Глава 6. Нам домой дойти бы до ужина. Без чудес, без чудес, без чудес. (1/1)

Омск встретил их приятной погодой. Чего нельзя было сказать о настроении братьев Самойловых — на их лицах отразились следы ночной поездной попойки. Зато вот Константин Кинчев, непосредственно принявший, и, можно сказать, возглавивший вчерашний ночной шабаш, выглядел достаточно бодро и свежо, только подозрительно косил на Самойлова-старшего. Петя, который тоже был Самойловым, постоянно пытался отвлечь фронтмена на дела более насущные для группы, но даже на саундчеке обычно дотошный до звука Кинчев все время отвлекался не на то.Самойловы, впрочем, заняты были скорее друг другом, чем происходящим вокруг них. Вадиму было достаточно плохо, в той степени паршивости, когда на ногах ты вроде стоишь, но в голове такой торжественный бардак, что кроме медленного передвижения ничего не было доступно. Глеб ещё кое-как держался бодрым, все потому, что он после водки не хлестал ещё кровь своего брата в отдельном купе со словами: ?Я помню, что мы договаривались сделать паузу, но ещё разочек давай, а?.Эту паузу они пытались сделать с декабря прошлого года — и никак не могли взять, потому что каждому из них в какой-то момент требовалось реализовать свои потребности за счет другого: Вадиму банально утолить жажду, Глебу познать чувства запредельного; ведь последнее отлично позволяло ему вдохновляться на новые песни. И только Саша знал об их тщетных попытках запретить себе и друг другу эту дурацкую связь, и также заботливо старался отпаивать Глеба на гастролях чаем с сахаром. Саша и его чай были частью привычной реальности, в которой старший брат впивался иногда младшему в глотку.И вот в их маленький мирок ворвался Константин Кинчев. Для них он был иконой прошлых времен — хулиганом, хулителем советской власти, а ныне православным алкоголиком с вечными душевными метаниями между Ленинградом и Москвой. Им бы стоило относится к нему как к учителю, но воспринимался он только как отличный собутыльник и коллега.Ночью Костя рассказал Глебу про исповедь.Самойлов младший с текстом Писания был знаком лишь с чьих-то слов: у суровой мамы врача Библии не было, только маленькая иконка, доставшаяся им от бабушки. Она стояла неподалёку от портрета Брежнева: его маме подарили на работе, и она так и поставила его стоять за стекло их немецкой стенки. Иконка стояла рядом — это был стандартный сюжет Богородицы и Христа. Была она невероятно маленькой, к ней нужно было приглядываться, разглядывать, но Глеб с раннего детства помнил, как боялся ее печального лица, как боялся ее взгляда — который смотрел прямо на него. Икона стояла в гостиной, но он иногда чувствовал, как она смотрит на него в детской. Он частенько закидывал ее за шкаф, за что получал нагоняй от матери, но ничего не мог с собой поделать, настолько сильно боялся. Однажды он поделился этим страхом с Вадимом и выяснилось, что ему тоже было страшно и не по себе — только не от изображения Богородицы, а от нарисованного маленького Христа. ?Я всегда понимал, что он знает, что его ждёт, оттого и было страшно всегда? — так ему говорил Вадим. После этого Глеб почему-то бояться перестал.А Костя ночью рассказал ему, что с помощью веры избавился от зависимостей и страхов. От порочных привязанностей, от наркотиков. Только от водки не отказался — потому что осознавать себя маленькой песчинкой в великом божественном замысле на трезвую голову решительно невозможно и очень сложно, но совершенно крайне необходимо.Почему-то с Вадимом на эту тему Костя не говорил, только тихо подливал ему. Самойлов старший смотрел на Костю исподлобья, но внимательно слушал его рассказ. Который очень впечатлил Глеба. Неужели, неужели высшие силы способны помочь ему — найти покой в душе, успокоить пороки, приглушить наркотическую зависимость… Избавиться от братской связи, совершенно приклеившейся к его естеству. Когда Кинчев пошёл к себе спать, а в голове вместо мозгов была только водка, Вадим, пропустивший мимо ушей все морализаторство, пошутил, что они уже так согрешили, что тут целого аббатства не хватит, чтобы их отмолить. Нужно продолжать дальше — в аду их и так уже заждались. В ад Глеб не хотел, но хотел чувствовать сильные руки брата, вжимающего его в стену старенького плацкарта, чувствовать его губы на своей шее. Но в ад он не хотел, совсем не хотел, потому что было страшно, также, как тому маленькому мальчику, который закидывал икону за шкаф.