; captain's waltz (1/1)

После сих откровений наши дни проходили нейтрально: я почти пришел в себя и начинал чувствовать угрызения совести, поскольку гостевал у доктора отнюдь не первый день. Однако, должно полагать, что Дэвида все устраивало, ведь его единая просьба, с коей обратился он ко мне — вести себя тише по приходу пациентов. Это не составляло мне никакого труда, ибо ввиду своей тягучей слабости я часто бывал в постели. Благо, со временем эта утомленность стала исподволь уходить, а потому я составлял доктору компанию в играх и изредка недолгих променадах. Такой расклад дела меня не устраивал: не терпел я оставаться без дела, особенно когда каждый раз понимал, что доставляю Ливси немало хлопот. Когда его длань с материнской нежностью укладывалась на мое чело, я упрекал доктора в излишнем проявлении заботы, на что тот всегда смеялся и называл прирожденным упрямцем. В один из таких дней я невольно уснул под смех осматривавшего очередного пациента Дэвида, который являлся мне бальзамом на глубокую рану.***Меня окатил озноб, что был от морской воды, соль которой едва заметно въедалась в кожу. Я распахнул глаза, в отчаянии пытаясь разобраться в происходящем. Однако, даже при моей присущей сосредоточенности сделать это было невозможно: почувствовал я резкое удушье, вызванное попавшей в рот водой, что так подло предала меня после столь долгих наших свиданий. Сколь горячо любил я море и как резко возненавидел его в один лишь миг. Браня себя за свою никчемность в такой напряженный момент, я попытался оглянуться в поисках тела доктора, что могло из-за моей растерянности уйти на дно. Был я прав только наполовину: жестокая морская пучина влекла его бездыханное тело вниз. Ринулся я к нему, пусть мой взор накрыла треклятая водяная пелена. Сквозь ее прозрачное покрывало все же смог я нащупать еще теплую, казалось бы, преисполненную жизнью руку, которую я тут же крепко сжал и потащил наверх. Никчемным оказался сей рывок: тело Дэвида, что почти окончило свое векованье, потянуло ко дну и меня. Отчаяние раздалось импульсами в моих висках. В порыве ужаса я сызнова потянулся вверх со всех сил и выдохнул жалкие остатки воздуха. Треклятые слезы, что в сравнении с морской водой были мелочны, стали ожогом для моих очей. Зажмурившись, я невольно начал трястись в панике. Не мог я позволить пойти прахом доктору, тело коего уносило нас ко дну. Я мог по праву считать себя убийцей. Вся сия чертовщина — все из-за меня. ?Ты ничтожен, капитан Александр Смоллетт.?Пальцы безжизненной руки, что до сего момента я крепко держал, отчаянно пытаясь выплыть, слабо сжали мое запястье.***Сию минуту я в ужасе разомкнул глаза, что до сего момента были зажмурены от едких слез. Перед собой я увидел лишь знакомые очертания. Они вмиг вернули всю свою былую четкость, а под собою я ощутил постель. ?Неужели это был снова сон?? — подумал я и резко встал. В самом деле, к черту всю эту ломоту в теле. Взглянув сквозь щель, вместо ожидаемого мной силуэта доктора я не увидел никого. Мое сердце неистово заколотилось, раздаваясь болезненным эхом, как тысяча осколков разбитой бутылки рома, в коей я нуждался прямо сейчас. Пусть вылазки Ливси не были редкостью, никогда он прежде не уходил, пока я проваливался в очередной сон. Набравшись былой решимости, я набросил на себя потрепанный морским делом мундир и понесся в поисках Дэвида. Искания эти, однако, прекратились, когда я наткнулся на привычный глазу силуэт, стоявший посреди сада. Признаться, никогда я его еще не видел и даже не знал прежде о его существовании. Тихо вышел, плотно прикрыв за собой дверцу, и тут же почувствовал щекочущие нос благовония. Сад был скромен, однако ухожен любящими руками, которым доверить, видно, можно было в самом деле все, вплоть до отливающего серебром скальпеля меж пальцев. Я не мог себе представить, когда только Дэвид мог найти время на уход за своим садом, поскольку, если и умудрялся найти свободное время для светской беседы со мной за игрой в карты, случалось это не так часто, как могло бы показаться. А тут целый сквер...— Почему ты не говорил мне о своем саде? — я заставил доктора знатно перепугаться, что, впрочем, меня забавляло уже на постоянной основе.