Глава 2 (1/1)

– Хён, мне кажется, родители этого не одобрят.Хансоль вздыхает и не говорит вслух о том, что самого хёна родители тоже не одобряют. Незачем повторять в тысячный раз то, что все и так знают.Ты можешь быть хоть сто раз умницей, красавцем, примерным сыном, вежливым и начитанным молодым человеком, но в тот момент, когда ты открыто признаёшься в своей не самой традиционной ориентации, ты перестаешь существовать для их элитного общества. Чжэоп хён вообще-то никогда особенно этого не скрывал, но и не выпячивал. Его родители поскандалили когда-то несколько лет назад, попытались как-то повлиять на сына, но смирились в итоге, хотя и переключили большую часть внимания на других своих детей. Это было грустно, но ожидаемо. Чжэоп тогда часто приходил к Хансолю в гости, сидел у него на подоконнике, болтая ногами в воздухе и рассуждал о том, что ему ещё повезло с семьей: от него не отказались, не сделали изгоем. Им просто нужно время привыкнуть. А Хансоль смотрел на него, кусая щеку изнутри, и думал о том, как быстро хён повзрослел и сможет ли он сам быть таким же рассудительным в шестнадцать. Когда через два года слухи поползли от дома к дому, из одного семейства в другое, Хансоль и не думал, что Чжэоп хён может стать ещё более взрослым и мудрым. Он ходил с гордо поднятой головой, не реагируя на косые взгляды и злые слова в спину. Потом, конечно, иногда плакал у Хансоля на подоконнике, но очень тихо и сдержанно.Мама Хансоля, как в принципе впечатлительная личность, была в полном ужасе. Еще бы: симпатичный соседский мальчик, который многие годы присматривал за её драгоценным сыном, желанный гость в их доме, и вдруг гей. В тот раз, кажется, Хансоль первый раз серьезно с ней поспорил. Она плакала, заламывала руки и умоляла перестать общаться с соседом. А Хансоль никак не мог взять в толк, что изменилось и в чем проблема. Вмешался обычно отстраненный отец. Он спросил, как давно Хансоль в курсе, какая у Чжэопа ситуация в семье, и неожиданно встал на сторону сына. Хансоль видел, что отец не понимает такого и не одобряет, но старается быть терпимым, и зауважал его так, как не уважал в самом раннем детстве. Мама поплакала еще неделю, но потом стала даже здороваться с Чжэопом, когда встречала его где-нибудь.И вот сейчас Чжэоп снова, как и обычно, сидит на подоконнике Хансоля, болтает ногами, всё так же не дотягиваясь ими до пола, и зовёт того вместе с собой в гости к новым знакомым. И Хансоль, в принципе, не против, он иногда думает о том, что маловато общается с людьми. Да и мама каждый раз, когда об этом заходит речь, пытается познакомить его с каким-нибудь чудесным молодым человеком, чьим-нибудь сыном, братом, сватом, который сможет благотворно на Хансоля повлиять. Нет уж, спасибо.Но дело в том, что эти новые знакомые точно, на сто процентов, вообще никак не понравятся семейству Хансоля. Начиная хотя бы с того, что это особняк Пак Дэвона и сам Пак Дэвон. Они не знакомы лично и даже, кажется, не виделись никогда толком. Но слухи про этого Дэвона ходят самые разные. Что он странноватый, что общается с кем ни попадя, что блаженный, что бы это ни значило, что в один прекрасный день его семья, никому ничего толком не объяснив, поспешно отчалила из города в какие-то неведомые края, почему-то бросив младшего сына.– Дэвон самый добрый человек из тех, кого я знаю, – говорит Чжэоп. – Ты просто обязан с ним познакомиться. Я уверен, что он тебе понравится.Хансоль пожимает плечами.– На постоянной основе там живёт парень, который называет себя Марко, и он, не поверишь, обычный человек.– Как это? – удивляется Хансоль.– Не знаю, если честно, – улыбается Чжэоп. – Как-то пока неловко было спрашивать. Но даже не учитывая эти два факта, Марко тот еще фрукт, я таких странных и забавных раньше не видел.Воображение Хансоля пририсовывает загадочному Марко попугая на плечо и длинный хвост, как у мартышки. Он тихонько фыркает над своими мыслями.– Еще там бывает Квансок хён. Помнишь его?Хансоль помнит. Они встречались несколько раз на официальных приемах и больших праздниках старших семей. Квансок производил очень серьезное, но приятное впечатление. Хоть и ростом был хорошо если с Чжэопа. Очень странно, что такой, как он, делает в особняке Дэвона, который, судя по описаниям последних десяти минут, имеет все шансы оказаться самым необычным и сомнительным домом в их районе. Спрашивать, конечно же, бесполезно – Чжэоп и сам ничего пока не знает толком.– А теперь там, вроде как, поселился Суун.