Оба Самойлова кое-как нашли в себе силы заняться настройкой оборудования, и то, в итоге, большая часть работы досталась техникам — братья плохо стояли на ногах. Водка, героин, кровь и разговоры о церкви — потрясающая смесь для утренней работы с аппаратурой.Кинчев и Пётр Самойлов стояли неподалёку от сцены, наблюдая за тем, как младшие коллеги пытались справится с гитарами. Можно было бы остаться курить на улице, спать в гримерке или, в конце концов, чего-то немного принять, ибо зимняя Сибирь была тем ещё сомнительным удовольствием, но рокеры не отрываясь наблюдали за братьями, которые вполголоса переругивались из-за каких-то рабочих моментов.— Он что, как ты? — спросил Петя, не отрывая взгляда от своих однофамильцев. — От старшего прям вами… Лунными пахнет.— Все ты в этом понимаешь, — ухмыльнулся Костя. — Но, да, я уверен, что он — свалившийся с Луны*. Впрочем, это объяснило бы их бешеную популярность, как думаешь?Петя лишь пожал плечами, кто, мол, разберёт вас — вы сами в себе разобраться не можете. Экспериментатору Кинчеву лишь пришлось согласиться с этим молчим высказыванием, также молча. Но старший Самойлов его уже заинтересовал, ещё ночью в поезде — ведь про исповедь он рассказывал вовсе не Глебу.— Ты хоть поговори с ним, — внезапно продолжил Петя.— Да, обязательно, Петь, поговорю. Тур-то только начался, верно? Вот и поговорим с уважаемыми братьями.— А то может он и знать не знает…— Ой, я видел, как он знать не знает. Ты можешь понаблюдать просто за ними чутка внимательнее и некоторые вещи даже не потребуют никаких объяснений.Самойловы закончили, был черёд Алисы настраиваться. Техникам — на тур взяли одну команду на две группы — решили дать небольшой отдых. Кинчев же перехватил Вадима, спускающегося со сцены и передающего свой верный страт кому-то из персонала. Старший Самойлов явно чутка пришёл в себя и уже не выглядел изнеможённым, уставшим и бесконечно измученным от последствий вчерашней ночи. Глеб, разговорившийся с кем-то из Алисы, даже не заметил, что Костя куда-то торопливо увёл Вадима. Возможно, стоило бы оставить этот разговор на попозже — возможно, ему бы вообще не стоило его заводить, в сущности, друг для друга они были никем: коллегами, напарниками по общему рокерскому несчастью. Но Кинчев уже однажды спел для тех, кто свалился с Луны, и он хотел и готов был сделать это ещё раз.— Ну, так, значит, Вадим — начал Костя, — признавайся, когда ты с собой это учудил?— Костя, позволь уточнить, о чем ты, — засмущался Вадим, хотя прекрасно понимал, о чем говорил Кинчев. Понимал, но не хотел принимать, потому что знал — сейчас ему засуют претензий за шиворот и будут правы, ведь он ещё и человек не самый лучший. Плохо борющийся со своей тьмой, пребывающий в ней, совершенно не желающий искать выход. По крайней мере, пока.— Ты же понимаешь, Вадим, понимаешь. Не буду вслух оглашать, только одно скажу — завязывай ты с этим делом. Вот честно, не искушай ты судьбу, Бога не гневи. Понимаешь, в чем дело-то… Луна проявляет в людях негативные стороны человеческого характера. Бесы свою играют. И вот когда ты с ними заигрываешься — ты получаешь по шапке. Я однажды получил. Поверь, не рекомендую повторять мой опыт.— Костя, я, конечно, безумно уважаю твой опыт, но, — усмехнулся Вадим, выдыхая сигарету, смотря прямо в глаза собеседнику — позволь мне пройти свою тьму самостоятельно. Я подхожу к этому вопросу с большой ответственностью.— Тогда Глеба хотя бы в это не впутывай, — также пристально смотря ему в глаза, ответил Кинчев. — Вы вместе друг друга тяните туда, куда не надо. Херово это закончится, жалеть будешь.И Вадим это сам знал, знал и Глеб, знали они совместно каждую ночь, каждый раз, когда клялись, что, ну, вот сейчас-то точно, ТОЧНО последний раз, а на утро они будут просто братья, просто одногруппники, просто Вадим и Глеб. Но по пути проебов нужно идти самостоятельно, гордо подняв голову, твёрдо самому набивать шишки — и делать это, конечно, с младшим братом. Потому что идти по зарослям экзистенций и извращений вдвоём проще.