Оттенки всего на свете. Крылья. И парус. И жадность. И чай. И осень (1/1)

Лето потихоньку сворачивало лавочку?— дни укорачивались, ночи становились холоднее, на улицах под ногами то и дело путались первые осенние вестники?— самые слабые, так сказать, спешащие на покой листья-торопыги. Солнце становилось милосерднее, утренний воздух?— звонче, и в целом ощущение стало каким-то… почти осенним. Даже самые заядлые домоседы, чувствуя скорое окончание тёплой поры, высунули носы из берлог и нор. Что уж говорить о нас с Натом?Мы с жадностью цеплялись за оставшиеся ещё в этом уходящем сезоне моменты солнца. Оказалось, что Мендрейк никогда не имел дела с велосипедом, так что мне пришлось это удивительное приспособление для мальчишки почти что изобретать.Я почему-то трясся над идиотом?— чтобы не упал и чтобы не случилось чего.Выходили на футбольное поле. Нат то и дело терял равновесие, пытался рухнуть, матерился, а потом матерился снова, когда оказывался подхваченным мною. Впрочем, в повторных его тирадах звучал некий оттенок благодарности. Но и без недовольства не обошлось. Мне высказывали (и высказывали справедливо), что от разбитой коленки ему ничего не станется, что он?— не беспомощный кутёнок. И дальше по тексту. А что я мог поделать с этим своим волнением? Как я мог умерить бдительность, если этот неугомонный торопыга только недавно встал?На борьбу с двухколёсным транспортом у Ната ушло две недели?— видимо по одной на каждое колесо. Теперь наши прогулки стали велосипедными. Несколько раз я даже добросовестно покрутил педали. Процесс оказался нудным, так что все последующие разы я предпочитал располагаться у пацана на багажнике. Ехал да покрикивал ?быстрее, лошадка. Но?. Лошадка пыхтела, ругалась?— и покорно вертела ногами. (Ай молодец… Трудолюбивый какой).Первая неделя сентября выдалась очень жаркой, так что я поволок Мендрейка далеко за город?— жечь шашлыки, жарить костры и в целом приятно проводить время. Мендрейк не сопротивлялся.Ходили пешком. И ходили много. Наученный опытом минувшего года, он стал гораздо менее капризным в вопросах удобств, так что к походной жизни относительно быстро приспособился. Я заставлял его прокладывать тропы, разбивать лагерь, собирать валежник, пытался наладить какие-никакие взаимоотношения бездарного мальчишки с ложкой и котелком. Всё это шло ему на пользу?— если не в прямом, то по крайней мере в косвенном отношении. Он закалился, стал сильнее, слегка загорел и обзавёлся весьма неплохими мышцами.Учились и самообороне. Зачем? —?не знаю. Мне было не сложно, Мендрейку?— интересно. Гоняя его ивовым прутом по вытоптанной полянке, я получал ни с чем несравнимое удовольствие. Боец из пацана был никакой. Особенно если учесть мой пяти тысячелетний военный опыт. Тем не менее тренировки улучшили реакцию пацана, а ещё он (невероятное достижение как для такой бездарности) научился тыкать палочкой куда нужно. (Без комментариев пожалуйста. Без ваших извращённых комментариев. Знаю я, о чём вы там думаете. А мы тут вообще-то сейчас говорим о боевых искусствах).Любые предложенные знания волшебник вбирал, как губка. Он был жадным до всего?— новых впечатлений, умений, навыков, и с одинаковым рвением хватался как за увлекательный фолиант, так и за изготовленный мною на коленке практически из ничего примитивный лук с чёрти какими стрелами.Тренировались и без оружия. Правда это зачастую заканчивалось форменным безобразием. Блоки и захваты превращались в объятия, и вскоре мы обнаруживали себя целующимися. Магия?— не иначе. Благо хоть от одежды там же, на месте, не избавлялись. Иголки, муравьи и прочие прелести?