9. (1/1)
Хельга ничего не помнила с того момента, как оказалась на тканевых носилках - она словно бы провалилась в душную алую бездну, где не было ни воздуха, ни света. Её мучили тяжкие, неприятные видения, порождённые высокой температурой - странные чудовища, смешные фигуры, и среди них - маленькая плачущая девочка, не то её дочка, не то младшая сестра. Она всё звала Хельгу, но та не могла к ней подойти, хотя упорно рвалась к ней, и рыдания девочки оглушали. Временами они, однако, сменялись звуками мужского голоса, нежного и приятного, который казался ей на редкость знакомым... а иногда не было никаких голосов, и только Рурк раз за разом сбрасывал её с цепеллина.Это длилось долго. Однако настал тот момент, когда алая пелена перед глазами расплылась, видения исчезли. Хельга почувствовала, что ей стало легче, намного легче, и погрузилась в глубокий сон.Когда она по-настоящему проснулась в первый раз, был день. Хельга почувствовала, что лежит она на мягком, что ей тепло и хорошо. Вместо скалы сверху она увидела вогнутый потолок, окрашенный чем-то вроде охры. Хельга повернула голову и увидела покрытый пёстрой тканью столик. На нём стояла плошка с какими-то фруктами, чашки и целая пачка пакетиков, напоминающих горчичники. Едва Хельга машинально приподнялась, чтобы разглядеть их получше, как в комнату зашла высокая стройная женщина с острым подбородком и тяжёлым хвостом белых волос. Лицо её было мрачно. В руках она держала корзинку.
- А, уже проснулись? Лежите спокойно тогда.
Хельга поспешно опустилась на подушки, ожидая, что ещё скажет женщина, но незнакомка молчала. Молча она поставила на столик глиняный кувшин, молча поправила Хельге постель и молча же дала ей выпить из деревянной плошки какое-то питьё.
- Уж как вы плевались, когда были в беспамятстве ещё, мне фартук надевать приходилось! - вдруг сказала она.- Прошу прощенья. - выдавила Хельга.
- Ага, теперь вы извиняетесь! Что-то раньше вы не вели себя как кроткая голубка! - взорвалась женщина. - Вот бессовестная! Нечего строить из себя святую невинность! Глаза бы мои вас не видели! Так ведь Нинхурсаг всю плешь проела: "Мама, пожалуйста, мама, пожалуйста..."Тут только Хельга поняла, чего ей не хватает.- Нинхурсаг! - воскликнула Хельга и закашлялась.- Да, я мать Нинхурсаг. Меня зовут Нинше Искат, и мне очень неприятно познакомиться. Вы - Хельга Синклер. Что за нелепые, уродливые имена на поверхности!Хельга молчала. У неё не было сил возражать, да и она сомневалась, что имеет на это право.-...Я не понимаю, как мог наш славный король так поступить с Вами после всех ваших дел! Во дворце, возле себя поместил,служанку приставил, на мягкое положил и вкусным накормил! А уж королева... я-то думала, что у неё есть хоть капля здравого смысла...Так, сердито выговаривая Хельге, Нинше прибрала комнату, а потом обтёрла губкой Хельгу и даже причесала её. Волосы у неё были уже чистые.- А Нинхурсаг... - начала было Хельга, - нельзя ли...- Вы шутите? - фыркнула женщина. - Как я могу позволить дочери общаться с таким человеком, как вы? Тем более теперь, когда я знаю о вашем существовании. У нас был долгий разговор, когда дело прояснилось. А я-то думала, где она пропадает...Однако она всё-таки выудила из меня обещание не забирать у вас кристалл. Себе она новый взяла...Выходя, Нинше обернулась и крикнула:- Да только кристалл не обманешь! Он знает, кто его хозяин, и зарубите себе это на носу!Хельга смогла выдохнуть только добрых пять минут спустя после того, как мать Нинхурсаг ушла. Ей было и неловко, и обидно, и неприятно, и как-то ещё. Но самым сильным чувством была тоска по Нинхурсаг. А стоило ей вспомнить, что девочка послушная, а мать запретила им общаться, женщине и вовсе захотелось заплакать. В итоге она, сдерживая слёзы, провалилась в глубокий здоровый сон.
