Глава 5. Не отбрасывая тени, мы по сумеркам плывём (1/1)

Настройка в городе шла как-то тяжело. Техника откровенно подкачивала, и сам зал отличался абсолютно поганой акустикой. Хотелось наорать на организаторов — группа, как-никак, уже звёзды Всероссийского масштаба, можно было бы и постараться. А ещё Вадим знал, что билеты на концерт раскуплены целиком и полностью. Очевидно, дышать на концерте будет нечем. Он и так был голодный и злой — они тащились на поезде в эту глушь целые сутки по разным купе, возможности утолить свой голод не было. Глеб бесился и раздражался, потому что его ценные запасы стремительно подходили к концу, а искать барыг по незнакомым городам никто не будет. Он не плотно сидел, совсем нет, и пока не на чёрном, но без наркотиков уже было сложно. Саша пристрастился к бутылке, Андрей пристрастился с ними не общаться. А Вадим… плотно подсел на кровь Глеба.Это случилось совсем недавно, так ощутимо недавно, что он должен был помнить эту картину очень четко и очень ясно, но все смешалось в пансионате Горки. Первая кокаиновая доза, привезённая им побаловаться, спящие по своим комнатам жены, нахлынувший внезапно поток славы и найденные на стенах кровавые признания в любви. Его никак тогда не ударило, он плохо помнил, как на это отреагировал Глеб, в конце была только странная картина того, как он, спустя столько лет, не сдержался. Возможно, кокаин затронул какую-то грань его мозга, а может ему распустила руки невменяемость младшего брата. Он помнил только захламлённую комнату, сладкий запах и Глеба, которого он очень резко укусил за шею, отпил немного, и почувствовал не только насыщение, но и самый настоящий кайф. Чувство полной власти над ним и одновременно полное единение и равенство — если такое вообще могло быть реальным и возможным. Он почувствовал себя тогда настоящим собой, органичным, четким и осязаемым.До этого он кормился как попало. Слава Луне, это не надо было делать часто, а при умении держать себя под контролем — совсем редко. Пока он был в Питере, Бутусов показал ему, как вообще жить с этим проклятьем. Он ничего практически не знал о его природе, сам не мог сказать ничего вразумительного. ?Титаник? тогда позволил не утонуть ему самому. В коллективе Славы было хорошо, комфортно и приятно — они все были такими. Кроме Ильи. Илья смотрел на него с осуждением, они периодически ссорились из-за каких-то творческих глупостей, Илья старался убедить его в чём-то, что Вадиму совсем не нравилось. Они расходились в отвратительных отношениях с главным Свердловским рок поэтом. Зато Вадим знал, как ему жить — как питаться, как утолять жажду, как слишком часто не светиться на солнце, чтобы не ослабнуть, и как он вообще получил такое проклятие.Конкретно сейчас они разбирали технику в какой-то глухой провинции именно поэтому. Потому что он тогда что-то сдуру спизданул в небо. Смешно? Смешно. Даже так — до ужаса смешно и сюрреалистично. В такое даже в дурном кино верилось плохо.Кровь Глеба на вкус была так хороша, что утоляла жажду надолго, но к ней хотелось возвращаться все чаще. Глеб подсел на кокаин, а Вадим подсел на кокаин из крови Глеба. И кайфовали они вместе, потому что только в таком состоянии Глеб позволял к себе прикоснуться. Иначе ему было страшно, больно и неприкольно. И самому Вадиму было так. Одурманенное состояние Глеба сильно расслабляло, приходило понимание, что брату самому не плохо, а где-то на грани рассудка он знал, что младшему это даже приятно. Их ритуал случался не так часто, но он уже был важным, без него уже было нельзя, они уже в этом растворились. Оба были наркоманами. Нестандартными, какими-то абсолютно поехавшими, заигравшимися то ли в декаданс, то ли в дешевый хоррор.Саша не знал об их тайном увлечении, но догадывался и подозревал. Он никогда не задавал прямых неудобных вопросов, но в личных разговорах с Вадимом всегда подымал смущающие темы. Они жутко ругались — все втроём, и это единственное, что создавало связь с прошлой жизнью.