Том 4, 14 день месяца Заката Солнца, 4Э 189 (1/2)
Ему приснился отец, но он даже не помнил, о чём они говорили, будучи вместе. Неумолкающий звон колокола спугнул остатки воспоминаний, и те рассеялись по комнате. Цицерон нехотя поднялся с постели, его пробуждение встретили холодный свет и стены. Остальные кровати были застланы, шторы закреплены подхватами — некому было больше коротать на них время. Стол опустел, все столовые приборы и посуда убраны в буфет. Единственное, что выделялось на фоне уже обыденной тоски, так это звуки с улицы. Звон и не думал умолкать, проникая беспорядочной трелью под землю.
«Что там творится?» — в недоумении вопрошал Хранитель. Было раннее утро, а шума столько, будто рыночная площадь провалилась в Убежище.
Наскоро сполоснув лицо и переодевшись, он мигом вбежал в главный зал. Здесь ступнями ног можно было ощутить дрожь, что расползалась по полу от гула наверху. Но в самом зале снова ни души. Цицерон без стука ворвался в покои Уведомителя, но там также никого не оказалось. Опять один? Нет, не совсем… В Святилище его ждала Мать Ночи.
Спустя минуту звон прекратился, что немного вернуло Хранителя в прежнюю колею, однако на его место пришёл непривычный глухой рокот, появление которого он также объяснить не смог.
В последний раз так грохотало во время похорон старого графа. А что теперь?
Цицерон огляделся. Со стола Раши исчезли все бумаги. Никаких писем или блокнотов, в которые Уведомитель записывал даты, имена заказчиков, время и место, дабы ничего не упустить. Возможно, всё это просто было убрано в дальний угол за ненадобностью. Теперь Гарнаг и Понтий сами искали поручителя, а после тут же убивали жертву. И вряд ли они вели какие-либо записи по этому поводу, вернувшись в Убежище. Им было не до того.
Хранитель, закрыв за собой дверь, спустился вниз по коридору, стараясь не обращать внимания на посторонние звуки. Тем более, что он мог с ними сделать? По обыкновению зажёг свечи и порадовался живому свету, который теперь можно было увидеть только здесь.
— Твоя воля всё так же неизменна? — спросил Цицерон, подойдя к гробу Матери Ночи вплотную. — Не хочешь говорить?
Её лицо ничего не выражало. Обтянутый иссохшей кожей череп, чёткие линии носовых раковин, острая нижняя челюсть, ярко выступающие скулы и сомкнутые зубы. Весь её облик был пронизан преклонением перед смертью. Словно вечный покой и её тело являли собой по сути одно. Хранитель протянул руку, едва коснувшись шеи, его взгляд пробежался по ключицам и опустился ниже, на плотный саван, закрывавший рёбра.
— Я хочу услышать твой голос…
— Цицерон! — знакомый возглас, что донёсся из главного зала, заставил его вздрогнуть и отпрянуть от Матери Ночи. Это был Понтий. — Ты здесь? — едва ли не вбежав в Святилище, окликнул тёмный брат.
— А где мне ещё быть? — как можно тише поинтересовался Цицерон, вынуждая своим примером понизить интонацию, но Понтий не придал этому намёку никакого значения. Его сейчас было вовсе не узнать: весь раскрасневшийся, запыхавшийся, с улыбкой на лице от уха до уха. Наверху явно что-то произошло, раз он, вместе со звоном, так стремительно спустился к нему с улиц города. — Что? — Цицерон ощутил на себе пристальный взгляд тёмного ассасина, который уже успел очутиться возле него.
— Идём! — без лишних слов имперец схватил Хранителя за руку и потянул за собой в коридор. — Такое редко можно увидеть. Ты не должен этого пропустить! Чем ты хуже остальных?
— О чём ты? — упирался Цицерон. — Я не могу покинуть Убежище без разрешения Раши, ты же знаешь… Не тяни!
— Дурак ты, дурак! Ты сам не знаешь, в чём себе отказываешь! Не упирайся… Я по дороге всё объясню.
— Но Раша будет недоволен… — пытаясь вырваться из рук тёмного брата, брыкался Хранитель. — Что там в городе случилось такого важного, что я обязательно должен там присутствовать и нарушить слово? Мать Ночи… Я не могу бросить её совсем одну…
— Не переживай, с ней ничего не случится. Осмелюсь предположить, что она от тебя уже устала, — засмеялся Понтий, утягивая Цицерона за собой к выходу. Как ни странно, но эти слова очень сильно задели последнего, тот ничего не смог возразить в ответ.
«Может, я и в самом деле ей докучаю?» — спросил он сам себя.
— Поднимайся! Живей, живей! — скомандовал мужчина, подтолкнув Хранителя к лестнице. — Ну! Не стой столбом! Иначе мы их не застанем!
— Кого? — не желая идти без разъяснений, спросил Цицерон, застыв возле перил.
— Ах ты… Мы же пропустим всё самое интересное! Неужели Раша тебе ничего не рассказывал? Ты серьёзно не знаешь?
— Ты про что? Я его уже который день не вижу, — брови на лице Цицерона иронично приподнялись над переносицей, а на губах появилась насмешливая улыбка. — Здесь нет никого, кроме меня и Матери Ночи.
— Ясно. Как странно. Я думал, он держит тебя в курсе обо всём, что творится в городе. Разве нет? — посерьёзнев, спросил Понтий.
Звон колокола вновь начал нарастать, пробегая гулом по каменным стенам.
Цицерон, запрокинув голову, посмотрел наверх, на маленькую узкую полоску голубого неба, зияющую снаружи. Внутри же откликом пробивался потухший было интерес ко всему вокруг.
— Теперь он вообще редко со мной общается… Так что происходит? — этот грохот, он будто стал живым.
— Наш граф обвенчался с невестой в Храме Единого и сейчас едет в Чейдинхол со своей молодой супругой! Вот что происходит, друг мой! — обхватив Хранителя руками, Понтий потряс того за плечи. — Идём же скорее, иначе всё пропустим! Ну!
Воодушевление и пылкость, с которыми явился тёмный брат, наконец, передались Цицерону, и тот, увлечённый звоном колокола и словами брата, поднялся по лестнице, стараясь не думать о нагоняе от Раши. Всё-таки он соскучился по людской суете.
В глаза ударил яркий свет и он зажмурился, привыкая. Невысокий кустарник скрыл их от чужих глаз, тем более, что все взгляды сейчас были устремлены лишь к западным воротам, в которые вскоре должны были въехать молодожёны.