Оттенки демона. Бархатные лепестки и маленький мальчик Нат (1/1)

Я встретил её случайно. Мы переходили оживлённый проспект Свободы. Она?— от Сумской к метро. Ну и мы. Навстречу. Стояли на светофоре в толпе. Я от скуки изучал людей на противоположной стороне. Видимо она занималась тем же, потому как, её увидев, я прочёл узнавание в её отпечатавшемся в памяти ничем не выделяющемся, достаточно симпатичном, простом лице. Неосознанно нашарил руку Мендрейка рядом. Сжал, притянул. Красный сменился зелёным светом. Люди заполонили собой дорогу, стараясь успеть пересечь все восемь полос за отведённые им полторы минуты. Только она стояла?— ссутулившись и втянув голову в плечи. Стояла и смотрела на нас. На Ната. Шедшего своими ногами Ната. Ната с простой элегантной тростью.Мы прошли мимо, но в последний момент я оглянулся через плечо. Лиза продолжала смотреть. И стояла. Там же. Я вспомнил, что пообещал убить её, если ещё раз встречу.—?Что такое?Оказывается я продолжал стискивать руку Ната. Ближе. Сильнее. Будто боялся, что ускользнёт, исчезнет.—?Детей на светофоре надо держать за ручку.Он скептически хмыкнул, но спрашивать дальше не стал. Мне захотелось обнять его. Может быть даже поцеловать. Может быть даже прижать к стене прямо здесь и сейчас?— в каком-нибудь переулке.Когда мы выходили на площадь, хрупкая фигурка Лизы уже затерялась в людском потоке, но я почему-то знал, что она продолжает всё так же стоять на месте. Я никогда не думал, что встречу её ещё раз, а, встретив, ожидал, что обязательно разозлюсь. Но злости не было. Равно как не было и других неприятных чувств. Был только Нат?— тонкие длинные пальцы в моей руке. И с высоты окрылённости осознанием, что этот человек?— абсолютно мой, прочее казалось каким-то мелким.***Сидели на траве?— глупые и счастливые, отрывая огромные куски от розовой сладкой ваты. Натаниэль смотрел сквозь эти пушистые облачка на облака другие?— белые, настоящие.Руководствуясь исключительно научным интересом, вату Бартимеус попробовал, но кормить ею в итоге предпочёл исключительно Мендрейка. Волшебник не мог сказать, что вата его особенно впечатлила. Сахарный сахар на вкус?— и всё. Но липкие руки, солнце, мягкая трава и сладкие клочья, которые Бартимеус то и дело опускал Натаниэлю на кончик носа?— всё это было не ради вкуса купленной в парке сладости. Ради другого было.Ради того как минимум, чтобы оба они наполнялись счастьем.***Бежали на перегонки по велосипедной дорожке. В смысле не бежали, а шли, но с нынешней скоростью обычных перемещений Натаниэля это считалось бегом. Локоть к локтю, плечо к плечу.Медленно. И что же? Зато без трости.***С конца июля Натаниэль начал забывать, что это такое?— сидеть в четырёх стенах. Если сначала их прогулки занимали от силы час и покрывали крайне ограниченную площадь возле жилого комплекса, то вскоре и расстояния, и временные отрезки стали увеличиваться в геометрической прогрессии. Они ходили от сада Шевченко к парку Горького, ходили от бурсацкого спуска к площади Архитекторов. Ходили пешком часами. И чем больше ходили, тем меньше Мендрейк уставал. Ноги его окрепли, походка сделалась гораздо более уверенной, координация практически полностью восстановилась.Видя это, Бартимеус начал предлагать маршруты сложнее. Они спускались к роднику у Ботанического сада?— и обратно Натаниэль карабкался по неприметной тропинке среди деревьев, они уходили далеко в лесопарк, и Бартимеус буквально заставлял продираться сквозь бездорожье. В такие моменты Мендрейк проклинал его на все лады, но внутренне был безмерно благодарен. Теперь он стал сильнее, чем был до травмы, сильнее, чем когда-либо прежде. И конечно на много, на много счастливее. С изумлением вспоминал Мендрейк, как мучительно поднимался к домику Кафки в Праге. Все насмешки Бартимеуса, как оказалось, были тогда оправданы. Сейчас бы волшебник преодолел те ничтожные ступеньки, не запыхавшись. Он бы вообще многое мог сделать сейчас иначе. Но прошлого не вернёшь.