Глава 2.8. (1/1)

В мягкий снег упали старые обглоданные куриные кости да пара круглых камешков. Меж них ходили вороны да галки – всё присматривались, не блеснёт ли в раннем солнышке медяк али грошик. На треснутом крыльце, раскорячась, сидел убогий мужичонка. Глаза его, точно рыбьи, в удивленьи глядывали вокруг, точно стараясь углядеть больше всякого. Вихрастые рыжие волосы торчали во все стороны неровными клоками. Большой нос раскраснелся, как и щёки мужичка. Окутан он был в холщену, да таким премудрым образом, что ежели и размотать сие одеяние, едва воедино вновь соберётся этот наряд. Дырявые сапоги надеты были прямо на босые ноги. Мужичок с нетерпение поглядывал себе под ноги, глядя на камешки да косточки в снегу. Живейшее любопытство на лице его казалось и вовсе полоумным, точно человек душою пребывает в незрелом отрочестве. Глаза его в радости забегали, и мужик радостно захлопал в ладоши, смеясь во всё горло, да запрокинув голову назад. То веселие было столь громким, что обратило на себя внимание двух деревенских мальчишек, праздно слоняющихся по деревне. Ребятишки не решались подходить слишком близко к этой рухляди, которую едва можно было назвать домом. Разная молва ходила об это полоумном, и дети сторонились его, да только сейчас ух как и взыгрался интерес к тому, что же молвили кости да камни старому чудаку. - Шо там потешно-то? – спросил тот, что был несколько постарше. Сидящий на крыльце чудак, видно, приметил, что не один уж. Оттого и закрыл рот себе руками, вымазанными в саже, али бог весь в чём. Сдерживая смех свой, всё же изливался мужичонка ехидным подсмеиванием сквозь ладони. … Вся Слобода нынче гуляла. За царскими санями тянулся длинный хвост всадников и ряженых гуляк. Из больших мисок, резных да расписных, летели народу частному сласти да медяки. Эта весна была особенно желанной – лютые морозы, наконец, отступали. Гулянья выпали на удивительно лучезарную погоду. Ласковое солнце, дышащее весной, щедро одаривало всю слободу мягким теплом, несмотря на большие зимние сугробы, что таились на тенистых утёсах и рощах. Слобода пела да резвилась, на площади пред кремлём накрыли столы дубовые. От горячего кушанья валил густой пар. Поданная дичь да рыбина лоснилась на серебряных подносах. К площади стянулся весь народ, ибо изголодался он за жестокую зиму по звонким гуляньям. Царскою щедростью была одарена слобода – помимо двух столов для государя и слуг его верных, на площади мостились и угощенья для простого люда. Меж этих столов метались неизменные спутники любого торжества – шуты да скоморохи. Перезвон бубенцов на одёжах броских доносился во все концы, всё зазывая и зазывая народ к гуляньям. Особою отрадой для великого государя было возвращение из цепких лап смерти верного подданного своего, Алексея Басманова. Старый воевода, верно, полностью от раны и не оправился, да уже с превеликой радостью занимал место своё на пиру подле Иоанна. Изредка Басман жмурился от боли, ежели какое движение выдавалось боле расторопным, нежели стоило, да только то никак не шло супротив той благой радости, что охватывала ныне всю площадь. Царские шуты да проказники развлекали толпу зевак. Пёстрые наряды то и дела металися из стороны в сторону, минуя друг друга, да скача через лавки. Средь ряженных фигур мелькало и чёрное одеяние с длинными полами. Иной раз скоморохи мчались прочь от опричника, иной же раз сами гонялись за ним, сломя голову. Всё действо вершилось заливистою игрою гусель, дудок али иных инструментов, кустарных. Сливаясь в один лад, да