Оттенки демона. Шелковица и ворона (1/1)

Руки слегка дрожали. Натаниэль стоял, опираясь о массивную столешницу. Закусив губу, он уговаривал себя продержаться хотя бы несколько лишних секунд. Он садился и поднимался самостоятельно. Снова и снова, заставляя тело заново учиться таким простым, таким обыденным, таким незначительным для прочих людей вещам.Медленно, но верно тело подчинялось. Всё ещё слабое, всё ещё неготовое к тому, чтобы сделать шаг, тело тем не менее постепенно восстанавливалось. Поднявшись на ноги в этой самой комнате в первый раз, Натаниэль почувствовал себя победителем. Это было чувство, которого для него самого было настолько много, что с наплывом эмоций он совладать не смог. Помнил, как рыдал на плече Бартимеуса?— слёзы уносили отчаянье, страх и боль. Слёзы облегчения. Он плакал и улыбался.Натаниэль спешил. С тех пор, как смутная надежда Бартимеуса превратилась в уверенность, в знание, в чёткое понимание для обоих, Натаниэль не мог заставить себя остановиться. Радостное предвкушение подстёгивало его, поднимало, толкало вперёд и предавало сил, когда их уже, казалось, не оставалось.Сперва Натаниэль разозлился на Бартимеуса, услышав, от чего именно теперь будет зависеть окончательное восстановление. Старые стереотипы, как плохая привычка, снова и снова возникали из подсознания, заставляя навешивать несправедливые ярлыки. Насаждённые с детства понятия, такие устойчивые словосочетания, как ?злокозненный демон?, всплывали рефлекторно, практически неосознанно, вступая в противоречие с объективной реальностью.Вопреки всему, Бартимеус всё-таки отыскал способ поднять Натаниэля на ноги, сделал больше, чем кто-либо другой, больше, чем можно себе представить, но какая-то вымуштрованная частичка Натаниэля всё ещё продолжала искать подвох.—?Хватит. Минута двадцать. —?Натаниэль оглянулся через плечо. Поставив колено на диванный подлокотник, Бартимеус демонстрировал огромный секундомер. Волшебник и без него ощущал, что превысил утренний рекорд. От усталости хотелось рухнуть назад неуклюжим кулем. Собрав в кулак все остатки воли, Мендрейк осторожно сел.—?Если буду прибавлять по тридцать секунд в день, час простою через, через… м… —?он спешно проводил в уме незамысловатые математические операции.—?Угу… —?мальчик покивал. Секундомер из его руки бесследно испарился, сменившись очками на переносице. —?Зато какой полезный навык. Да ладно, Нат. Прирост ведь идёт от уже полученного. Дальше будет легче.Волшебник устало откинул голову. Конечно же он это прекрасно знал. Но он и правда отчаянно торопился. Понимая умом, что прогресс огромен, Натаниэль всё равно хотел лучше и быстрее?— поднявшись, бежать, наконец-то жить. Жить, не нуждаясь в постоянной помощи. Жить, не нуждаясь.Он хотел восстановиться как можно скорее, но в тоже время этого же он и боялся. Куда он пойдёт? Чем займётся? Натаниэль ничего не умеет. Он?— волшебник, политик. В этом его призвание. И кому он с призванием этим нужен? Вечно праздно существовать усилиями Бартимеуса? Но ведь Бартимеус скоро его оставит.Потянувшись через стол, Натаниэль принялся тщательно вырисовывать знакомые руны в блокноте. Это было ещё одной важной тренировкой?— волшебник как мог восстанавливал ловкость пальцев, заново учился чертить и писать, заново подчинял сложные узоры своей руке. Как только он сможет достаточно хорошо держаться на ногах, ему придётся нарисовать по крайней мере один пентакль. Чтобы отпустить Бартимеуса. После всего… это конечно же будет честно.Почерк Натаниэля теперь походил на отпечатки куриных лапок, однако же с каждой испорченной страницей становилось всё лучше и лучше. Едва закончив одно упражнение, Мендрейк преступал к следующему.Он очень хотел стать наконец полноценным. Он понимал, что, когда восстановится, Бартимеус уйдёт навсегда. Но он всё равно продолжал спешить.