— не лучшая подстилка для чьей-то изнеженной за… м… физической оболочки. Было зачастую смешно и весело. Впрочем, иногда даже о муравьях и иголках никто не думал. Говорил ведь: этот мальчишка?— жадный. И какой-то неутомимый. Серьёзно. Ладно я. Но у него-то силы вообще откуда?Это было ещё одним полем для экспериментов, поводом узнавать что-то новое друг о друге?— главным образом о человеческих телах и причудливых способах их применения. Прежде каждому, кто использовал меня таким образом, я клялся в вечных своих ненависти и мести. И при возможности клятву конечно же исполнял?— лёгкой смертью не отделался никто из совершивших ошибку волшебников-извращенцев. За унижение платили дорого и долго. Но почему же то, что происходило с Мендрейком, не было унижением?Я сам тянулся к нему, я доверял ему?— и он моего доверия ни разу не подвёл. Никто прежде не касался меня с такими намерениями. Прежде никто не заботился главным образом обо мне. Я даже представить себе не мог, что моя собственная сущность может выкидывать такие фортели и что усилиями обыкновенного человека я буду порой забывать о боли. Полностью забывать. Слияние наших аур, мощные энергетические всплески?— это наполняло меня силой, это исцеляло от губительного воздействия Земли. И это вызывало едва ли не зависимость. Как наркотик. И как я мог принять когда-то желание за голод?Однажды мне пришла в голову гениальная идея пощекотать Мендрейка. Отзвуки его смеха прокатывались по мне и во мне, вызывая странное, но приятное ощущение. Так и закончили, хохоча. Хорошо хоть этот придурок потом не дулся. В другой раз почему-то захотелось разбудить его поцелуем. И это бы вовсе скатилось в какую-то позорную романтичность, если бы Мендрейку не снился тогда кошмар. Даже толком не проснувшись, мальчишка принялся что есть сил от меня отбиваться. Тем ожидаемо романтику и убил. Впрочем, мы оба по ней особенно не скорбели. Нам и без неё было вполне комфортно. Как-то на прогулке я внезапно для себя самого вспомнил такие полезные заклинания, как Купол тишины, Маскировочная сеть и Отвод для глаз. Стоит ли говорить, что им тотчас нашлось отличное применение. Бросив велосипеды, как подростки переглядывались, выбирая укромную скамейку где-то в теньке. И ладно Мендрейк. Но я?!.. Что ж. Пусть когда-нибудь тысячу лет спустя мне будет за это стыдно.Тысячу лет спустя.Именно поэтому наверное я спешил. Человеческий век?— он ведь слишком короток. Над старостью и смертью никто не властен. Думал ли об этом Мендрейк? —?не знаю. Мы во всяком случае никогда с ним об этом не говорили. А я придерживался настоящего. Единственное, чему учишься в первую очередь, будучи гипотетически бессмертным?— жить настоящим. Именно настоящим я и старался жить.Но всё равно спешил.И потому был жадным.***Натаниэль в задумчивости выводил кончиком веточки на земле с детства знакомые знаки, круги и руны. Это был третий день их с Бартимеусом загородного похода?— голодных комаров, запаха дыма и прочих прелестей. Спускался звенящий вечер. Волшебник набросил куртку. Несмотря на дневную жару, ночи дышали осенним холодом. Обыкновенно проводили их у костра. Иногда сидели, любуясь пламенем, порой?— валялись на расстеленном покрывале, глядя в раскинувшийся в вышине усеянный звёздными точками тёмный купол. Много говорили?— о волшебниках и духах, о религиях и войнах, о людях и их качествах. В общем, говорили почти обо всём на свете. Не было чего-то такого, чего Бартимеус бы не знал или чего не умел. Садиться за руль или взаимодействовать с прочей техникой необходимости не возникало. В остальном же он был кладезем умений. Натаниэль успел понять, что внимание к его талантам Бартимеусу очень льстит. И он искренне восхищался им. Он сам был магией. Даже без магии джинн оставался ею. Чудо, которое словами не описать?