Ретроспектива 25 (1/1)
?Никогда не показывай, что тебе тяжело удерживать Контроль?Одна из основополагающих заповедей Кодекса. Ульдред потратил немало времени, чтобы вбить это в непокорную голову Амелла, возжелавшего по юности сунуться в Запретные Школы, и — на его счастье — нарвавшегося на куда более опытного коллегу. Иногда подростку казалось, что тот терзает его с какой-то подозрительной заботой — словно строгий папаша. С другой стороны, в Круге это было традицией — кто-то из старших чародеев всегда находил себе протеже из учеников. Вероятно, как не раз упоминала на общих занятиях по теории сознания и мышления Метресса Вивиана, это было проявлением животного инстинкта, направленного на продолжение рода.Эта заповедь выручала его не раз и не два. И даже не дюжину. Как оказалось, она вполне применима и в обычной жизни — по крайней мере, опираясь на нее, оказалось довольно просто выбивать скидки у квартирмейстера. И у полкового кузнеца. И даже у Формари, приписанных к армии.Только поэтому сейчас он держался на одном лишь упрямстве — и вере в Наставника. Он пару раз заметил Ульдреда здесь, в Остагаре, и был поражен увиденным. Тот постарел разом на десяток лет, сбрил свою роскошную гриву и теперь напоминал скорее Неспящего Колдуна из Кинлохских страшилок.Отогнав лишние мысли, Дайлен почтительно склонил голову, дожидаясь, пока его непосредственный куратор и столь же непосредственное начальство свалят из поля зрения, и только после этого позволил себе проявить слабость. Юноша оперся о стол, на котором все еще стоял, матово поблескивая странным белесым материалом, напоминающим драконью кость, Кубок Посвящения. Сознание затянуло неприятной мутью, и Амелл, с трудом поборов тошноту, вцепился в единственное материальное, что сейчас ощущал. Пальцы сжали край мраморной столешницы до боли — и маг даже не удивился, когда после короткого мгновения боли в суставах раздался хруст. Вот только сломались не кости — мрамор.Магия в крови раскручивалась водоворотом, грозя захлестнуть разум — и Дайлен лишь стиснул зубы, стараясь удержаться в сознании.
?Перегрев?.Дар грозил выйти из-под контроля, и все, что мог ему противопоставить Амелл — свое упрямство. Упрямство силой увезенного от матери мальчика — он помнил, как рвалась за ними тремя рано поседевшая женщина. Упрямство самого юного Стихийщика Кинлоха, вынужденного день за днем отстаивать свое место в негласной иерархии учеников Круга. Упрямство лучшего друга самого непоседливого студента, раз за разом доказывавшего каждому рыцарю храма, что не имеешь никакого отношения к очередному побегу — и раз за разом отсиживать в антимагическом карцере ?для смирения? по нескольку суток… а потом так же упрямо молчать на все вопросы Андерса и улыбаться. Пусть верит, что за все отвечает лишь он, пусть живет этой верой, пусть пытается бежать снова, путь остается несломленным. Упрямство личного ученика Ирвинга — Дайлен ненавидел то, что его заставили сменить Наставника, ненавидел старого лиса, ненавидел всех старших чародеев кроме Ульдреда, проголосовавших ?за?, стоило только тому уехать на юг по призыву Короля.Столешница хрупнула еще раз.И магия смирилась, покорно улегшись в оковах разума.Дайлен вздохнул. Потом еще раз. А потом ощутил, как совсем рядом, буквально в полудюжине шагов, раскручивается еще один магический водоворот.Уже не его.
Глухо выругавшись подхваченным у солдатни выражением, сути которого пока до конца не понимал, юноша метнулся за обломки колонн, буквально рухнув на колени около бессознательного мага-лучника, и, сжав его виски ладонями, позволил себе провалиться в чужое сознание, сплетая свой Дар с чужим.Или не чужим.Что-то в крови срезонировало: гулко и глубоко. Так знакомо, так близко.Так похоже на Наставника.Значительно позже, когда уже будет ничего не исправить, он поймет: этот отзвук — эхо общей крови, кого-то действительно родного. И если того странного рекрута он еще мог в будущем встретить… и надеялся на это… то человека которого никогда не называл отцом, но который, без сомнения, им являлся, он не встретит уже никогда — ни в этом мире, ни в Тени.
Ни Ирвинг, кичившийся своей прозорливостью, ни Винн, мнивая себя самой многомудрой, так и не смогли понять, почему их лучший ученик стоит на коленях над изломанным телом предателя Ульдреда, прижавшись лбом к развороченной искажением плоти груди, и плачет, как не плакал никогда прежде — и как не заплачет никогда впредь.
И только Зевран, безмолвной тенью стоящий за спиной своего мага, не может не заметить ни таких похожих глаз цвета сожженного закатом неба, ни таких одинаковых очертаний высоких скул. Но Зевран как всегда промолчит — его ведь никто не спрашивает, bueno?