Техники раздражали, раздражали шипящие колонки, раздражал этот дурацкий дешевый ламинат на полу, бесил Глеб, потому что он был раздражённый и срывался на едкие комментарии, бесил Саша, который пытался помочь исправить сложившееся бедственное положение. Котов один не бесил, потому что ушёл курить и не отсвечивал. С барабанами проблем в настройке не возникло, а гитары и вокальные микрофоны звучали так, будто звук шёл из ведра или унитаза.— Все, Вадик, заканчивай — труба! Больше ты ничего не сделаешь, — пробурчал Глеб, перебирая струны Гибсона в рандомном порядке. Звучало отвратительно.— Если это будет в таком качестве, то лучше вообще не выступать! — рыкнул Вадим. Очень хотелось пнуть колонку, но толку от его агрессии не было бы никакой.— Ага, и Паша тебе голову оторвёт, — просопел Саша. — Ладно уж, и не в таком играли, что ты как в первый раз.— До этого нас на федеральных каналах сутками не крутили.— И что изменилось с того, что стали?— Статус же, ну, — усмехнулся Глеб. — Вадик теперь боится в грязь лицом ударить хоть где-то.— Да, и что, плохо это? Мне небезразлично, как мы будем звучать.— Вадим, успокойся. Это не Москва и не Питер. Им твоего появления будет вполне себе достаточно, — подбодрил его Саша. — Предлагаю пойти и отдохнуть уже, мы из местного мусора выжали максимум.А в гримерке ждала приготовленная организаторами бутылка, кажется, виски. Наверняка, отвратительного на вкус. Но какие музыканты вообще выходят на сцену трезвыми — это ведь моветон. И напиток был поганый, и душно было в маленькой комнате, а до концерта ждать два часа. Хотелось вмазаться: двоим, сильно, но не в гримерке же это делать? Саша смотрел осуждающе, Андрей вообще предпочитал от этого ограждаться по максимуму. Иногда казалось, что Котов вообще не с ними и не в их группе. Может, это было даже к лучшему для самого Андрея.А перед Сашей показывать все это настоящее блядство просто не хотелось. Приходилось пить виски и делать вид, что так надо и этого им вдвоём вполне достаточно.Кровью Глеб с ним поделится после концерта — энергия от зрителей будет ещё бурлить в жилах и рвать голову на куски. От этого кровь Глеба будет ещё вкуснее, то ли потому что адреналин и кайф будут струиться по жилам, то ли эффект от зрителей получит уже сам Вадим. Ему, как показало время, после обращения это внимание было необходимо как воздух. Без него и без Глеба дышать было тяжело, почти невозможно.Писать что-то, творить и как-то размышлять… о творчестве говорить было нечего. Потому что нельзя говорить о том, чего не было.Тур в поддержку ?Опиума? подходил к концу. На радио уже потихоньку переставали крутить ?Тайгу?, уступая место более свежим композициям. Им нужно было браться за новое. Глеб взялся. За наркотики. Вцепился в эту новую реальность и новый мир, пытался вытащить его в реальность и показать всем остальным. Так он объяснял свои порочные увлечения. Осуждал его Вадим? Нет. Только потакал и присоединялся — однажды Глеб признался, что ощущение их совместной порочности вдохновляет на творчество. Он признался в этом, когда лежал в больнице с почками, а Вадим навещал его. Глеб показал ему ?Два корабля?, сказав прежде вотэтосамое. Подробности старший не стал расспрашивать, потому что странно было бы поднимать такие темы в больнице. Но он знал, что один из этих кораблей, потерявших своё я — точно он. Потерявший своё я, когда ?загадал? на Луну. Почему Глеб своё я потерял, он не подозревал, но связывал это напрямую с происходящим с ними.Этот концерт где-то в российской глуши был одним из крайних. Нельзя было говорить последний, так им рассказали ещё в годы Свердловского рок клуба, это было плохой приметой среди музыкантов. Саша никогда так не говорил, потому что в чём-то был странно-суеверен. А братья что? Опровергали всю действующую систему рок-концертов, наверное. Меняли вокруг себя реальность, даже в дурацких мелочах, о которых обычные люди даже не думают в повседневной жизни. Им было как-то это по-дурацки важно.