3 (1/1)

Ричард приезжает помочь, так он говорит. Камилла хмурится, но в дом все же пропускает. Не спрашивает, как у него дела и где он теперь живет, чем занимается. Она вообще ничего не спрашивает, и он отчасти даже рад этому. Отвечать на подобные вопросы было бы неудобно, а еще ему бы пришлось врать. Раньше врать ей удавалось так просто, ври-ври-завирайся, лишь бы не поймал никто, а теперь ему как-то странно.Теперь, когда они будто бы чужие, ему хочется хотя бы говорить ей правду. Хотя бы о чем-то.— Чай будешь?— Лучше кофе.И она кивает, уходит куда-то. В сторону кухни, догадывается он, снимая шарф, вешает его в прихожей на крючок. Рядом вешает свое пальто. Какое-то время мнется с ноги на ногу в коридоре, словно пятиклассник, первый раз пришедший в гости к однокласснице, которая нравится просто до дрожи в коленках.Иногда Ричарду кажется, что ничего не изменилось с тех времен, когда им было девятнадцать-двадцать, когда в комнате общежития ждала кипа домашних заданий по греческому, а в библиотеке компания из пяти богатых и заносчивых ребят. Только он все же решается, проходит дальше по коридору в ту сторону, куда ушла Камилла, заходит в небольшую и темную кухню и видит — все совершенно другое.На измученном лице Камиллы уже не первые морщины. Не возрастные, совсем нет. Это следы усталости, следы ссор с братом, следы смерти Генри. Она достает из пачки сигарету, прикуривает и ему не предлагает. Выглядит так, будто бы даже не замечает его. Будто бы его здесь нет. Ричард за пачкой тянется.— Можно?— Да, бери.Она отвечает, нервно дернув в сторону рукой с зажатой между пальцев сигаретой. Звучит безразлично, а еще до ужаса уставшей. Он сигарету выуживает, ладонь протягивает в немой просьбе дать зажигалку. Камилла взгляд на его руку скашивает и сначала просто на нее смотрит, а потом спохватывается, дает ему тяжелую металлическую зажигалку и идет к плите. Проверить чайник, если смотреть на поверхность. Занять себя чем-то, если заглянуть ей в глаза и рассмотреть этот камень усталости.Ричард не спрашивает, можно ли курить на кухне, если даже окно не открыто. Молча закуривает, подражая ей и все смотрит на ее фигуру — похожую на ту, прошлую Камиллу. Не имеющую ничего общего с ней.— У тебя были такие красивые длинные волосы.— Генри тоже их любил.Чайник свистит с таким визгливым звуком, что будто бы глушит. Ричард затягивается дымом слишком сильно, прокашливается и, когда поднимает голову, видит, как она кипяток разливает по чашкам. Старым таким, у одной даже скол виден.Отчего-то кажется, что они оба похожи на эти чашки.— Он мне снится, знаешь.— Мне тоже, но сейчас уже реже.Она пожимает плечами. Не улыбается. На ее лице эта холодная безразличность, только взгляд тяжелый будто бы. Она чашку ему протягивает, потом лезет в один из шкафчиков и ставит банку растворимого кофе на стол между ними.Даже кофе стал совершенно другим, а он все какими-то дурацкими надеждами себя тешит. Ищет внутри эту юношескую влюбленность, пытается назвать ее любовью и заставить себя поверить, убедить себя в том, что у них может получиться что-то.Брак, семья.Слова, которые всегда казались какими-то пустыми, которые сейчас звучат в голове сущим абсурдом, когда он даже думает о них.И разве не отказала она ему уже один раз?Ричард стол обходит, насыпает кофе себе в чашку, размешивает, выдыхая дым куда-то в сторону. Камилла будто его и не видит, смотрит в небольшое окно, которое должно бы хотя бы визуально увеличивать эту кухню, но словно бы еще больше пространство съедает. Он насыпает и в ее чашку кофе, не спрашивая, будет ли она. Размешивает той же ложкой и оставляет ее на столе. Кофейный развод отпечатывается на бежевой поверхности.Он двигает к ней чашку, а она лишь делает очередную затяжку и давит грустную усмешку.— Он снится мне пару раз в год. Сидит со своими книжками, такой серьезный — ты же видел его таким, да? — и взгляд на меня поднимает такой, будто бы я ему мешаю. Последний раз, — и она затягивается посреди фразы, он слышит, как дым входит в ее рот, а потом выходит струей, — он спросил: ?Как там Чарльз? Все никак не успокоится?? Представляешь? Как Чарльз! А как же я?И лишь теперь она поворачивает к нему голову, смотрит прямо в глаза. Ричард не знает зачем, но касается ее щеки, едва ее в губы целует, как она мягко в плечо его отталкивает. Почти неощутимо даже.— Не надо, — говорит.— Лишнее это, — добавляет чуть погодя и снова тянет сигарету в рот.Ричард ощущает себя полным идиотом.Дураком, как когда-то в двадцать, когда мечтал остаться с ней наедине хоть на мгновение. Так много всего изменилось, но это будет неизменным всегда, кажется.Рядом с ней он беспросветный дурак. Рядом с ней он не у дел.Она докуривает, замечает чашку с кофе и берет ее в руки. Сигарету тушит о раковину и делает глоток. Камилла кажется чужой, думает он. Только вот родной-то она никогда и не была. И если он что-то там себе успел придумать, пока самолет пересекал страну, то уж ее это никак не трогает.— Тебе не обязательно искать гостиницу.— Не хочу вас стеснять.— Брось, Ричард. Если ты через всю страну пролетел, чтобы помочь мне с бабушкой, то я не могу выгнать тебя на улицу.Он усмехается коротко, прихлебывает кофе. Вкус мерзкий, но табачный дым его перебивает.— Не на улицу, а в гостиницу.— Это почти одно и то же.И он ждет хотя бы мимолетной улыбки, но у Камиллы на лице лишь невероятная усталость. Она банку кофе убирает обратно в шкафчик, привстает на цыпочки — и он вспоминает, как все это было раньше. Как они завтракали то втроем, то вчетвером.Кажется, можно просто закрыть глаза и все вернется на круги своя.Ричард глаза прикрывает, а когда открывает, то замечает на себе взгляд Камиллы.Ничего уже не вернется, понимает он. Между ними всегда будет стоять призрак Генри. Казалось бы, их должна была отдалить друг от друга смерть Банни. Но дело не в смерти, разве не так?Она всегда любила Генри, и тут не о смертях речь. Просто ему всегда нравилось быть слепым.Растворимый кофе горчит, Ричард делает еще пару затяжек, жжет пальцы случайно и кивает зачем-то, перехватив ее взгляд. Быть зрячим, оказывается, ужасно больно. Почти что физически и нестерпимо.