Часть 4 (1/1)

Никто в школе не знал, что Гарри и Конор, – два, если не врага и не соперника, то недоброжелателя, - начали общаться. Не так, как прежде, - без унижения и боли. Без Антона и Салли. Они созванивались или переговаривались в редкие моменты в столовой или туалете, если дружков и Лили рядом не оказывалось. Они ходили гулять или просто в гости к Гарри. И там Конор мог позволить себе поиграть в компьютерные игры, потому что в своём доме бабушка их не терпела. Он расспрашивал одноклассника о самолетах и кораблях, которые имелись в его разнообразной коллекции и Гарри мог часами с упоением рассказывать о всевозможных танкерах, авианосцах, истребителях и штурмовиках, сравнивать особенности, рассказывать их историю. И Конору нравилось находиться вдали от привычной обстановки, слушать, запоминать, наблюдать, смеяться, словно бы выпадать из прошлой жизни, где была комната с инструментами для рисования; где папа уехал в Америку к другой семье, наверное, лучшей, чем прежняя; где Гарри издевался над ним на заднем дворе школы; где больная мама. Уже не была. К себе О’Молли его никогда не звал. Даже, когда бабушка уезжала по делам. В его появлении не было нужды. Комната Конора пахла гуашью и акварелью, заполнялась холодным английским светом и терпела только одного постояльца. Гарри чувствовал подвох, но ничего поделать с устоявшимся раскладом не мог. Если Конор упрямился, то всерьёз и надолго. Если Гарри хотел что-то получить, то он это получал. В своей напористости они походили друг с другом на близнецов. Разница состояла лишь в том, что О’Молли уже знал, что в мире не всё происходит исключительно так, как хочется. В конце января с руки Гарри сняли гипс и он, вопреки запретам врача, буквально на следующий же день понёсся играть с пацанами в баскетбол. Конор назвал бы это дуростью и оказался бы прав. Сам он не играл, видел, со своего места, как мучительно и деревянно выглядят его движения, как пару раз менял он ведущую руку в неподходящих местах и едва не терял мяч, но всё же настойчиво оставался в игре и доказывал всем и себе самому, что всё ерунда и ему не больно. Когда Конор думал о Гарри, то непременно задавался вопросом: ?Почему??. Почему он не защищался в столовой, не дал родителям разбираться с О’Молли в судебном порядке, почему отказался от издевательств и хочет теперь наладить контакт? Но ответы на эти вопросы упорно избегали его и рыскали где-то за гранью понимания. А ещё Гарри всё не торопился озвучивать свои оставшиеся желания. Но разговору о безбашенности Гарри все же пришлось состояться. По своей природной дурости ?вечно быть первым?, уже в феврале он рвался на соревнования. Учитель по физической культуре отказывался, настаивая на том, чтобы он еще восстанавливался. Даже родители весьма скептически отнеслись к его желанию ехать на будущие выходные в соседнюю школу на соревнования по легкой атлетике, о чем он и поведал Конору, когда тот в очередной раз торчал у него в гостях, зарисовывая по памяти истребитель ?Тайфун?, – Гарри успел его ?подсадить? на самолёты. - Все против, а ты всё равно поедешь, - заметил О’Молли, но с таким видом, что Гарри лишь на секунду самодовольно улыбнулся, а потом спросил: - А ты что, тоже думаешь, не стоит? - Какая разница, что я думаю? Конор, сосредоточенно наносил штрихи карандашом и не отрывал взгляда от бумаги. Он бы хотел снова сделать портрет одноклассника. Возможно, даже стоило. Но пришлось бы показывать, возникли бы лишние вопросы, и Гарри в шутку, но несколько болезненно бы его подколол. А скрывать, по ясной причине, представлялось невозможным и глупым. Собственно, что тут скрывать? Ну захотелось снова? Ну и что? Если бы в новой экранизации ?