Саша в этот раз пить отказался. Андрей, стандартно, хлопнул буквально 300 грамм, глаза у него заблестели и чуть затуманился взгляд, но это, наверное, было даже на пользу. Оба Самойлова в группе не зря были фронтменами. Бросаться на фронт борьбы с собственными пороками было не в их стиле, а вот доблестно заливать алкоголем проблемы, будь то очередной бытовой экзистенциальный кризис, или плохая техника в маленьком провинциальном городе, совершенно соответствовало духу братьев.Скоро они вернутся в Горки, будут ездить в студию, прятаться от поклонниц по Москве, а еще писать что-то новое, употреблять и пить.— Глебсон, что-то мне херово, — просипел Вадим, когда до концерта оставалось полчаса. Саша и Андрей вышли из гримерки по своим делам.— Ну, выпей ещё, — лениво отвечал ему Глеб. Он валялся на диване в своей красной рубашке, прикрыв локтем глаза.— Да, мне не потому херово, — продолжил Вадим. Рука с виски немного дрожала — то ли от волнения, то ли от усталости.— Что там у тебя?— Ты сколько песен к альбому написал? — внезапно поинтересовался Вадим. Обычно такие вопросы подымались, когда дело подходило к работе, а чаще всего и не подымались вовсе. Материал просто приносился в группу и обсуждался.— Ты думаешь, я их считаю? Набирается что-то, я ещё не все тебе показал. А чего ты вдруг спросил? Я не планировал в студии появляться как минимум месяц после этих гастролей.— Да… У меня нет ничего.— Опять что ли?— Вот так вышло, — Вадим резко опрокинул виски. — Я понял, что нам скоро что-то новое показывать, а у меня пустота. Полная, беспросветная.— Может мы об этом не за полчаса до выхода на сцену рассуждать будем? Не время и не место. Приедем в Москву, обсудим нормально, если тебя это беспокоит. Сейчас, честно, не до того, Вадик.У Глеба то ли болела голова, то ли просто настроения не было — они вчетвером были какие-то понурые с тех пор как приехали. Зрители бесили уже сейчас, за кулисами. Они громко скандировали: ?Агата! Агата! Агата!?. Глебу хотелось выбежать на сцену и первым делом визгнуть в микрофон, что Агата Кристи — это писательница, а он, вообще-то, Глеб Самойлов. Но, конечно, он так не сделает — потому что вслед за ним поднимется Вадик, Саша и Андрей, которые никак не были Глебом Самойловым. Со зрителем нужно было мириться, его полагалось даже любить, ценить и уважать.Вадим, когда был в нужном настроении, мог носиться по сцене бешеным волчонком. Глеб точно знал, что у брата было два наркотика: его, глебовская, кровь и их, зрителей, энергия. Он был вампиром во всех возможных и невозможных смыслах. Абсурдность происходящего все ещё удивляла, но им нравилось жить в чудесных мирах, держаться на краю реальности и вымысла, и если это и должно было с кем-то случиться, так только с Вадимом. Ну, или с Глебом — точно с кем-то из них.Но с Глебом случился кокаин, а не что-то волшебное. Это раздражало.С Вадимом случилась ?Чёрная Луна?: во всех смыслах. Он стала ему главной проводницей, она стала его главным хитом — он торжественно в ней клялся прикрывать сердце рукою (и неважно, что Глеб буквально сам отдал ему эти строчки). Он любил ее: то ли песню, то ли сам образ, он всегда особую нежность вкладывал в эти строки. И вот сейчас он стоял рядом, на сцене, понурый и грустный, но трогательный, вещавший о двуликом сердце.?Каменное, каменное дно? — зацепился Глеб за эти слова. А затем гитарное соло, чтобы текст опять повторился и опять упёрся в ?каменное дно?.Что за дурацкую метафору он выбрал?И весь концерт этот был в каком-то полупьяном бредовом состоянии: и вроде выпили немного, но Глеба больше интересовал не зал, а странный Вадим, который перед выступлением пожаловался ему, что не может писать. После последней песни он кинул каких-то два слова в зал и убежал, абсолютно игнорируя все попытки вызывать его на бис. Что за странное туманное настроение? Или это из-за печального Вадима, погружённого в свои мысли?