IV. За Предел безумия (1/1)

1Из-за густого плотного тумана лёгкие раздирает кашель, за грудиной словно кто-то мелкий скребётся в бесполезной попытке выбраться наружу.Талима непогода не раздражает: от сырого места глупо ждать алик’рского зноя. Сапоги, до сих пор сырые, толком не просохли?— и ещё долго не просохнут.Одно радует?— воды много. Можно найти озерцо и хотя бы умыться, а если оно чистое, будто кристалл, то и прополоскать рот и даже попить, чтобы хоть немного приглушить голод.В тумане Талим различает голоса, незнакомые?— грубый мужской и надтреснутый, а не звонкий, как у Сириэль,?— но подойти к местным не решается. Первым делом?— умыться, а потом можно и спросить, не найдётся ли работы за…Что здесь едят, до сих пор неизвестно. ?Копчёные баливожьи лапы?,?— вспоминается.—?Точно, Сириэль!Талима озаряет, что он выяснит первым делом?— в каком из домов живёт его вчерашняя знакомая.…К сожалению, он может только умыться, хотя после пыльной постели хочется окунуться целиком. Однако второй раз за короткое время сверкать голыми яйцами?— верх глупости: если вчера Талим не заметил постороннего, точнее, постороннюю, то теперь Пасваль просыпается, напаивает воздух жизнью. Туман развеивается, обнажая одинаковые из-за серого, поросшего мхом сырого камня и прогнивших почерневших досок, из которого выложена крыши, сколочены двери и ставни, дома.За шиворотом чешется, и это усиливает желание окунуться. А если выставить напоказ голое тело, можно прослыть безумным ублюдком-эксгибиционистом. Что Сириэль говорила? Чтобы пройти через врата, нужно получить благословение?— именно так.Талим не настолько свихнулся, чтобы пытаться обмануть самого Шеогората нелепой актёрской игрой. Даже думать о подобном он не должен, чтобы не слышать смех?— не радостный, а издевательский, злорадный и победный одновременно, порождённый его воображением. Будто Безумный бог веселится от глупых мыслей, шевелящихся в рыжей голове.Хотя почему?— ?будто??Шеогорат?— неспроста один из столпов Дома забот.Он?— крайняя мера, на которую пошёл Талим Ренд, отчаявшийся отец.Он?— тот, мысль о ком родилась после того, как эшлендерская шаманка из племени Уршилаку оказалась бессильна. Талим помнит, как перекосился рот, как углубились морщины, избороздившие далёкое от юности лицо; серебристо-белую, перевитую алой нитью косу, намотанную на иссушённую временем, жилистую ладонь. И взгляд поблёкших от старости глаз, и укор в них.Она отказалась даже взглянуть на Новоса?— та, к кому Талим проделал нелёгкий путь, задыхаясь от забивавшего носоглотку пепла и смаргивая пыль из слезившихся глаз.?Память?— это не то, от чего следует исцеляться?,?— с такими словами она выпроводила его в пепельную бурю.…Если не может помочь, не нужно говорить загадками. Правда болезненна, однако от таких увиливаний ещё больнее?— настолько, что до сих пор обида разъедает нутро, отравляет кровь и порождает горькое отчаяние. Из-за чужого бессилия Талим Ренд оказался на Дрожащих островах……чтобы ?подобное вылечить подобным?.2Пасваль оживает на глазах. Талим ловит удивлённые и подозрительные взгляды, но сам не одаривает ими никого. Он не вертит головой: краевое зрение у него развито хорошо. Он видит, как замирает с мокрым полотенцем в руке упитанная редгардка. Он замечает, как альтмер резко разворачивается и уходит, а босмер спрыгивает с пня (забрался, чтобы казаться одного роста с приятелем?) и удирает, когда Талим уточняет про Сириэль.Странно…Хотя… Не происходит ничего, что должно выбиваться из картины, живой, написанной безумным гением. Талим?— пока, во всяком случае?— не сошёл с ума, здравым рассудком он выделяется из толпы местных?— серого фона?— ярким мазком.Солнце поднимается высоко, голод невыносим. Талим ищет Сириэль, вглядывается в одинаковые дома и петляет по булыжной дороге, пока едва ли не нос к носу не сталкивается со старухой-имперкой, сгорбленной, однако резво отскочившей в сторону так, будто ей собираются не вопрос задать, а изнасиловать.