионалы, а простые сорвиголовы! И граф променял нас на них?» — последняя мысль показалась ему чересчур доведенной до абсурда. Как граф мог променять их, если даже не в курсе связи собственного отца и Тёмного Братства? Когда зародилась эта связь, Аланила Индариса ещё и в проекте не было… Но всё же тот факт, что теперь в замке есть собственные убийцы, причём ручные, ведь им наверняка платят, сильно раздражало.
— Давай уйдём отсюда, — чуть ли не шёпотом попросил Цицерон, не сводя глаз с шумной компании.
И будто ощутив на себе его взгляд, рыцарь из этой самой компании обернулся, и тут же дал знать остальным, кивком указав на тёмных братьев.