В гостиничном номере после Вадим впервые не спросил у него разрешения. Он впервые сделал это на трезвую голову — он впервые осознавал, что это его брат, вцепившийся ему в шею и жадно поглощающий его кровь. И это было самым настоящим из того, что случилось с ним за долгое время. Реальное ощущение тянущей боли, из того разряда, которая приносила удовольствие.Вадим взял то, что захотел. Потому что ему так надо было, а может быть потому что знал — Глеб не откажется. Это была новая грань их совместного странного безумия, органично вписавшегося в их отношения, обычные, простые отношения братьев: старшего и младшего, наивных мальчиков, с балкона смотрящих на звёзды. Они сами уже звёзды: вместо балкона — сцена, а потом гримерки и их постыдное удовольствие.Вадим почти никогда не пил из шеи, там сложно было прикрывать раны, а брал из запястья. Это было бы также палевно, если бы они ставили шприцы с наркотиками в вену руки. Но иногда башню срывало — как сейчас, когда было погано настолько, что сил думать о последствиях не было. Кажется, он даже не закрыл дверь гостиничного номера, он просто взял, что ему хотелось, потому что знал — Глеб хочет ему это дать, потому что они оба ненормальные. Это было большим вопросом: они родились такими, или это Вадимовские темные ритуалы сделали так, что крыша у них уплыла в какие-то неведомые никому края?Вадим был грустен, потому что у него не писались песни — наверное, Каин со своими терниями, забрал у него часть души, ту, которая бы отвечала за творчество. Глеб так и думал: Вадик не писал, потому что он продал свою душу за то, чтобы писал он, что творил он. Что же, за такое Глеб был готов поделиться с ним своей кровью — было в этом обмене что-то неуловимо интимно-эротическое, их маленький, дурацкий секрет, их личное путешествие за грани дозволенного, ведь это было так интересно, так необычно. У Гофмана было два мира в сказках: реальный и мистический, и лирический герой всегда стремился во второй. У Глеба и Вадима Самойловых их мистический мирок стал частью реальности — об этом они и пели, и людям это нравилось, они плясали в первых рядах в бешеном экстазе.В этот раз Вадим перебрал с кровью — Глебу на утро поплохело, а рана сильно кровоточила. Нашёлся бинт в их проходной аптечке, он быстро пропитался кровью, из белого превратившись в розовый. Он еле стоял на ногах, его качало во все стороны. Кажется, тогда Саша понял, чем они занимаются, но не сказал ни слова, лишь положил в поезде в чай Глеба побольше сахара. Он не смотрел на них двоих осуждающе, хотя следовало бы, он лишь тихо был рядом.Когда Глеб вышел из купе, и они остались вдвоём, Саша всё-таки решился на разговор.— Доиграешься, Вадим, — устало покачал он головой, помешивая в чае сахар. — Я приму тебя любого, ты знаешь это. Но ты доиграешься.— Глеб на кокаине, — внезапно ляпнул он. — У него зависимость.— Ага, только не от наркотиков, — усмехнулся грустно Саша. — они средство, не цель.— О чем ты?— У него зависимость от возможности пребывать в других мирах и познавать мистическое и тайное — на этих словах Саша резко замолчал. — Это ты его так за шею?Вадим кивнул, прикрыл устало глаза и отвернулся к окну купе — будто в проносящихся мимо деревьях можно было бы найти хоть что-то интересное.— И давно ты его так?— На трезвую голову впервые, — честно признался Вадим. — а так…относительно недавно. Он сам инициатор обычно, когда в голову ударит. Ему это нравится.Глеб вернулся. На шее красовался свежий бинт, он практически не пропитался кровью.— О чем вы тут? — сказал он, плюхаясь на нижнюю полку рядом с Вадимом.— Да болтаем все о тех ужасных усилителях, — отмахнулся Саша совершенно спокойно, будто не было никакого разговора до.— Мы говорим о том, что мы подсели, — точно также спокойно сообщил Вадим. Если бы он был в гостиничном номере, он бы обязательно вальяжно закурил, как пристрастился это делать. Он начал отращивать волосы, и Глеб тоже, и теперь он мог томно откидывать кудри, хотя обычно он убирал челку с глаз одной рукой, чуть небрежно, но как-то безумно изящно. Вадим словно принял свою вампирскую сущность целиком и полностью, словно старался соответствовать этому классическому образу. — И что нам с тобой ни капельки за это не стыдно.