Часть третья. Оттенки Волшебника (1/1)

Тарелка взлетела в воздух, сделала кульбит?— и приземлилась в аккуратную стопку точно таких же?— абсолютно сухих и чистых. Раз-два, раз-два?— да я бы мог устроиться посудомойкой и бить рекорды. Раз-два, раз-два. Нечего было с этим конечно затягивать?— горы бы не образовались. Я насвистывал удалую песенку, пока, ведомая воздушными потоками, разнородная утварь стремительно очищалась в кипятке, так же стремительно просыхала и дисциплинированно отправлялась вся по своим местам. Дело мастера боится. Подобными успехами конечно не погордишься, но как по мне в том, чтобы без стенаний (почти) и возмущений (почти) заниматься людской бытовой рутиной героизма больше, чем в сражении против армии утукку. Серьёзно. Вы хоть знаете, чего стоит взять себя за жабры?— и бросить на поле боя с этим кухонным Армагеддоном? Самое унизительное занятие. И в летописях о таком не напишут. И кому расскажи?— засмеют. Но вот он я?— постукиваю босой ногой по кафелю. Рукавов не замочил, а работа спорится. Вот встанет Мендрейк наконец на ноги, сам будет около мойки корячиться. И я погляжу, как у него это ещё получится.В том, что встанет паршивец скоро с некоторых пор я ни сколько не сомневался. Конечно. Было бы странно сомневаться при том, что я наконец обрёл понимание, на какой дурноезжей кобыле нужно к его лечению подъезжать и с какой стороны за эту работу браться.В Харькове во всю сиял благодатным солнцем облачившийся в зелень и благоуханное многоцветие ласковый тёплый май. Где-то внизу, далеко под окнами пригибались к земле от веса богатых цветочных гроздьев бесчисленные каштаны, клумбы высаживались пёстрыми спиралями и зигзагами, повсюду звенели фонтаны, из спячки выбрались бесчисленные уличные музыканты, так что вечерний город полнился перекликающимися гитарами и баянами, спорящими с претенциозным, истерически вопящим на площади саксофоном. Саксофон боролся за единоличное господство, но даже при всей своей громогласности волей-неволей терялся в радостном, пьяном и пряном гаме.Посуда была домыта. Я оперся ладонями о гладкий лакированный подоконник, высунувшись сквозь распахнутое окно навстречу кобальтовой прохладе душистого вечера. Запоздалый стриж пронёсся, крича, внизу. Я усмехнулся. Умиротворение и покой. Последние недели они меня ни разу не оставляли. Даже боль притупилась, почти позабылась, заметно ослабела, сметённая, деморализованная, забытая в шквале других, не менее сильных чувств.В нашем с Мендрейком общении ничего особо не изменилось, но в тоже время оно стало каким-то абсолютно другим. Абсолютно новым.В вазе около меня дозревало несколько крупных манго. Я в задумчивости покатал одно между ладонями. Эта идея?— слетать за фруктами. В тот памятный зимний день я несчастным котом прыгнул с высокой крыши, даже ещё не зная, что собираюсь делать. Импровизация, импровизация и ещё раз импровизация.Первый вечер смотрели друг на друга, как два пьяных в стельку идиота. Смотрели?— и глупо хихикали. И улыбались. Как умалишённые. Ей богу. Меня, как говорится, вставило?— и не отпускало от всего, что этот бестолковый, бледный мальчишка наговорил. Фактически признался, что я ему дорог?— раз, поставил мои желания превыше своих?— два и наконец?— принял меня со всеми моими инициативами, а, приняв, помог мне самому осознать, что оно такое и с чем это нужно употреблять. (Да. Именно. С манго. На кровати. Знал бы Факварл…)Но если вам показалось, что между нами воцарилась идиллия в стиле ?и жили они долго и счастливо??— забудьте. И не говорите мне о таком. С Мендрейком вообще никакая идиллия априори возможной даже казаться не может. Серьёзно. Ибо мастерски сопляк умеет исполнять всего два действия?— дуться и меня до родимчика доводить. Просто удивляюсь, как он с такими талантами ещё не лопнул, а я?— в итоге не окочурился. Далеко за примерами даже ходить не надо.Пьеса в ролях.Я: всё-таки рассказываю этому придурочному о добрых заветах дяди Бакулина. Придурочный: изображает вселенскую скорбь и заявляет, что так и знал.Я: медленно перехожу к первой стадии изумления. Придурочный: дуется.Сколько я втолковывал ему по итогу, что его исцеление?