Портрета Дориана Грея? предложили сниматься именно Гарри, Конор ни сколько бы не удивился. Наверное, ему бы даже играть ничего не пришлось: выходи на площадку и просто будь собой – красивым, уверенным, порочным. Но объясняться перед ним за слишком частое использование его облика в своих работах Конору не хотелось, потому он рисовал самолёты или красивые коллекционные машины, или корабли. И обязательно,- он был убежден,- обязательно где-то внутри, за стеклом на водительском сидении или за штурвалом находится этот вечно уверенный в себе Дориан. - Какая разница, - продолжал он, - если решение примешь ты сам? Не зависимое от того, что думает любой на земле. Хоть всё человечество сразу. Ведь так? Мальчишка поднял взгляд на Гарри и заметил, что он, убрав в сторону компьютерную мышь и повернувшись на своём кресле, тоже смотрит на него. - Пожалуй, - ответил он так неторопливо и вкрадчиво, словно пробовал слово на вкус и упивался его значением, а точнее смыслом, которое оно сейчас несло. – Иногда мне кажется, О’Молли, что ты видишь меня насквозь. - Это вряд ли, - Конор разорвал взгляды и вернулся к рисунку. - В любом случае, это же не баскетбол и не плаванье, - Гарри вновь взялся за мышку и продолжил делать свой проект, - лёгкая атлетика. Я даже почти не буду пользоваться рукой. - Они за тебя волнуются. Вот и всё. А тренеру вообще влетит по первое число, случись что. И, зная твоих родителей, виноватым они сделают его, а не тебя. - Я умею брать ответственность за собственные поступки, - несогласно и даже уязвленно фыркнул одноклассник. - Тренер Леман этого знать не может. Гарри задумчиво кивнул и спросил: - Но всё же. Что думаешь ТЫ? Конор тряхнул головой, но вновь на него смотреть не стал. Не часто такое случалось в присутствии Гарри, но ему стало неуютно, будто он оказался прижатым к стене и любой ответ означал переход к чему-то нехорошему. - Думаю, что тебе не просто так сказали полгода не ходить на физкультуру. Думаю, глупо идти швыряться мячом и толкаться с пацанами, когда это может означать новую травму и еще более худшие последствия, - всё же ответил О’Молли, - но я знаю, что тебе важны соревнования и ты без них не сможешь. Гарри ухмыльнулся. Это было ясно, даже без взгляда на него. - Заботливо, О‘Молли. Подумай об этом в следующий раз, когда решишь сломать мне что-нибудь. Раз за разом так или иначе они возвращались в своих беседах к тому злосчастному дню. Конор ненавидел это – что стал причиной травм одноклассника; что он до конца не понимает, кто такой Монстр и потому не верит; что не сам Конор приводил в исполнение не озвученное ни кем наказание; что была хоть маленькая вероятность того, что станет невидимкой для Гарри. Но сам Гарри с привычным ему упорством почему-то вновь и вновь напоминал Конору его дикий поступок, хотя, казалось бы, напротив, должен был забыть, как нечто постыдное, момент собственной слабости и невозможности справиться с худым мелким мальчишкой, который даже спортом толком не занимается, да и на физкультуре вечно плетётся чуть ли не в конце. - Хватит, Гарри! – отрезал Конор. - Ты сам виноват. Нечего было говорить, что я невидимка! И по тому, как он сказал последнее слово, Гарри почувствовал, что оно всё ещё болезненно отзывается в душе О’Молли. - А я тебя и не обвиняю, - невозмутимо сказал он, - если ты не понял. Ну в самом деле, не объяснять же ему банальности?***Март выдался тяжелым. Тогда, когда Гарри уже почти расслабился, решив, что самое плохое и сложное уже позади, что Конор привязан к нему пуще прежнего и позабыл о своих горестях, он неожиданно пропал. Нет, не в прямом смысле. Он продолжал ходить в школу и, как раньше, жил с бабушкой, но что-то изменилось. О’Молли везде таскался с Лили, телефонные разговоры поспешно сворачивал и на предложения встретиться у него вдруг появлялся целый ворох дел. Что только Гарри себе ни навыдумывал. Он злился, чувствовал, что дело серьёзное, понимал, что Эндрю отношения к нему не имеет и, как и всегда, знает не больше, чем любой другой человек из класса. Долго так продолжаться не могло. На следующий день, после очередного отказа встретиться, Гарри понял, что случилось. Конор появился в классе вовремя. С ним притащилась и его надоедливая подружка. Последнее время, получив разрешение мисс Кван, она сидела с ним за одной партой. Совсем как до произошедшей между ними ссоры. Гарри он героически или, напротив, трусливо избегал. Не смотрел, все оставшиеся до урока минуты, говорил с девчонкой и раскладывал на стол необходимые вещи. Но, резко обернувшись во время урока, Гарри встретился с ним взглядом и узнал. Узнал молчаливую просьбу наказания. За что? Это предстояло выяснить. Одно Гарри понял однозначно – хочет Конор или не хочет, но сегодня же он поймает этого барана и разложит всё по поводу их отношений по полочкам. Конор сошел с дороги на