Саша взглянул на них как-то слегка осуждающе, но это было таким мимолетным видением, которое можно было бы с легкостью проигнорировать. Вадим игнорировать не стал.— Нет, капельку все же стыдно, — поправил он себя, правда, в голосе можно было услышать лишь ухмылку, но никак не истинное раскаяние. И даже не попытки. Глеб, впрочем, тоже никакого чувства вины за сказанные им слова не почувствовал.Зачем, впрочем, чувствовать вину за то, что тебе нравится и приносит удовольствие. Осознавать свою гадливость и наслаждаться ей — это ли не прекрасно? Снова и снова… С запахом крови. И даже если за это на них сердился их общий лучший друг, не все ли равно?Вадим менял ему ночью повязку в поезде. Они ехали в одном купе, наконец. Кажется, впервые за весь тур. Глеб так вертелся, что бинт опять стал кровоточить, а Вадиму пришлось сдерживать себя, чтобы не вцепится ему в горло прямо на нижней полке этого скрипучего поезда. Сдерживать себя он не хотел и не любил, категорически. Но шатающиеся по вагону пассажиры и противная проводница, которой они совсем не понравились, сбивали планы и настрой. Поэтому они обошлись только сменой повязки.Той ночью в поезде Глебу всю ночь снились чьи-то мертвые глаза. Такие, какие были у Вадима, когда он бессовестно пил его кровь.Но это были не глаза Вадима — в его сне они были прозрачно голубые.***?Давай мечами выпустим весь ливер САТАНЕ?Громко кричал Вадим в микрофон в студии. Они писали альбом и вышли на финишную черту. Аранжировки в этот раз были мрачны и страшны, а вадиковский телекастер ревел пантерой. Альбом выходил отчаянный, с истеричным надрывом, совершенно неадекватный, на грани, на краю.Такое же настроение было у Глеба. Он плавно пересел на чёрный, а Вадим все больше пристрастился к нему — хотя казалось, что больше уже быть не может.?Аусвайс, аусвайс, аусвайс на небо? — визжал в микрофон Вадим, а Глеб наблюдал за ним. Стекло сильно искажало звук, но было слышно, как надрывается брат. Как показывает всю парадоксальность названия и припева этой песни, как сам Глеб это придумал: через греховность к небесам, через страдания к свету, если он вообще есть и его можно достичь.И Вадиму безумно нравилась эта идея — он постоянно примерял ее на себя, он убеждал себя, что все, что он делает неправильно, но это верный путь в правильную сторону. Нужно сначала опуститься на дно, чтобы добраться до светлого. Глеб до этого светлого никак не хотел добираться, даже не пытался. Вадим откладывал это дело на потом. Сейчас ему интереснее было изучить свою темную сторону души. Он уже не был простым парнем из Асбеста, который хотел быть звездой и искал способы, не был парнем в смешном фраке, орущим бессмыслицу типа ?Пинкертона?. Он уже был голосом, каким-никаким, эпохи. Он уже ставил себя на новую позицию.Рок-герой, который по стечению обстоятельств стал пленником Луны, обязан был быть отчаянным загульным парнем, огрызаться и хамить журналистам, если они задавали тупые вопросы, которые ему не нравились, он мог отмалчиваться на интервью, и функция говорить перекладывалась на Глеба и Сашу.Глеб был сказочный, но какой-то более настоящий и вовлечённый в окружающий мир. Он всегда летал, но он возвращался. А Вадиму нравилось ощущение вечной незаземленности и ощущение собственной тьмы. Из неё возвращаться не хотелось. Ее хотелось любить и привечать.И как же ему нравился ?Ураган? — весь, с первой до последней ноты, с первого до последнего слова. Совсем неважно, что его песен там не было. Он уже не переживал, что не пишется, может быть, Глеб был прав, что он заплатил частью своей души за его плодотворность. Это были их песни, общие, агатовские — так говорил сам Глеб на интервью, поправляя журналистов, когда они пытались разбираться в авторстве их песен. И вот Вадим уже забывал, что это написал Глеб, потому что это так совпадало и попадало в его лирического героя, того, которого он задумал ещё так давно, который рос вместе с ним, который вместе с ним менялся, который был им… Глеб умел вещать из его головы.