— не причина, а приятный побочный эффект происходящего, что делаю то, что делаю я не исключительно ради его здоровья и что выражение ?лживый двуличный демон? это?— не про меня?— даже примерно боюсь прикидывать. Очень. Ну просто вот Очень долго. Да я пражские стены ей богу быстрее строил. И сил меньше на порядок затратил. Зато в последствии придурочный извинился. И мы ещё немного поправили его ауру. А потом он извинился ещё раз. И ауру мы поправили дважды.В тёмном окне напротив вспыхнул уютный свет, и хрупкая длинноволосая фигурка в летящем домашнем платье принялась возиться у плиты, пританцовывая на месте. Отдельные прядки то и дело опасно падали вперёд, и фигурка встряхивала головой.Непослушные волосы?— это у всех проблема.Вскоре после мангового безобразия я как всегда расчёсывал Ната. Нам обоим уже несомненно приходило в голову, что при огромном желании он бы мог делать это и сам, однако же кажется я привык. Настолько привык, что перебирать и укладывать отвратительные патлы Мендрейка даже самому Мендрейку бы не доверил. Он же безответственный. Точно не справится.Причуд и неожиданностей ничто не предвещало. Разве что прядки на затылке пацана переплелись каким-то особенно изощрённым образом, но тогда я даже не мог догадаться, что это вероятно?— какой-то знак. (символ усиленной мозговой активности, как же).—?Бартимеус. —?Мальчишка подал голос одновременно торжественно и робко. Обычно такие понятия не сочетаются, но в случае Мендрейка возможно всё. Я в этот момент наматывал на палец прядь у его виска. (того, кто спросит, зачем, сожру без дополнительных разговоров. За провокацию). Он видимо ждал реакции, и без привлечения полного моего внимания был продолжать не намерен. Я так уж и быть привлёкся.—?А?Он покраснел. Приятный такой оттенок. И глазки блестят-блестят. Ой-ой-ой. Сейчас что-то будет. Нервно сглотнул, сделал глубокий вдох?— и затараторил, как пулемёт. (Я бы даже сказал: застрекотал. Слова из пацана так и посыпались. Прохудившийся мешок с горохом?— не иначе).—?Я хочу знать, как доставить удовольствие духу. Я уже много об этом думал. Возможно при наличии времени и пентакля я бы мог сформулировать несколько заклинаний. Если обернуть уже известные мне, но это не то, что ассоциируется у меня с… ро… кхе-кхе… ой… И… Я ничего не знаю о физиологии де… ду… джиннов. Возможно, если бы у меня была подходящая литература. Но литературы нет, потому приходится спрашивать у тебя. И я… кхм… Э… м.Не зная, что делать?— ругаться, смеяться, уходить в продолжительный ступор от осознания того, что он Действительно долго об этом думал или растекаться липкой и сладкой лужицей, потому что думали обо мне, я абсолютно случайно уронил увесистый деревянный гребень. Для пущего эффекту на лоб Мендрейка. Сработало. Словесный понос прекратился.—?На-а-а-ат… Пощади. —?Он просто-таки запылал. Удивительно, как от его лица не загорелись шторы. —?Это что за… крюк через Урук? Ты бы… таланты угомонил. М… Физиология духов? Заклинания? Пентакли?Мне было смешно и немного грустно. И потому я ему кажется нагрубил. Он закономерно обиделся. И попытался вырвать свою башку. Тут-то его накрученная прядка и пригодилась. —?Не дёргайся. Несчастный. —?Вот ведь. Даже Птолемей мне таких вопросов не задавал и в подобное положение не ставил. —?Это у вас, людей, физиология. У вас всё сложно. А я он весь вот. И вот. Ну… и. Ну. Всё.Тишина. Обиженное сопение медленно переходит в заинтересованное. А что я ему скажу? Что и сам не знаю? Что он?— первый, кому важно доставить мне удовольствие? Что это звучит настолько абсурдно, что я даже думать о таком не могу всерьёз?Ну в общем я так и сказал. Как есть.Пока говорил, уголки губ Ната медленно опускались.—?То, что ты делал. Не похоже на то, будто ты не знаешь, что делаешь.Придержав его за плечи, я помог удобно опереться о подушку. Сам уселся напротив, подтянув колени к животу. Опустил подбородок на руки.—?Вы, волшебники, вообще народ извращённый. Подобное мне приказывали редко. Но приказывали. К счастью, джинны никогда не пользовались особенной популярностью. —?Ната почему-то перекосило. Перекосило сильно. Но он промолчал. —?