Жизнь состояла не только из прогулок и тренировок, хоть именно они большую часть суток и отнимали. Помимо прочего Натаниэль учился у Бартимеуса той неповторимой, необременительной непосредственности, которая была непонятна и чужда волшебнику Мендрейку когда-то. Натаниэль как и прежде был крайне щепетилен в отношении своего внешнего вида, но всё показное стало теперь для него не главным. Он с хохотом носился в толпе подростков, обсыпавших друг друга красящей пудрой в парке, болтал ногами в фонтане, убегал от охраны, которой это почему-то не понравилось, валялся на траве, не беспокоясь, что безвозвратно испортит свою рубашку, а ещё до потери координации кружился на карусели.Это была маленькая детская каруселька с жёлтыми деревянными сидениями и туго вращавшимся рулём. Руль потемнел от времени. Поворотный механизм стонал и скрипел, но всё-таки подчинялся. Натаниэль не помнил, как именно он оказался на карусели. Зато хорошо помнил, как хихикал Бартимеус, и как лекцию читал об обязательном чувстве меры, пока дорвавшегося до детских развлечений Мендрейка выворачивало в траву под ближайшим кустом сирени.Впредь Натаниэль был куда осмотрительнее, однако же вечерние набеги на детскую площадку какое-то время с завидной регулярностью повторялись. Бартимеус нашёл в этом неиссякаемый источник вдохновения. Мендрейк на злокозненного духа не обращал внимания. Когда-то он был маленьким мальчиком, у которого были мама и папа. Мама и папа простолюдины. У маленького мальчика в саду за общим бараком-домом висела доска. Кривая доска на верёвке на старой груше. И маленький мальчик когда-то на ней катался. Но разве же Бартимеус поймёт такое?Детство своё Натаниэль практически позабыл, но разрозненные туманные образы время от времени откуда-то появлялись. Будто из сна. Или из сна о сне. Этими воспоминаниями волшебник дорожил. Но их же боялся. Очень.Мендрейку полюбились летние грозы. Вытребовав у Бартимеуса время хотя бы иногда появляться на кухне, Натаниэль испортил невесть сколько утвари и продуктов, но путём бесчеловечных экспериментов всё-таки вывел идеальную формулу горячего шоколада?— тягучего и густого. Того самого шоколада, которым поила миссис Андервуд шестилетнего мальчишку в новом для него, огромном и страшном доме.С чашечкой этого шоколада и тёплым пледом Натаниэль выбирался на балкон. Сидя в уюте и тепле, он созерцал захлёстывавшую город непогоду, вдыхал ни на что не похожий дождливый запах и вспоминал оставшийся в прошлом Лондон. Хотелось ли Мендрейку туда вернуться?В отличии от Натаниэля джинн в непогоде не находил никакой эстетики. Фыркал что-то презрительное, принимал неприметный облик?— и забивался куда-нибудь в тёплый угол. Иногда ради него Мендрейк оставался в доме?— забирался с ногами в кресло, крепко прижимал к себе рыжего кота, которого Бартимеус всегда выбирал для подобных случаев, и даже ничего не хотел читать. Было приятно сидеть, зарывшись в шерсть всеми десятью пальцами. Кот подставлял живот, щурился и мурлыкал.Только в такие моменты Бартимеус позволял как угодно себя ласкать. Но, что не удивительно, к рыжему комку никакого сексуального влечения волшебник в себе не обнаруживал. Только бесконечную нежность. Возможно к лучшему. Даже при всей странности своего положения представить что-либо за пределами человеческих возможностей Натаниэль в силу собственной принадлежности именно к этому виду никак не мог. Ибо у всего ведь должны быть разумные пределы? Да, Бартимеус мог становиться чем и кем угодно по собственному желанию. Но не лобызать же теперь какого-нибудь рыжего таракана?Порой вечерами Бартимеус улетал разведывать новые маршруты. Натаниэль не возражал. Более того?