Не было ни его, ни своего, было общее, единое. Это касалось всего: и песен, и радостей, и пороков, как бы тупо это не звучало.— Какую же мрачноту вы написали, парни, — закончил этими словами Олег Зуев, когда Вадик зашёл в контрольную их студии.— Это не парни, это Глеб, — усмехнулся Вадик. Младший Самойлов никак на это заявление не отреагировал.— Что же у тебя в голове, Глебсон? — словно как-то в пустоту спросил Олег, не обращаясь к собеседнику напрямую. Это был тот вопрос, на который не требовался ответ.— Бардак и бессилие, — ответил он внезапно.Совсем скоро ему придётся принять на себя новую социальную модель — роль отца, к которой он был совершенно не готов. ?Папой? был Вадик, а Глеб был сыном и младшим братом, ещё поэтом-песенником, слегка наркоманом, но никак не отцом. Эту тему они никогда не подымали, хотя Вадим порывался дать ему пару советов, но скорее в шутливой саркастичной манере — потому что сам Вадим, даже спустя шесть лет после рождения дочери, так и не смог стать Отцом, тем самым человеком с большой буквы.— Когда там Тане твоей рожать? — спросил Олег, отодвигаясь от гулящего компьютера.— В ноябре, — ответил Глеб. Разговор ему явно не очень нравился, и не потому что он как-то не любил свою Таню и своего ещё нерожденного сына. Просто его появление, абсолютно точно, нарушит привычный ход его жизни. Например, нельзя будет баловаться героином, по крайней мере, так часто, как баловался он, потому что это плохо, а наркотики — это удел слабых и не умеющих сопротивляться судьбе. А ему надо быть отцом — то есть сильным.Вадик начал нервно жевать губы. Тема будущего отцовства его младшего брата ему самому не нравилась, ведь Глеб нередко намекал, что после рождения Глеба Глебовича, их кровавые игры придётся оставить в далеком прошлом — в записи альбома ?Ураган?. ?Розовый бинт? станет их негласным гимном. А Вадик, наконец-то, сможет полностью посвятить себя своей Насте — сидеть с ней в одной комнате в Горках. Он будет лежать у неё на коленках, перебирать гитару, они будут смеяться и вместе употреблять.Но Вадим знал, что Глеб лукавит, знал, что они оба уже от этого никогда не смогут отказаться.Вадим придёт к нему, все будет как обычно, хотя бы на тот час, когда они поставят какой-нибудь альбом Депешей, и Вадим опять будет пить его кровь. И не будет беременной Тани, не будет Насти и бешеных фанаток, не будет даже недописанного альбома, с которым их безумно торопили. Только они вдвоём, даже без их третьей регулярной спутницы, которая то ли портила им жизнь, то ли наоборот добавляла в неё яркие краски — Агаты.— Мы к тому времени, наверное, уже и альбом доделаем. Верно, Вадик? — поинтересовался Олег, замечая неловкую паузу и нервное напряжение.— Закончим, конечно, — подтвердил Вадим.Как будто у него был другой выбор. Он сделал его уже давно, в момент, когда решил, что быть услышанным — это главное в его жизни. Услышали, зато возможности выбирать не осталось. То, что кровь родного брата его удовлетворяет лучше всего остального, было своего рода глупой шуткой и издевательством. Но раз так случилось, что же, так тому и быть.— Это при условии, если Вадик не будет трахать свою Настю каждый день с утра до ночи, — фыркнул Глеб.— Ты на что-то намекаешь? — совершенно спокойно поинтересовался Вадим. Олег неловко вжал плечи, потому что понимал, что застал явно не предназначенный для его ушей разговор.— Да я не намекаю, я тебе прямо говорю, что ты дальше своей Насти ничего не видишь в последнее время.