Во всяком случае такие призывы безопасны для жизни. И длятся не долго. Впрочем… —?(Череда воспоминаний. Женщины и мужчины. Все одинаково мерзкие. Просто хочу домой). —?Ни за что не поверю, что сам ты ни разу не вызывал суккуба.Нат помотал головой, но тотчас кивнул.—?Вызывал, конечно. И сразу отослал. Это же демон. Да мне же четырнадцать едва исполнилось. Было любопытно. А оказалось?— мерзко. С демоном. —?Резко заткнулся. Я с абсолютным пониманием вопроса глубокомысленно покивал.—?Вот и я о том же. Мерзко оно, к демоном приставать. Волшебникам не пристало. Запомни. И не приста…Он ощутимо ткнул меня кулаком в лодыжку. Я высказал всё, что о нём думаю. Он захихикал, но к сожалению не отвлёкся.—?Хорошо,?— возвратился к теме, когда мы перестали дёргать и пинать друг друга чем, за что и куда придётся (в моём возрасте самое подходящее занятие). —?Что мне с тобой делать?Моё известное красноречие снова изменило. Каждое следующее слово я из себя буквально тащил клещами. Хотелось бы конечно отделаться, пошутив, но что-то в лице мальчишки подсказывало: с этим и дальше шутить не стоит.—?Я не нуждаюсь в таком, как люди. Но мне не нужны заклинания, чтобы что-то почувствовать. Эта оболочка чувствует боль. Чувствует всё. Ничто не исключение. Ничто мне не чуждо. И ещё. —?Он смотрел внимательно. Ей богу, если бы мог, абсолютно бы точно писал конспект. —?Намерение. Мы это чутко улавливаем.—?И всё?—?А тебе пошаговую инструкцию ?как удовлетворить демона?? в трёх томах?И почему он смеялся?В тот вечер он зачем-то попросил меня лечь с ним. А потом лечь ближе. И ещё ближе. И успокоился только тогда, когда моя голова оказалась где-то в районах его тощей груди. Пришлось изрядно повозиться прежде, чем удалось более-менее комфортно расположиться на этом скелете. Бес его знает, с чего я вообще согласился.Мальчишка дышал глубоко и ровно. Под моей щекой размеренно билось его сердце. Вслушиваясь в этот монотонный, спокойный звук, я начал привычно погружаться в поток воспоминаний, когда ощутил невнятное шевеление.Сразу даже не понял, что происходит. Он перебирал мои волосы. Ласково так, осторожно, робко. Наверное думает: я не замечу. Такой придурок. Как кота тискать?— это ему нормально. А тут выжидает. Люди?— такие люди. Нет. Воспринимать меня мною он никогда не сможет. Сможет исключительно посредствам моих личин. Чего уж говорить о том, чтобы явить пацану истинный облик.Пальцы продолжали где-то там порхать. А мне захотелось превратиться во что-то мерзкое. Чтобы этот сюрреализм наконец закончился, чтобы обнаружились предсказуемые границы этого его ?хочу доставить тебе удовольствие?, всех этих его привязанностей, порывов и бла-бла-бла.Мудрствовать лукаво не стал. Просто и незамысловато Борис Могутен обратился трупом Бориса Могутена?— радостно закоченел и начал слегка подванивать. Рука остановилась. Дыхание и сердце под щекой стремительно ускорились. Выдохи и вдохи. Ладонь оставалась там же.Труп Бориса Могутена преобразился в его же мощи. Сил для того, чтобы оттолкнуть, мальчишке бы хватило. Да и возможностей тоже. Он временил. Дышал тяжело. Я сосредоточенно портил воздух.Тридцать секунд.Я обратился черепом.И совершил тактическую ошибку. Он схватил меня обеими руками, принявшись мстительно барабанить по лобной кости.—?Я тебе не бубен.Он возмущённо фыркнул.—?А я?— могила? —?Неожиданно сильные и ловкие, руки Мендрейка разжались. Я поспешил вернуться к комфортной личине. Нат смотрел на меня странно. Как воспитательница в детском садике. —?Ну и что ты пытался доказать? Или что выяснить? —?поинтересовался наконец таким снисходительно мягким тоном. —?Ведёшь ты себя… несносно.Я промолчал.—?Это ведь?— не ты. —?Палец Натаниэля ткнулся мне в грудь. (А лечение таки и на его руки влияет очень). —?И всё, что ты здесь творишь?— это же только твой добровольный выбор. Я волшебник, Бартимеус. Если ты думаешь, что я могу испугаться трупа, грош-цена твоему опыту. Сделал ли ты мне неприятно? —?определённо. Значит ли это, что я оттолкну тебя? —?нет.—?М… —?Вот и всё, что сумел сказать. Создалось ощущение, что мы поменялись ролями и он как ребёнка меня журит. Впрочем, в сущности так и было.