Совсем неважно, что дальнейшая дорога на двоих где-то рано или поздно оборвётся.Зато свой опыт можно превратить в песни, донести это зрителям, оставить им как напоминание, что они в своих бедах и страданиях не одни. А выход… Ну, выход они и сами не нашли, и не хотели искать — потому что Костя вариант предлагал, но суть была не в поиске ответов, а в тех испытаниях, с которыми эти поиски проходили.— Вадим, я не мудрый учитель, не великий наставник и уговаривать тебя — это вообще не моя задача. И я не буду этого делать, чай, тебе не 12, а я не твой старший брат. Просто предупредил. И брата твоего предупрежу, будь уверен.На этих словах Костя выкинул сигарету и направился на свой саундчек — в дверях уже ждал Петя. А Вадим наблюдал за тем, как стройная фигура солиста Алисы удалялась в нужном направлении. Он знал, что Костя предупредит брата. И правильно сделает, что предупредит, потому что он бы поступил точно так же. Спасать ближнего своего всегда чуть проще, чем самого себя.Он знал, что Глеб захочет найти спасение, потому что только так можно испытать на себе чуть больше, чуть за гранью. А еще Вадим знал, что нет этого спасения.***— Парни, выметайтесь из автобуса! — послышался чуть раздражённый голос водителя. — У нас, кажется, двигатель полетел.Они были где-то между городами. Минус тридцать, Сибирский мороз, абсолютно трезвая, как издевательство, голова. Сломанный автобус. Полная глушь. Ночь. Тишина. На небе видно каждую звезду.Из автобуса пришлось выйти — водитель старался что-то починить. Общими усилиями нужно было спасать ситуацию, а потому братьев торжественно отправили собирать сухие ветки для костра. Как вышло, что они остались вдвоём — было совершенно неясно: Саша и Андрей остались у того костра и возглавили операцию по его зажиганию. Ребята из Алисы повернули куда-то в другую сторону.Луна светила удивительно ярко. Как-то чересчур даже. Было очень светло, потому снег лежал вокруг и создавал типичную, стереотипную и до боли знакомую атмосферу из сказочных советских фильмов про зиму. Ну, и какие здесь сухие ветки?— Надеюсь, нас тут волки не покусают, — выпалил Глеб, когда они по какой-то суженной тропе шли глубже в лес. Почему они выбрали такой путь — это был большой вопрос, потому что были дороги пошире, не обросшие кустами, более понятные, простые. Но они пошли по этой — как-то вместе, одновременно.— Какие волки? Ты чего, совсем, — спросил его Вадим.— Ладно, надеюсь, что мы не заблудимся, — бурчал Глеб, которому его дорога явно не нравилась. Ситуация в целом была сюрреалистичная, но это же братья Самойловы — у них вообще могло быть иначе?— Там сзади огни видно. Видимо, получилось у них что-то разжечь, — ответил ему Вадим, который резко остановился и огляделся вокруг. Ничего более-менее подходящего вокруг не находилось. Хорошо хоть было светло, даже фонарики были не нужны. — Не потеряемся мы. Надо хоть что-то найти, не с пустыми же руками возвращаться. Не бурчи только.— Вот когда мы здесь с тобой пропадём, замёрзнем в снегу и умрем, — возмущался Глеб. — Вот тогда ты поймёшь, что я был прав.— Так как же я пойму, если мы замёрзнем насмерть, — усмехнулся Вадим, сворачивая куда-то с тропы.— Я тебя в аду найду и отомщу, понял?— То есть, на рай нам не рассчитывать?— Ни в коем случае.Они в детстве хоть раз гуляли по лесу? Кажется, у бабушки в деревне — но далеко не забредали, местные всякое про те места рассказывали. Будто маленькие дети, забираясь в чащу, попадали в паутину, из которой уже не выбирались. На практике они тогда пробовать не стали — страшно, а Вадиму, уже подросшему, интереснее было играть во дворе на самодельной гитаре. Один в лес Глеб идти боялся.Сейчас они шли в какое-то новое место. Лес не вывел бы их к дому бабушки. А куда он их выведет? И надо ли, чтобы он хоть куда-то их выводил? Может, в этом и была суть?— Помнишь, у нас соседские мальчишки по бабушкиной даче рассказывали, что в лесу живут пауки, которые забирают детей к себе, окутывают в паутину, а потом убивают? — внезапно произнёс Глеб, когда они продвинулись чуть дальше.