— только восхищаться, с улыбкой наблюдая, только удивляться тому, как при всём минувшем не ожесточился и не озлобился.Заслышав шаги, волшебник стремительно смазал свои художества. Он не хотел расстраивать Бартимеуса. Натаниэль уже не раз задумывался о том, что рано или поздно вернётся к магии, но именно сейчас расстраивать Бартимеуса не хотел.Вместе с ни с чем не сравнимым ужасным запахом под нос Натаниэля ткнулась большая рыбина.—?Карп,?— объявил Бартимеус. Практически припечатал карпом по морде. —?Запасы ты уничтожил. Переходим на подножный корм.Рыба отчаянно задёргалась. Мокрая чешуя не вызвала у волшебника приступов зверского аппетита и в целом на карпа Мендрейк смотрел с точно таким выражением, с каким на Мендрейка?— карп.—?Завтра возвращаемся домой. —?Рыба согласно затрепыхалась. Не желая наблюдать бесславную рыбью кончину, больше ни слова не говоря, Натаниэль поднялся. В походе с Бартимеусом он не испытывал каких-то особенных неудобств, но тем не менее начал отчаянно скучать по обыкновенным, чисто человеческим радостям жизни?— просторной кровати, душу, горячей воде и главное?— унитазу. Разыскивать удобное место в кустах Мендрейку уже отчаянно надоело.—?Завтра возвращаемся домой. —?Натаниэль сидел на травянистом склоне, глядя с высоты на сверкающее в предзакатных лучах тихое озерцо. Видимо именно в нём Бартимеус и выловил бедного карпа. Сейчас же карп бесследно испарился, а сам Бартимеус плюхнулся на траву рядом. Вытянул ноги вперёд, подражая Натаниэлю. Волшебник кивнул. Ему почему-то было чуть-чуть тоскливо. Будто что-то неуловимо ускользало из пальцев и, даже ещё толком не понимая, что теряет, это терять волшебник до ужаса не хотел. Внезапно Бартимеус коснулся его плеча. Тонкий смуглый палец ткнулся куда-то вверх. —?Смотри-ка, Мендрейк.—?Что? —?Натаниэль послушался по привычке. И прежде, чем что-либо услышал, увидел сам.—?Ласточки улетают.Оба смотрели в небо. Тёмная туча?— десятки, а может быть сотни птиц. Натаниэль провожал их глазами, и неведомая тоска его стремительно усиливалась.—?Осень,?— протянул задумчиво. Задумчиво и бесцельно. И тишина. Только прохладный ветер играет прядью. —?Каково это, летать, Бартимеус?Джинн обернулся не сразу.—?Не знаю.—?Должно быть прекрасно. Да?—?Должно быть… —?Он сорвал травинку и накручивал её на безымянный палец. —?Подниматься над всем этим, видеть людей мелкими. Даже волшебников. Ничтожными. Такими, какие они есть. Это прекрасно. Ты прав.—?Свобода?—?Иллюзия свободы должно быть. —?Бартимеус откинулся на спину. Выглядеть он стал почему-то мальчиком. —?Даже ласточки не свободны. Они улетают и прилетают. И нету у них свободы. Что уж говорить о духах? Куда бы ты не летел, какой-нибудь дурак обломает крылья. Так уж устроен мир.Натаниэль смотрел на него сверху. Теперь Бартимеус казался задумчивым тоже. Будто тоска Натаниэля была заразной.—?Но ты-то сейчас свободен.—?Свободен. На долго ли? —?Он разорвал травинку. Вопрос повис в воздухе, готовый обрушиться обухом на затылок. Ветер?— и тот застыл. Мальчик смотрел на Мендрейка. Мендрейк?— на мальчика. А потом Бартимеус вдруг резко вскочил. Руку протянул, улыбнулся. —?Глупости это, Нат. Хочешь летать?—?Летать? —?Натаниэль растерянно хлопал глазами. Он ещё не успел переключиться, а перед ним уже стоял до умопомрачения прекрасный Борис Могутен. И дёргал за предплечье.—?Хочешь, тогда вставай.Поднялся Натаниэль в заинтересованном волнении. Тотчас был схвачен за обе руки.—?Что ты задумал?Бартимеус только загадочно улыбался.