I. (1/1)

За пологом пещеры хлещет пурга, мир заволочен белым саваном, мир чужд и жесток, мир сломя голову несётся к своей собственной смерти чуть быстрее каждый раз, когда волки возвращаются вперёд их хозяйки.Флора, растирая мёрзнущие пальцы, ощущает их крадущуюся поступь, как они почтительным полукругом обходят со спины, скользят бледными красноглазыми призраками мимо в ниши, неровно вырубленные в скальной породе.Звери приносят с собой спокойствие замёрзшей реки, резкий запах демонской крови и студёной ярости, в пушистых загривках путается иней, стынет тонкой ледяной корочкой.Флора не чувствует их тревоги, но они теперь тоже — ждут.И она кивает им, перебираясь ближе к источнику тепла. Пламя в очаге слабое, тусклое, но всяко лучше, чем мёртвые камни; Ална не мёрзнет, и огонь ей не нужен, но у неё всегда находится в закромах трут и огниво, будто припрятанные там специально, или шкуры, в которые можно завернуться с головой и упасть в дрёму, тягучую и спокойную, и спать столько, сколько захочется, спать так, чтобы восстановить силы, а не красть сон урывками будто запретный плод из Садов Дары.

Флоре нравиться быть здесь, под сводами этих скал, даже несмотря на неизбывный мороз, быть рядом с Алной, касаться её так, чтобы магия — собственная и чужая, обе противоположные, словно луна и солнце, разнополюсные — резонировала, отзываясь приятной колкой щекоткой в животе и под рёбрами.Флора почти удобно устраивается у огня, подобрав под себя босые ноги, когда в спину тычется что-то влажно-тёплое, фырчит глухо и требовательно.Флора бросает взгляд за плечо, и улыбка трогает губы: крупная серебристая волчица с умными рубиновыми глазищами, одна из тех, кто насовсем принял Богиню весны в свою стаю, держит в пасти здоровенную и лохматую шкуру, явно стащенную с ложа.Флора протягивает ладонь, забирает вещицу, а после ныряет пальцами в волчью шерсть, гладит и ласкает в благодарность. Эта волчица больше всех остальных напоминает Алну — такая же обманчиво отстранённая, выстуженная до костей суровыми ветрами и опасными горными тропами, но скрывающая внутри горячее, словно раскалённая лавой кузня, сердце, душу, ведающую, что есть милость.— Хорошая девочка, красавица, — шёпотом щебечет она зверю, чешет за ушами, трогательно розовеющими на просвет.Волчица шумно обнюхивает лицо, задевая носом, отстраняется и демонстративно отступает к хозяйскому лежбищу — хоть Ална и не восприимчива к холоду, порой странная мелкая дрожь всё равно проникает под её смуглую кожу, и в такие моменты она отчаянно ищет чужого тепла, и потому разрешает своим волкам забираться в постель, под один бок. Под вторым же всегда укладывается сама Флора.Но Ална ещё бродит где-то, сумерки становятся гуще, наливаются особой, с лиловыми подпалинами, чернотой не вступившей пока окончательно в свои права зимы, по шее тянет остро крепчающим к ночи морозом — Флора ёжится, наблюдая, как волчица деловито притаптывает лапами себе местечко.И наконец, тоже решает лечь.У ложа запах Алны, запах её сухих натруженных годами битв ладоней, металла, свежего хрусткого снега, хвои.Флора, зарывшись щекой в мех, прикрывает глаза, съеживается, и ей как наяву чудится долгожданное возвращение Алны.Вот она, пригнувшись, заходит в пещеру неслышно, угрюмая гибкая громада из сивых волос, забранных спереди в две толстые косы, золотых и серебряных линий узоров, ярко сверкающих на синеве одежд, увенчанная рогатым шлемом и гордо несущая своё костяное копьё.Глаза её вспыхивают в полумраке тусклым жёлтым светом, и она усмехается — на диво мягко, легко, и этот раскатистый звук дарит сонную истому.И ступает к ложу всё так же беззвучно, только тихий шорох волочащейся накидки выдаёт чужое присутствие.Флора почти чувствует, как Ална присаживается в изголовье, вздыхает хрипло, с присвистом, ворчит что-то себе под нос, осторожно опускает руку ей на грудь чуть пониже ключиц и, наклоняясь, касается губами губ.

Прикосновение невесомее пёрышка, жарче углей в жаровне, и грызущее беспокойство отступает, сметённое будто лавиной ощущением защищённости.А снаружи, средь скорбного молчания выбеленных горных хребтов, раздаётся пронзительный крик, клич-клёкот, знаменующий начало долгого марша Зимы над Эсперийским континентом, знаменующий плодородной земле смертельное забытьё, чтобы через несколько месяцев с боем дать шанс лугам, полям и долинам снова возродиться чистыми и умытыми, взойти упругими зелёными почками, нарядиться в цветочные венки.Флора прислушивается к зову на грани дремоты и реальности, выдыхает и расслабляется, разморённая напряжением ожидания.Мать-Зима действительно возвращается домой.