Вадим лишь помотал головой — он не помнил. Или не хотел вспоминать. А может, вспоминать было нечем и нечего. Он все норовил свернуть в чащу и утянуть за собой Глеба, потому что там наверняка был выбор из сухого побольше. Глебу только оставалось взять его за руку и шипеть, что идея совершенно плохая, и лучше с дороги не сбиваться.Было так тихо, так страшно, так неясно и непонятно — не на что было ориентироваться, не за что было зацепиться. Только черный лес вокруг, светлая тропа под ногами — будто искусственно протоптанная — как раз ровно для них двоих, третий бы уже не поместился. А третьего и не было. А он вообще должен был быть?— Глеб, честно, ты несёшь какой-то бред, как маленький, — изъявил Вадим после тирады о пауках. — Все понимаю, но…— Да что но, была такая история о пауках, не выдумал же я ее! После того, что случилось с тобой, тебя вообще ничего удивлять не должно.— Выдумал, не выдумал… Какая разница. Не отвлекай меня, и сам не отвлекайся, — шипел на него Вадим. Они прошли уже достаточно много, отошли так далеко, что от зажженных огней остались лишь небольшие силуэты. Дальше двигаться было опасно.— Ладно, пошли обратно, ничего тут нет. В чащу бы забрести, но ты ж верещать будешь, что там волки, — засмеялся Вадим как-то совершенно по доброму. Быстрый темп и дорога, первобытный страх, стучащий в ушах, позволял не замерзать. Осознание того, что они вдвоём, тоже внушало оптимизм. Только понимание, что вдвоём они рискуют еще как потеряться, даже если будут крепко держаться за ручки, как в детстве, когда Вадим водил его в школу и переводил через дорогу.А чего, собственно, было бояться? Лес-то и не был даже лесом, так, небольшой лесопарковой зоной. Глушь не была глушью, а место, где они поломались, не заброшенным. Но ведь так хотелось это представлять, да?— Ну, что? Нашли что-нибудь? — на поляне их встретили все остальные. Они вернулись позже всех. Саша Козлов смешно подпрыгивал на одном месте. Андрей приплясывал. Кинчев что-то вытанцовывал около костра — что-то такое, что до безумия напоминало его сценические движения. Рядом с костром картина выглядела одновременно и потешной, и страшной, и забавной, в чём-то безумно напоминавший ?Красного петуха?. Вот хлысты, ведьмы, фармазоны, все на месте.— Я, честно, не знаю, как мы эту ночь переживём адекватно, — рассмеялся Костя. — С Божьей помощью, конечно. Глеб согласно кивнул — ведь поможет им не починенный водителем двигатель, не тур-менеджер, который найдёт им новый автобус, не случайно попавшийся ночью водитель, который сможет помочь, а, конечно, только Бог. Потому что только он был достаточно всемогущ.— Да уж, переживём как-нибудь, — ответил Вадим, который тоже начал немного замерзать – но гораздо меньше, чем Глеб. Костя, впрочем, тоже больше делал вид, чем испытывал реально какой-то дискомфорт. Были от Луны и свои подарки.А вот Глебу было действительно очень холодно. Ближе к трём утра стало совсем невыносимо, а помощи ждать было неоткуда, спать было нельзя. Костры ещё горели, но дотлевали — начали жечь уже все, что жглось из того, что было в чемоданах. Вадиму ничего не оставалось, кроме как сграбастать брата в объятия — в атмосфере всеобщего отчаяния этот жест не казался глупым, а скорее оправданно-естественным.— Это нам за совместные грехи, Вадик, — прошептал Глеб ему в куртку, очень тихо, но достаточно, чтобы Вадим услышал. Услышал и прижал к себе поближе. — Мне Костя объяснял. Он того… Тоже это самое. Как ты, в общем. Он мне говорил, что пока ты рядом со мной, пока мы… Все будет плохо, понимаешь? Нужно завязывать.— Ты сам себе врешь. Да и что тебе этот Костя.— Да причём тут Костя! Я тебе про более высокие материи говорю. Вот, клянусь перед Христом Богом, что приму крещение, как мы вернёмся.— Хоть ислам принимай, — шептал Вадим, прижимая к себе брата ближе. — Давай только эту ночь переживём, а то уже даже я замерзать начал.— Нет, Вадик, ты не понимаешь. Я совершенно серьезно. Я все решил.— Решил, так решил, дело твоё.— Ты же понимаешь, что я все? Точно все?