— с энтузиазмом его выпихивал. Он понимал, что одних только пеших прогулок для такого вольного, постоянно стремящегося к движению и переменам существа конечно же недостаточно. Когда джинн стремительно исчезал в окне на распахнутых птичьих крыльях, Натаниэль ещё долго смотрел в недостижимую высь. Он бы хотел летать. Но это желание даже Бартимеус исполнить никак не смог бы.Бартимеус играючи исполнял многие желания Натаниэля даже прежде, чем те оказывались озвученными. В особенности это теперь касалось желаний плотских. Мендрейк никогда бы не догадался, что его собственное тело может быть настолько ненасытным, настолько жадным. Он сдерживал себя, но тело тянулось к ласке. Это было какое-то сумасшествие?— целоваться до завтрака и после, во время обеда и вместо него?— целоваться тоже, тесно прижиматься друг к другу вечером, закидывать ноги и руки, опутывая собой, как лианой, чувствовать тепло. И чувствовать возбуждение. Практически постоянное возбуждение.Сдерживая стоны, сжимая простынь, вздрагивая всем телом и беспощадно кусая губы, какой-то частью сознания волшебник всегда ощущал вину. Потому что рядом с Бартимеусом он абсолютно терял над собой контроль. Он не находил в себе сил, чтобы что-то изменить, а джинн ублажал его. И отмахивался. И отшучивался после. Наверное он не умел иначе. Да и где же, если задуматься, было ему учиться? А Натаниэлю было учиться где?Выбрал старый добрый литературный путь. Дождавшись очередного одинокого вечера, разворотил этажерку с книгами. Когда Бартимеус наполнял домашнюю библиотеку, он явно руководствовался желанием позлить и посмущать Мендрейка и вряд ли догадывался, что когда-нибудь принесенные им ради прикола любовные романы станут для Натаниэля источником желанных ответов.Пролистывая книгу за книгой, намеренно разыскивал самые жаркие сцены. Сцен оказалось много. Краснея, читал. И настолько зачитался, что возвращение Бартимеуса мимо ушей пропустил. Опомнился, только ощутив, что компрометирующая литература бесконтрольно утекает из рук. Попытки удержать успехом не увенчались.—?Ух ты… —?Джинн уже заинтересованно ткнулся в страницу. Через секунду хихикнул. —?Ого.—?Отдай.—?…нежный пушок на её промежности… бархатные лепестки…—?Верни, говорю.Джинн почему-то больше не потешался. Молча захлопнув, сунул обратно книгу.—?На. Просвещайся. —?И быстро исчез за дверью.Ещё несколько минут Натаниэль сидел в кресле, бесцельно сжимая злополучную книгу. Он ожидал долгих насмешек и чтений вслух. Но Бартимеус ушёл? Просто развернулся?— и ушёл? Просто… обиделся? Или… что? Это было на него не похоже. Настолько не похоже, что Натаниэль, как бы не пытался, не мог понять.Ситуация прояснилась ближе ко сну, когда, потянувшись к развалившемуся рядом джинну, Мендрейк обнаружил нечто для себя абсолютно новое.Новым оказалась женская грудь. Большая. Нет. Не большая?— здоровенная женская грудь! В неподдельном изумлении волшебник отдёрнул руки. Откатившись к краю кровати, включил ночник. И наконец рассмотрел Бартимеуса.—?Ну и что это такое? —?поинтересовался елейным тоном. Лёжа на боку в соблазнительной позе, на него с насмешкой и ожиданием глядела обнажённая девица восточной внешности. Полный комплект?— длинные ноги, кудри до бёдер, пухлые губы, тёмный треугольник пушка внизу…—?Бархатные лепестки,?— проворковала девица. Ручка с колечками на пальцах скользнула по бедру. Волшебник невольно выругался. Вот она и реакция. Прилетела родимая наконец-то. Нормальная такая Бартимеусовская реакция. А то… озадачил.—?Ах да… конечно. Без лепестков… куда же? —?Натаниэль просто не знал, как реагировать и главной причиной его растерянности было то, что к девице его тянуло точно так же, как к рыжему таракану, а именно?— ну вот абсолютно вообще ни сколько. Все эти лишние выпуклости казались Мендрейку в постели до крайности неуместными. —?Я голову класть на эти холмы не буду.—?Хм… странно… а мне показалось, ты в бархатных лепестках очень даже заинтересован. —?И девица обиженно надула пухлые губки.—?Кто? Я? —?схватившись за живот и повалившись на бок, Натаниэль издал нечленораздельный звук?