Оттенки оранжевого (1/1)

Усталость и головокружение после случившегося навалились на волшебника практически сразу. Он слишком много сил вложил в слово управления. Одно из тех, которые когда-то самому себе поклялся не применять. Слишком много сил отняло и то, что сделал Бартимеус.Тело казалось ватным, тело дрейфовало, покачиваясь, словно плыло в мягко обнимающей невесомости. Волшебник помнил, что по щекам катились слёзы разочарования и обиды, помнил, как снова и снова в голове вспыхивали образы?— сильной руки, темноты, непонятных слов. А потом он мягко скользнул в милосердный сон.И Больше ему ничего не снилось.***Я принял облик бродячего кота?— чёрного, облезлого, с драным ухом, хромого и тощего?— моему настроению под стать. Осторожно, но без присущей всему кошачьему роду грации я медленно брёл по обледеневшей крыше многоэтажки. Крыша была ровной и гладкой, увитой проводами, утыканной антеннами, беззащитно предоставленной суровому дыханию февраля.Нормальные коты обыкновенно на такую заоблачную высоту не вылезают. Мой же ковылял у самого края, и даже нахохлившиеся чёрные вороны глядели на меня снизу вверх с явным желанием покрутить у веска крылом. Не удивительно. Двадцать четвёртый этаж как-никак. Но что мне эта высота?Около часа я бродил по спирали?— вся поверхность огромной крыши давно уже была усеяна сотнями отпечатков кошачьих лапок, но останавливаться я не собирался?— ходил и ходил. И думал.Когда-то чтение о неконтролируемых эрекциях, эякуляциях и всём прочем повергло меня если не в абсолютный ужас, то по крайней мере в культурный шок. Я думал, что это отвратительно, что ни за какие коврижки и никогда я не захочу иметь с этим дела. Но от тюрьмы да от сумы не зарекайся.Это был первый признак его выздоровления. (Героически возвышающийся такой здоровенный признак). Это было хорошо. И я даже обрадовался сперва. А потом испугался, вспомнив о других ужасах из книги, которую штудировал недавно?— всяких застоях, ухудшениях функций, опухолях и прочих последствиях воздержания.Нат становился нормальным подростком. Нат восстанавливался. Но вряд ли он что-то об этом знал. Как-то мне не верилось, что кочерга Уайтвелл или старик Андервуд додумались подсунуть мальчишке какую-нибудь мало-мальски полезную литературу?— пичкали магической ерундой, всякими пентаклями, языками…И что мне было делать? Устроить ему экспресс курс секспросвета? Прочитать лекцию о развитии половой системы и с песней на устах удалиться вдаль? Я слишком хорошо его знал. Сам бы он никогда ничего не делал. Во-первых?— потому, что руки вряд ли бы позволили с этим справиться, а во-вторых?— потому что Нат?— это Нат. С полчищем тараканов, против которых полумеры вообще бессильны.На восьмой план заглянул по привычке. За минувшее время я в этом насобачился достаточно неплохо, хоть это всё ещё изрядно меня утомляло. И линии сместились. Судорожно и резко, пучками они выравнивались, распутывались, одна за другой занимали свои места.Нат ничего не знал ни об ауре, ни о советах Бакулина. И воодушевления моего конечно же он не понял.Кот аккуратно уселся, укутав себя хвостом, съёжился под порывами ветра, голову опустил понуро.Я уговаривал себя, что просто выполняю очередную физическую необходимость, которая ничего для меня не значит. Уговаривать было трудно. Потому что это было большим. Большим?— чувствовать его лёгкие, неосознанные движения, видеть пульсацию в ауре, слышать затруднённое, хриплое дыхание, беспомощный, обречённый, протяжный стон. ?Изыди? даже вне пентакля прокатилось по мне паровым катком. Нат оставался волшебником. И он набирался сил.Он был зол. Даже, пожалуй, в ярости. Я сделал что-то не то. Сделал не только потому, что это было важно для него, для его здоровья, но и потому, что мне самому абсолютно противоестественно, по-дурацки этого хотелось.Но он?— волшебник. Ничто не изменилось. Подобное не принимают от демона, если он не суккуб конечно. Если ему не приказали.Нат не приказывал. Нат вообще практически умолял оставить его в покое. Но чем бы это тогда для него закончилось?