IV (2/2)

— Весной у него всегда обостряются эти его фантомные боли, и он начинает орать по ночам, поэтому две-три недельки он лежит здесь, чтоб не мешать другим деткам. У меня среднее специальное, я даже не знаю, чем ему помочь, поймите, это не моя вина, — заныла женщина. Мужчина посмотрел в окно, пытаясь обработать информацию. Обещание адекватно отреагировать тлело в подкорке. Он глубоко вдохнул и посмотрел на женщину напротив. Ничего примечательного, обычная медсестра, родом, возможно, из Зеленограда или Реутова, начинающая потихоньку седеть, без особых, наверное, тараканов. В каком-то смысле она действительно ни в чём не виновата.

— Хорошо, — с трудом проговорил он. — У него есть ещё какие-то диагнозы? — Та я же не знаю, я здесь на подменах раньше только работала, совсем недавно полный день пашу, — встряхнула головой женщина, явно пытающаяся солгать. — Ну, саму руку давно не осматривали, поэтому никто не знает. Глаз пострадал не сильно, там сначала всё было хорошо, а потом развилось гнойное осложнение и его удалили. Больше я ничего не знаю, я ж говорю, не часто тогда тут работала. А, и это, у него ещё ВСД, — крикнула вдогонку она. Адиль развернулся и пошёл прямо к кабинету директора, не считая нужным отвечать. Он пока не злился, по привычке держа голову холодной до выяснения обстоятельств. Просто был на взводе. Просто старался сохранять трезвый ум. Просто пытался не разжимать кулаки.

Женщины в кабинете странно посмотрели на него: мужчина вошел без стука, и едва ли его скомканное ?здрасьте? можно было считать приветствием. Он выглядел слегка напряженным и не вытаскивал рук из карманов.

— У меня просьба нарисовалась, можно в частном порядке отправить Незборецкого на обследование? Я почти уговорил его установить протез.

Директриса недоверчиво кивнула. — Хочу завтра свозить его к знакомому специалисту на пару часов. У вас ведь с шестнадцати лет можно отпускать их с сопровождением, ведь никаких проблем? — Да оно бы и так было без проблем, учитывая вашу щедрость, Адиль Оралбекович. Он вышел, не оправдав ожидания директрисы на благодарную лыбу в ответ. На самом деле, никакого плана не было. Он бегло перебирал в памяти имена людей, которые могли бы знать хороших специалистов и даже улыбнулся своему открытию, когда понял, что вспомнил. По пути обратно в медблок он черканул сообщение Саяну, чтоб тот скинул контакты врача, который пришивал палец сыну генерального прокурора в этом году.

В медблоке сидела всё та же скучающая медсестра. Жалелов кивнул значительно порозовевшему Кириллу на дверь и тот без единого слова вышел.

— Как вас зовут? — обратился он к женщине.

— Марина Георгиевна.

— Нашего с вами разговора, Марина Георгиевна, не было. Вы в душе не ебёте кто я, и никому об этом не скажете. Понятно? — Хорошо.

Он уже собирался идти, но его почему-то остановили её же слова, всплывшие в памяти. — А ещё, увольтесь, пожалуйста, — тихо произнёс Адиль, крепко взяв медсестру за предплечье. — Я заплачу вам сколько захотите, но не работайте вы с детьми. Это не ваше.

Женщина отшатнулась, но опустила веки и согласилась. Он оставил визитку и вышел за дверь. Незборецкий довольно твёрдо стоял на ногах.

— Отпустило? — Даже если мне голову отрубят — будет совсем не больно, — растянувшись в улыбке, пролепетал Кирилл.

— Куда тебя проводить?

— Я хочу в мастерскую во флигеле.

— То небольшое здание слева от выхода на задний двор, да? В коморке Кирилла было очень уютно. Правда, Жалелов и не подозревал, что из-за обещания показать ему работы, парень три дня выдраивал всю мастерскую, по причине чего, скорее всего, обострение и началось раньше. Ему никогда не нужна была чистота для творчества, потому убираться было тяжело — он фактически делал это впервые.

Опустившись на обновлённый чистым пледом старый диван, Незборецкий расплылся в ухмылке, видимо, от ощущения мягкости. Адилю было не сложно распознать это, ведь в самом начале службы, когда мигрени только-только начинались и врач назначил ему этот препарат, он две недели засыпал самым счастливым человеком в мире, укрываясь тёплым тяжелым одеялом и чувствуя себя непривычно живым, что случалось нечасто. — Тебе нужно что-нибудь перед тем, как я поеду домой? — А можете не ехать никуда, пока я не усну?

— Могу, — сказал Адиль, устраиваясь в кресле напротив.

Он заметил, как парень проваливается в лёгкую дремоту и не смог сдержать улыбку. Жалелов огляделся: за небольшим, совсем крохотным по меркам взрослого человека рабочим столом, лежала куча свёртков, обёрнутых резинками и разноцветными нитками. На самом столе вразброс лежали бруски странных чёрных стержней, ничего конкретного Адилю не сообщающих. Но он увидел лампу — она была похожа на ту, что была у них в детстве с братом одна на двоих. Под её светом он засыпал и делал домашку всё то время, когда ещё не было что вспоминать, и по чём скучать.

У Незборецкого с лица впервые сошла часть той титанической усталости, что залегла в тонкие морщины у век и на лбу. Теперь он больше походил на мальчика своего возраста: слегка угловатый, но болезненно очаровательный. И Адилю не нравилось то, что даже трамадол не вымывает с его лица всей напряженности. Он начал задумываться о том, через что действительно пришлось пройти Кириллу, чтоб остаться адекватным после многих недель изоляций в медпункте, социальной оторванности от сверстников, не принимавших его, и манипуляций его травмами, лицом и талантом. Через что протащило его за эти без малого пять лет? Кто заботился о нём и заботился ли вообще? Пока тот мирно спал, Жалелов последовательно и весьма упорно сводил себя с ума сравнением своего ужасного детства и жуткой юности с абсолютно нездоровой картиной жизни Кирилла. И пытаясь сказать себе ?Ты и не такое видал?, он никак не мог услышать в этом правду. Ведь сам озлобился и огрубел в шестнадцать, не раз месив лица тем, кто не согласен с его правом на личностную автономию. Да и в органы не с пустого места подался. И со смертями близких справлялся, и с травмами, и с потерей друзей. И с совестью. Он знал, что никогда не ощутит полноты той боли, что переносит этот мальчик под льняной рубашкой, испачканной в саже от угля.