Глеб специально говорил это при Олеге, чтобы не дать Вадиму ни единого шанса оправдаться. Потому что не мог старший Самойлов при Зуеве закричать, что он через ночь проводит у брата в спальне, и их отношения, абсолютно лишенные привычного понимания интимности, гораздо более интимны, чем то, что у них началось с Кручининой. Не мог он это сказать, потому что для всех вокруг он был безрассудно влюблён в неё. Он правда был, и она правда снесла ему голову, этого даже отрицать было нельзя. В какой-то момент он подумал, что это серьезно и насовсем, и что он обязательно на ней женится, когда оформит официальный развод. Но этот развод, кажется, нужно было оформлять ещё с одним человеком.Глеб хорошо общался с Настей, она ему нравилась. Она не была глупой молоденькой девочкой, с ней было о чем поговорить. Ей неоткуда было знать, что она ввязалась в отношения с поехавшим на крови брата вампиром. Глеб не осуждал ее — Вадим мог очаровать любую женщину, которой он заглянул в глаза. А вот Вадима он осуждал, потому что одно дело — иметь официальную жену, с которой они были уже давно вместе, у них была дочь, а совсем другое дело заводить себе молоденькую красивую любовницу, когда между ними двумя все ещё было… что-то. Потому что прекращать свои игры с Глебом Вадим не собирался: пока ему удавалось относительно успешно сидеть на двух стульях. Ведь уходя к младшему брату, Вадик всегда мог сказать Насте, что они идут обсуждать песни. А Глеб… А Глеб не мог закатить сцену ревности. И отказаться от их героино-кровавого ритуала тоже не мог.— Да ладно, Глеб, человек влюблён, что ты так, — постарался разрядить обстановку Олег. — Сам что ли не влюблялся никогда?— Глеб, ты прекрасно знаешь, что вся, — особенно ярко Вадим подчеркнул последнее слово, — Агата важнее мне любой женщины. Вся.Намёк был жирным — не настолько очевидным для Олега, зато абсолютно прозрачным для Глеба.Зачем Вадиму вообще понадобилась эта Настя? Зачем нужно было тащить ее из Петербурга в Москву, зачем нужно было селить ее в Горках, таскаться с ней везде под ручку, целовать нежно на светских выходах, зачем нужно было дарить ей кучу подарков, зачем все это было нужно?Да, как будто сам Вадим-то знал. У него срывало голову от эмоций, потому что с жаждой, пришли очень яркие переживания: радость, скорбь, гнев и влюблённость, желание испытывать судьбу, гонять на машине с высокой скоростью, свешиваться с балкона. И если в его систему координат удачно вписалась красивая молодая девушка — Вадим не собирался от неё отказываться.И Глеба это бесило.— Может быть, ТАК я никогда не влюблялся— плюнул Глеб. Олег бы мог подумать о силе чувств и очаровательного романтичного раздолбайства, но Вадик знал, что смысл был совсем в другом.Олег лишь пожал плечами — расспрашивать про жену, очевидно, было бы банально и совершенно неуместно. Зуев был не очень разговорчив, зато много и хорошо работал, понимал желания Вадима, Саши и Глеба, а вот вникать в отношения фронтменов он совершенно не спешил. Последнее вообще интересовало только Сашу, как их друга, и фанаток.— Ладно, парни, давайте закроем эту тему, — решил свернуть конфликт Зуев. — Потом обсудите свои личные разногласия. У нас альбом горит.Глеб примолк, потому что работать действительно было надо. Через полчаса придёт Козлов, и они будут решать, что делать с аранжировкой ?Моряка?. Надо было помолчать, надо было дождаться вечера.Но в тот вечер они не поговорили — Вадим, предчувствуя очень неприятный разговор с братом, заперся с Кручининой в своём номере.В ту ночь он открыл ей свою суть, и ему будто бы больше не нужна была кровь Глеба. И сам Глеб был ему не нужен.Все просто завязалось на кровной связи. Только на этом.***Он начал таскать ее с собой везде, словно ему назло. Он совершенно естественно целовал ее при нем. И совершенно также естественно приходил к нему по вечерам в номер гостинцы на гастролях и словно как-то ставил перед фактом — ты даёшь мне свою кровь и все тут. Нет, Вадим не настаивал. Он даже не предлагал ничего, он просто был, просто иногда заходил к нему после концертов, а оно все случалось как-то само собой. Потому что Глебу хотелось, потому что иначе он не мог, потому что в такие моменты его тупая ревность не пойми к чему просто отступала, потому что между ними была кровная связь, а это было важнее всего остального. Даже Насти Кручининой.