Он по щелчку сменил легкий испуг на бесстрастную улыбку, что всегда означала его привычное состояние. — Как-то не доходил разговор до этого, — усмехнулся он. — Я редко ухаживаю за ним, однако даже так он не теряет былую красоту. Знаешь, он чем-то похож и на человека: порой он так сильно любит, что не замечает все его недостатки. Будь тот хоть самым юродивым убийцей, любить он его будет беспрекословно, столь горячо, как если бы на месте того убийцы оказался кто угодно другой. — То есть, твой сад — аллегория? — хмыкнул я, подходя к нему. — Находчиво.— Увы, нет, никакого тайного умысла здесь нет, — рассмеялся Ливси. — Это просто для удовольствия. Знаю, ты не оценишь подобное, поскольку ты человек принципа. Да и, надо согласиться, я тоже не стану исключением...— Дэвид, пусть я и принципиален, с чего вдруг это значит, что я не люблю искусство? — перебил его я, обиженно нахмурившись от сего заявления.Ливси сызнова засмеялся, тем самым заставляя уголки моих губ так или иначе приподняться. Он подошел ко мне вплотную, на миг вводя меня своим поступком в краску, однако я тут же сдержал себя и бросил на него взор. В ответ я получил взгляд, что был полон ласки. Не той ласки, свойственной Дэвиду в роли лекаря при осмотре пациента, а именно самой искренней ласки и любви. Ливси почти не умел сердиться всерьез, однако мог ранить одним лишь своим холодным взглядом, а словами и подавно. Мне оставалось лишь радоваться тому, что пока я смог почувствовать его лишь со стороны, однако никак не на себе.— Уходя сюда, я видел, как ты спал, — продолжил доктор. — Были ли какие-нибудь сновидения? — Были, Дэвид, — я вдумчиво посмотрел вдаль, куда-то меж вьющихся виноградных лоз. — Поделишься же ими? Я готов услышать, — тут посерьезнел и сам Ливси, тут же взяв меня за запястье. Сие движение уж больно было похоже на сновидение.Воспоминания от него прошлись по мне ударом молнии, которую, между прочим, однажды я смог испытать на себе.Вдохнул полной грудью воздух и изложил Дэвиду все снова, словно все так же, как и в тот раз, а единым отличием была лишь смена обстановки. Он слушал меня, не перебивая и вовсе, лишь изредка сжимая мою руку. — Пойдем, — махнул он рукой, едва ли я закончил свое повествование.Я с недоумением бросил на него взор, однако в ответ получил извиняющийся взгляд. Его рука сызнова трепетно сжала мое запястье, становясь проводником в приемную доктора.Тот достал из саквояжа сомнительного цвета микстуру и вложил ее в мою ладонь заместо своей руки. — Выпей ее на ночь, — проговорил он. — Она должна избавить тебя от столь кошмарных сновидений. Прошу тебя, помни, я с тобой, — Дэвид невесомо положил мне руку на плечо и чуть сжал его. Я накрыл ее свободной ладонью, вновь вселяя в него былое спокойствие. — Я верю тебе на слово, доктор, — ответил я, пряча микстуру в карман. — Увы, во снах я этого не могу вспомнить. Прижал его к себе, вновь почувствовав докторовский жар, который, признаться, каждый раз действует на меня, как успокоительное. Одна рука обвила поразительно тонкую для мужчины, однако не менее прекрасную талию, а другая, соприкоснувшись пальцами с чужими фалангами, обхватила кисть. — Позволь спросить, а как же приглашение? — усмехнулся Ливси, догадавшись о моих намерениях.— Отставить церемонии до бала, — я не сдержал ухмылку и сразу же прижал залившегося рдяным румянцем доктора вплотную. Пусть танцевал я отвратно, успокаивало меня то, что и сам Ливси не был опытен в таких делах, что подразумевало, что на балу позориться мы будем воедино. Я забылся средь сих размеренных шагов под безмолвие. Мои настырные шаги вкупе с шажками Ливси, которые делал он играючи, оказались бесподобным сочетанием. Я мог быть абсолютно уверен, что пусть и с позором, но мы сыграем этот дуэт. Слияние душ в танце превращалось в одно целое: твердокаменный и устремленный характер, готовый беспощадно ранить замечанием, как вонзить лезвие сабли; ласковый и порой слишком обманчивый характер, что мог не менее ажурно пронзить одними лишь бесстрастным взглядом и улыбкой.Можно только гадать, закончили бы мы наш неповторимый вальс, если бы не легкая дрожь в ногах и головокружение, заставившее нас остановить друг друга и прекратить сию партию знойными лобызаниями.— Какое, однако, у тебя сегодня лиричное настроение, Александр, — разулыбался Дэвид, отдышиваясь после раскаленных танцев. — Но тебе это нравится, — усмехнулся я, касаясь внезапным поцелуем его правого края нижней челюсти.