III. На Пределе безумия. Пасваль (1/1)

1Талим — не слабовидящий, однако ночь у него отбирает зрение. Полуслепота обостряет чувства, поэтому первое, что улавливает нос, — запах сырости и, как следствие, мха и плесени. Ухо слышит кваканье, похожее и одновременно иное, нежели лягушачье, более грубое. — Баливоги, — объясняет Сириэль.Талим хорошо слышит, но плохо видит: дома, деревья и грибы предстают силуэтами, немного различима черепица в размытой светом звёзд темноте. Лужи в выщербленном булыжнике — неприятность, но в обилии сырости Талим не удивляется, когда слышит противное: ?Плюх!?В непросохших сапогах идти — мерзко. …Талим растирал крохотные ступни, когда Новос промокал насквозь. Растирал, пока влажный холод не сменялся сухим теплом. Лишь бы сын не простудился. Мало разъедающего рассудок безумия, не хватало, чтобы болезнь пожрала тело!Булыжная дорога врезается прямо в здание, местами осыпавшаяся черепица зияет чернотой, как и арка-нутро. Сириэль ныряет в неё, Талим не решается пойти за ней и просит-требует:— Стой!Ответа он не слышит и делает шаг в темноту, выныривает с обратной стороны и видит — не спутницу, а сеть освещённых висящими на стенах фонарями, дрожащих от неровного света дорог, а также блики на воде. Отблески теряются в тени грибов и зданий, больших, но с маленькими окнами — как сочащимися внутренним светом, так и кажущимися тёмными провалами.— Тебя к саду отвести? Или сразу к вратам? — уточняет выплывающая из мрака Сириэль.Талим хмыкает. Ему предстоит переночевать в сырости и плесени, порождаемых обилем влаги. Невозможно представить, насколько мягок матрац в ?Кошеле гуляки? и не загрызут ли клопы. Хозяина таверны вообразить не менее сложно. Талим может уточнить у Сириэль, как тот — или та — выглядит, но не считает нужным задавать вопросы, на которые в скорости получит ответ. Всё, что волнует, принимают ли монеты из Нирна. А может, здесь берут вместо денег лунный сахар? Или — того хуже — какие-нибудь дурацкие бумажные деньги, к примеру, зелёные, с заключённым в овал портретом?— То есть ты готова помочь, но не встречаться со мной утром, — хмыкает Талим.Он не видит, а слышит, как фыркает Сириэль.— Разве ты за это на меня в обиде? — в её голосе сквозит искреннее удивление. — Хотя… Нет, ты не можешь обижаться. Она права: такая мелочь не стоит душевных терзаний. — Я рассчитывал всё это посмотреть, но в свете дня.…а не в крадущей зрение ночи.Сириэль замирает. На мгновение кажется, что она вросла корнями в землю, подобно дереву; что на рожках вот-вот набухнут почки и распустятся цветы.— А, если ты о ночлеге, то он во-он там, — указывает она пальцем в сторону.Талим Ренд — давно не мальчишка возраста Новоса. Он не следит за указательным пальцем, а, подавляя желание повернуть голову, смотрит в размытые черты лица, при дневном свете миленькие.— Ну, я пойду! — Сириэль юркает в чёрное нутро арки. — Спокойной ночи! — дарит она на память звонкий голосок.Талим остаётся один в сети посеребрённых неровным дрожащим светом дорог, в запахе влаги и пожирающей зрение ночи.2Талим Ренд, лишённый проводника-спасителя в виде Сириэль, остаётся один на один с ночью, чьи объятия ощущает едва ли не телесно. Он глядит на силуэт высокого дома. Воображение, взрастающее, когда он лишается одного из чувств, рисует и почерневшую деревянную дверь, подточенную червями, висящую на ржавых от вечной сырости петлях и оттого — скрипучую. Рисует и козырёк, отнимающий крупицы света, и вывеску, почерневшую, с едва различимыми буквами, из которых выложено название — ?Кошель гуляки?.Талим делает несколько шагов к нужному дому, обходит его и… укоряет себя — за то, что позволил воображению подтолкнуть себя в ненужную сторону, совершить ошибку. Дверь вырезана высоко, к ней ведёт высокая лестница.И ни козырька, ни подгнившей вывески — ничего. Талим — давно не мальчишка возраста Новоса, чтобы верить лживому воображению, за это он себя ругает. Ещё бы! Забоялся едва ощутимых, но невероятно цепких объятий ночи, даэдрот побери! Как в детстве, когда воображение торопилось прийти на смену украденному темнотой зрению. Оно рисовало не контуры предметов и даже не бентам-гуарчика, которого Талим бесплодно умолял родителей взять в дом. Оно вытаскивало из памяти белёсую прядь, округлившиеся от страха — почти взаправдашнего — глаза Гараса, лучшего друга. А ещё темнота в союзе с воображением порождала чудовищ. Талим видел и старика с пустыми глазницами, который тянул к нему руки, чтобы забрать его глаза и оставить во мраке навеки; и скального наездника, охотно клевавшего печень собственной матери.