***Я чувствовал себя мамочкой-наседкой. Не потому, что выгуливал жёлтый пищащий выводок, а потому что трясся и квохтал как последний идиот над одним единственным гадким утёнком. Это премерзкое существо, опасно покачиваясь из стороны в сторону, неуклюже брело на четырёх ногах?— паре деревянных и паре собственных. Следует отметить, что даже костыли в конкретно этом случае выглядели грациознее Мендрейковских конечностей на порядок, о чём я с завидной периодичностью ему в присущей мне исключительно тактичной манере вежливо сообщал.Сначала он молчал, затем?— фыркал, а потом попытался запустить в меня костылём. И даже почти попал. Но не потому, что это он такой ловкий, а потому что я тут же метнулся его, потерявшего равновесие, срочно ловить. К счастью, поймал. И слегка потискал. Просто так. В целях исключительно воспитательных. в результате мы едва не остались дома. Пришлось срочно спасать ситуацию?— возвращать мальчишке его костыли вместе со здравым смыслом и практически давать путеводный пинок за дверь.Утро выдалось ясным и даже слегка прохладным. Ночью прошла гроза, оставив по себе разбросанные тут и там сверкающие лужи различной степени габаритности. Ветер посбивал с раскидистых ветвей у скамейки множество чёрных ягод шелковицы, и в воздухе стоял её ни с чем не сравнимый запах.Это был первый самостоятельный выход Ната. Оба мы его одновременно боялись и предвкушали. По квартире мальчишка перемещался уже достаточно уверенно. За минувшее время он успел сперва освоить ходунки, а затем от них отказаться, набить пару шишек, попытавшись погеройствовать, сразив меня наповал перемещениями без костылей, услышать всё, что я о нём думаю, несколько раз сообщить, что мною дорожит не меньше… В остальном же всё проходило тихо, мирно. Можно даже сказать, обыденно. Дни состояли из тренировок, вечера?— из различных процедур вроде купания, которые мальчишка в большей степени теперь выполнял совершенно самостоятельно. Ночами же я оставался с ним. Чаще всего сворачивался котом на соседней подушке, реже?— подгребал пацана вместе с одеялом к себе под мышку, и Мендрейк удовлетворённо сопел мне в бок, приятно щекоча сущность размеренным дыханием.Ещё мне приходилось делать ему массаж. Главным образом для того, чтобы ускорить восстановление. Нат перерабатывал и, как следствие, уставал. Разглаживая, разминая и растирая его закаменевшие мышцы, я часто рассказывал ему всякие истории, которые приходили на ум.Это помогало отвлечься от абсолютно других желаний. В мальчишке я эти желания видел тоже, но с тех пор, как аура его окончательно восстановилась, больше границ не переходил. Сам он меня ни о чём не просил, а я?— не навязывался. У меня больше не было уважительной причины. И я почему-то очень жалел об этом.Он, ожидаемо отказываясь от помощи, дошёл до скамейки самостоятельно. Сел, невзирая на следы от множества ягод. Лицо у него было усталым?— выход вместе с преодолением одного лестничного пролёта, высокого порога и лифта дался ему с трудом. Однако же Нат улыбался, улыбался так, будто минувший год просидел взаперти в каком-нибудь дрянном амулете и только теперь наконец-то увидел солнце.Я примостился рядом, а Мендрейк осторожно расположил между нами пока что не нужные костыли. Никто не говорил. В вышине над нашими головами тихонько шелестела листва, время от времени перекликались птицы. Мальчишка барабанил пальцами по колену.—?Ну вот и всё,?— протянул раздумчиво наконец.—?Что-то ты как-то не очень весел. —?Я, потянувшись, легонько пихнул его плечом. Мендрейк, показалось, и не заметил.—?Мне понадобятся мел, благовония и… —?он не смотрел на меня, мямлил отстранённо. —?Несколько свечей. Но если не удастся найти нужные, я конечно смогу изготовить их и сам. Попытаешься достать?А ведь ещё несколько секунд назад это была идиллия. Идиллия, которую он безвозвратно испоганил.—?Значит так? —?я неосознанно отодвинулся, раздавив несколько лежащих на скамейке спелых и сочных ягод. Ягоды неприятно чвякнули. —?Вот оно как. Только ходить научился, и сразу пошёл по кривой дорожке. На те же грабли. Благовония ему…—?