— нечто среднее между проклятьями, нервным хихиканьем и вымученным жалобным стоном.Девица сочувственно похлопала по спине.—?Эк тебя… счастьем-то покорежило.И как с ним таким вообще общаться?—?Я тебя умоляю, прими нормальный облик,?— практически простонал Натаниэль. Он старался не встречаться взглядом с угрожающе колышущейся неподалёку грудью. —?Избавь меня от этого, Бартимеус. Иначе я не смогу говорить. С тобой. —?И, повернувшись спиной к несносному джинну, обнял колени. Спать расхотелось абсолютно.—?А как же… пушок? —?непередаваемо ехидные интонации.—?Как-то без пушка обойдусь. —?Перед глазами Натаниэля всё ещё в буквальном смысле вставала грудь. Волшебник был уверен, что теперь именно она будет являться ему в ближайших ночных кошмарах.—?Ты несколько часов просвещался. И до сих пор не знаешь, что нужно делать с женщиной? —?Вот не стоило поворачиваться к подлецу уязвимыми тылами. Это совершенно точно стало тактической ошибкой, так как девица-Бартимеус немедленно принялся? —?принялась? —?томно дышать в плечо.—?Петь им серенады собственного сочинения? —?Пошёл в контрнаступление волшебник. —?Хочешь, спою? —?Сработало. Когда Натаниэль наконец осмелился обернуться, на кровати в позе морской звезды лежал и лукаво щурился как всегда до умопомрачения прекрасный Борис Могутен. Могутен. С огромной. Грудью.Натаниэль даже ругаться не мог. Просто прикрыл безобразие подушкой. С силой прикрыл. С размаху. К счастью подобные намёки джинн понимать умел. Безобразие бесследно исчезло. Зато началось ворчание.—?Стараешься тут для него, стараешься… я явил тебе лучшую наложницу персидского царя. Лучшую. И самую любимую между прочим. А ты не ценишь.—?Спасибо конечно. Огромное, Бартимеус. —?Больше прикрывать подушкой было ничего не нужно, так что Натаниэль расположил её под поясницей. Откинулся с удобством. —?Царские вкусы конечно не мне оспаривать, но как-то все эти прелести… откровенно меня пугают. Особенно, когда я знаю, что ты?— не девица вовсе.—?Гм… а какая разница мне вообще?—?Ты же не джинша. И Идентифицируешь свою гендерную принадлежность именно как… Господи, да почему мы вообще обсуждаем это?! Будто я собираюсь. Или собирался. Что?.. —?Выражение лица Бартимеуса стало каким-то чрезмерно задумчивым. —?Почему ты так смотришь на меня?—?Да вот… вспоминаю. —?Он поглаживал длинным пальцем маленький шрамик на подбородке. —?Вспоминаю, куда положил одну крайне занудную книжку по психологии. Уж не на твою ли этажерку засунул, Нат?А ведь и правда туда. И прежде, чем углубляться в любовные романы, штудировал Мендрейк именно ?психологию?.Что же, не всякая литература к добру приводит.Особенно когда делишь жилплощадь с одним абсолютно несносным джинном.Ночью Мендрейку спалось не очень. То и дело просыпался, чувствовал надёжные руки рядом, но виду, что бодрствует, старался не подавать. В голове яростно бурлила, сбегала и изрядно пованивала каша из разрозненных эмоций, вырванных из контекста абзацев неприличного содержания, психологических терминов и бес его знает чего ещё. Натаниэль ворочался с боку набок, видимо пытаясь перемешать сие непотребное варево по средствам своих регулярных телодвижений.Уснул в результате почти под утро. Сон оказался коротким и крепким, зато пробуждение?— приятным. Практически компенсирующим. Вот чтобы всегда такое.Первыми почувствовал прикосновения. Что-то вроде щекотки?— щека, подбородок, шея. Лениво замычав, приоткрыл глаза. Тут же выяснил, что щекоталась его собственная прядь. Но не в самоволку пошла конечно, интеллектом не обременилась и отдельной жизнью не зажила. Процесс щекотания Натаниэля был всецело контролируемым. И контролировался данный процесс неким невозмутимо ухмыляющимся субъектом.Продолжая водить кончиком пряди по шее и лицу Натаниэля, субъект не выражал вообще никаких эмоций, так что, как не пытался, цели его Мендрейк определить не мог. То ли издевается, то ли в романтику ударился. Хоть бери?