Какое-то время он тихо сидел с закрытыми глазами. Наверное давал возможность обдумать сказанное. Потом потянулся к моему запястью, в тишине переплёл пальцы и начал сжимать-разжимать, сжимать-разжимать. Медленно. Сильно.—?Не надо думать, что я привязан к какому-то твоему облику. Не надо думать, что я забываю о том, кто ты есть. Я ценю тебя не по внешнему, а по поступкам. Но в твоём случае это одно и тоже. А теперь я собираюсь спать. Хочешь безобразничать?— делай это за пределами моей постели. Или оставайся со мной.Какой-то запоздалый водитель промчался на красный, терзая клаксон. Вернувшись в настоящее, я осознал, что медленно сжимаю и разжимаю манго. Фрукт на удивление не пострадал. Вернув его в вазу к собратьям, я отвернулся от окна. И так задержался.В гостиной Нат перелистывал книгу, сидя за столом, но, услышав шаги, улыбнулся. На высших планах аура его засияла ярче?— чисто и светло. Я заглянул через его плечо. Мне почему-то тоже хотелось улыбаться. И зачем-то обнимать этого придурочного волшебника. Или перебирать его волосы. Вместо всего я опустил подбородок ему на макушку.—?Ну как, готов?Макушка отрицательно качнулась.—?Страшно.—?Да ну.Он обернулся ко мне.—?А если не выйдет.—?Глупости. Нат.Когда взял его за оба запястья, почувствовал, что пацана сотрясает мелкая дрожь.Два с половиной месяца он упорно занимался: делал упражнения в постели, делал упражнения в кресле, делал с гантелями и валиком под спиной. Когда-то, в бытность моим хозяином, он спрашивал со своих рабов строго и дотошно. Наблюдая за тем, с каким завидным упорством он тренировался сейчас, я понимал, с себя самого Нат спрашивает не меньше. Он работал над своим телом, превозмогая слабость и боль отвыкших от каких бы то ни было продолжительных, интенсивных нагрузок мышц. Он тренировал руки, а когда в руках не оставалось сил, делал упражнения для пресса, спины и ног. Только мои высосанные из пальца угрозы, что излишнее усердие может привести к плачевным последствиям заставляли его соблюдать хоть какую-то относительно адекватную меру. Я видел его ауру. Видел, в середине апреля скомканных, перепутанных линий в ней не осталось вовсе. А теперь Нат восстановил мышцы. Восстановил в достаточной степени. Осталось самое важное, самое страшное. Просто встать.Просто.Он глядел на меня тёмными испуганными глазами. Я знал, что следует использовать ходунки, но я же от них сознательно отказался.Я крепко сжимал его предплечья, он?— крепко сжимал мои. Я чувствовал бешеный пульс под своими пальцами. Это биение отдавалось где-то в глубинах сущности.Примерно год минул с того дня, когда он в последний раз стоял на своих ногах. Немного меньше?— с того, когда был растоптан своими коллегами, столько же с того?— в который я, толком не осознавая, зачем, решился не убить, как просил, а спасти, забрать. Унося его тогда, я чувствовал вину и ответственность, чувствовал, что если спас однажды, просто обязан спасти опять. Но всё-таки тогда я сомневался в нём, ведь порча успела просочиться в того Натаниэля, который когда-то меня впечатлил, которому когда-то я даже симпатизировал.И вот сейчас я сомневался снова. После всего, при всём… когда полностью восстановится, чем он станет заниматься? Куда он пойдёт на своих вновь обретённых ногах? Мы никогда об этом не говорили, мы никогда не загадывали так далеко.Он на секунду зажмурился. Дрожь улеглась. Нижняя челюсть закаменела.А потом он сделал глубокий вдох, молча кивнул?— и неуклюже встал.Несколько секунд он раскачивался из стороны в сторону, пытаясь обрести равновесие. Если бы на моей сущности могли оставаться синяки, пальцы Мендрейка их бы наверняка оставили.Ему было непросто. Он боролся с собственным телом, кусая губу. Но справился он и с этим.Улыбка?— торжествующая, широкая. Натаниэль стоял, выпрямив спину, и улыбался. Ходить он ещё не пытался. Было пытаться рано. Но всё-таки он стоял.Когда его колени снова задрожали, он потянулся не назад, а вперёд. Ко мне. Я перехватил его за талию, позволив повиснуть на мне мартышкой. Нос, почему-то мокрый, ткнулся куда-то в ухо.—?Спасибо.И только тогда я понял: мальчишка плачет.