Это был Курск, 27 ноября. Настя опять поехала с ними, бесшумной тенью следую повсюду. Утром у них было интервью на местном радио, потом обычный рядовой концерт. В тот день Вадим с утра ходил сам не свой, был заведённым и злым, разражался из-за каждой мелочи. Глеб попытался расспросить у него, что случилось, но Вадим ему не отвечал, только кидал что-то в стиле ?да ничего, скоро узнаешь?. В эти Вадимовские околовампирские шуточки он не вмешивался, да и сам старший Самойлов не совсем знал, что он может, и какие возможности открывались ему с появлением новых сил. Он даже с Настей своей не разговаривал, только отчего-то сильнее цеплялся за ее руку, а на Глеба старался не обращать никакого внимания. Настя словно что-то знала, и тоже старалась с младшим братом своего возлюбленного не взаимодействовать. Он все знала, кроме, может, того факта, что ее любимого Вадима заводил не только секс с ней, а ещё и кровь его родного брата. При ней он мог поныть, что ему опять солнце сильно напекло голову, и у него теперь болят глаза, при ней он мог пожаловаться на жажду, а при Глебе мог вцепиться ей в запястье — так невесомо и органично, будто он не кровь пил, а легонько целовал. Это выглядело приторно, романтично и слегка ненатурально. И Вадим всегда так делал, особенно тогда, когда младший брат его окончательно сильно утомлял и заебывал — а такое случалось достаточно часто.В Курске Настя имела неосторожность слегка нахамить Глебу — очень ненавязчиво, практически мимолетно, и виноват был действительно младший Самойлов, но этого хватало, чтобы уничтожить весь день. На Кручинину Глеб, конечно, срываться не стал, а вот на Вадима, который после концерта сбежал от всех курить на пожарную лестницу их гостиницу, хотелось закричать.— Объясни мне, ты долго ещё будешь таскать ее везде, а потом идти и удовлетворять свои базовые потребности со мной? — ворвался Глеб на лестницу с такими словами. Было уже поздно, в этом корпусе жили только их техники, которые замученные уже завалились спать, можно было кричать на Вадима, хоть и тихо, вполголоса. — Мне вот интересно, а тебе нормально просто играть с чувствами этой девочки?Глеб говорил спокойно, почти без наезда, просто констатируя факт. Он даже совершенно невозмутимо выхватил сигаретку из пачки, лежавшей на усеянном бычками подоконнике.— Кто тебе сказал, что я играю? — ответил также спокойно Вадим, совершенно невозмутимо передав младшему брату в руки зажигалку. — Я люблю ее.— В смысле? — как-то опешил Глеб. Он неуверенно приземлился на подоконник рядом с братом. — Глеб, ну ты маленький что ли, не знаешь, как это бывает? Взрослый дядя встречает взрослую тётю, они влюбляются друг в друга…— Так, стоп. А мы?Вадим лишь удивлено захлопал глазами, глядя на него.— А как связана моя влюблённость в Настю, и мы с тобой?Хороший вопрос. Действительно, а как? Почему Глеб вообще в своей голове поставил их странные отношения на одну ступень рядом с обычной романтикой?Вадим тоже не понимал, почему. Он не ставил Глеба и Настю в один ряд — он отводил им в своей голове совершенно разные, непохожие роли. Это…— Это совсем другое, — ответил Вадим, понимая, что Глеб ждёт от него ответа. — Мы с тобой — это другое. Такое словами-то не опишешь, Глеб…?Только в песнях споёшь?, — подумал Вадим, но вслух эту мысль не озвучил. Нельзя же превращать собственные песни в пособие по их ебанутым отношениям?— Другое, значит, — усмехнулся Глеб. — Это мы с тобой другие или что?— Не мудри, — усмехнулся Вадим. — Но если тебе так нравится это слово, то хорошо, можем условиться…Внезапно распахнулась дверь номера Вадима, откуда выскочила то ли радостная то ли грустная Настя.— Глеб! До тебя дозвониться не могут! У тебя сын родился! — закричала она, подбегая к братьям.Вадим усмехнулся, будто прекрасно знал о том, что произошло еще утром — он и знал, чувствовал, был уверен.— Ну, вот теперь точно — другое, — подытожил он, пока новоявленный отец бежал в комнату брать трубку и звонить жене.