—?Новенький! —?скрипит она неприятным голосом, какой появляется со временем у склочных женщин. —?Проваливай! Из-за такого, как ты, я потеряла сына. Он пронёс заразу на Дрожащие острова!Кто притащил хворь?— сын или таинственный путешественник, Талим знать не хочет. Не хочет и разговаривать с каргой, одетой в старую, но чистую, во многих местах заплатанную одежду. Не спрашивает про Сириэль.След появляется, когда он перестаёт быть уверенным, что найдёт её; когда собирается уйти поохотиться на баливога сам, хотя не знает, как это сделает?— голыми руками, наверное. Это не отпечаток от сапога, а запах дыма и мяса.Сириэль говорила, что копчёные баливожьи лапы любят все в Пасвале.Талим идёт на запах?— и не ошибается.Сириэль глядит на него снизу вверх. В её глазах нет удивления. Будто старого друга видит, а не случайного попутчика, на которого набрела только вчера.—?О, явился-таки. Так и знала: не оставят тебя баливожьи лапы, даже жареные, а не копчёные, равнодушным,?— ?приветствует? она. Не здоровается, не желает доброго утра, только приглашает:?— Садись.Талим выискивает, на что бы присесть?— пачкать задницу не хочется. И находит колоду. Та трухлява, но и он не тяжеловесный орк, а данмер далеко не в теле. Сидение склизкое от мха и сырости, поэтому зад в любом случае перепачкается.Талим удобно, насколько это возможно, устраивается и наблюдает за тем, с каким упоением Сириэль поворачивает вертел. Она на него не смотрит, всю нежность отдаёт баливогу.Хороша, отмечает Талим. Рожки ничуть её не портят. Странно, но ей идёт даже грязно-серая, как сам Пасваль, тряпка, надетая вместо… Длинной рубахи или короткого платья?— так правильно. Икры рельефные, обутые в сандалии ступни маленькие.Талим, подобно многим мужчинам, любит красивых женщин. Как правило, довольствоваться ими приходится?— и приходилось?— крайне редко не потому, что он хранил?— и хранит?— верность жене.Красавицы обезоруживают?— это ещё одно из правил, усвоенное им. Поэтому Талим крайне редко укладывал их в постель, обходился теми, кого хорошо знал, например…?Порсия?,?— вспоминает он имя.Порсия Лоран?— та самая, с кем он изменял жене и не считал это зазорным, потому что частенько покидал семью. Та самая, что желала от Талима только получить разрядку. Она не красавица, но её тело, крепко сбитое, с твёрдыми мышцами не вызывало отвращения.…та самая, что хотя и заявляла, что семья ей не нужна, что военная карьера дороже, однако одобрила решение вернуться к сыну, потому что родственники Талима не выдержат безумное поведение и избавятся от Новоса.—?Хватит пялиться на мои ноги. Держи! —?Сириэль протягивает баливожью лапу, дымящуюся, с румяной, почти не подгоревшей корочкой. —?И… Решил, чем займёшься?Голодный Талим вгрызается в угощение и находит его вкусным, мясо только слегка отдаёт рыбой, больше походит на копчёную фазанью грудку. Оно сочное. Ему вкусно?— настолько, что не только женские ноги перестают волновать, но и желание выведать всё об огромном страже врат вспоминается не сразу.Вкус смазывается, когда он перестаёт уделять внимание мясу, а одаривает им треклятую, не заслужившую внимания досадную помеху. Талим спрашивает прямо в лоб то, что хочет знать, и слышит в ответ удивлённое:—?Убить? Стража?! —?Сириэль усмехается и встряхивает гривой густых волос. Некоторое время она пристально пялится, прежде чем поясняет:?— Сколько здесь живу, столько раз замечаю, что у всех башню сносит с разной скоростью. От твоего разума остались одни осколки!Талима её слова не обижают. Напротив: он понимает, что, несмотря на отставку, навыки не растеряны.Он по-прежнему прекрасно маскируется.Ему удаётся сойти за безумного.3Есть художники, что пишут пейзажи, портреты, натюрморты реалистично; уделяют внимание мельчайшим деталям вроде сучка, крохотной родинки на губе и червоточины на яблоке. А есть те, кто словно побывал в ином мире (или в этом, но по какой-то причине видит предметы искажёнными), прежде чем сесть за картину. Такое творчество вызывает, как правило, самые разные чувства. Кому-то кажется мазнёй, кому-то?