Поселился там – это значит, что все-таки ушел из дома. Или семья выгнала. С них бы сталось – Хансоль бы не удивился. Суун тоже был из тех, о ком старшие переговаривались, понижая голос и неодобрительно покачивая головами. Приятный и безобидный на первый взгляд, изящный и утонченный. Уже на второй взгляд начинало казаться, что с ним что-то не так. Таких называют “себе на уме”. Суун не был обычным подростком из семьи аристократов, он хотел знать об их мире слишком много. Задавал старшим неудобные вопросы, не смущаясь, высказывал вслух непопулярные в их среде мнения. Хансоль ждал, что странному парню такое однажды выйдет боком, и вот это, наконец, видимо, произошло. Собирая в кучу все, что было известно о Дэвоне и его доме, Сууну, кажется, очень повезло оказаться именно там.– Повезло ему, – говорит Хансоль вслух.– Ага, – кивает Чжэоп. – Подробностей тоже пока не знаю, но, кажется, сейчас это идеальное для него место. Так что, пойдешь со мной? Должно быть интересно.– Нет, хён, не думаю, что это хорошая идея, – продолжает отпираться Хансоль. Интересно будет однозначно. Но он не уверен, что готов сейчас впустить в свою жизнь столько странных людей разом.– Ладно, не буду настаивать, – Чжэоп спрыгивает с подоконника. – Потом поделюсь новостями.“Мне не интересно!” – хочет крикнуть ему вслед Хансоль, продолжая упрямиться, но думает, что это будет не совсем правдой. Ему интересно. Просто пока не настолько, чтобы выбираться из своего маленького уютного мирка.*** Чем ближе к Старому Городу, тем чище и опрятнее становится на улицах. Сейчас Суун старается не отходить далеко от набережной, чтобы снова не заблудиться случайно: ему совсем не понравилось плутать по кварталам обычных этой ночью. Но теперь он точно знает направление, и спасибо, что можно не думать хотя бы об этом. Настроение у него и так препаршивое. Именно поэтому он, в первую очередь, испытывает раздражение, когда видит нахохлившуюся фигуру в паре кварталов от ближайшего входа в Старый Город. Потому что это может быть только Дэвон. Ещё Квансок, конечно, но тот не появлялся сегодня днем и не знал о планах на ночную вылазку. Да и был куда меньше ростом, чего уж тут.Если бы все сегодня пошло иначе, если бы у Сууна получилось, если бы он справился лучше и настроение не было бы таким гадким, он бы даже был рад Дэвону. Но нет.– Хён, ну зачем? – вздыхает Суун, поравнявшись с ним. – Говорил же не встречать меня. Не надо со мной нянчиться.Дэвон чуть улыбается – он вообще почти всегда улыбается, – наклоняет голову вбок и подстраивается под шаг Сууна.– Мне не спалось и вышел пройтись немного, – говорит он спустя какое-то время.– Ага, – почти огрызается Суун.Они пересекают широкую улицу, которая визуально отделяет Старый Город от домов обычных, Суун прислушивается изо всех сил и всё-таки ловит тихий звон, когда они проходят над линией закопанных под брусчатку оберегов. Дэвон кивает сонному патрульному в караульной будке и тот провожает их долгим рассеянным взглядом. Суун знает, что тот смотрит, не потому что они совершают что-то неправильное и не потому что пытается их запомнить. А просто потому что ужасно хочет спать и нечего больше делать. Но всё равно нервно передергивает плечами.– Как прошло? – спрашивает Дэвон, когда они отходят от границы подальше. Он смотрит участливо, и это немного раздражает.– Плохо, – морщится Суун.