Эй. Ты чего. Почему ты злишься?—?Ну да. Я никогда не спрашивал, чем ты собираешься заниматься в дальнейшем. Впрочем, это отчётливо подразумевалось. —?Он наконец-то соизволил взглянуть на меня. Я поспешил демонстративно отвернуться. —?Что там ты хотел? Благовония, мел и свечи? Получишь всё в лучшем виде, хозяин. —?Бледная рука потянулась ко мне. Я отгородился так кстати подвернувшимися костылями. —?Слушай, отвали, а.От былого благодушного настроения не осталось и следа. Почему я злился? Почему мне было так обидно и грустно? Потому ли, что я в тайне надеялся: ничто не изменится, всё останется так, как было, так, как сейчас. Я думал, что однажды мы уедем отсюда, что я покажу ему горы и водопады, что буду свободен и дальше. Что будем свободны оба.И вдруг абсолютно неожиданно он шваркнул все мои надежды об асфальт. Да ещё и радостным слоном потоптался с верху. Да кому ты нужен, Бартимеус? Теперь, когда у мальчишки всё уже практически хорошо, он просто вернётся к своим делам. И будешь ты снова рабом. И больше тебе никакой свободы.От тягостных размышлений меня отвлёк неожиданный грохот, а следом за ним?— ощущение тяжести на плече. Воспользовавшись моим к себе невниманием, дрянной мальчишка, сбросив костыли под лавку, придвинулся ко мне и расположил свою отвратительную башку прямо на моём благородном теле. Да чтоб тебе пусто было. Я было собрался отодвинуться, но был остановлен сразу тремя неприятными вещами: во-первых?— лавка за мной заканчивалась, так что пришлось бы либо висеть в воздухе, либо подниматься на ноги, во вторых?— подлый Мендрейк нарочно опёрся так, что, надумай я исчезнуть, рухнул бы тотчас следом, чего я, как он прекрасно понимал, допустить не мог, и наконец в-третьих?— он обхватил меня поперёк туловища, сцепив пальцы в замок на боку. Тут уже без насилия было вообще не вырваться. Остался сидеть. Что же ещё поделать?—?Ну и что с тобой не так?—?А сам как думаешь?—?Пф… —?Он выдохнул в мою сущность. Я незамедлительно поёжился.—?Я думал, что ты чему-то научился. А ты всё туда же. На костылях разогнался…—?Придурок.—?Я?Он молча прижался теснее. Снова чему-то фыркнул.—?Я тебя отпустить хотел, а ты дуешься.—?Снова здорово. Мы это уже проходили. Помнишь. —?Где-то над нами насмешливо каркнула ворона. Я покосился на звук, не ожидая от птицы ничего хорошего. (если будет разбрасываться результатами своей жизнедеятельности, пусть в Мендрейка целится. Раздражает он меня сегодня).—?Так то когда было… —?Руки с меня убрались. А следом и башка. —?Ещё несколько недель, и я восстановлюсь окончательно, Бартимеус. Не знаю, что будет дальше, но тебя я намерен отпустить.—?Отпустить. Угу.Нат смотрел на свои ладони с длинными пальцами, крепко вцепившимися в колени. Пальцы сжимались и разжимались.—?Что ты мне там предлагал? Быть помощником трубочиста? Проверять, что где засорилось?—?Э-э-э… —?Я суетливо копался в памяти. Вспомнил насилу. Критическим взглядом окинув изрядно вытянувшегося и даже слегка окрепшего пацана, констатировал наконец очевидное:?— не. Не влезешь.Он передёрнул плечами, вздрогнул, будто замёрз, но это было нервное?— наблюдая за людьми, я научился давно понимать такое.—?Я к тому, что не знаю, куда мне дальше. Скоро ты уйдёшь, и я… правда не знаю. Кому я нужен. И что нужно мне. Самому.Мерзкая птица вякнула снова.-Да что ты себе в голову вбил такое? Отпустит он, отпустит.Мендрейк продолжал шарить глазами где-то под лавкой?— видимо подножный корм на обед выискивал.—?Тебе пора домой.—?Приехали. Это ты так решил?Серьёзно. Мне даже злиться на него надоело.—?Ты обещал, что поставишь меня на ноги. Ты поставил. Больше ты мне,?— мотнул головой, отбрасывая упавшие волосы,?— ничего не должен. Так что тебе пора.—?А моим мнением ты поинтересовался? Или это не мне домой пора, а ты от меня устал?—?Да что ты за… —?Снова задрожал. Дёрнулся в мою сторону, но взгляда не встретил. —?Ты же ненавидишь землю. И нас, волшебников, ты тоже ненавидишь. И каждый день здесь для тебя…—?…Придурок. —?