текла мелодия горным ручьём – то звоном поднималась, то затевалась духовыми. Иной раз и вовсе гласные скоморохи перекрывали голосом своим игру чудесную, да с тем и отступали. С усладою глядел царь на торжество сие, и боле всех, по обыкновению своему, следил за скоморохами. Опричник же, Фёдор Басманов, уж по заведённому негласному порядку, был на пиру главною отрадой для глаз. Нынче не был он ряжен, да всё одно – не сводил с него глаз царь. Притом, поглядывал Иоанн за Фёдором, за танцами да игрою его, украдкою. Государь слышал каждое обращение к нему за столом, отвечал мерно, всем видом подавая, что всем разумом своим да сердцем за столом восседает подле слуг своих. Вместе с ними распивал он вино, и лицо его, мрачное и грозное в обыкновении своём, ныне было озарено тёплой радостью да мягкою улыбкой. Намного явнее глядел на Фёдора отец его. Когда Басманов-сын уж было запрыгнул на стол, дабы избежать очередного ряженного преследователя, не смог сдерживаться уж старый Басман. - Да Господь наш милостивый! – сокрушался Алексей, всплеснув руками. – Не иначе как обратно сложить меня в постелю хочет, али вовсе в гроб! Покуда сетовал да ворчал отец, иные же опричники, прилично предавшиеся вину да медовухе сладкой, подбадривающе свистели молодому Басманову, смеясь во всё горло всё новым выходкам его. Иоанн внял речи воеводы своего с улыбкой, да всё глядел, как юноша ловко ступает меж блюд. Собравшиеся гости, и право, прибрали кубки свои, чтобы не остаться без питья, да и Фёдор тотчас уж и соскочил на мягкую с талого снега землю, и пустился дальше. Покуда пробегал мимо стола, ловко изворотившись от каждого, кто пытался осалить его, не было на тех гуляньях ни души, кто мог бы изловить юношу. То была не лишь юношеская удаль да горячая кровь – прислуживали ныне немало молодцев, что были и меньше летами. Да будто бы кто нашёптывал Фёдору, куда иной раз метнётся преследователь его, в лево али вправо. На том чутье да и отвязался было от скоморох ряженных Басманов, да пробегая мимо трона царского-таки и дал схватить себя, едва ли не поскользнувшись на талом снегу. То хватка была самого государя. С улыбкою, Фёдор поднял глаза на царя, переводя частое горячее дыхание. Басманов, верно, не ожидал быть схваченным, да и не противился тому. В праздничной суматохе никто не приметил того, как царь со своим слугой встретились взглядами. Лишь Басман-отец, утирая усы от пьянящего пития обернулся, да сведя брови и отворотил взгляд свой, продолжая пир с братиями-опричниками. Иоанн крепче взялся за рукав слуги своего, да так, что Басманову пришлось не иначе, как опереться на трон царский рукою, унизанной драгоценными перстами. Иные скоморохи, что резвилися подле государя не столь уж и часто, было, затаили дыхание. Ближний царский круг давно уж каждый выучил, кого Иоанн подпускает столь близко к себе, и потому ничего уж в том особого и не заприметили. Иоанн было открыл рот, дабы молвить слово, да резко пробил его холод по спине всей. Едва ли он мог поручиться, что цел, что рёбра его не сражены вражеской рукой. Не будь Фёдор ныне подле царя, так всё равно бы завидел перемену во взгляде, в тревожной молнии, что сверкнула в тёмных очах государя. Юноша невольно свёл брови, готовясь внимать своему владыке. - Нынче узнаю тебя. – тихо произнёс царь, с тем и отпустил опричника. Фёдор же не спешил уходить прочь вновь резвиться средь ряженых крестьян. Отдавая низкий поклон, юноша протянул руку свою к кубку, да испил из чаши той, всё оставаясь подле государя. - Немудрено. – себе под