— и спрашивай. Но если ведь спросишь, сразу же столкнёшься с ожидаемыми последствиями.Проанализировав ощущения, Натаниэль счёл их вполне приятными. Медленно, лениво потянулся.—?Доброе утро. —?Активность немедленно прекратилась, и Натаниэль издал некий неидентифицируемый звук, который должен был сойти за разочарованно недовольный. Но либо Натаниэль в звукопередачи эмоций был не особенно силен, либо Бартимеус?— непроницателен. В любом случае посыл отправился куда угодно, только не по назначению. Пришлось облекать в слова. —?Можешь продолжать. —?И снова закрыл глаза, рассчитывая на несколько блаженных минут полусонной неги. Как бы не так.—?Как прикажешь, драгоценный хозяин. —?Вместе с бодрящим тычком в плечо. Перекатившись на бок, Натаниэль попытался выстроить хлипкую баррикаду из одеяла. Он что-то там говорил о приятном пробуждении? Ой да ладно. Все ошибаются. Вот и Мендрейк ошибся.—?Изыди, ужасный.Поганый Бартимеус одеяло безжалостно отнял.—?Дальше по программе изъятие подушки,?— предупредил тоном экскурсовода в туристическом автобусе. Вежливым-вежливым таким, располагающим-располагающим. —?Мне продолжать?С горестным стоном волшебник сел.—?Я тебя ненавижу. Знаешь?—?Уж кто бы сомневался.Но всё-таки даже у такого бессовестного создания, как Бартимеус, некие зачатки бесценного качества абсолютно неожиданно обнаружились. Видимо последовавшая проникновенная речь Натаниэля о бессердечных духах возымела на спящую совесть конкретного их представителя удивительно бодрящее действие. Во всяком случае, полюбовавшись с минуту душераздирающе зевающим Мендрейком с регулярно слипающимися глазами, Бартимеус собственноручно засунул его обратно под одеяло и ещё целых полчаса нисколько не беспокоил, а когда появился возле кровати снова, притащил с собой?— неслыханное в последнее время дело,?— горячий завтрак.Бессонная ночь дала о себе знать. Натаниэль никак не мог проснуться окончательно.—?Я так понимаю, сегодня мы никуда не идём, принцесса?Волшебник согласно чавкнул остатком пирога.—?Не знаю. Не скажу. А за принцессу потом ответишь.В итоге они и правда остались дома. За последние дни Натаниэль намотал просто какой-то безумный километраж, так что, посовещавшись с собственными ноющими мышцами, к концу завтрака постановил: выходной. Валяюсь. Даже Бартимеус не спорил. То ли был согласен, то ли предчувствовал тщетность любых попыток таки разлучить волшебника с одеялом. Зашёл с другого конца?— развалившись рядом, вернулся к вчерашнему разговору.—?Так что ты там вычитывал, Натти, а?Вот ведь отвратительный джинн. И что ему ответить? Да ладно. Ведь и ежу понятно, любой ответ приведёт к одинаковым последствиям. Сказал, поразмыслив, правду.—?Кругозор расширял.Бартимеус присвистнул.—?М-да… и как кругозор? Расширился?Да чтоб тебя. Натаниэль сунул ему пустую посуду, сопроводив красноречивым взглядом. Посуда убралась. Нахальный представитель иного места?— увы остался.—?Камасутра была интереснее. Но ты её забрал.—?Маленьким мальчикам не положено. —?Бартимеус снова валялся рядом и, нависнув над ним, Натаниэль сощурился.—?Маленьким мальчикам значит. Да?Кофе, яичница и пирог немного взбодрили волшебника. Он вероятно даже был готов к некоторой активности. К примеру, мог бы всё-таки подняться с кровати, собраться и выйти таки из дома. Но рядом возлежал другой, слишком заманчивый повод для неких приятных телодвижений. И повод этот демонстративнейшим образом нарывался. Натаниэль прикоснулся пальцем к его губе. Губа тотчас насмешливо оттопырилась.—?Ну. И?И ожидаемо Мендрейк растерялся. Что он мог? Клюнут торопливым поцелуем? Робко погладить? Максимум?— обнять? Всё и всегда делал Бартимеус. Всем и всегда управлял Бартимеус.Натаниэль принимал, но ничего не умел давать. Но прежде ему и не приходилось. Ему никогда не приходилось. Потому он и чувствовал вину всякий раз, когда тем или иным образом джинн доставлял ему удовольствие.