—?Умеешь танцевать?—?Танцевать? —?В ужасе замотал головой. Он не умел нисколько. В перечень обязательных дисциплин для волшебника при всём их многообразии танцы почему-то не входили. Да и зачем бы? К счастью ничего такого процедура вызова не требовала. —?Ты собираешься здесь? Танцевать? Со мной? Какое отношение это имеет к по…Юноша мотнул головой, будто прося замолчать. И Мендрейк заткнулся. Он уже даже не пытался говорить о своей неописуемой неуклюжести, о стеснении?— не пытался. Только ощущал, как потеют руки. Он конечно ходил. И бегал. И многое другое делал уже легко. Но всё-таки его координация была иногда не полной. Он уже предчувствовал: закончится неудачей. Закончится тем, что Натаниэль запутается в ногах, а Бартимеус будет кататься по траве и бессовестно насмехаться. Ну, если так…Пока размышлял, Бартимеус обнял. Правой рукой за талию.—?Левую мне на плечо клади. Вот так. —?А потом приподнял. Мягко, осторожно. Совсем чуть-чуть. Сразу же поставил. Но не на тоже место. Теперь под ногами Натаниэль чувствовал его стопы. Колени к коленям и тело к телу. Рука на талии крепко прижимает, практически держит в воздухе. Вторая?— зачем-то в сторону. —?А теперь расслабься.Как любой джинн, Бартимеус бы мог воссоздать целый оркестр из неоткуда. Мог бы заставить дивную песнь литься отовсюду. Но он принялся насвистывать. Лёгкий, почему-то до боли знакомый мотив, которого волшебник совершенно точно не слышал прежде.Первое движение. Шаг, поворот и свист. Искорки в тёмных глазах. Тоска отступила. И сердце колотится где-то в горле.Шаг, поворот. Шелест спортивной куртки. Ветер в волосах и рука в руке.Шаг. Поворот. Быстрее. Спина прогнулась.Шаг. Поворот. Мимо мелькают деревья, обрывки неба. Шаг. Поворот. Веки сомкнулись.Натаниэль кружился?— и улыбался. Дыхание в груди замирало. Это действительно был полёт.Танец?— полёт?Свист прекратился. Практически приказ:?— А теперь смотри.Кроны внизу. Где-то внизу, далеко?— земля. Бартимеус обнимает, а за его спиной машут и машут, и машут большие крылья. Белые крылья. Всё ещё танец. В небе.Страха почему-то не было. Только восторг. Бесконечный восторг. До слёз. Крохотная палатка, озеро, кострище… хотелось раскинуть руки, но в тоже время и крепко прижаться к джинну. Крепко прижаться?— обвить, обнять.—?Там?— город. Сможешь увидеть. Гляди.Сколько они летали? Сколько летал Бартимеус, крепко и надёжно держа волшебника?Когда начали опускаться?— медленно, по спирали, Натаниэль запрокинул голову. И встрёпанная темноволосая голова склонилась к нему навстречу. Они не целовались?— на это Натаниэлю бы дыхания не хватило. Просто прижались лбами, ткнулись носами. И, даже приземлившись, долго ещё стояли, глядя друг на друга, не замечая вообще ничего вокруг.А в углях тем временем, заботливо обмазанный слоем глины, томился, ожидая голодного Ната, огромный карп.***—?Что это там такое? —?Усталые, мы неторопливо брели из центра. Нарочно выбирали путь напрямик, игнорируя пешеходные дорожки и тротуары?— Натаниэлю нравилось шуршать раскинувшимся под ногами ковром из опавших листьев. Мне же было абсолютно индифферентно.Время футболок и солнца практически позабылось. Шли Бок о бок в одинаковых чёрных кожанках, синхронно поднося к губам стаканчики с горячим облепиховым чаем (Мендрейк?— для тепла, ну, а я?— для вида), когда внимание Ната вдруг привлекло некое столпотворение, не свойственное в столь ранний час для харьковского оперного театра. Я незаинтересованно дёрнул плечом.—?Люди. Много людей. Стало быть, стадо.Он недовольно фыркнул.—?Вижу без тебя. —?И повернул налево, дёрнув меня за собой. —?Интересно. Выясним?Люди?