— плодом очень богатой фантазии……или результатом охваченного безумием рассудка.Сад, куда приводит Сириэль Талима Ренда, походит именно на такой плод чьей-то нездоровой фантазии. Его и садом не назвать в привычном, оставшемся в Нирне значении. Плодовых деревьев здесь нет, каменные, поросшие мхом стены скорее подходят форту, чем саду. Они слишком высоки, а запертые кованые, проржавевшие из-за вечной сырости врата преграждают путь любопытным.Талим в очередной раз поражён?— тому, как свойственно сбываться мечтам. В детстве он хотел меч?— не выковать, потому что кузнечный навык ему давался точно так же, как и способность рожать детей (то есть никак).Он делился с отцом плодами, что порождало его воображение, рассказывал, как было бы хорошо, если бы оружие росло из земли. Посадил семечко?— и оно дало всход, главное?— не забывать поливать в засуху, укрывать слабенький росток от бури, подсыпать золу в землю и подкладывать гуарий навоз. Не пришлось бы тратить время на поиск хорошего кузнеца и деньги на ковку.Отец не просто не одобрял детские желания, а отмахивался от сердобольной жены, возмущавшейся: ?Это всего лишь ребячество!?—?Это взращивание безумия,?— пресекал он сыновние фантазии, выкорчёвывал едва появившийся?— не плод, а всего лишь росток воображения…Воспоминания испаряются даже в такой пасмурный дождливый день, как сегодня. ?Что ты творишь???— хочется спросить Талиму.Когда Сириэль тратила время на переодевание в достаточно откровенный кожаный охотничий костюм, она не ставила цель очаровать садовника.А когда говорила, что оружие придётся ?взять?, подразумевала ?без спроса?.Наверняка она промышляла воровством, прежде чем появилась на Дрожащих островах, осеняет Талима. Скорее всего, прячется от правосудия, потому что на откровенно сумасшедшую не похожа.Неспроста Безумный бог не благословляет Сириэль. Очевидно, ей хочется попасть за Врата, потому что рано или поздно тот, кто на неё охотится, выяснит, где она прячется.Врата открываются со скрипом, и Талим понимает, что здоровый редгард-садовник не отдаст оружие. Судя по взгляду, он готов защищать своих детищ от непрошенных гостей.Он, в отличие от Талима Ренда, исполнил детскую мечту. Из земли торчит самое разное оружие. Можно было бы подумать, что оно намеренно воткнуто, однако… Древко одного из топоров согнуто от тяжести, топорище, слишком для него крупное, поникло. Крохотное лезвие одного из мечей, совсем недавно проклюнувшегося, ещё не развернулось.—?А ну, пошли прочь! —?рявкает-рычит садовник. —?Много вас, желающих завладеть оружием, шастает! Оно?— моё!Просить нет смысла. Судя по выражению смуглого толстогубого лица, даже предлагать обмен не стоит. Садовник решительно настроен не делиться. Широкие ноздри раздуваются, в руках он держит, будто меч, тяпку, чем недвусмысленно даёт понять, что проломит ею череп того, кто посягнёт на взращённое им добро.Видимо, не только родители Талима выдирали проклёвывавшиеся из воображения ростки. В отличие от него, садовник тщательно прятал семена, надёжно укрывал молодую поросль, пока та не крепла настолько, что вырвать её с корнем становилось затруднительно.И теперь готов стоять за своё детище насмерть.…только он не учитывает, что Талим при своей данмерской худощавости хорошо умеет драться.И если к мечте придётся пробивать дорогу кулаками, так тому и быть.4Хотя редгард-садовник здоровый на вид, но, ожидаемо, в драке самоучка-любитель, а каждая попытка удара у ему подобных более чем предсказуема. Талим Ренд не просто так считался?— и считается?— хорошим шпионом Империи. Некогда он был не просто способным, но и старательным усидчивым учеником. Он впитывал и знания, и навыки рукопашного боя…В конечном итоге не он, сидя на земле, вытирает льющуюся кровь, а садовник. Тот прижимает подол грязного фартука к и без того немаленькому, а теперь ещё и распухшему носу.—?