Талиму пришлось — и приходится до сих пор — бороться с собственным воображением. Шпион не должен бояться, в том числе и себя самого, — один из первых усвоенных уроков. И он раз за разом одерживал — и одерживает — победу. В детстве — тыкал пальцами в пустые впадины жаждавшего вырвать глаза чудовища и ломал крылья скальному наезднику, норовившему выесть печень. Сейчас Талим упорно идёт по булыжной дороге, сворачивает и утыкается в двери, высматривает-выслушивает вывеску и не боится пропустить таверну. Вернётся, если пройдёт мимо, заплутает……И всё же Талим признаёт себе, что боится — всегда боялся. Новос — его сила, толкающая на безрассудные — даже безумные — поступки.Если Талим сгинет здесь, к сыну не вернётся разум — эти мысли толкают действовать, но порождают и страх. Даже огромное чудовище, двигающееся в ночи — атронах, созданный безумным учёным Дрожащих островов? — не так пугает, как опасения, что рассудок Новоса никогда не исцелится.— Какой он здоровый! — бормочет Талим, разглядывая площадь из светлого камня, которую обхаживает чудовище.Наверняка это и есть Страж, о котором рассказывала Сириэль. Пытаться его одолеть — чистейшее безрассудство. Следует найти способ прошмыгнуть мимо него……да ключи вшиты в тело этого голема — и об этом рассказала Сириэль.Или не рассказывала?Рассказала, иначе откуда Талиму это знать? В любом случае вывод один: нужно найти способ убить стража. В детстве Талим побеждал и безглазое чудовище, и скального наездника, порождённых темнотой — одолеет и стража-порождение не его воображения, а чьего-то безумного разума.3Талим упорно ищет ?Кошель гуляки? — и находит, узнаёт по отбрасываемой на освещённую стену подвижной тени вывеску. Дверь на ощупь склизкая и холодная — сырая. Разглядывать её нет смысла: Талим увидит то же, что ощущает пальцами, вдыхает носом и слышит ухом.Он в попытке нащупать ручку загоняет в ладонь занозу. Найдя и подёргав, понимает — заперто. Талим пришёл не туда? Вывеску-то не прочёл!Он делает шаг назад и едва не падает, что не удивляет: на затылке глаза только условно. Равновесие он удерживает, но желание прочесть надпись на вывеске пропадает. Талим снова прикасается к двери. Под ладонью — бархатистость мха, в животе — голодное урчание, но, очевидно, придётся терпеть нужду: даже переждать ночь негде, не то что поесть.Может, заперто, потому что ?гости? на Дрожащие острова заглядывают не так уж и часто, точнее — редко? Жители Нирна либо в здравом рассудке, либо считают, что с разумом у них полный порядок. Причины, подобные талимовым, — и вовсе единичны.На стук никто не отзывается. Наверняка хозяин спит и видит сны — сладко-безумные или мучающие нездоровый разум кошмары. Скрип раздаётся, когда кожа с костяшек сдирается до крови. Между дверью и стеной появляется освещённая дрожащим пламенем свечи полоска.— Что расшумелся?! — доносится отнюдь не любезное на правильном тамриэлике. — Ночь на дворе!Хозяину не нужны ни посетители, ни деньги? В таком случае он безумец, и это не должно, впрочем, удивлять.— Мне бы… — Талим плечом толкает дверь и шмыгает внутрь, — переночевать.Приходится наклонить голову — уж слишком маленький хозяин ?Кошеля гуляки?. Наверное, росточком, как Сириэль, хотя по происхождению не босмер.— Ну так ступай наверх и ночуй! — машет тот волосатой рукой, виднеющейся из-под закатанного рукава грязной измятой рубахи. — Чего шуметь-то?!Талим глядит в немолодое нордское лицо, в подслеповатые крохотные глазки, на непомерно большой нос, затем — на горб на спине.Он может ответить: ?Потому что заперто?, — но молчит, потому что с него никто не требует предоплаты. Хорошо бы поесть, но……ночлег — уже немало. Да и… Талим бегло, краем глаза окидывает обстановку. В ?Кошеле гуляки? не просто пахнет сыростью, а воняет тухлятиной. Стойка, некогда резная, грязная донельзя, на ней в беспорядке свалены немытая посуда, кости и огрызки — наверняка запах от них. Засесть на нужнике ой как не хочется, поэтому Талим решает обойтись без еды.