— преимущественно женщины, преимущественно в чёрных платках и шалях?— держали свечи. Все как один стояли, окружив отключённый уже фонтан. Людей было так много, что заполнена ими была не только площадка перед театром, но и большая часть территории около Зеркальной струи напротив.Мы скромно пристроились с краю. (Без свечей?— зато с чайком. Тоже ничего). Я, подражая толпе, молитвенно сложил ладони вокруг стаканчика. Мендрейк покосился с неодобрением.—?А что здесь происходит? Прошу прощения,?— поинтересовался на ломаном русском у пышногрудой тётки. Тётка повернула осунувшееся лицо. Глаз я её не запомнил. В памяти отпечатались только круги под ними. Круги посмотрели в мрачном отрешении.—?Бдения. —?А голос у тётки оказался кругам под стать. Нат посмотрел на меня. Гм. Я перевёл. Мысленно посетовав на косноязычие пацана, неохотно включился в беседу.—?Бдения?—?В память. О них. Разрыв. Снова разрыв. —?И мотнула головой. Там, где должны были красоваться яркие афиши, тянулись ряды фотографий. И множество цветов. И венков под ними.До вечера волшебник был подозрительно задумчив и молчалив. Долго сидел у окна, не реагируя ни на какие раздражители. Даже от обеда отмахнулся, хотя я сосредоточенно водил прямо перед его носом сочной куриной ножкой.—?Что не так? —?не выдержав, наконец поинтересовался я. —?Какой-то ты кислый, Нат.—?Да нет. —?Он выдавил вымученную улыбку. —?Нет. Абсолютно. Тебе показалось.—?Ах. Ну конечно.—?Думаю об этом. О людях. О разрыве.Нат в задумчивости вырисовывал пальцем на столешнице нечто, что подозрительно напомнило мне пентакль.—?Нечего тут думать,?— отрезал я резко. И включился в нарочито активную деятельность. —?Курица, Нат. Еда.Но он всё равно продолжал хандрить. Глядел на стремительно собирающиеся тучи, тихо порой вздыхал. Я решил прибегнуть к последней надежде?— безотказному реанимационному средству. Припрятанный в холодильнике, часа дожидался последний манго из принесённой не так давно мною огромной партии.Хоть и не сразу, но средство таки воздействие оказало. Нат возвратился в реальность. И был немедленно огорошен трагическим известием.—?Это последний? Как?—?А вот так. Ты ж прожорлив, как карликовая бурозубка.—?Как кто? Чего? —?Тарелку с последним кусочком он демонстративно отодвинул на противоположный конец стола. Я милостиво подтолкнул обратно.—?Ладно уж. Ночью слетаю. —?И вдруг меня осенило. —?Осень, дожди, холода. А может в Египет, Нат?***Добирались, как все нормальные люди, самолётом. Бартимеус конечно бурчал и ворчал, всеми доступными способами демонстрируя свою нелюбовь к человеческим средствам перемещения, но однако и он понимал, что в случае с Малороссийским союзом услуги старой доброй авиации обойдутся проще, дешевле и гораздо быстрее. Впрочем, Мендрейк уступил в Каире, так что от столицы до курортного города Мерса-Матрух летели ковром. В смысле, Бартимеус отдувался, а Натаниэль, с удобством развалившись под ветрозащитным куполом, лениво потягивал гуавовый сок, попеременно закусывая то сладкими финиками, то рассыпчатой халвой, то полюбившейся ещё в Александрии басбусой.Заселиться решили как нормальные люди тоже. В отель. Да не в какой-нибудь, а в особо фешенебельный?— с персональными выходами к бассейнам, огромными светлыми и, что не маловажно в Египте?— чистыми номерами, неограниченным питанием и яркими браслетиками, которые предписывалось носить весь отдых. Следовало решить и ещё один немаловажный вопрос. А именно, определиться с легендой.—?Братья? —?Тёмные глаза Бартимеуса смотрели с насмешливым ожиданием. Мог бы вообще не спрашивать о таком. Вместо ответа Натаниэль потянулся к его губам.В Каире в результате пришлось задержаться?