Не зря я в тебя поверила, когда в первый раз встретила! —?Сириэль неприкрыто восхищена. Талим не обращает на неё внимания и следит за взглядом тёмных редгардских глаз. Садовник таращится на его сапоги. И не просто так: оказывается, ими затоптан только-только проклюнувшийся росток, судя по форме навершия, будущей алебарды. На смуглом лице отчаяние?— настолько глубокое, что становится ясно: раздавлено то, что взращивалось с большим трудом.Талим умеет играть на том, что дорого. И не просто умеет, но и научен не позволять вести с собой подобные игры, обезоруживать-ослаблять себя тем, что?— и кто?— дорого сердцу.…даже если на кону жизнь родных.Это ещё одно из правил, усвоенное-впитанное-вросшее в него.—?Чем посоветуешь убить Стража?! —?громко, с чувством спрашивает он. —?Может, этим? —?указывает на торчащую из земли, вполне зрелую саблю. —?Ах, нет, на такого здоровяка придётся идти с копьём,?— с этими словами он берётся за древко и тянет, вырывает копьё с корнями. —?Настоящее эшлендерское. Да ты мастер, но… Нет, поищу что-нибудь ещё!—?Хватит! —?взмаливается садовник, когда Талим небрежно отшвыривает оружие. —?Хорошо, дам тебе то, что ты хочешь. Но умоляю: не губи больше ничего!Дорого ему то, что он взращивает. Вон как быстро сдаётся.Талим правильно отыскал чужое уязвимое место. Он глядит, как ссутулившийся здоровяк-садовник вразвалочку бредёт к кусту из топоров, на первый взгляд костяных.—?Они выросли на месте, где захоронен прежний Страж. Релмина?— вы должны её помнить?— много слёз здесь выплакала, а её слёзы?— это слабость Стража.Кто такая Релмина, судя по имени, данмерка, Талим не знает. Спросит позже у Сириэль. Пока он наблюдает за тем, как редгард перерубает топорище у корня, а также за чужим отчаянием, которое его, шпиона, не трогает.Он выхватывает оружие из дрожащих рук и покидает сад.5?Скоро… Сынок, скоро я уберу с пути эту досадную преграду?,?— обещает Талим?— не Новосу, а себе?— и бодро идёт по извилистой дороге.Сириэль не отстаёт от него. Она болтает, причём без умолку:—?Знаешь, почему мне пришло в голову отправить тебя в этот сад? —?Талим молчит. Ему не хочется размышлять. Она отвечает сама:?— Потому что прошлого стража убили стрелами из костей того Стража, что был до него. Догадался один норд?— Джейрид, кажется, его звали?— вырезать их. Вот ты скажи: зачем ему по ту сторону врат нужны эти стрелы? Неужели нельзя было оставить здесь?Талим не вступает в разговор. Беседа его утомляет. И незачем ему размышлять, почему норд с помутнённым рассудком не оставил в Пасвале стрелы, вырезанные из костей Стража.Всю дорогу рот Сириэль не закрывается. Её будто не раздражает чужое молчание. Она говорит, что выстрелила бы в Стража, окажись у неё стрелы из костей.—?Ещё поговаривают, что тот Страж погиб из-за безалаберности своей ?мамки? Релмины. Она утёрла глаза платком и то ли потеряла, то ли выбросила (негоже великой магичке отстирывать тряпки от соплей, наверное). Вот тот, кому не терпелось пройти за врата, платочек-то и подобрал… С той поры Релмина не разбрасывается тряпками,?— это последнее, что слышит Талим. Сириэль замолкает у площадки, выложенной светло-серым, местами бурым?— от крови явно?— камнем, выщербленным от вечной сырости и тяжёлых шагов громадины, что расхаживает взад-вперёд.Талим поднимается на несколько ступенек и замирает. Страж повёрнут к нему уродливой спиной, на которой отчётливо различимы аккуратные стежки, что не удивляет: какой-то безумный гений?— Релмина, вспоминается имя?— сшил куски плоти в одно целое. Повсюду кости?— как валяющиеся поодиночке, так и груда у стены.—?Я разок прокралась к вратам. Толку-то? Отмычкой врата не отопрёшь. Только ключами, а они вшиты в стража,?— тихо проговаривает Сириэль.—?Помолчи, а! —?шикает Талим, хотя важное всё же вычленяет из её речи, а именно: где искать ключи.—?Зачем? Ты разве не убить его пришёл?Так-то так, но хочется понять, где у Стража уязвимое место, а Сириэль из-за болтовни рискует остаться без миленьких рожек.