22 (1/1)

POV Джеймс Ронни позвонил мне поздно ночью. Сам он, уже был в Австрии и только заселился в номер. По идее, мне тоже надо было уже вылетать, но я всё никак не мог собраться с духом. У меня не хватало совести, продолжать чемпионат, пока Ники борется за жизнь... И тот, прошлый Хант, насрал бы на всех (как делал это всегда), сделал бы так, как хочет и, заставил бы разгребать всё дерьмо за собой, посторонних людей... Прошлый Хант, просто бы не приехал на Гран-При... Но сейчас... Внутри меня что-то щёлкнуло. Да, может это звучит максимально пафосно, но авария Ники в корень меня изменила. Я понимал, что не мог подводить команду... Понимал, что должен поехать на гонку... И в тоже самое время, меня грызла лютая совесть перед Лаудой. Обычно, немногословный швед, сейчас что-то оживлённо рассказывал. Но все мои мысли крутились вокруг Ники и проклятой аварии, так что, большую часть из сказанного Петерсоном, я тупо не услышал. Из тяжёлых раздумий меня вырвали два коротких слова: —Ники очнулся! —Стоп! Что ты сейчас сказал? —переспросил я, явно весёлого Ронни, думая, что мне послышалось. —Говорю, Ники очнулся! Мы с Клеем были там. Какие-то придурки позвали к нему в палату священника. Ну Ники в этот момент и вышел из комы. И послал этого священника на хрен, —тихо смеялся швед. —В смысле, послал? —не понял я его слов. —В прямом. Сказал ему: "я ещё жив" и показал средний палец. Я невольно вспомнил слова самого Ники, которые он не так давно произнёс на злосчастном Нордшляйфе: "—Ты считаешь, что расстроишь меня, Джеймс? Назвав крысой, раз я похож на неё? Я не против. Крысы уродливы, их не любят, но при этом они очень умны. У них мощный инстинкт выживания". Лауда и правда, оказался живчиком. И сейчас, я был этому безумно рад.—С ним всё будет хорошо? —с надеждой спросил я у шведа, ожидая, что он меня успокоит хорошими новостями. —К сожалению, не всё так просто... —в голосе Петерсона, тут же пропала вся весёлость. —Ники всё ещё очень плох. Лёгкие и почки, отказывали несколько раз, а трансплантацию проводить опасно, организм слишком слабый. Он просто не выдержит операции. Врачи даже не скрывают, насколько всё плохо. Но они в шоке, что Лауда вообще пришёл в сознание. Никто этого не ожидал. Я нервно сглатываю образовавшийся ком. Имею ли я право спрашивать о Т/И? Ронни, как-то сам, прошлые дни, рассказывал о ней. Мне стыдно и неловко было вспоминать о девушке в такой момент. Но с другой стороны... Я не смогу спокойно уснуть, не зная, как всё это переживает моя любимая крошка... Да, мысленно, я всё ещё называл Т/И "моей крошкой". Потому, что, до сих пор люблю её и, до сих пор, не могу смириться с тем, что она с другим мужчиной. И сейчас, из-за меня, из-за моей глупости, она может стать вдовой. А ведь Т/И всего 29 лет... Ники и вовсе 27... В трубке повисла тишина. Я хотел, но не решался спросить о Т/И, хотя, переживал о ней не меньше, чем о Лауде. Страшно было представлять, сколько всего ей предстоит пережить, если Ники всё же выкарабкается... Если... —Т/И держится молодцом, —словно прочитав мои мысли, тихо произносит Ронни. —Видел бы ты, каким коршуном она стояла у палаты, нежелая пропускать в неё священника. Я думал, что в какой-то момент, она выцарапает ему глаза. Она большая молодец. —Если что-то нужно... Хорошие врачи, связи, только скажи. У среди моих знакомых много влиятельных людей. —Нет, не думаю. Там Энцо заставляет всех ходить по струнке. Он не позволит, чтобы Ники не спасли. Старик грозится заживо всех закопать, если Ники уйдёт. У Лауды лучшие условия, из возможных... С ним всё будет хорошо. А что касается Т/И... Джеймс, как бы