— как добропорядочные граждани, тырили паспорта и прочие документы.Бассейны, шезлонги, огромная кровать, больше напоминающая футбольное поле?— всё это создавало разительный контраст с ещё не успевшем забыться загородным походом?— кострами, муравьями, банными процедурами в озерце. И, вот ведь удивительное дело?— Мендрейк чувствовал себя одинаково комфортно и там и там, потому что рядом всегда и везде оставался неугомонный джинн. А без него и головокружительные виды были бы не в радость, и даже любимый манго?— совсем не мил.В первый же вечер, усталый от перелёта, Натаниэль потащил Бартимеуса сразу к морю.Эта бесконечная синь.Долго стоял и, зачарованный, просто смотрел, не решаясь прикоснуться, войти не решаясь.Море лениво шептало, где-то неподалёку смеялись дети. Как давно это было? Можно ли сказать, что давно? Волшебник вслепую нашарил ладонь Бартимеуса. Стиснул. Отпустил. Он вспоминал, как однажды смотрел на море. Он вспоминал, как море тогда поразило. Он вспоминал, что тогда не верил: сможет вернуться к нему на своих ногах.Несмотря на жару, ладони Натаниэля были ледяными. Руки безвольно свисали вдоль тела, пока, очарованный, медленно ступал по песку. Песок обнимал, обхватывал, просачивался между пальцами. Навстречу Натаниэлю уже долетали брызги. У самой кромки воды он, остановившись, с улыбкой оглянулся.—?А ты не пойдёшь? —?Бартимеус, непривычный в зелёных плавках, всем своим видом выказал отвращение.—?Брр… —?Забавный, отряхнулся. —?Я ещё не настолько псих. Лучше вот посмотрю, как ты плещешься. —?Хмыкнув, волшебник продолжил путь. Он уже не видел, но слышал, как, ворча, Бартимеус располагался в уютно поскрипывающем кресле-качалке. —?А там между прочем медузы. И крабы, Нат.Вот уж спасибо. Огромное-преогромное. Вспомнился холодец. Романтика момента сделала ручкой, радостно удаляясь, но, не показывая виду, Натаниэль продолжил идти вперёд. Если этот злокозненный джинн не желает приобщаться к купанию, пусть хотя бы другим впечатления не поганит.К счастью, на этом злокозненный джинн заткнулся. И даже непотребная живность Мендрейку в воде не встретилась.Эта неделя запомнилась ярким калейдоскопом. Отрывками из обрывков.Бартимеус не позволял засиживаться на месте. Он был прекрасным экскурсоводом. Ему было известно, казалось, всё?— о городе, о его древних жителях, о Клеопатре, что так любила здешние пляжи, о джиннах, что возводили однажды дома и стены. Каждая песчинка и камень здесь были пропитаны духом древности. И красотой. Такой неописуемой, неповторимой, такой вдохновляющей красотой.Вдохновляла красота почему-то на сексуальные авантюры. Или на авантюрный секс. Возможно это было побочным эффектом, следствием желания делить на двоих счастье и восторг, чувствовать друг друга как никогда прежде. Почти постоянно держались за руки. Или прикасались?— это казалось необходимым и неотъемлемым. Это казалось чертовски важным.Натаниэль уже привык полностью доверять. Он почти никогда не задавал вопросов. Если Бартимеус будил среди ночи, если срывал с обеда, волшебник вставал и шёл. В последствии он никогда не жалел об этом.Ночная побудка к примеру окупилась невероятным рассветом. Нежась в естественной купели на дивном пустынном пока что пляже, Натаниэль любовался величием пробуждающегося от краткого сна светила, а тёплая вода и легчайший ветер ласкали его?— окутывая, обнимая, отпечатываясь в памяти навсегда.Закаты провожали из номера. Бартимеус?— с балкона, а Натаниэль?— из бассейна.—?Что ты на меня так смотришь? —?раскинувшись на спине, волшебник чувствовал на себе изучающий взгляд сидящего на бортике джинна.—?Да вот жду?— заквакаешь или чешуёй обрастёшь?