Тусклое зимнее солнце лениво поднималось, вяло мерцая сквозь серую, унылую дымку неба. Нужно возвращаться. Нужно поговорить.Но я продолжал сидеть, съёжившись и прижимая уши.***Проснулся незаметно. Даже не сразу пробуждение осознал. В голове немного шумело, губы пересохли, но в целом волшебнику стало, казалось, немного легче. Сон?— он ведь вообще целитель получше многих.Медленно открыл глаза, всмотрелся сквозь туман. Рядом, ссутулив плечи и подтянув к животу колени, прямо на постели сидел смуглокожий мальчик. Видимо почувствовав взгляд, мальчик встрепенулся.—?Привет.—?Привет.Разговаривать с ним Натаниэлю всё ещё не хотелось. Минувшие события вновь проступали во всей неприглядной ясности вместе с ощущением грязного унижения, вместе с позором. Но Мендрейк не мог снова прогонять Бартимеуса. Потому что джинн был ему нужен. Не просто для перемещений, не просто для того, чтобы выжить с таким ненадёжным телом. Нужен совсем иначе. Даже после того, что сделал. Натаниэль почему-то подумал: а можно ли такое назвать насилием?Как же всё запуталось. Пожалуй ненавидеть его и бояться было гораздо легче.—?Почему ты никогда не делаешь то, о чём тебя просят? —?спросил наконец волшебник, глядя куда угодно, только не в лицо мальчика с жёлтыми сейчас демоническими глазами и шрамом на подбородке. Шрам этот у Бартимеуса был всегда, но только сейчас Натаниэль почему-то его заметил.—?Гм… Вечно летать за яйцами? —?Мальчик сделал какое-то движение, отчего матрас слегка промялся. —?Это нормально, Нат. Для людей. Такие потребности. Многие волшебники вызывают духов специально для удовлетворения. И ничего же.Натаниэль ударил ладонью по одеялу?— сколько хватило сил.—?Я не собираюсь говорить об этом! Я запрещаю тебе! —?На смену стыду накатила злость.—?Хватит вести себя как девчонка с поруганной невинностью. Это вообще ничего не значит. —?Мальчик вскочил, одним прыжком переместившись с кровати на пол. —?Это нужно для твоего здоровья. И всё. Понятно? —?Ты можешь представлять кого угодно?— любую девицу, какая приглянулась. Но просто отмахиваться от этого нельзя. —?Несколько секунд они сверлили друг друга взглядами. —?Не предавай этому значения. Как я не предаю.Мендрейк отвернулся первым.—?В том-то и проблема,?— бросил осипшим голосом. —?Что ты не предаёшь. Что это для тебя ничего не значит. Ты не можешь этого понять. Ты же… джинн. И не твоя беда, что мне из-за этого так паршиво. —?Долгое напряжение, неясные прежде чувства, сладкая боль, возбуждение, бунты тела?— всё наконец вылилось, всё наконец облеклось в слова. —?Я не просил тебя меня похищать. Я не просил оставаться рядом. Я не просил вести себя так. Со мной. И спасать я не просил. Но ты был повсюду наяву. И снился мне тоже ты. Ты. Постоянно. —?Натаниэлю хотелось укрыться с головой одеялом, исчезнуть и больше не появляться. Но он вместо этого смотрел прямо в широко распахнутые жёлтые глаза мальчика египтянина. —?Я не могу представлять никого другого. И я не хочу, чтобы это унижало тебя. И чтобы меня унижало тоже. Я не из тех волшебников, которые используют рабов для удовлетворения своих сиюминутных желаний. Ты и так сделал для меня гораздо больше, чем кто-либо другой. —?Мальчишеское лицо оставалось каменным. —?Я никогда не заставлю тебя делать то, что тебе ненужно только потому, что в этом нуждаюсь я. Ты мне не раб. Ты?— друг, если сам захочешь. Я не испорчу этой дружбы своим отвратительным… своими…Долгая тирада, которую он произносил почти на одном дыхание, внезапно оборвалась, потому что у волшебника закончились и воздух, и мало-мальски подходящие слова. Мальчик продолжал смотреть, в каменной своей неподвижности более всего напоминая восковую скульптуру. Натаниэлю хотелось, чтобы он ругался, чтобы насмехался, чтобы хоть как-то реагировал?— только бы это всё наконец закончилось.—?Я тут кое-что принёс,?— прозвучало наконец из неоткуда. Стиснутые в полоску пухлые губы не шевельнулись. Будто солдат на построении, Бартимеус резко развернулся и, держась как-то скованно, словно кукла, стремительно вышел, оставив Натаниэля в недоумённом, растерянном одиночестве.