Она сдавленно пищит, когда Страж медленно поворачивается, и… прижимается к Талиму. Тот не отталкивает её, хотя объятия в такой миг более чем неуместны.Уязвимое место Стража?— неуклюжесть и медлительность. Талим худощавый, поэтому проворный.Важно?— увернуться от огромного лезвия, пришитого-спаянного с одной из рук, а после?— ударить топором по плечу. Талим не наивен и не надеется, что перерубит конечность, однако, если верить садовнику, рана от взращённого на костях предыдущего Стража, удобренного слезами Релмины оружия должна, во всяком случае, крепко ослабить этого.Талим отпихивает Сириэль и решается.Рано или поздно, но ему придётся это сделать…Если он не пройдёт через эти треклятые Врата, то Новос не исцелится от безумия. Талим будет корить себя, что мог бы потратить время на сына, а не шататься по Дрожащим островам.Грохот тяжёлых шагов прогоняет мысли. Поздно, отступать некуда. Страж заметил… Нет, не так: он почувствовал чужих на площадке. Видеть он не может, потому что глаз у него нет, как и рта. Вместо них?— намёки-провалы на лишённом черт, переполосованном швами лице.Позади кричит Сириэль:—?Беги!Талим не слушает её. Он ждёт, когда рука-лезвие опустится достаточно, чтобы рубануть по ней.Он уворачивается, когда лезвие почти касается головы. Визг Сириэль тонет в грохоте, потому что лезвие Стража ударяет по земле так, что несколько камешков больно бьют в лицо.На топоре, что крепко, до вздувшихся вен держит Талим, кровь?— самая настоящая, как у живых существ. Синяя рубашка перепачкана ею, по лицу текут струи, удивительно тёплые.Релмина?— не просто безумная учёная. Она дарит жизнь, пусть и не как все женщины, а по-другому. Страж способен испытывать боль?— и он испытывает её, зажимает толстыми пришитыми пальцами левой руки рану. Правая рука-лезвие безвольно висит.Он обезоружен. Почти.Талим пользуется заминкой, которую лекари прозывают болевым шоком. Один удар по огромному бедру, второй?— по другому. Приходится отскочить, чтобы огромная туша не придавила при падении.…и завершить начатое, ломая череп. Талим бы просто отрубил голову, если бы у Стража была шея. Но Релмина предусмотрела, что это?— слабое место. Поэтому приходится наносить один удар за другим, порой, когда куски плоти летят в лицо и кровь заливает глаза, не глядя.Талим останавливается, когда огромная грудная клетка Стража перестаёт вздыматься, будто от дыхания (что странно, если учесть, что лёгких в этом теле быть не должно). Он откидывает потемневшую от крови, слепившей волосы в одно целое, прядь и утирает, насколько может, лицо.Релмина настолько гениальна, насколько безумна. Это детище она сотворила слишком живым.…но и уязвимым?— тоже. Вряд ли она настолько глупа, поэтому не осознаёт, что её слёзы?— верная погибель её чад. Чувств сдержать не может.Талим её понимает.…потому что сам плакал, горько, надрывно, когда…Когда?…когда он загубил сына этими самыми руками, на которых сейчас, как и в тот проклятый день, сворачивается кровь.Опять прорывается в сознание невесть что, ругает себя Талим, прогоняет дурные мысли, что пробивают разум осколком, и возвращается в настоящее. Ключи вшиты в тело, вспоминает он слова Сириэль. Он отбрасывает топор и берётся за рукоять кинжала.Наверное, в левом бедре, догадывается он. Ровный небольшой шов здесь явно не для красоты и не для того, чтобы соединить куски плоти. Талим подцепляет лезвием нитку и перерезает, затем дёргает за конец. Плоть расходится. Она задумана в виде кармашка…Талим выуживает два ключа, на вид одинаковых, но брелоки на них?— разные: ярко-алый камешек на цепочке на одном и мрачно-серый?— на другом.Разглядеть внимательно ключи не удаётся.—?Дай сюда! —?Сириэль выхватывает один, что с ярко-алым брелоком. —?Всегда хотела посмотреть, что там,?— указывает она на одни из двух врат, после споро, на ходу поправляя лук, бежит к ним.Ну и пусть. Талим войдёт через другие.Какая разница, в конце концов, каким путём идти к цели?