— Тоже самое ты мне сообщил, когда родился Глебыч. Ему уже больше года, а ты все никак не завяжешь, — засмеялся Вадим, а руки его сползли чуть ниже лопаток. Объятия все меньше напоминали братские. — Ты никогда это не бросишь.Последнюю фразу Вадим прошептал ему прямо в ухо. Глеб поежился — то ли от страха, то ли от ощущения интимности всего момента. Вадим озвучил то, что он и сам хорошо знал, но в чем боялся признаться. Это можно было оправдывать кайфом, наркотиками, водкой, чем угодно, но Глеб знал, что он просто луной привязан к человеку, который удерживал его в своих руках.Вадим имел смелость понимать, что он проклят. И не только луной. Она-то тут была причём вообще? Она показала ему, что-то пристрастен к крови брата, дала волшебный пинок под задницу, а по сути?В ней ли было дело?— Когда-нибудь брошу, - ответил Глеб и уткнулся Вадиму шею, — обязательно брошу.За спиной Вадима трещал костёр, за спиной Глеба темнел лес — зато оба были облиты светом огня.*** Вадим ждал его около небольшой церквушки в какой-то деревне. Их сюда привёз Кинчев, уверяя, что в большие храмы лучше не соваться — людей больше, не так душевно, не так пробирает. Он в последний момент не пошёл никуда — просто у дверей храма словно что-то его не пустило внутрь. Он мог зайти, его не пугала атмосфера, но какие-то внутренние демоны не дали.Они с Глебом договорились, когда вернулись из сибтура – идут вместе. Не потому что хотелось, а потому что надо. Потому что когда их все-таки вытащили из того леса, Глеб настолько замёрз, насколько же и вдохновился — показал Вадиму две новых песни буквально через неделю, объединённые одним очевидным сюжетом путешествия по лесу. И вот тогда он сказал, что их поломка и последующее спасение — чудо чудесное, знак свыше им двоим. Сначала он кричал и возмущался, что все пора заканчивать. И Вадим должен был пойти вместе с ним, потому что за его душу Глеб беспокоился даже больше, чем за свою. Потому что Вадим проклят, и он сам это выбрал. А Глеба никто не проклял — его затащили в эту воронку. Его никто не спрашивал.Вадим не стал его переубеждать: раз Глебу проще думать так, пусть он так и думает. И покрестится он тоже, если Глебу так будет проще. И если он перестанет посреди их кровавых игр заниматься самобичеванием высшего уровня. Может, он перестанет после каждого случая с питьем крови садиться в кресло напротив Вадима и, закрыв глаза, читать ?Отче наш? с таким тоном, чтобы ему было стыдно. Не Глебу стыдно, а именно Вадиму, потому что его необходимо было убедить в том, что он во всем виноват.И Вадим действительно думал, что три четверти вины на нем. Но оставшуюся часть всё-таки следовало торжественно передать Глебу, ведь он охотно потакал всему. Вообще всему. И ни разу, ни разу не пытался сопротивляться или остановится. Только тихо шептал в ночи: ?Иже еси на небеси?. А Вадим всегда молча наблюдал за происходящим. Потому что совершенно не видел смысла в том, чтобы присоединяться.И на храм с крестинами он согласился по одной причине — Глеб попросил.И потому, нечего тут греха таить, что слова Кости в Омске немного тревожили его сердце. Кинчев потом ещё несколько раз поднимал тему, но очень вежливо, ненавязчиво, вскользь. Глебу он нравился — Костя хорошо и уверенно говорил, знал, куда надавить, при этом он всегда был спокоен и уравновешен. Он не навязывал свою точку зрения никому вокруг, но говорил так уверенно, что ему невольно хотелось верить. И Глеб верил.Они собрались утром, Вадим был за рулем. Глеб безумно волновался и боялся, он готовился к этому дню морально продолжительное время, даже попросил Кинчева стать их крестным отцом, потому что он был единственным его возможным проводником в новую реальность. Вадиму было несложно выдержать час в храме, сделать даже вид, что он делает это вполне искренне, лишь бы брат ничего в их изменившемся мирке не менял.И вот, когда они уже подъехали, он просто решил никуда не идти и остался ждать Глеба снаружи.Прошло не так много времени до того, как Самойлов младший вышел из маленькой деревянной церкви. Держался он на ногах как-то не очень уверенно — Кинчев придерживал его за локоть. Глеб подошёл к Вадиму поближе, и он увидел, что младшего брата пробил холодный пот.