Но ожидание не затянулось. Вернулся Бартимеус уже Могутеным. С огромным накрытым блюдом. Мендрейку даже не требовалось видеть. Стоило джинну войти, как комнату тотчас заполнил сладкий, дурманящий, густой аромат солнечного фрукта, который так полюбился в Египте Натаниэлю. Когда Бартимеус взобрался на край кровати, взору предстали ряды аккуратненьких оранжево-жёлтых ломтиков. Точно таких, как в последнем сне. Сердце загрохотало, лицо запылало помимо воли.—?Здесь ведь не продаётся. Сам говорил.—?Так я слетал.—?Слетал… —?откликнулся Натаниэль изумлённым эхом. Просто ?слетал?. Через вооружённый кордон, через едва ли не половину мира слетал за фруктами. Потому что хотел извиниться? Или порадовать? Или удивить?Стало почему-то пьяно, легко и весело. Всё, что терзало?— отчаянье, гнев и стыд?— это отступило под натиском осознания: что бы он там не говорил, как бы не пытался казаться выше, Бартимеусу не было всё равно. Натаниэль не понимал, почему Бартимеус может испытывать что-то подобное к человеку, не понимал, почему и сам так катастрофически привязался. Но прямо перед ним на огромном блюде ломтиками лежало такое банальное, такое исчерпывающее доказательство, а нечеловечески прекрасный, столько раз являвшийся ему во снах смуглокожий юноша лукаво улыбался, лениво щурясь. Медленно подцепил тонкими пальцами узкий ломтик, медленно склонился вперёд, к Мендрейку. Мягкий, истекающий соком ломтик коснулся губ.Он был сладким. Обволакивающий, насыщенный, таял во рту, оставляя по себе лёгкое покалывание и едва заметный еловый запах. Натаниэль невольно провёл языком по губам, слизывая тягучие капли сока. Он бы хотел что-то сказать, но нужные слова почему-то не шли. Молчал и Бартимеус. Только улыбался. Едва-едва. В тёмных глазах золотистые искры играли в салки.Лёгкое движение?— новый ломтик.Сколько раз Бартимеус точно так же его кормил, сколько раздевал и одевал опять. Прежде ни в чём из этого не чувствовал волшебник столько пульсирующего, готового взорваться жгучего напряжения, столько взаимного притяжения, столько неясных, пока что не облёкшихся в слова, но более ничем не прикрытых чувств.Он пытался поймать очередной кусочек солнечного лакомства губами, но Бартимеус постоянно отводил руку, лишь слегка задевая кожу, а когда наконец поддался, пальцев не убрал?— зачем-то провёл по нижней губе, подбородку, шее.Это было слаще, чем сон, гуще, чем сон, острее. Хотя бы потому, что происходило здесь и сейчас. Наяву. Натаниэль ловил эти осторожные, мягкие, постоянно ускользающие вёрткие пальцы. Блюдо, отставленное куда-то, исчезло из поля зрения. Тёплая рука возвратилась к лицу, медленно прочертила?— щека, висок. Тёмные глаза заволокло туманом. Прижимая одну ладонь к щеке, а второй оглаживая грудь именно там, где под рубашкой отчаянно билось сердце, джинн изучал волшебника так, будто видел его впервые каким-то шальным, одурманенным, восторженно диким взглядом. От взгляда дыхание учащалось. Снова подступало возбуждение. Длинный, всё ещё сладкий от сока палец скользнул ко рту. Губы охотно раскрылись ему навстречу.Слишком много. Слишком безумно. Слишком невероятно.Бартимеус нависал.—?Этого хочешь, Натти?Растерянный, затерявшийся в ощущениях, волшебник нашёл в себе силы только согласно всхлипнуть. Он чувствовал, что джинн расстёгивает пуговицы на его домашней рубашке и слышал, как некоторые из них разлетаются в стороны с тихим стуком. Он пытался дотянуться, коснуться в ответ, но его мягко и настойчиво прижали к матрасу, велев не двигаться.Натаниэль подчинился. Смуглый, прекрасный, облачённый в излюбленную повязку на бёдрах, Бартимеус стоял на коленях рядом?— оглаживая, разглядывая, источая дивный аромат раскалённых трав, окутывая почти нестерпимым жаром.—?А я-то думал, что шарики заехали у меня. —?Он вырисовывал что-то неясное на плоском и бледном животе волшебника. Расслабленно, мягко, практически невесомо.—?Яйца. —?