плохо тебе ни было, ты должен её поддержать. Она думает, что ты злорадствуешь. Ты должен с ней встретиться и поговорить. Вам обоим это нужно, но в особенности — ей. Сделай это ради них обоих. Поезжай в Германию, сразу после Австрии. —Спасибо, что ты и Регаццони, не бросили её в такой момент. А я... Я не могу... Я боюсь смотреть ей в глаза. Эта авария только на моей совести... Если я заявлюсь в госпиталь, это будет вершиной свинства. Я не могу этого сделать. Прости... —Нет, Джеймс. Тебе не за что извиняться. Это сложно, понимаю. Но, какое бы решение ты ни принял, как бы сама Т/И ни была на тебя зла... Просто знай, что она ждёт тебя, пусть и не признаёт этого. Ты ей нужен, как никогда. Прошёл день... Ещё один... И ещё... Я, скрепя сердцем, всё же полетел в Австрию... Всё ещё пытался написать письмо Лауде. Но единственный результат — несколько порванных толстых тетрадей. В госпиталь я всё также не решался звонить (хотя и знал, что Т/И, в прямом смысле слова — сейчас жила там, не желая бросать Ники даже на полчаса). Настроение у пилотов было скверное. Да, нам всем приходилось видеть гибель других гонщиков. Да, каждая смертельная авария выглядела жутко, но... То, что случилось с Ники... Пламя, что на несколько метров поднялось над машиной и охватило собой весь болид целиком... Пожалуй, для каждого, эта авария, была самым ужасным зрелищем в жизни. И осознание, что мы сейчас здесь, продолжаем чемпионат, пока он просто пытается не умереть — это ломало абсолютно каждого. Никто не говорил перед гонкой об этом вслух, но и без того было ясно — все без исключения, переживали о Лауде. Пресса раздула эту аварию до каких-то вселенских масштабов, а у госпиталя дежурило огромное количество журналистов и операторов. Каждый из которых мечтал урвать сенсанционную новость — первым. Писали, что Лауде стали прочищать лёгкие, что дышит он трудно, но уже самостоятельно, что ему планируют делать несколько пластических операций, т.к. кожа сильно сгорела, что у него из-за последствий аварии, резко ухудшилось зрение и он практически ничего не видет... Читать всё это, за несколько часов до старта, было равносильно самоубийству, но весь пелотон, настолько сильно переживал о Ники, что кажется, уже никому не было дела до глупых суеверий... Каждый мысленно просто мечтал о том, чтобы Лауда преодолел этот период и вернулся к нормальной, полноценной жизни. *** POV Т/ИКогда Ники, на свой страх и риск, отключили от ИВЛ и поняли, что он, хоть и с огромным усердием, но может дышать самостоятельно... Врачи сразу оповестили его, что нужно в срочном порядке прочищать лёгкие. В них слишком много дыма и, если медлить, до следующего месяца, он вряд ли доживёт. Жёстко? Без сомнения... Но, Лауда был бы не Лаудой, если бы сам не попросил врачей, говорить всё на чистоту, какой бы ужасной ни была правда. Так что, врачи просто выполнили его просьбу. Прочищать лёгкие (опять же, на этом настоял сам Ники) стали на следующее утро, после того, как его отключили от ИВЛ. Он был слишком слаб, еле разговаривал, заходился кашлем при каждом глубоком вдохе и выдохе... А когда врачи и медсёстры, принесли нужную аппаратуру, стал яростно выгонять меня из палаты. Даже в такой момент, Ники думал обо мне, о том, что это зрелище не для слабонервных и что мне может сделаться дурно. —Ну уж нет, Ники... Я тоже могу быть упрямой и я ни за что не брошу тебя в такой момент. Даже не проси. Из практически полностью забинтованного лица (видны были только глаза и губы) Лауда смотрел, куда-то вбок от меня, очень недовольным взглядом. Я знала о проблемах со зрением, но врачи успокаивали, что если муж справится с ближайшими процедурами и операциями, то зрение должно восстановиться. Главное — не опускать руки. Врач предупредил, что, если Ники будет больно или он начнёт задыхаться, процедуру сразу прекратят.