Выздоровление Хельги шло так же медленно, как после переломов, но намного более одиноко. Хельга остро ощущала отсутствие Нинхурсаг, доверчивой, любопытной, трусоватой и очень-очень доброй.
К ней заходил Майло Тетч, но ненадолго - минут на десять раз в день. У него была масса дел - он переводил день-деньской и учил этому других. Узнанное он даже пытался пересказывать Хельге, но ей это было не очень интересно.Несколько раз заходила даже Кида! Она уже почти не держала зла на Хельгу. Кида дружелюбно справлялась о её здоровье, спрашивала, не нужно ли ей чего-нибудь и порой начинала говорить о Майло. По её словам, жилось ей с ним превосходно. Майло был добрый, умный, храбрый и эрудированный и очень к ней внимательный.
Хельга хмуро улыбалась на такие речи. Её короткая личная жизнь с Кристофером Дженкинсом была совсем не радужной - муж отчаянно её боялся.
Нинше молча исполняла свои обязанности. Будто в первый день она окончательно выговорилась и больше беседовать желания не имела.В промежутках между посещениями Киды, Майло и Нинше ничего не было.Хельга изнывала от ужасающей скуки. Не было ни книг, ни газет, ни кинематографа, которым Хельга было заинтересовалась, но не успела как следует познакомиться! Какой изумительный был "Робинзон Крузо" в той фильме(sic). Совершенно живой, настоящий! А ленты Мельеса? Какая жалость, что она успела увидеть только "Путешествие на Луну"... И даже физкультурой Хельга заниматься не могла - потому что не могла даже ходить.
Да, ноги по-прежнему Хельгу не слушались. И если раньше у неё была какая-то надежда, то теперь она окончательно испарилась. И этот факт терзал женщину наравне со скукой.
Однако сдаваться она не собиралась."Руки! - напоминала она себе. - У тебя есть руки, а в руках тоже есть мышцы. И ты должна - нет, ты обязана - упражнять их. Для того времени, когда придётся передвигаться самой - или в кресле, или ползком, как Кристине." В детстве Хельга увидела удивительную картинку - это была репродукция Уайета "Мир Кристины". На картине женщина передвигалась ползком по полю - как объяснил девочке отец, потому что она не могла ходить, но и не хотела быть обузой для других.Хельга попросила принести себе два продолговатых более или менее тяжёлых предмета. Спина её уже толком не болела - только ныла в сырую погоду - и скоро можно было начинать тренировки. Это очень утешало женщину, и всё же... всё же когда на Атлантиду опускались сумерки, а в её окно становились видны огни города, ей бывало чудовищно тоскливо.Был вечер, тот самый момент, когда у окон ещё светло, а в углах уже сгущаются тени. Хельга лежала на спине, слушая своё дыхание. В голове у неё роились беспорядочные мысли - не начать ли ей учить атлантийский, не нужно ли ей остричься, что будет завтра на обед, придёт ли Кида и уехал ли учиться на художника в Италию один из её братьев - Эндрю. Не то чтобы он хватал с неба звёзды, но вдруг...Женщина стала припоминать его картины, как вдруг в вечерней тиши раздались чистые звуки флейты.Хельга резко села, не обратив внимания на стрельнувшую в спине боль. Эту игру она знала. Не было сомнений, что играет именно Нинхурсаг.
Мелодия была ясная, прозрачная, печальная и какая-то густая. Она вызывала ассоциации с чьими-то одинокими чувствами, с меланхолией, с занавеской, колышущейся на ветру, с вечерним берегом моря и холодным песком. В итоге выходило нечто подобное: "Я скучаю. Я всё равно с тобой и люблю тебя. Доброй ночи".Это сказала бы Нинхурсаг, будь она рядом. А если рядом её не было, она передавала свою речь песней.
Хельга обрадовалась музыке так, что это показалось ей самой нелепым. Музыка её удивительно взбодрила. Слушая переливы мелодии, она стала вспоминать, когда была счастлива в последний раз. Наконец она вспомнила и покраснела от досады. В ночь перед отправлением экспедиции в Атлантиду Рурк явился к ней. Сначала они толковали о грядущем путешествии, обсуждая, что оно им сулит, а потом Рурк подошёл к ней... дальше были жёсткие пальцы, давление, свои собственные стоны, ругань и бесконечную негу. Весь мир стал сплошным удовольствием, и это было счастье.