И тут же исправляет сам себя.– Ну то есть нормально, ты не подумай ничего такого!Он вздыхает и впервые со времени встречи прямо смотрит на Дэвона. У того уже на лице написаны вопросы, которые он собирается задавать. И Суун сам знает, что рассказать нужно. А еще вдруг вспоминает о том, что лучше сделать это сейчас, пока они наедине и рядом нет всяких умников, советников или офигенных шутников, которые нынче, кажется, окружают Сууна почти круглые сутки.– Все живы, всё нормально, никаких приключений. Я нашел квэмуля, установил контакт, взял под контроль и прошел даже больше, чем обычно. Но потом что-то случилось, он сорвался и растворился быстрее, чем я смог снова сосредоточиться.Суун сжимает кулаки в карманах пальто.– Я пытался найти еще одного. Но меня облаяли собаки, потом я чуть не заблудился, озяб, наступил во что-то омерзительное, и спасибо, что не очень вонючее. Так что нормально все прошло. Но плохо.Они почти на месте, и Суун даже думает немного замедлить шаг, чтобы закончить этот разговор на улице.– Вообще, я так и думал, что рано пока тебе одному пробовать, – говорит Дэвон.Ну да, конечно. Что еще он может сказать. Суун бы пнул что-нибудь от досады, но не хочет показывать свое состояние. Хотя можно поспорить, что Дэвон уже обо всем догадался.– Главное, что тебя никто не видел. Никто же?– Хён, ну ты смеёшься? – все-таки возмущается Суун, стараясь не повышать голоса. – Почти середина ночи! Районы обычных мертвее, чем кладбища, они даже окна ставнями на ночь закрывают наглухо почти все. А у нас – ну кому я нужен? Как выяснилось недавно, именно тем, кому мог бы быть, как раз больше всех наплевать.Он чувствует, что в голосе прорезаются немного истеричные нотки, и радуется, что говорит почти шепотом, так что их едва ли слышно. Если честно, эта тема куда хуже всех остальных, и Суун вдыхает поглубже, стараясь не задумываться о ней. Они, наконец, добираются до особняка, Дэвон одаривает его еще одним участливым взглядом, отпирает двери и прикладывает палец к губам.– Ладно, потом продолжим. А сейчас постарайся не шуметь. Сделать тебе чаю?Издевается, что ли? Суун заламывает брови и все-таки корчит недовольную рожу. Ему требуется еще несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы не рявкнуть что-нибудь резкое. И все его самообладание, чтобы не хлопнуть дверью за собой.Он правда замерз, не в духе, устал и больше всего на свете хочет сжечь ботинок, которым наступил во что-то, о чьем происхождении старается не задумываться. И не выдержит никаких нравоучений. И сочувствия. И вообще разговоров.

– Нет хён, нахер чай, – как можно вежливее отказывается Суун, – встретимся утром.Он уходит в сторону лестницы на второй этаж, где находится комната, отданная в его распоряжение.