нос бросил Вяземский. Сложно вразуметь было, обращается ли князь сам к себе, али к соседям его, да продолжил он мысль свою, отрывая мясистые кусочки с гусиных крыльев на тарелке. - Ежели он-то даже в мужицком платье, то всяк уж признает. – произнёс Афанасий, да и отправил мясо, валящее паром, себе в рот. - Не возьму никак в толк, - обернулся Фёдор, вновь опершись о трон государев, да притом явно без нужды на то, - отчего же вам, княже, неймётся, ежели государю люб я хоть в бабском сарафане. Поднялся басисистый да раскатый смех за столом. В том гласности голосов звучал и низкий смех государя, поглядывавший, как Афанасий от тех слов и поперхнулся, и ныне бил в себя грудь, дабы не удавиться. Не только князю кусок не в то горло пошёл – когда Фёдор, с довольною улыбкою оглядывал стол, завидел он и отца своего. Алексей, видать, так же переводил дух с выходки Федькиной. …Солнце ещё не взошло, когда мощные копыта топтали землю, обмякшую от талой воды. Лошадь редкой красоты да буйного нрава подавалась головой вперёд при каждом шаге. Порыв за порывом – и она вместе со своим лихим наездником всё мчалась и мчалась меж полесков да редких рощ, которые хранили следы тяжёлой зимы. Чем ближе были могучие деревья, дарившие тень сугробам, тем медленнее сходило снежное полотно, оседая в лесах да на утёсах. Первые лучи солнца уже карабкались по верхушкам деревьев и силились показать себя из-за дальнего горизонта. Жаркое дыхание разгорячённой лошади окрашивалось золотисто-малиновым светом, и тот пар вздымался вверх. Будучи вольной в резвости своей, лошадь носилась по полю, описывая круги, иной резко заворачивала, да и перепрыгивала через сучья али высокие выступающие корни деревьев, али поваленные стволы. Не взирая на это животное буйство, наездник оставался в седле. Наконец, нравная кобыла уж устала сама от собственного безумия да рвения. Замедлялся её шаг, плавно и едва заметно. - Вот так, ладная моя… - тихо произнёс Фёдор, слегка похлопывая лошадь по сильной шее её. – Истомилась ты, вижу, истомилась! Понимала ли лошадь слова всадника своего, али бездумно ответила фырканьем да тряхнула головой, Басманову было неведомо. Да всяко рассмешила его повадка животинки, и не скрывал он улыбки на своём лице. - И я то же думаю. – с усмешкой добавил Фёдор. – Тоже скучала по батюшке-то? Он тот ещё лежебока. Лошадь уж перешла на шаг, а затем и вовсе засеменила на месте. Юноша обратил свой взгляд на Слободу. Они не отъезжали далеко, ибо к полудню Фёдор обязан был нести службу в Слободе. Когда лошадь уж смирила шаг, Басманов спешился. Разминаясь, он оглядывал лошадь своего отца. - Нынче старик оправится, будешь с ним резвиться. Уж потерпи меня в своём седле. – с улыбкой произнёс Фёдор, гладя лошадь по морде. Та вторила громким фырчанием и подалась головою вперёд, бодая руку юноши. - Да? – Басманов вскинул бровь, точно лошадь к нему человеческой речью обратилась. Спутница его лишь семенила тяжёлыми копытами по мягкой земле. - И то правда. – вздохнул юноша, отпуская кобылу. Басманов неспешно ступал с ноги на ногу, взмахивая в воздухе кнутом. - Но право, неужто всё то кажется мне? – спросил Фёдор, вскинул голову ко светлеющим небесам, а затем перевёл взгляд на лошадь. Та мчалась лёгкой рысью, да всё кружала подле Басманова. - Не мог я думать о том, покуда батюшка наш лежал, ни жив ни мёртв. – продолжал юноша. – Но нынче всё иначе… Всё мне мерещится? Как он глядит на меня? Лошадь тряхнула гривою, точно сбрасывая с себя всякую усталость. Ежели Басманов что-то из сохранил из нежного