Какой же он у него впечатлительный.— Вадик, отвези меня куда-нибудь. Куда-нибудь в лес. Так, чтобы только я, ты и все. И никого больше, даже птиц. Никого. Пожалуйста, Вадик.Старший Самойлов затолкал его на заднее сидение машины и насильно уложил — Глеб дрожал. Хлопнул громко дверью и вышел поговорить с Кинчевым, как непосредственным свидетелем.— Вы там что с ним сделали? Я тебе нормального брата отдавал, а получил какого-то психически нездорового. Почему он так дрожит?— Так часто бывает, когда испытываешь чувство единения с Ним впервые — ответил Кинчев. — Не бойся за него, все пройдёт. И отвези, куда он просит, станет полегче. Лучше бы тебе было пойти с ним.— Я сам лучше знаю, что было бы лучше, — фыркнул Вадим. — я так понимаю, это только начало его религиозных потрясений?— Все правильно понимаешь, Самойлов. Увидимся, если вдруг сам надумаешь.Вадим не стал ему отвечать, просто сел в машину, уткнулся в руль и стал реализовывать просьбу Глеба, который, кажется, уснул на заднем сидении. Вадим слышал его размеренное дыхание, сквозь которое иногда прорывались рваные всхлипы, но чувствовал, что у брата все в порядке. Он периодически пытался на него обернуться, чтобы проверить, все ли в порядке, и видел, что все было хорошо — хоть полноватому Глебу и было тяжело разместить себя на заднем сидении целиком. Стоило бы поехать домой, передать брата в руки жене и пойти отдохнуть, расслабиться, но он решил реализовать просьбу.Только отвёз он его не в лес, а к карьеру.Он был совершенно не похож на Асбестовский, тот самый, был даже не в половину меньше, это было лишь смешной пародией детского воспоминания, но он знал, что это именно то, что было нужно Глебу сейчас больше, чем лес.— Глеб, просыпайся, — шепнул он ему на ухо очень аккуратно, но тот услышал и распахнул глаза.— Ты привёз меня в лес? — спросил сонливо он. Тёмные волосы Вадима касались его лица, немного щекотали, и все это добавляло этой сцене нелепости — мало им было того, что автор песни ?Его там не было? только что стал официально воцерковленным человеком. И это — опустив все остальное.— Лучше, — ответил Вадим. – Выползай давай.Глеб сонно вылез из машины и оглянулся. Машина стояла на краю, недалеко от какого-то обрыва. Утренний туман заполонил окружающее пространство. Сам обрыв был неглубокий, но из-за дымки казалось, что можно оступиться и улететь в пустоту. Улететь и больше никогда не вернутся назад.— Подойдёт? — спросил Вадим, когда Глеб, сонный и радостный, сел и свесил ноги.— Идеально, — ответил он. — Идеально!Вадим довольно заулыбался. Он немного устал, совершенно не выспался, ему надоело ждать Глеба тогда у храма, его раздражало, что они могут вернуьтся домой и Глеб откажется, Глеб больше к нему не подойдёт, и по ночам он будет засыпать один — Настя от него не так давно ушла — а может быть с какой-нибудь случайной фанаткой, но совершенно точно рядом не будет Глеба.Настя любила его, а он любил ее. Но она совершенно не была готова выдерживать конкуренцию с младшим братом, хоть и думала, что воюет просто за внимание Вадима. Он не держал ее. Он причинил ей много боли, вполне осознанно это делал, она имела право уйти.Как Таня терпела Глеба? Как позволяла ему быть рядом с ней, нянчить Глеб Глебыча? Как подпускала племянника к дяде? Когда Глеб резко ударился в веру, Татьяна была этому рада, наивно думала, что все, взялся наконец ее непутевый муж за голову. Глеб по вечерам нянчил сына, они вместе молились, даже пытались поститься немного, но стоило Тане пойти спать, Глеб говорил ей, что идёт писать новые песни к Вадику. Таня верила.Глеб положил Вадиму голову на плечо — он все ещё не мог проснуться. Они сидели вдвоём у обрыва, вокруг не было никого (а ведь это было невероятно редко) — не было фанаток, не было снующего персонала пансионата ?Горки?, не было никого.— Только ты и я, — усмехнулся Вадим. — Как ты и хотел.— Когда мы вернёмся домой, между нами больше ничего не будет, — бормотал Глеб, все ещё лёжа на плече у старшего брата. — Ничего, слышишь. Пока ты не крестишься, ничего не будет. Ты же понимаешь, что из-за тебя мы такие.— Какие такие?— Другие, Вадик, другие.