—Как много раз её придётся делать? —Зависит от степени задымления, от уровня отравления углекислым газом и от того, как медленно или быстро, всё это будет выкачиваться из самих лёгких. Всё индивидуально. К сожалению, я не могу назвать каких-то точных цифр. Ники без промедления широко открыл рот, как только его об этом попросили, а я сжала пальцы мужа, в знак поддержки. Не уверена, что он меня сейчас видел, но Лауда должен был знать, что я здесь, рядом с ним. Множественные трубки, торчащие из его тела, подключённые к различным аппаратам, явно, не помогали самой процедуре, но выбирать не приходилось. В рот Ники стали вводить длинную, прозрачную трубку, в самое горло и ещё дальше, в пищевод, пока трубка не дошла до лёгких. Я не могла спокойно смотреть на это. Ники до синяков сжимал мою руку, стоная от боли, его тело трясло от нехватки кислорода (который перекрывала находящаяся в горле трубка), но, как только врачи хотели остановиться, он тут же начинал протестующе мычать. У меня сердце кровью обливалось, наблюдая за всем процессом. По трубке, изо рта мужа, стала выходить жижа землянного цвета. Как позже объяснили врачи, это и есть тот самый дым и углекислый газ. Сама процедура шла около двадцати минут, которые сейчас, длились для меня, как целая вечность. Мне хотелось всё разом прекратить. Потребовать, чтобы врачи прекратили издеваться над моим мужем, но... Это было нужно, прежде всего, для Ники. Без этих процедур, если ему не почистят лёгкие, он умрёт... Закрыв глаза (так, как больше не могла, спокойно на это смотреть), я положила левую руку, поверх руки мужа, которой он с силой сжимал мою правую ладонь. Я тихо плакала, надеясь, что он этого не услышит, а Ники цеплялся за мою руку с такой силой, с какой сейчас цеплялся за свою жизнь. В данный момент, мне было плевать на собственную боль. Это не имело никакого значения. Единственное, о чём я думала — как бы больно мне ни было, Ники в разы больней и я обязана помочь ему с этой болью справиться. Наконец, проклятую трубку вытащили, а Лауда зашёлся диким кашлем. Когда врач, что всё это время сидел справа от Ники, собирался встать, муж схватил его свободной рукой за халат. —Ещё, —прокашлявшись, еле слышно прошептал он. Несколько медсестёр и врач, смотрели на меня во все глаза, ожидая, что я отвечу. —Ники, это очень сложная процедура, пожалуйста, тебе надо отдохнуть, —я погладила мужа по ладони, на что он отрицательно качнул головой. —Ещё... —Как часто можно делать эту процедуру? —понимая, что спорить с мужем бесполезно, уточнила я у врача. —Зависит от стойкости самих пациентов. Но в среднем, её делают, максимум, пару раз в неделю, —спокойно поясняет мужчина. —Я буду делать каждый день, —снова еле хрипит Ники. Все присутствующие, смотрят на Лауду во все глаза, не веря в услышанное, а я, убрав руку с его ладони, хватаюсь пальцами за собственные волосы. Потому, что, знаю собственного мужа. И знаю, что он сейчас ни черта не шутит... —Ещё, —уже в третий раз повторяет он, еле шевеля губами. —Вы уверены? Тогда нам стоит всё прочистить и обработать. Ники, практически незаметно кивает, медленно моргнув, в знак согласия. А через какие-то десять минут, проклятая трубка, снова оказывается в его горле... И мне ничего не остаётся, как снова, тихо плача, чувствовать, с какой (в данный момент) огромной силой, он сжимает мою ладонь. Которую, за всё это время, так и не выпустил из своей руки...