Дэвон ставит чайник и заваривает свежий чай. Суун может бухтеть сколько хочет, но сейчас на улице действительно зябко, и Дэвон продрог, пока ждал его. А болеть ему совсем некогда. Как, впрочем, все последние два года. Не обязательно, конечно, было вообще выходить, да и Суун не слишком обрадовался. Но иначе Дэвон просто не смог. Он даже спать пробовал лечь, но только проворочался бестолку и сорвался на улицу. Дело не в том, что он не доверяет Сууну, пусть они и мало знакомы. За того поручился Квансок, а его слово стоит многого. И не в том, что Дэвон стремится излишне опекать нового жильца, хотя чрезмерная забота – одна из его неудобных привычек. Дэвон просто переживает. Он слишком хорошо помнит, что значит оказаться одному. Пусть и в Старом Городе совершенно безопасно, да и без крыши над головой Суун в итоге не остался. Но момент, когда ты перестаешь быть частью своей семьи, действительно страшен. В их среде, где родственные связи играют огромное значение, мало кто умеет жить по-настоящему один. Скорее всего, Суун еще не успел осознать этого: слишком много всего случилось с момента бегства из дома, не было шанса остановиться и подумать. Но когда его все-таки накроет, Дэвон бы хотел быть рядом. Он допивает чай, ополаскивает посуду, чтобы не возиться с утра, проверяет, заперта ли входная дверь, и идет спать.*** – Я бы спросил, где тебя носило, – бормочет Марко, когда Дэвон забирается к нему под бок, как ему кажется, почти бесшумно. – Но ответ слишком очевиден.Дэвон вздыхает и лезет обниматься.– Прости, что разбудил, я старался не шуметь.– И как он справился? – интересуется Марко.– Говорит, что почти. Хотя пришел с кислой рожей и весь нахохленный. Думаю, ему не очень нравится в городе. Сказал, что собаки облаяли, значит точно сунулся куда-то не туда. Не знаю, хорошая ли идея – отпускать его одного на такие вылазки. Но Квансок и Сэён считают, что уже можно.Марко фыркает:– Много Сэён понимает в городе, как будто. Сам-то за границу лишний раз нос не высовывает.Подобные реплики в адрес Сэёна Дэвон давно пропускает мимо ушей, эти двое невзлюбили друг друга почти с первого взгляда и не упускали шанса ляпнуть что-нибудь едкое или подколоть. Дэвону быстро надоело играть в третью сторону и теперь он ждал, когда их самих утомит эта, с его точки зрения, детская вражда.– А ты не думаешь, что слишком сильно его опекаешь? – вдруг меняет тему Марко, и Дэвон не сразу соображает, что речь уже не про Сэёна.– Кого? Сууна?– Мы же про него, вроде, разговариваем? – хмыкает Марко. – Он здесь всего третий день, а ты от него почти не отходишь. Еще и с разговорами лезешь постоянно. Это, знаешь ли, может раздражать.Откатываясь в сторону, Дэвон кладет руку под голову.– Вообще, конечно, могу предположить что-то в этом роде. Но ты знаешь, мне иногда сложно себя в этом контролировать. С другой стороны, мне сдали его на руки и велели присматривать, беречь и учить.Марко фыркает и Дэвон знает, что тому хочется съязвить на тему Сэёна и “велели”. Но он просто молчит какое-то время.– А ты и рад.– В каком смысле?– Рад получить ещё одного подопечного, – поясняет Марко совсем другим голосом.

И лучше бы он язвил про Сэёна. Потому что к этой теме Дэвон сейчас не готов. Так нечестно.– Так нечестно, – говорит он вслух и закрывает глаза.Марко чувствует себя немного мудаком. Он собирался шутливо поворчать на любимую в последнее время тему. И, кажется, начал не очень удачно. В темноте не видно, но смотреть не обязательно: он знает, что Дэвон сейчас болезненно хмурится. Его, вроде как, нужно погладить и сказать что-нибудь утешающее. Но у Марко на языке жжется фраза о том, что за последние два года он выходил на улицу примерно двадцать три раза. Если не считать заросшего сада за домом. Это совсем не обязательно говорить сейчас, просто он посчитал только сегодня. И оно жжется.