Не в первый раз, в конце-то концов.4Маг из Талима более чем посредственный, но простенькое заклинание света нередко выручает. Он поднимается по скрипучим крутым ступеням наверх, разглядывает подкопченные до черноты — наверняка из-за жировых свечей — стены. ?Бардак в доме — бардак в голове?, — наставляла мать. Она, крайне чистоплотная, заставляла Талима убираться — хотя бы за собой. И тот привык — настолько, что после смерти Милис, жены, поддерживал порядок сам.Мало того, что лестница грязная, так ещё и требует ремонта. Талим спотыкается о сломанную выпирающую доску и продолжает путь. Придя, отворяет первую попавшуюся дверь. Не заперто, поэтому он смело входит внутрь. В спальне такого беспорядка, как в коридоре, нет, потому что вещей мало: кровать с закруглённой спинкой, стул, стол, шкаф — вот и всё. Половицы скрипучие, от шагов поднимается облако пыли — вот почему так серо в комнате.Талим не знает, стоит ли раздеваться. С одной стороны, пачкать нагое тело не хочется, с другой — выстирать и высушить одежду сложнее. Он склоняется к первому варианту и, прежде чем развесить вещи, смахивает ладонью со спинки стула пыль, после юркает под сомнительной чистоты, дурно пахнущее одеяло.В животе урчит, к горлу подкатывает изжога. Во сне голод должен забыться, но не забывается, а мстит кошмаром.Поэтому Новос всегда ложился сытым: больному разуму дурные сны не на пользу. Талим засыпает с мыслями о сыне. Он всегда с ними засыпает, потому что не в силах вытрясти их из собственной рыжей головы. Что породили мысли, то Талим и видит, и чует запах благовоний, которыми окурены стены храма. Ног он не чувствует из-за долгого стояния на коленях. Новосу, кажется, не жёстко на каменной лежанке. Ему всё равно, где лежать — настолько безучастен устремлённый в потолок взгляд. Он не поворачивает головы, когда Талим поглаживает рыжие волосёнки.— Должен же быть способ, — бормочет тот сквозь отчаяние, стоящее комом в горле.— Твой разум я — прости — не в силах исцелить, — бормочет жрец в седую бороду, даже не глядя на сына. — Зачем — мой? Я здоров! — Потому и не могу.Бездарь! Назвал бы причину открыто! Может, Талим недостаточно предан Троим. Нелепое объяснение, но не глупее другого, дескать, Новосу не помочь, потому что невозможно исцелить то, что мертво…Не может безумие настолько пожрать рассудок, а если и может, то должен быть способ вырастить из полноценный разум из осколков. Талим не хочет верить храмовому жрецу. Он бросается к сыну……и видит худший кошмар: лежанка пуста, на ней — только измятое за время пути одеяло, в которое Талим заворачивает сына, чтобы не простудился от ветра — силт-страйдеры носятся с большой скоростью. Сына нет, нужно смириться и жить с этой болью, прорывается в сознание. Нет, Новос жив! У него всего лишь повреждён рассудок! Талим зол — настолько, что жрец отшатывается от его гнева, наступает на подол мантии и едва не падает. Алые глаза распахиваются, рукава обнажают поднятые вверх жилистые руки. Наваждение проходит, когда поганый слабак проваливает. Талим забирает сына и удаляется.В этом храме он больше не попросит помощи…— Эй, что кричишь? Мало того, что разбудил ночью, так и утром из-за тебя, погани, не выспаться! — раздражённое ворчание как никогда к месту. Оно прогоняет кошмар.Талим открывает глаза и глядит на увечную, с выпирающим килем грудную клетку. Нелюбезный грязнуля-хозяин в одночасье делает то, чем не помог храмовый жрец.Он напоминает, что Талим на пути к исцелению сына.В горле сухо — не от давешнего крика, а от забивающей нос и рот пыли. Талим не просит воды — боится отравиться. Он молча одевается и покидает ?Кошель гуляки?…Только когда прохладный сырой воздух отрезвляет его, прогоняет дурные мысли, порождённые плохим сном, вспоминает, что следует поблагодарить горбуна, несмотря на грубость и негостеприимность.— Чего припёрся? — ворчит тот и встрёпывает неровно подстриженные русые волосы. Словесной благодарности норд не заслуживает. Талим кладёт пару монет и покидает ?Кошель гуляки? в надежде, что не придётся больше ночевать в этом гаденьком, породившем кошмарный сон месте.