Бартимеус давал. А принимать? —?Принимать Бартимеусу было нечего.Вот и сейчас он сгладил минутное замешательство. Мягко толкнул, распластав по матрасу, окинул оценивающим взглядом. От одного этого взгляда Натаниэлю сделалось очень жарко.—?Маленький. Мальчик. —?Констатировал почти без насмешки. Ласково и мягко. Натаниэлю не часто приходилось видеть и слышать его таким. Палец Бартимеуса провёл по переносице, вниз по крылу носа, очертил скулу. Натаниэль ощущал каждое прикосновение так остро, будто его кожа сделалась нечеловечески чувствительной. Будто за пальцем оставался покалывающий, щекочущий тёплый след. А пальцев тем временем стало три?— на щеке, подбородке, чувствительном местечке за ухом. Там задержались. Натаниэль вздрогнул и вздохнул, когда ласковые пальцы слегка надавили и ноготь царапнул кожу. Только одна рука?— и столько эмоций.Вторая рука упиралась в матрас рядом с его плечом. Повернув голову, волшебник прижался губами к запястью. Его окутывали запахи пустынного ветра, соли, цветов и песка на пляже. Дурманящее сочетание в смеси с оставшимся на донышке чашки перцовым кофе.Медленно, но верно Натаниэль терял жалкие остатки здравомыслия. Как было всегда рядом с Бартимеусом. Ни спорить, ни сопротивляться, ни что-то менять. Он с готовностью подчинился, когда сильные руки стянули с него рубашку, не спорил и когда следом за рубашкой исчезли его штаны. Он пытался отвечать ласками на ласки, но робкие попытки терялись в горячем вихре. Вихрь подхватывал, кружил, вихрь уносил куда-то в невообразимое далёко, где остаются только поцелуи на коже, выдохи, вдохи и гул от ударов сердцаНатаниэль растворялся в происходящем.Он сделал над собой усилие. Крепко зажмурился?— и с выдохом перехватил скользящие по телу большие руки. Он не маленький мальчик. И он намеревается это доказать.Миг?— и вот уже Бартимеус раскинулся на спине. Смотрит изумлённо.—?Замри.Нависая сверху, Натаниэль любовался им?— тонкими чертами, хаосом в волосах?— той превосходной иллюзией, за которой скрывались сила и мощь многих тысячелетий. Опыт и мудрость веков. Никаких линз не хватило бы Натаниэлю, чтобы увидеть истину.К истине он не стремился. Он будет принимать и любить Бартимеуса всегда. Вне зависимости от времени, облика и места. Но здесь и сейчас желанен Мендрейку был этот почти совершенный юноша. Юноша, который никак не желал улечься спокойно. Пришлось повторить:?— замри. —?Натаниэлю требовалось набраться решимости, чтобы делать то, чего он хотел. Робко, на пробу, погладил живот и грудь. Юноша казался напряжённым и настороженным.—?Не надо смотреть на меня, как на крысу в лаборатории.—?А я разве?.. м-да… видимо да.—?Вид у тебя какой-то… научно исследовательский.Даже вполне возможно. Возбуждение самую малость схлынуло. Тревожным прибоем откатилось на задний план, но всё-таки мягко волновалось где-то неподалёку. Натаниэль вырисовывал пальцами что-то замысловатое вокруг тёмной горошины соска. Хотелось попробовать эту горошину на вкус, захватив губами.—?Бывают ли у духов оргазмы, Бартимеус?Темноволосая голова отрицательно замоталась.—?пф… Не бывают.Он казался одновременно возмущённым и ошарашенным. И оттого почему-то милым. Милым, желанным…Натаниэль наклонился ближе. Позволил себе улыбнуться.—?А если найду? —?И всё-таки захватил тёмный сосок губами.Он не знал, как доставлять кому-либо удовольствие. Он в этом вообще нисколько не разбирался, но вседозволенность, возможность прикасаться как и где захочется сводили его с ума.Это оказалось даже приятнее, чем самому подставляться под ласки. Оглаживая сосок кончиком языка, исследуя руками живот и бёдра, Натаниэль вспоминал всё, что когда-либо слышал и читал. Вспоминал и слова Бартимеуса. Важно намерение. Вспоминал и то, как множество раз наблюдал за ним. Бартимеус перенимал повадки животных, насекомых и даже птиц. Перенял ли реакции человека?