*** Когда они встречаются впервые, Марко зовут И Хёнгын, ему девятнадцать и он никак толком не может приспособиться к самостоятельной жизни. Он работает в небольшой пекарне и снимает крошечную комнату, в которую из мебели помещаются только кровать со стулом. У него две пары штанов, столько же ботинок, нет планов на ближайшее будущее, зато есть шаткий баланс между арендной платой, необходимостью ужинать каждый день и покупкой более теплой куртки на зиму. Шесть дней в неделю Марко просыпается до рассвета, собирается, стараясь никогда не прислушиваться к тому, что происходит по ту сторону окна, и выходит за порог с первыми лучами солнца. До открытия пекарни он месит тесто и выполняет мелкие поручения, а после – берет велосипед и переключается на доставку заказов. Когда кто-нибудь из немногочисленных знакомых спрашивает, нравится ли ему работа, Хёнгыну нечего сказать в ответ. Это просто работа, она не должна нравиться, за нее должны платить. Хотя, если признаться честно, велосипед и возможность много перемещаться по городу делают ее привлекательнее других вариантов.Когда Хёнгын впервые видит Дэвона, тот очень быстро бежит. Хёнгын и подумать не мог, что кто-то из аристократов способен бегать с такой скоростью. Загадка разрешается через несколько секунд, когда следом за ним из-за угла выворачивают три или четыре здоровенные ничейные псины. И это выглядит очень паршиво. Потому что псы не заходятся лаем, как это обычно бывает у шавок, которые считают Хёнгына с его велосипедом своими злейшими врагами, а бегут молча, большими прыжками сокращая расстояние между собой и человеком. Оценивая ситуацию за секунды, кажется, впервые в жизни соображая с такой скоростью, Хёнгын в несколько сильных рывков по педалям добирается до высокой каменной ограды, забирается на нее при помощи велосипеда и адреналина и во всю мощь легких орет беглецу, чтобы тащил свою жопу сюда, если не хочет с ней расстаться. Он продолжает кричать и размахивать руками, а когда убеждается, что его заметили, ложится животом поперек ограды, надеясь на свое чувство равновесия, ловит горячую липкую ладонь парня и помогает взобраться наверх. Звук, с которым щелкают собачьи челюсти, когда те в прыжке пытаются поймать ускользающую добычу, потом несколько раз снится Хёнгыну в кошмарах. Он помогает пока ещё незнакомому парню сесть нормально и придерживает его, пока тот хватает воздух широко открытым ртом, пытаясь отдышаться. Псы беснуются под ними, наконец начиная лаять и выглядят очень, очень страшно.– Спасибо, – сипит спасенный, рукавом размазывая по лицу пыль и выступившие слезы.– Ага, – соглашается Хёнгын, отпуская его плечо в надежде, что тот не рухнет вниз.– Дэвон.Хёнгын не жаждет знакомиться – он не доверяет аристократам, – но особого выбора у него нет. Он представляется и пожимает протянутую руку, только сейчас замечая сломанный под самое мясо ноготь на указательном пальце.– Правда огромное спасибо, – говорит Дэвон, прерываясь на судорожные вдохи. – Я уже думал, что все – конец.Псы перестают прыгать и садятся внизу, выжидающе задрав морды.– Чем ты их так разозлил? – спрашивает Хёнгын, запоздало вспоминая о том, что стоило бы, наверное, говорить более формально или хотя бы на вы.– Понятия не имею, если честно, – откликается Дэвон, не обратив внимания на форму вопроса. – Возможно зашел куда-то, куда им не понравилось. Я плохо понимаю собак, никогда даже предположить не могу, что у них на уме.– А я недолюбливаю, – признается Хёнгын, удивляясь собственной болтливости.– Почему?– Велосипед и собаки – хреновое сочетание.И ой, он теперь не просто разговаривает не слишком уважительно, а еще и сквернословит при аристократе. Интересно, у них от такого уши отваливаются?На самом деле, ему все равно и больше всего он надеется, что собаки скоро уйдут. Или кто-нибудь из прохожих вмешается и отгонит их прочь. Но улица, на которой они застряли, не самая оживленная. А те редкие люди, что изредка проходят мимо, жмутся к дальней ее стороне.

Они проводят на ограде больше часа, и Хёнгын безнадежно опаздывает с последними заказами, лежащими в ящике на багажнике. Можно, конечно, было бы попытаться пробраться по верху куда-нибудь дальше или спрыгнуть на другую сторону, рискуя потом разбираться с владельцем этой территории. Но Дэвон ничего такого не предлагает, а велосипед Хёнгына в заложниках у лохматых тварей, и поэтому он тоже помалкивает. Единственное, что он вообще говорит по своей воле, – это выражает надежду на то, что им удастся выбраться из ловушки до темноты. Дэвон смотрит на него довольно странно, но старательно кивает и поддакивает. Смысл этого странного взгляда Хёнгын понимает только три года спустя.

Собаки уходят сами.