Я схватил его за руку. Правую руку, на мизинце которой поблёскивало крохотное девичье колечко. Колечко, которое, казалось сейчас, вечность назад притащил в матрёшке. —?Я дал тебе это. Я носился с тобой всё это время, я позволял тебе меня трогать… Думаешь от великой ненависти? —?Бледная, рука безвольно обвисла. Как в самом начале, когда сил у мальчишки не было ни на что. —?Я ненавижу рабство. Я ненавижу узы, которые вынуждают меня делать то, что мне не нужно даже не за ?спасибо?, а под страхом смерти. Я ненавижу волшебников потому что на меня им наплевать. Даже если я сдохну?— плевать. —?Я понял, что с каждым словом трясу его за запястье, и спешно отпустил, испугавшись, что причиняю мальчишке боль. На коже действительно остались тёмные отпечатки. —?Извини.Нат, передёрнув плечами, потёр запястье.—?Значит ты не хочешь уходить? Почему?—?Потому что… —?Я слишком надолго задумался. Это было просто?— ответить. Но как объяснить? —?Эта земля… она достаточно интересна. Она… прекрасна. Я воевал, строил, крал и убивал здесь тысячи лет. Но только однажды у меня была возможность увидеть, насладиться вашей Землёй?— лететь, куда захочу, делать, что хочу. Только неделя. А сейчас я свободен. Как никогда. Столько возможностей… А ты снова пытаешься решить за меня. Хоть и из благих побуждений.Долгую паузу, повисшую между нами, заполняло только настырное карканье мерзкой вороны сверху. Я вспоминал Птолемея, те восхитительные дни, что носился над миром счастливым, свободным ветром. Я вспоминал тот единственный страшный день, когда Птолемей отпустил меня. ?Формально я всё ещё твой хозяин?.Хозяева… как же они любят не оставлять мне выбора. Даже такие, как эти двое?— единственные в своём роде, единственные, из-за кого я готов полюбить этот удивительный, сложный мир.Нат не касался меня. Он гладил кольцо на пальце, но это ощущалось щекоткой где-то в глубинах сущности. Это заставило вырваться обратно в реальность.—?Ты вернул мне возможность ходить, но я не знаю, куда идти. Я не знаю… —?И вдруг, обернувшись, он потянулся ладонью к моей щеке. —?Останешься со мной? Хочешь остаться?Это было тепло, было почти горячо. Как описать, не знаю. У меня спрашивали, хочу ли я остаться и я понимал, что если откажусь, Нат тотчас же отпустит без споров, упрёков и возмущений. Он хотел видеть меня рядом, он, вероятно, даже во мне нуждался, но он был готов поступиться в своих желаниях ради моих. Вот, от чего мне было тепло сейчас, вот, почему я кивнул:—?Останусь. Но если попрошу, ты дашь мне отдохнуть.Прежняя улыбка снова расплылась по его лицу?— оккупировала губы, глаза, заиграла на щеках ярким румянцем. Я продолжал чувствовать его пальцы и, глядя на него, почему-то подумал: при всём, что делал для Ната и с Натом прежде, я ещё ни разу не целовал мальчишку. А у людей это ведь было принято. И принято наверное не с проста. Потому что меня ощутимо к нему тянуло. Хуже, чем заклинанием в пентакль. Гораздо сильнее и хуже.Мальчишка подался навстречу.Насмешливое ?кар-р? пролилось ушатом раскалённого серебра. Я, внезапно опомнившись, отшатнулся. Ткнул указательным пальцем Мендрейку в нос.—?Эй, мы всё ещё братья. Помнишь?Нат как-то нервно и абсолютно растерянно, глупо хихикнул, вспыхнул на глазах (любо-дорого полюбоваться).Волосы снова упали ему на лоб. Принявшись зачёсывать их назад растопыренной пятернёй, он внезапно застыл, изумлённо взглянул на свою ладонь. Следом?— на меня. И на ладонь опять.—?А что это за… —?скорчил неопределимую гримасу,?— ягоды, Бартимеус? Это вообще отмывается?Я неопределённо хмыкнул.—?А это ты, Натти, конечно удачно сел.А потом мне в голову пришла гениальная мысль?— разукрасить Ната. И я, хохоча, бросался в него шелковицей. Он с невероятно серьёзной миной напомнил, сколько мне лет. Я с пониманием покивал?— и ягоды принялся бросать не по одной, а уже горстями.Когда узнаваемыми в этом перепачканном соком монстре остались только глаза и всклокоченные патлы, Нат распробовал шелковицу уже и на вкус.