4 (1/1)

Из открытого окна дует ветер, но запах алкоголя он совершенно не разгоняет. Камилле кажется, что кто-то разлил целую бутылку на ковер, потому что иначе этот стойкий запах ничем не объяснить.Чарльз откупоривает бутылку, когда она заходит и смотрит на него с немым укором.— Здравствуй, Милли, — у него вырывается пьяный смешок, а ей просто интересно, сколько он уже успел выпить.Она за него не беспокоится. Ее скорее раздражает вид пьяной скотины, в которую с недавних пор с завидным постоянством превращается ее близнец.— Выпить хочешь?Она продолжает молчать. Руки на груди складывает, а он замечает темные плотные колготки под ее юбкой. Зима, точно же. Камилла всегда носит плотные черные или темно-синие колготки, когда холодает. Чарльз холода совершенно не чувствует; кроме холода ее взгляда.— Ну как знаешь.Он на спинку стула откидывается, льет ром в стакан, плещет часть мимо, но даже не замечает. Чарльз в свои двадцать один выглядит на все тридцать, а то и на тридцать пять. А еще она ненавидит его и то, что он делает с ними обоими.— Я уже думал, что ты про меня забыла, — он усмешку давит, берет в руки стакан и тянет ко рту, хмыкает куда-то в стенку стакана: — Я же не Генри.— Хватит.То ли пить, то ли каждый раз колоть ее этими чувствами, то ли говорить мерзости о Генри.Чарльз злиться начинает быстро, опрокидывает стакан, ставит на стол звучно и подрывается на ноги.— Ты же теперь за ним бегаешь, да? Как собачка, блядь. Неужели ты ослепла, Милли? Неужели забыла, что он из себя на самом деле представляет?У нее даже мускул на лице не дергается, когда он оказывается буквально в нескольких сантиметрах от нее. Камилла лишь все с той же непроницаемостью говорит:— Мне так за тебя стыдно, Чарльз. Знал бы ты только, как мне за тебя сейчас стыдно.— Мне стыдно, что ты с ним трахаешься, но я же молчу.А потом все происходит стремительно — терпение Камиллы дает трещину, она бьет его по лицу наотмашь, взгляд Чарльза вспыхивает пьяной злобой, и он бьет ее по лицу в ответ. Сильнее, прямо по губам, рассекая нижнюю до крови кольцом на пальце. Она всхлипывает непроизвольно и оборачивается к нему со слезами на глазах.Чарльз наклоняется к ней буквально, за корни волос берет и на себя дергает, Камилла зубами в собственную губу впивается, чтобы не заскулить.— Не смей меня трогать, Милли. Я понятно говорю?Она ничего не отвечает. Чувствует вкус собственной крови на языке, но молчит. Только в глаза ему пялится; не отводит взгляд и тогда, когда он снова встряхивает ее.— Не тебе меня трогать, — почти выплевывает он, а потом отпускает ее.Камилла не знает, что за силы удерживают ее в вертикальном положении, потому что хочется упасть на этот вонючий ковер просто ужасно. Прямо коленями. Осесть в бессилии, но она этого не делает. Она волосы от лица убирает, только теперь перестает зубами впиваться в нижнюю губу и наблюдает за тем, как Чарльз наливает себе еще.Хочется сказать, что ему уже хватит.Хочется сказать, что он превращается в монстра.Вместо этого Камилла волосы поправляет, окидывает его равнодушным взглядом. А Чарльз оборачивается и салютует ей стаканом.— У тебя кровь на губе, — говорит он.Она давит в себе желание утереть ее. Чувствует же свежий порез. Чувствует жжение, но ничего не делает.— Это ты меня довела, — продолжает Чарльз. Делает глоток, и ей становится так мерзко, что на мгновение желудок будто бы сводит в приступе настоящей тошноты. — Мне за тебя стыдно, Милли. Ты и Генри…— Генри убьет тебя голыми руками, если узнает, что ты сделал.Он давит смешок, давится ромом, откашливается, делает еще один глоток.— Ну так беги к нему, — говорит. — Пожалуйся, ты же умеешь жаловаться.— Пошел ты, Чарльз.— Да я уже давно там, Милли. Не переживай, я дождусь и тебя.Она хлопает дверью так сильно, что петли трещат. У Чарльза из грудины клокочущий смех вырывается. Между ними уже никогда ничего не будет как прежде; и вместо того, чтобы спасать крупицы прошлого, он мешает их с алкоголем, насилием и извращенными картинами, которые подсказывает подсознание.