Вместо ответа волшебник его обрызгал.В номере всегда восхитительно пахло манго. Фрукты не переводились и не заканчивались. Самые разнообразные?— от тёмно-зелёных с красными бочками до ярко-жёлтых, они заполонили все горизонтальные поверхности. Если бы не до неприличия богатый стол, Натаниэль бы и вовсе питался одними манго?— колкими, свежими…Этим единственным фруктом не брезговал даже джинн. Манго кормили друг друга ночью, сидя на балконе и глядя вдаль.А утро всегда начиналось с солнца. Солнце врывалось в окна, затапливало номер и постель?— было никуда от него не спастись, не деться. Волей-неволей приходилось вставать.Так и прошла неделя?— яркая, сладкая и живая. Именно?— живая. Наверное настолько живым Натаниэль себя ещё никогда не чувствовал. Лёжа на жарком пляже, ему было сложно представить осень. Осень, к которой предстояло вернуться вскоре. Видимо ощутив настроение волшебника, Бартимеус внезапно спросил:—?А хочешь остаться здесь?Повернувшись набок, Натаниэль сдвинул солнцезащитные очки на лоб, сощурился, привыкая к яркому свету.—?Я уже и так сгорел,?— попробовал отшутиться. Кожу местами и правда слегка саднило. Плечи и грудь покраснели, а в зеркало на себя смотреть было и вовсе страшно.—?Вот. Заодно и привыкнешь. —?Джинн протянул отданный ему на сохранение пахнущий гуавой и кокосом густой коктейль. —?Можем перебраться в Александрию. Или здесь осесть.Пока что Натаниэль отчаянно не хотел говорить об этом. Где-то вдалеке засмеялся ребёнок. Детскому голосу вторили бас и тоненький женский голос, но в общем людей на пляже было совсем не много.—?Я русский едва понимаю. Хочешь ещё и арабским меня замучить? —?А ведь было бы и вправду чудесно. Просто остаться здесь. И месяц назад волшебник согласился бы без раздумий. Теперь же тревожное воспоминание снова и снова нарушало его покой. Натаниэль чувствовал, что праздная жизнь в солнечной стране?— не его дорога. Он обхватил пластиковую трубочку губами. Сделал глоток. —?Почему именно Александрия, Бартимеус? Почему Египет? —?Вопрос был задан наобум, но джинн помрачнел.—?Атмосфера? Здесь… хорошо.—?Да ну. —?Сдобренный ликёром, коктейль растекался по телу приятной негой. —?У тебя богатая египетская история.—?М… вероятно.Видимо сегодня был день неискренних кружений вокруг да около, и Натаниэлю бы стоило съехать с вопроса. Но он почему-то не стал.—?Рехит Александрийский. Гм. И как же я раньше-то… Вспомнить не могу. —?Отставив коктейль в сторонку, он резко сел. Медленно пролистывал в голове знакомые с детства книги. Сощурившись для лучшей концентрации, проговаривал в полголоса. —?Меньший из слуг Птолемея. Призывался так же… м… —?На пляже Натаниэлю отчаянно не хватало полезной литературы. А Бартимеус просто лежал. И смотрел. И ждал. И наконец дождался. —?Ты получил свободу?— и сразу же вернулся именно в Александрию. Ты принимаешь облик мальчика Египтянина. Ты?— Рехит Александрийский. —?Что-то всколыхнулось внутри, и это ядовитое чувство волшебнику не понравилось. —?Согласно данным, только один человек призывал тебя в этом…—?…достаточно. Что ты хочешь услышать?Натаниэль внезапно представил мальчика. Ловкие длинные пальцы. Когда-то он помнится отметил, что эти пальцы могли бы принадлежать талантливому волшебнику. Что же, имя этого волшебника было теперь абсолютно точно известно Натаниэлю.Тонкие косточки, шрамик на подбородке?— деталь, которую от облика к облику Бартимеус снова и снова воссоздавал. Детали. Детали. Какое поразительное следование мелочам. Какое… внимание. Какая…Медленно снял, отложил очки. Стиснул по привычке колени пальцами.—?Для тебя и для меня будет разумно придерживаться настоящего. —?