пьяное солнце. (EXO. Кенсу/Чунмен) (1/1)

Кёнсу говорит, что у него мёрзнет позвоночник, кутается в необъятный шарф. Чунмён смеётся, мол, хен, так не бывает, катает в ладонях чуть остывшую банку кофе с двойным молоком и прячет глаза, потому что в шарфе До искрит целая вселенная, а так не бывает.У Кёнсу глаза?— недописанная рукопись, вены-сухожилия очерки дешёвого романа, дописать бы.Ким разбивается об его глаза, разливается волнами остывшего кофе и тонет.Кёнсу не видит, не понимает, лишь корчится от невидимого холода, разнеси его к черту по ветру.Любить Чунмёна не правильно, убийственно, аморально. Кёнсу моральный до зубовного скрежета.Чунмён говорит: мёрзнешь, значит живой, посмотрим на сады? Там так красиво лежит листва.Заливается хохотом, тянет как ребёнок за руку, ребячливо жмётся к спине, а Кёнсу все не понимает, что красивого в куче пожухлой листвы, у Кёнсу глыба льда внутри разрывает органы на осколки, душу в крошки, не хватало только листьев и улыбки чертового Чунмёна.Мимо ежесекундно проходят толпы людей, летят как рисовые зерна в непогоду, До Кёнсу чувствует себя потерянным ростком в ураган и ненавидит в Чунмёне всё, за то, что он так нужен.Глупая причёска, мальчишеская улыбка, сухие потрескавшиеся ладони, капля варенья на губе.Чунмён смотрит на него, не поднимая глаз, До как птица, взлетает выше неба, разбивается, скалится, ершится, не подпускает, вырывает свободу, плачет ледяной водой и обрастает холодом, вот и мёрзнет, а как иначе.Вокруг ветер поднимает ураганы.Киму больно не то от ледяного воздуха, не то от обиды, Кёнсу душит себя шарфиком, говорит нечего делать ночью в саду, ты как не от мира сего.Чунмёну хочется кричать, нарушить немой монолог, вцепится в это его глупое строгое пальто, добраться до заевших механизмов, да вырвать с корнями.Чунмен выдыхает. Оба они не от мира сего.Для До Чунмён пьяное солнце, сто тридцать три слова, два слога, толпа чёрных ворон в голове Кёнсу ледяными губами шепчущего: убей меня, а?До хватается за краешек безобразно длинного пальто, прижимается позвоночником к обжигающей спине, считает вдохи, тает, жизнь вокруг замирает как стая голубей, ничего уже не может быть хуже.—?Ты же огонь, в смысле стихия? —?спрашивает Кёнсу, Чунмён не говорит, молчит, улыбается россыпью морщин на щеках, греет в руках банку кофе с молоком, завёрнутую в космический палантин.Токио засыпает листва, хрустит под ногами, сворачивается в клубки и маскируется под багряный закат.Рейс задерживается на час, два, сто сорок два, неважно, для Кёнсу весь мир летит с элеватора вниз, в бездну Ким Чунмёна