dolore delecart (g) (1/1)

– Ливси, капитан ранен!Смоллетт ясными глазами неловко взирает на подбегающего доктора – не уберёг себя, – а после сдавленно шипит, когда, отпуская его в объятия Дэвида, сквайр резко проходится рукой по ранению. Нога беспокоит его не столь сильно: успев затянуть над икрой жгут, он скорее просто её не чувствует вовсе, чем ощущает муки непомерные.Ливси хмурит темные соболины брови, и они так смешно выделяются на его светлом лице и забавно распушённом парике, что на секунду Смоллетт забывает о ране. Но тут доктор тихо цокает языком – и лопатка ноет снова.– Пойдёмте, сэр, я перевяжу Вас.Ещё не стих гул в ушах от полевой стрельбы; средь щели частокола да сруба виднеется закатное солнце, и шум океана смывает остатки тяжелого дня. Они располагаются где-то вдали: чтобы не слышать восторженных разговоров Джима, не обращать внимания на причитания Трелони. Первое касание выбивает воздух из лёгких; руки Ливси не по-привычному мягкие, тёплые, и даже не до конца высушенная вода спасительным оазисом ощущается. Смоллетт снова шипит, всё так же приглушенно, когда доктор ощупывает ранение. – Мне нужно срезать ткань, – сдержанный говор доносится до ушей его, и в ответ на это капитан растерянно кивает. – Хвала небесам, ткань рубашки не застряла в пулевом отверстии. Не уверен, что смог бы прооперировать Вас на этом чертовом острове. – Ну что же Вы так категорично, – приглушённым смешком скрывает он очередное стенание.– Как нога? Не беспокоит сильно? Вам очень повезло, что пуля Мэрри была на вылет, сэр.– Не нужно беспокоится так сердечно, доктор, уверяю Вас, я в полном порядке.Ливси ещё что-то говорит совсем тихо, и Смоллетт может разобрать лишь забавные ворчания, а потом и замолкает вовсе. Непривычно видеть его настолько хмурым да погружённым в дело: даже к больным на корабле обыкновенно относился тот с профессиональным юмором. Внезапный укол совести и задетого самолюбия точным попаданием клеймит Смоллетта: он, превосходный капитан, подстрелен как неопытный юнец. Дважды.– Благо, ничего серьёзного, – наконец выдаёт вердикт Дэвид, и в этот момент – Александр может поклясться на судовой Библии, на коей много лет назад давал присягу, – в несдержанности своей улыбается, а потом и вовсе так нежно дотрагивается до обнаженного плеча, что сердце пропускает кульбит. – Вот, возьмите, – в руках Смоллета оказывается бинт, сложенный в плотный валик; не сдерживая усмешки, он поворачивается к Ливси, и с улыбкой приподнимает бровь. – Ну же, не смотрите на меня так. Мне придётся вытащить пулю, чтобы сохранить Вашу жизнь.– Ливси, на своём веку я был ранен столько раз, сколько Вам и не снилось. Неужели Вы думаете, что я не стерплю этого? Он сдавленно хохочет, пусть плечо и невесело простреливает, наблюдая за тем, как чудесно меняется Дэвид в лице: смятение отходит в сторону, отдавая бразды правления смущению, и он краснеет, отводя взгляд, и белый растрёпанный парик ещё сильнее выделяется на нём.– Простите-простите, – лепечет он, торопливо забирая бинт – их руки соприкасаются на секунду дольше, чем следовало, – я не подумал, что это может задеть Вас. Я не хотел...– Всё в порядке. Просто делайте то, что положено. За это форменное бахвальство становится стыдно спустя мгновения – когда холодный край скальпеля прикасается к горящей ране, счищая кровь и свернувшуюся кожу. Ливси с улыбкой наблюдает, как по-юношески глупо капитан сжимает в руке край помятой треуголки – от земли и брызг океана её края давно размякли, – и как прикусывает губу, дабы не выдать то, что он тоже человек, и что ему тоже бывает больно.Наконец, он не выдерживает – если упрямец не согласен на стандартные методы медицины, придётся импровизировать.– Как думаете, мы сможем вернуться живыми? – мягко вопрошает Дэвид, промывая рваное ранение. Ему сложно прикинуть на вид калибр орудия, что так не вовремя приковало капитана к кровати, но, чёрт возьми, он благодарен Господу, что оно не лишило его жизни. – Единственное, в чём я Вам могу поклясться, так это в том, что я сделаю всё возможное для возвращения вас домой целыми и невредимыми. – Нам повезло, что Вы у нас есть, – замолкает он лишь на секунду, когда подносит длинный пинцет. Сейчас ему нужно чуть больше времени, чтобы унять дрожь в руках; однажды человек, у которого Ливси учился медицинскому делу, сказал, что никогда не оперирует дорогих ему людей. Что же, теперь он на своей шкуре прочувствовал это. – Вот, – радостно оповещает Дэвид, всматриваясь в пулю, – вот она, красавица, чуть на лишившая Вас жизни. Как аккуратно она вошла, не задев важных органов. Возьмёте как трофей? – добродушно спрашивает, неспешно накладывая повязку; капитан энтузиазмом не блещет – приходится возвращаться к прошлому разговору, – клянусь, если бы не Вы, мы бы давно уже пошли на корм рыбам. И, не сдерживаясь, он касается плеча вновь – куда-то ближе к шее; Смоллетт опускает глаза, в которых беснуется уходящее солнце. Нет, не сейчас, не здесь – вокруг слишком много людей.Всматриваясь в до боли знакомое лицо – темные глаза доктора неразрывны со взглядом Александра, – он встаёт на колено, принимаясь обрабатывать ногу. – Потрясающе, просто потрясающе, – причитает он, промывая кровь, – и эта пуля вошла так аккуратно, повредив лишь связки. Ещё немного, и, боюсь, Вы бы составили компанию Долговязому Джону.– Ваша любовь к Вашему делу пугающе поражает, – Смоллетт усмехается снова – но уже так искренне и по-доброму, что Ливси лишь пожимает плечами и бинтует молча. – И всё-таки нам действительно очень повезло с капитаном...– Спасибо, – шепчет Смоллетт в ответ одними губами, и сам, быть может, не знает точно, за что благодарит. Минуты две они молчат, неловко смотря друг другу в глаза.– Я думаю, нам обоим есть, что сказать, – сдаётся Смоллет и приподнимается с кровати.– Нет-нет, капитан, постельный режим, – улыбается Ливси в ответ, и этот маленький уголок на прожжённой порохом и смертью земли тонет в тихом смехе.