Тихий, нейтрально холодный голос. А ведь говорил, что до Натаниэля ни с кем, никогда не имел ничего подобного. Глупость. Это очевидно конечно глупость. Но Мендрейку требовалось переварить осознание: он?— не единственный. И сколько за тысячи лет было таких? Дураков. —?Мендрейк. —?О нет. Это ничего конечно же не меняет. Просто нужно прожить и принять. Вспомнился почему-то урок рисования. День, когда внезапно с ясностью осознал, что у мисс Лютьенс он, ученик?— не один такой. Детская обида. Вот и сейчас. Такая же.—?А тот второй. Он тоже? —?Голос получился жалким.—?Он тоже ?что??—?Тоже… извини. —?Махом допил коктейль. Закашлялся, подавившись. —?Ты прав.Тёмные глаза смотрели изумлённо.—?Может не стоило это пить?—?М?—?Ты-то и так не особенно адекватный. А с этим…—?Придурок.—?Чего?—?Отстань. —?Снова счастливый смех. Мерзкий комок внутри. —?Не люблю, когда мне лгут. Или недоговаривают. Или…—?Ты пьян, малыш.Но особенно пьяным волшебник себя не чувствовал. Чувствовал разбитым. Молча отвернувшись, долго смотрел на море. Бескрайняя лазурь до самого горизонта. Белый песок. И он, Натаниэль?— только песчинка, тогда как Бартимеус, он?— океан. Что может значить один человек для масштаба вечности? Как это странно?— ревновать. Обижаться?— тоже. Горькие чувства вызывало скорее то, что за долгое время Бартимеус этим ни разу не поделился, что сразу отгородился, стоило Натаниэлю спросить об этом.Бескрайняя лазурь. Тёплые руки обвили сзади. Опустив взгляд, волшебник увидел ладони на своём солнечном сплетении. —?Это грустная история. И я не хочу говорить о ней. В Александрии жил мальчик, которого я любил. Иначе. Но это неважно. Я не сумел его спасти. Он отпустил меня. И умер. —?Руки прижались крепче. Натаниэль зацепился за слово.—?Любил. А я?—?А ты?— идиот. —?Так и сидели. Молча. —?Второй?— просто симпатичный. Я увековечил его за глупость. Он вызвал меня в Шумере. И не сумел сохранить тайну своего истинного имени. Первый, кого я сожрал. Глупый, но выглядит не плохо. Да?От напоминания о том, что чисто гипотетически точно такой же дурак?— Мендрейк стало почему-то не страшно, а смешно. Какой-то человек вытащил на воду странное приспособление. Парус и доска. Сегодня было ветрено. Подхваченный этим ветром, человек носился по волнам у самого берега.—?Что это у него? —?Натаниэль зачарованно следил за доской и парусом.—?Не знаю.Было удивительно. Чтобы Бартимеус не знал чего-то.—?Похоже на крыло. Интересно.Стоит ли говорить, что уже через час Бартимеус всё необходимое разузнал?Взметая песок, мчались наперегонки, хохоча, к воде. Парус и доска. Глядя на них с сомнением, волшебник трусливо отступал. Джинн ухмылялся.—?Ну же, Мендрейк.—?Да ну. По-моему я слишком стар для этого… гм…—?Серьёзно? —?Конструкция казалась настолько хлипкой, что Натаниэль на неё даже смотреть боялся. —?Натти, серьёзно? Стар?—?Просто. Да нет. Да ну. —?Ему однозначно не хватит ни ловкости, ни грации, ни реакции. И сначала он сам бултыхнётся, потом получит по башке парусом, а потом для эффекта ещё и доской накроется. —?Не справлюсь, Бартимеус. —?Сказал как есть.Мягкие и надёжные, руки обвили сзади.—?Справишься. Я же с тобой.—?Ты ненавидишь воду.—?Но это должно быть забавно.Вместе ловили ветер. Стоя, расставив ноги, Натаниэль чувствовал скольжение и качку, чувствовал ненадёжность доски под ним и в тоже время абсолютную уверенность крепких пальцев, что ласково и твёрдо сжимали его запястья.Брызги в лицо. Они снова летели. Магия без магии. Просто доска. И парус-крыло в руках.Натаниэль бы по собственной воле не стал ни за что на сёрф. Но рядом с Бартимеусом волшебнику было ничто не страшно.