возраста юного отрочества, так это трепет и восхищение пред лошадьми, пред силою их да красотой. И ныне он глядел на лошадь своего отца, на её движения. Видел Федя и то, как истосковалась животина по воле, да с каким упоением мчалась без толку и без цели. - Али всё кажется мне? – спросил Басманов, одним резким движением заскочив обратно в седло, да и помчался обратно в Слободу. … Ворота ныне отворялись быстрее, нежели то было лютою морозною зимой. Лёд боле не оковывал своими когтями. Фёдор въехал во дворы на отцовской лошади, и не подумывая о том, что прямо сейчас пал под взоры Алексея и царя всея Руси. Иоанн и Басман прогуливались по второму этажу дворца, глядя через арочные проёмы вниз. - А вот и он сам, ты-к глянь! – усмехнулся Алексей, поддавшись вперёд. - Лёгок на помине. – с улыбкой добавил царь, обратив свой взор во двор. Царь и опричник провожали взглядом юношу, покуда он не скрылся за белокаменным торцом дворца, где располагались царские конюшни. - Всё говорю – не мог узнать его, покуда ты при смерти лежал. – продолжил Иоанн. – Скорбь не к лицу ему. - Да так и знал, вас, чертей проклятых! Значится, прилёг я, силы перевести, значит, а вы уж схоронили меня? – с улыбкою, да с шутливым возмущеньем выпалил Басманов. - Ты жесток к нему. – ответил Иоанн, тяжело вздыхая. – Себя припомни, как ты отца своего хоронил. Алексей в тот же миг нахмурился да отмахнулся рукой. - А уж моё сердце сколько потерь в себе несёт? Нет уж, Алёша, жесток ты к нам. – помотал головой царь. - Да оставь! – отмахнулся Алексей. – Всяко, не мне хоронить Федьку. Пусть он хоронит меня. Иоанн молча глядел во двор. Редкие фигуры то появлялись чёрными точкам, то спешно удалялись по зову службы своей. Когда царь обратил свой лик на Алексея, опричник заметил, как помрачнел взгляд государя. - Что ж гложет вас? – спросил Басман. Иоанн вновь обратил взгляд на талый снег, который лежал на чёрной земле неровными проплешинами. - Тебе бывало боязно смыкать глаза, ибо будто тебе кто явственно нашептал, что завтра не пробудишься ты ото сна? – спросил царь. Тихий голос его боле походил на то, что государь с собою и вёл беседу. Алексей горько усмехнулся и коротко кивнул. На устах царя проблеснула грустная улыбка. В тот момент из-за поворота выехал Фёдор. Ныне он восседал уже на собственной лошади, которая нетерпеливо била копытом да встряхивала головою. Держа одной рукою поводья, юный Басманов несколько поддался назад, смиряя кобылу до поры до времени. ?Но его весна только наступила…? подумалось Иоанну. С уст же его сорвался тяжёлый вздох сожаления. Алексей Басманов и не приметил, как на руках государя выступили жилы, будто бы владыка впадает в гнев, да только лицо его было преисполнено не ярости, но удручающего сожаления. Он не сводил глаз с юноши, покуда тот не выехал за вороты ради праздной скачки по полям да бурьянам близ Слободы. … - Тео, ну хоть ныче-то сыскал я тебя! – послышалось за спиной у юноши. Басманов обернулся через плечо, снаряжая свою лошадь. - Что стряслось? – спросил Фёдор. - Видно, не полюбился я братии. – вздохнул немец. – Оттого всё говорят, что на дело едем правое, долг исполнять, службу нести, и как вы ещё там говорите? Да вот по сути испрашиваю, так все одно и твердят: на дело и едем. - Черти. – коротко бросил Басманов, оглядывая через плечо Штадена опричников, что слонялись в приготовлениях к отъезду по двору. - Ты-то хоть ведаешь, какого толка дело? – спросил немец. - Ведаю. – кивнул юноша. – Видал я, крест ты всяко носишь? Штаден кивнул. Фёдор улыбнулся.