Я несколько раз обозвал его поросёнком. Волшебник согласно хрюкнул.Ну вот ведь… может же и абсолютно адекватно себя вести. Если захочет. Может.***Домой возвращались грязные, но счастливые, и если Бартимеусу для того, чтобы привести себя в порядок понадобились несколько секунд и загадочное мерцание, то Натаниэлю предстояло долго и тщательно отмываться всеми возможными средствами, ибо сам себе человека он напоминал в последнюю очередь. В зеркало было смотреться немного боязно, но и того, что Мендрейк мог видеть без отражательной поверхности, ему безусловно хватало. Он чувствовал, что ягоды запутались даже в волосах?— что уж тут говорить о руках, о лице и шее. Усилиями Бартимеуса что-то неприятно липло за пазухой под футболкой. И даже в штанах у Мендрейка была шелковица.Натаниэлю уже давно не было так радостно и легко. Несмотря на то, что устал как собака, волшебник ощущал невероятный внутренний подъём. Бартимеус решил остаться. Бартимеус не уйдёт и не бросит, и если ещё утром далёкие перспективы представлялись Натаниэлю исключительно в мрачных, затянутых воображаемым смогом тоски тонах, то сейчас будущее мнилось каким-то бесконечным солнечным праздником. Как не пытался, Мендрейк никак не мог избавиться от дурацкого выражения лица?— глупой расползающейся во все стороны улыбки. Он всё ещё не знал, чем будет заниматься, куда пойдёт и чему посвятит себя, но это незнание больше не пугало своей неотвратимо гнетущей, давящей пустотой. Больше пустоты в Мендрейке и вовсе не было.От лифта до ванны Бартимеус тащил волшебника на руках, приговаривая, что таких свиней на порог пускать нельзя?— всё без зазрений совести перепачкают. Мендрейк только согласно хрюкал. Смеяться он уже устал, возмущаться?— тоже, но отмщение за ягодный обстрел тем не менее заготовил. Оказавшись наконец в окружении тюбиков, флаконов и полотенец, безапелляционным тоном заявил: ты меня измазал?— тебе и отмывать. Бартимеус конечно же спором не пренебрёг?— помянул бессердечных волшебников в целом и одного поросёнка в частности, но покорно взялся за мыльную губку.И как всегда Натаниэль наблюдал за ним со смесью восторга и изумления. Он мог быть рассудительным и серьёзным, жёстким и жестоким, насмешливым и циничным. А мог бросаться шелковицей, подсовывать вместо сахарницы солонку и завязывать рукава пижамы причудливыми узлами так, что Натаниэлю приходилось битый час распутывать его художества прежде, чем удавалось переодеться. Опыт пяти тысяч лет?— он иногда обижался почти без повода, потому что, как и Натаниэль, не привык ожидать ничего хорошего. Он видел падения и взлёты империй, он беседовал с Соломоном, служил жрецам, он знал десятки языков и умел такое, о чём Натаниэль даже не догадывался, не слышал и вряд ли услышит за тот ничтожный промежуток времени, который зовётся человеческой жизнью.Чем был Джон Мендрейк рядом с этим могучим духом? Бабочкой-однодневкой? Жалкой песчинкой? Вне пентакля, вне защитных кругов, вне тысяч уловок и ухищрений, он был блохой на загривке существа, которое учился подчинять и презирать прежде.Сегодня Натаниэль заглянул в него, увидел того Бартимеуса, который скрывался под бесконечной бравадой. На запястье всё ещё чернели следы от пальцев. Натаниэль всегда полагал, что скучен для Бартимеуса, что сделать для него сам ничего не может. Прежде ему никогда не приходило в голову, что, открывая по крупице мир для волшебника, Бартимеус впервые и сам узнавал его.Это было странно и страшно?— его любить, сопоставляя масштабы личностей, уровни познаний, непреодолимую пропасть неравенства. Но была ли та пропасть на самом деле?Бартимеуса подчиняли, наказывали, отправляли на войны и стройки. А им самим интересовались? Прежде волшебник Мендрейк и сам не интересовался. Демоны?— они ведь злокозненны и всё человеческое им безусловно чуждо. Теперь Натаниэля снедали вина и стыд.