Натаниэль усмехнулся, медленно выплывая из жаркой неги. Ласковые касания Бартимеуса успокаивали, снимали напряжение. Практически невыносимое прежде, теперь возбуждение покорно пошло на убыль.—?Если бы не яйца, ты бы просветился гораздо раньше. —?Бартимеус, внезапно оттолкнувшись, улёгся рядом, оставив тем не менее ладонь на животе Мендрейка. Повернув голову, волшебник практически ткнулся носом куда-то в пахнущую солнцем ключицу. Фыркнул.—?Так значит во всём виноваты яйца?—?А то как же. —?Пальцы на животе шевельнулись. —?Это же они… закончились. Неожиданно.Какое-то время просто лежали рядом. Натаниэль самую малость жалел, что в последнюю минуту Бартимеус остановился, но тем не менее чувствовал: именно это и было правильным. За минувший день на них обоих и так свалилось слишком много переживаний?— утренний раздор, сны Натаниэля, признания, этот прекрасный манго, сладкие пальцы, касания, взгляды.—?Так что, мы попали, да?Бартимеус, казалось, задремал. Если бы Натаниэлю не было известно, что джинны не спят, так бы и думал. И потревожить бы неосторожными расспросами не рискнул.Кадык у лица шевельнулся. Ответом?— сухой смешок.—?Да уж пожалуй. —?Перекатившись на спину, Бартимеус уставился в потолок, выстукивая что-то незамысловатое пальцами по кровати. —?Хотел бы сказать, что ?нет?.Натаниэль подтянулся на локтях, внимательно всмотрелся в лицо.—?Надо оно тебе?Бартимеус казался задумчивым и усталым. Между бровей пролегла морщинка, которой волшебник прежде никогда у него не замечал. Хотелось, протянув руку, осторожно её разгладить. Но Натаниэль побоялся. Во-первых?— потому, что со своей нынешней координацией скорее всего абсолютно неромантично ткнул бы Бартимеусу пальцем в глаз, во-вторых?— он опирался на локти, что априори лишало свободы действий, а в третьих?— было боязно, что джинн оттолкнёт. Он ведь в конце концов сам ни о чём не просил Мендрейка. Глупые, глупые эти его порывы.—?Кому оно вообще надо? —?Пальцы продолжали стучать.—?Просто ты же ничего от этого не получаешь. Никогда не слышал, чтобы джинны в таком нуждались. Или могли испытывать удовольствие. Или.Натаниэль уже почти отважился на то, чтобы всё-таки разгладить морщинку. Но морщинка исчезла сама собой, а Бартимеус поднялся.—?Не могут?— или не хотят говорить, что могут? —?Сидя спиной, через плечо косился. —?Думаешь, боль мы чувствовать можем, а удовольствие?— нет?—?Гм…—?Волшебники вообще однобоко мыслят. Опять же. Не могут или не хотят понимать?— в подробности не вдаёмся. —?Он обернулся с кусочком манго. И вдруг подмигнул. —?Ничего ты не знаешь, Мендрейк. —?А потом абсолютно неожиданно сунул кусочек в рот. Кадык обозначил движение.—?А Лизину стряпню переводил… —?только и сумел протянуть Мендрейк ни то с удивлением, ни то с непонятным укором. Бартимеус ухмыльнулся.—?Так то же принцип. —?И вдруг, склонив голову набок, начал абсолютно не по-человечески двигать ушами. —?Слышишь?Невольно прислушавшись, Натаниэль покачал головой.—?Не слышу. А… что?—?В твоём животе урчит.Урчало и правда. Не слушая никаких возражений, прямо так?— растрёпанного, полуодетого, но абсолютно счастливого, Бартимеус подхватил Натаниэля на руки, чтобы буквально через минуту уже оказаться около холодильника.Цепляясь мартышкой за его огромные, сильные плечи, Натаниэль улыбался. Если бы ещё несколько месяцев назад кто-то сказал ему, что сумеет подчинить практически парализованные руки, он бы ни за что не поверил. Если бы кто-то сказал, что будет обнимать Бартимеуса добровольно, если бы кто-то хотя бы посмел подумать, что будет его любить…За неимением кресла, волшебник с удобством расположился на мягком стуле, откинувшись на спинку и стиснув колени пальцами. Бартимеус рылся в холодильнике, что-то ища. Наконец обернувшись, явил Натаниэлю раскрытые пустые ладони.—?Яйца, Мендрейк,?— сокрушённо покачал головой. —?Яйца. У нас закончились.Схватившись за животы, они хохотали вместе.—?Зато,?— многозначительно вскинул бровь наконец отсмеявшийся Бартимеус,?— Манго на долго хватит.А жарко Натаниэлю стало совершенно точно от близости батареи.