В каждое прикосновение вкладывал желание, буквально ощущая, как сила течёт сквозь пальцы. Сила вырывалась густым и тягучим жаром. Когда рот Натаниэля добрался наконец до приоткрытых манящих губ, взгляд Бартимеуса сделался туманным и отрешённым.—?Говори со мной. Подсказывай мне. —?Волшебник наслаждался его бархатистой кожей, дрожью под пальцами, странным ощущением зыбкости, ненадёжности, чувством, будто Бартимеус то и дело теряет контроль над физическим воплощением. Натаниэль прижимался к нему, гладил его, ласкал. И сильные руки направляли?— обнимая, настойчиво подтягивая ближе, вынуждая всё жёстче и жёстче впиваться в губы.Всё предыдущее казалось теперь волшебнику невинными детскими шалостями. Он смутно понимал, что делает и зачем. Он буквально плавился изнутри, толкался бёдрами навстречу Бартимеусу, тёрся, задыхаясь.Как сбросил трусы не помнил. Помнил, как в изумлении подёргал за набедренную повязку. Повязка была абсолютно неуместной, но сниматься не желала никак. Совсем. Зато неожиданно просто исчезла.Натаниэль скользил ладонями по твёрдой горячей плоти. Он не знал, почему эта плоть была возбуждена, но член вздрагивал под его руками, и Бартимеус вздрагивал вместе с ним. Он ничего не говорил. Только слегка иногда постанывал.Несколько секунд Натаниэль в бездейственном восторге любовался предоставленным ему невероятно прекрасным зрелищем. Этими секундами и воспользовался Бартимеус, чтобы опять оказаться сверху, но не навис, а навалился всем телом, втиснул в матрас. Натаниэль обвил его бёдра ногами. Он чувствовал прикосновение члена к его собственному.Жадный поцелуй. Жадный, почти жестокий.За первенство и свободу пришлось побороться. Какое-то время они перекатывались по кровати. В последствии Натаниэль только диву давался?— как не упали с краю?И вот наконец Бартимеус прижат к матрасу. Растрёпанный больше, чем обычно, растерянный, дрожащий, со слегка приоткрытым ртом. Натаниэль потёрся о него. Он не знал, как описать желаемое словами, но тело диктовало ему желания. Скользнув вниз, волшебник осторожно погладил пальцами самое основание члена, скользнул по яичкам вниз, успев удивиться тому, какой Бартимеус гладенький и устыдиться собственных курчавых волосков на лобке и ниже. Человеческий образ джинна излишней растительностью был вообще не обременён.Пальцы Натаниэля тем временем подобрались к желаемому местечку. Ласково надавили. —?Впустишь? Позволишь? —?Кивок в ответ.Натаниэль мучительно вспоминал всё, что могло бы ему понадобиться. Судя по вчерашним романам, должно быть влажно. Влажно и даже мокро. Чтобы скользить? А подойдёт ли крем?Додумать не успел. Под пальцами стало прохладно и вязко. А Натаниэлю?— самую малость от себя самого смешно. Это же Бартимеус. Джинн. Так о каком вообще креме тут размышлять? Зачем?Полностью доверился телу. Тело понимало и знало больше. Тело подсказывало, тело вело и толкало. Внутрь.Нависая сверху, опираясь руками с обеих сторон от его плеч, Натаниэль ещё несколько мгновений вглядывался в тёмные глаза Бартимеуса?— не передумает ли, не оттолкнёт ли?Дёрнул к себе, подался навстречу.И по спальне пронёсся низкий, глубокий стон. Натаниэль вошёл. Медленно и глубоко. До самого основания в тёплое, податливое, упругое. Его голова невольно откинулась назад.Практически выйдя, волшебник вошёл опять. Резче. Быстрее.Это было не похоже ни на что. Во всех языках, которые знал Мендрейк, не нашлось бы достаточно слов, чтобы описать ощущения, осознание, чтобы передать то бесконечное удовольствие, какое могли доставить простые, незамысловатые, ритмичные движения бёдер?— вперёд, назад.Образ Бартимеуса слегка расплывался, мерцал, собирался снова, руки вцепились в спину, ноги обхватили, веки сомкнулись.—?Нат.Двигаясь в нём и его целуя, ощущая его бесконечно своим, бесконечно близким, Натаниэль всё-таки доказал, что оргазмы у джиннов есть.И только тогда наконец-то кончил.Больше себя виноватым Мендрейк не чувствовал.Чувствовал счастливым.Всё было правильно.