Когда все следы шелковичного побоища были устранены, волшебник расположился в мягком халате на стуле в кухне. И снова наблюдал за Бартимеусом. Джинн как ни в чём небывало возился с туркой. Притом, что Натаниэль мог бы справляться уже и сам, Бартимеус всё ещё продолжал заниматься подобными вещами, отмахиваясь от любых предложений помочь чем-то наподобие ?да у тебя же руки кривые, Натти?.К таким формулировкам волшебник давно привык. Когда-то они казались ему обидными и даже раздражали. Теперь же Мендрейк находил в них нечто невероятно уютное и родное. Беззлобные колкости и насмешки были такой же неотъемлемой частью Бартимеуса, как и множество других, казалось порой, не сочетающихся между собой разнообразных качеств.Памятуя о недавних проказах джинна, кофе Натаниэль пробовал с некоторой опаской.Напиток оказался пряным и сладким. С лёгкой молочной пенкой. Бартимеус уселся рядом, подперев подбородок кулаками.—?Доволен ли ты, о мой жестокий повелитель? Радует ли тебя моё скромное подношение?Волшебник фыркнул в чашку. Кажется купание будет аукаться ему до вечера, если не дольше. Тем не менее он предпочёл сделать вид, что именно так и нужно.—?Радует, Бартимеус. Но мне кажется… —?вскинул палец, будто в раздумьях потёр уголок губы. —?Кажется мне, ты задолжал ещё кое-что сегодня.Это был не самый подходящий момент пожалуй. Но подходящий Мендрейк выбирать не умел. Он просто заговорил, когда наконец отважился. В рамках словесной игры, чтобы хотя бы сделать вид, что ему не стыдно. Это решение было почти спонтанным. Мысли об этом крутились, не давая покоя, с самого начала шелковичных баталий, но только теперь наконец прорвались наружу. В том, что заговорил, Натаниэль тотчас же раскаялся, но и отступать был не намерен.—?Что же, господин?Ну и как формулировать дальше? Натаниэль взял на размышления целых три глотка. Медленно смаковал обжигающий напиток. Скажет как есть. Наконец-то скажет. И если Бартимеус отвертится, больше никогда не вернётся к этому.Выпалил в лоб. Без архаистических оборотов.—?Ты собирался меня поцеловать. —?и снова трусливо прикрылся чашкой.Откуда-то издалека донёсся истерический автомобильный гудок. Где-то вопила кошка.—?Ну и… что теперь? —?абсолютно невыразительным тоном. Полнейшая незаинтересованность. —?Я много чего собирался, но не довёл до конца. Шею тебе например свернуть.—?Чтоб тебя… —?всё-таки Натаниэль подавился кофе.—?Так в чём суть вопроса?Волшебник аккуратно поставил чашку подальше от себя. Медленно опёрся ладонями о столешницу. Медленно поднялся?— ноги тряслись от волнения и усталости.—?Начал, так доводи до конца.У Натаниэля внезапно вспотели руки. Вот уже целый месяц Бартимеус по непонятным причинам держал дистанцию. Месяц?— не прикасался. Всякий раз, когда он разминал напряжённые, мучительно ноющие от усталости мышцы волшебника, расчёсывал его волосы или просто обнимал, рассказывая истории перед сном, Натаниэль снова и снова повторял в уме практически бесконечную классификацию низших демонов с инструкциями вызова каждого из них. Но даже это спасало его не всегда. Попросить сам он боялся, Бартимеус больше с инициативами не приставал, так что волшебнику оставалось только держаться, сжимая зубы. И вот сегодня он снова заметил в Бартимеусе мимолётный порыв, почувствовал непреодолимое влечение в них обоих. Если бы не ворона, если бы ни легенда, которую им обоим приходилось поддерживать во избежание неприятностей…Тёмные глаза смотрели с насмешливым ожиданием. Нечеловечески яркие золотые искры плясали в них.Подаваясь вперёд, Натаниэль будто зачарованный смотрел только на эти искры.Искры приближались.Опыт пяти тысяч лет, для которого Натаниэль?— не больше, чем просто песчинка, крупинка, капелька, временной промежуток ничтожно маленький, практически и не значащий ничего.Расстояние между ними схлопнулось в ноль. Губы соприкоснулись.Натаниэль не мог изменить его прошлое. И на будущее его он был повлиять не в силах. Но здесь, в настоящем, он будет его любить. Так, как вероятно не делал ещё никто. Так, как вероятно больше никто не сделает.