тропу и подошёл к узорчатым старым воротам. Передвигаясь медленно и обречённо, он надавил на створки, и они послушно разошлись в стороны, предоставляя ему путь далее: через поле, к холму, на котором виднелась старая часовня и огромный раскидистый тис. Снег ещё лежал на земле, но уже кое-где растаял, обнажая мерзкие черные проплешины с прошлогодней жухлой травой. Идти по льду и грязи в стареньких кедах оказалось занятием неприятным. Пару раз он поскальзывался, один раз даже чуть не покатился кубарем на подъеме, но от идеи своей не отказался и, преодолев все препятствия, наконец оказался у покосившихся черных оград и надгробий. Тис холодный и безмолвный ждал его, покачивая острыми ветвями на пронизывающем его тихим свистом ветру. Конор подошел к нему. В глазах стояла безмерная тоска и он поспешил их спрятать, положив руку на шершавый ствол, и тут же ткнулся слепым котёнком в него лбом. Плечи его приподнялись и резко опустились, сопровождаемые громким выдохом. Он задрожал всем телом и казалось, что сейчас расплачется. Но глаза его оставались сухими. Лишь пальцы жалобно заскребли по коре, словно умоляя Тис проснуться. И Монстр пришёл.Он схватил его крепко за плечо, развернул и толкнул к продрогшему от холода стволу. Конор ударился спиной и распахнул глаза, едва удержавшись на подкосившихся ногах. Впрочем, упасть бы ему не дали. Рука ловко перехватила плечо с другой стороны, а спустя долю секунды во второе тоже вцепились сильные пальцы. - Что это ты удумал, О’Молли? – раздался жестокий злой шёпот, будто кто-то их мог услышать. – Снова решил пожалеть себя? Он оторвал Конора от дерева и вновь натолкнул лопатками на бугристую твёрдость. - Сколько времени прошло? А? Я тебя спрашиваю! Мне казалось, мы это уже прошли. Мальчишка охнул от удара и с тихим стоном выдохнул:- Тебе казалось, - саркастически напоминая их давний разговор. - Не смей. Никогда. Больше. – дыхание чужих губ едва ли не обжигало. Он не знал, чего никогда больше не сметь. Но вскоре ему пояснили.- Только я имею право тебя бить. Только ко мне ты можешь приходить за наказанием. Ты слышишь меня, О’Молли?Он не знал слышит ли. Видит ли. Несколько секунд он смотрел исподлобья, прожигая собеседника угрюмым потерянным взглядом. Потом что-то надломилось. Он мог бы поклясться, что на самом деле услышал хруст трескающегося льда. Ладони его взметнулись робкими птицами вверх и уцепились за скользкую ткань куртки. Он изо всех оставшихся сил рванулся вперед и оказался в крепких белых руках. Неконтролируемо покатились по щекам предательские слёзы, и как легко после них становилось. Он уплывал куда-то за грань и знал, что еще никогда прежде наказание не было таким спасительным. - Мне её очень не хватает, - простонал он в чужое плечо и почувствовал, как чужие руки крепче вжимают его в чужое сильное тело. - Знаю. Гарри кивнул. И Конор верил, что он не врёт. Пусть и не терял никого столь близкого. О’Молли всем сердцем молил, чтобы этого и не случилось. - Как? Как я могу продолжать ходить в школу, общаться с тобой, Лили, смеяться? Как? Если её нет.Он почувствовал тяжелый вздох Гарри, и как ладони его поднялись выше, легли на его скулы и подбородок, чтобы поднять голову, заставить смотреть в глаза.- Конор, ты и впрямь думаешь, что ей понравилось бы смотреть, как ты молча загибаешься у её могилы, как чёртов Хатико? Конор моргнул, скидывая ресницами прозрачные слёзы вниз. - Нет, но я всё равно не понимаю… - еле слышно прошелестел он.- А нечего тут понимать. Она дала тебе жизнь не для того, чтобы ты все оставшиеся годы ходил в трауре. Да и я тебе не позволю. Слышал вообще, что мёртвым тяжело, когда о них плачут? Он неопределенно качнул головой. И Гарри продолжил:- Так что будь умницей, Конор. Сделай всё, чтобы быть счастливым. И чтобы она радовалась, глядя на твоё счастье.Верил О'Молли или не верил, но он вновь спрятал глаза, скользнув пушистыми ресницами по шее одноклассника, вдохнул его глубокий запах и почувствовал, что всё намного правильнее, чем встречаться на заднем дворе школы и получать от него толчки. Они стояли ближе, чем когда-либо прежде. Конор признавался ему во всех своих ранах, обнажал, показывал. А Гарри делился с ним силой и знал, что когда-нибудь сможет их залечить. Вера – половина исцеления.