Глава 2.5. (1/1)

В палате будто бы сам воздух дышал свежестью – ныне отворены были окна, откуда веяла прохлада зимняя. На высоком троне восседал государь. По его плечам спадало золото царских одеяний – они переливались в мягком свечу свечи. Подле Иоанна сидел писец, разложил слот свой на коленях, да чиркал пером, выводя букву за буквой, по мере того как лилась низкая и звучная речь царя. С улицы отдалённо доносился шум со двора, но утопал он в мягкой игре деревянной дудки, на которой играл никто иной, как молодой опричник Фёдор Басманов. Юноша сидел у окна, и свет лился ему в спину, очерчивая пряди волос шёлковым блеском. Веки Фёдора были приопущены, и взгляд ясно-голубых глаз таился под рядом чёрных чуть изогнутых ресниц. Тонкие пальцы перебирали по музыкальному инструменту, подчиняя потоки мелодии мерному и чистому звучанию. На руках юноши поблёскивали драгоценные перстни тонкой работы. Во многих угадывалась рука чужеземных мастеров. Мало кто вглядывался в них, оттого и не помыслил никто, будто бы те перстни, что ныне украшали белые руки юноши, некогда таили сияние своё в царских сокровищницах. Ныне едва настало утро. Быть может, то и было причиною настроя государева – сонного, ещё не отошедшего ото сна. В последнее время всё хуже и хуже почивал Иоанн в своих покоях, не находя сна до глубокой ночи. Оттого, быть может, и речь его стала медленнее, да молчал Иоанн меж оконченными мыслями, точно пытаясь изловить какую вертлявую идею в собственном разуме. То и дело обращал он взгляд на окно, а быть может, и на слугу своего, что продолжал складывать мелодию. Писец поднимал взгляд на царя, выжидая, чтобы владыка продолжил мысль, но лишь молчание было ему ответом. Фёдор же изредка обращал взгляд на государя, да видно, шибко увлёкся музыкою, ибо вот уже не меньше, как четверть часа, юноша всё лил мелодию свою, точно птица в поле – лишь для собственного слуху да себе на отраду. Медленно Иоанн поднял руку свою, ибо шум во дворе поднялся, что заглушал игру. Обратил взгляд свой царь на окно, и с тем же поднялся молодой опричник с места своего, да неспешно потягиваясь, обратил взор свой во двор. Во двор нынче вновь дети-крепостные набежали. Снегу выпало многим выше головы – вот раздолье-то! Ребятня тотчас же придалися забавам – да как давай снежками перекидываться! Усмехнулся Фёдор, опираясь руками на подоконник. Детвора по двору так и шныряла. Порой разбегались проказники, ежели конюхи прикрикивали на сорванцов, мол, лошадям неспокойно ото всей возни той. Ребята-то и отбегали, да лишь до пора до времени – и вот они вновь резвятся, верно, даже не ведая, будто бы они под окнами самого государя забавляются. Улыбнулся Басманов, глядя вниз на детвору. - Пущай беснуются. – с улыбкой ответил царь, уж отчётливо разбирая ребячий звонкий смех. – Уж кому, как ни детям на потеху снег сыплется с небес. Басманов было обернулся, да украдкою взглянул на государя, и вновь обратился к окну. На выступе, на коие ставни опирались, выпало немало снега – столь много, что молодой опричник, едва закатав рукава одеянья своего, да зачерпнул в руках горсть, принявшись снежок комкать. - Ей-богу, как мальчишка! – пригрозил Иоанн, да больше в том голосе было смеху, нежели истинного наказанья. Опершись на руку свою, наблюдал владыка, как слуга его, слыша нареканья государя своего, замахнулся да и кинул снежок прямо по шапке одного из ребятишек, что веселились во дворе. Тотчас же средь детей началась перепалка, ибо уж объявили, будто бы сменилась игра, и хватит уж снежками бросаться. В ответ на возражение кто-то словил ещё снежок, едва ли не за шиворот – тут и возобновилась возня – дети вновь попрятались, кто где – да айда вновь перекидываться да пересмеиваться. Фёдор глядел на ту потеху, да прикрыл окна, вернув палате её былую тишину, хоть отдалённые окрики доносились со двора сквозь мутные запотевшие стекла. Руки свои Басманов вытер о шею, ибо быстро на его тёплых ладонях растаял снег. Едва юноша потянулся к дудочке, как государь остановил его жестом. Не без удивления взглянул юноша на царя. - Сладка игра твоя, как мёд – уж перепить его и горечь обожжёт. – мотнул головой. - Не знаю я, как иначе развлечь тебя, великий государь. – с некоторым будто бы и замешательством произнёс юноша, растягивая слова. – Не позвать ли мне кого, ежели наскучил я вам? - Кого ж собрался звать? – спросил Иоанн, оглядывая Фёдора с ног до головы. - Да хоть Дуняшу нашу, белолицую да складную. – лукаво произнёс тот, облокачиваясь спиною о стену. - Полно тебе паясничать. – отмахнулся владыка. - По залам да палатам слух разнёсся, будто бы по сердцу вам она. – произнёс молодой опричник, и голос его, тихий и вкрадчивый, не терял при том звучности, да лился по зале гулкой. - Да ты, Басманов, сплетник, подстать отцу своему. – усмехнулся Иоанн. Фёдор лишь развёл руками. - Лишь держу ухо востро, как и наказывал батюшка мой на службе светлому лику вашему, государь. – просто ответил парень, широко улыбнувшись. С губ Иоанна сорвался тяжёлый вздох. Он замотал головою, да потёр переносицу свою. - И всё же… - произнёс Фёдор, сложив одну руку поперёк груди, а второю осторожно касаясь своего подбородка, - ежели не люба вам боле Дунька, велите же сыскать вам ту, что сможет позабавить вас, да озарить ваш мрачный лик. Иоанн поглядел на юношу, да замер на мгновение, после чего и усмехнулся, пожав плечами. - Велю. – развёл руками царь. - Сыщешь мне кого краше, озолочу. - А ежели нет? – спросил Фёдор, вскинув бровь. Иоанн смолк, да барабанил пальцами по посоху своему да подлокотнику золотому несколько мгновений, после чего и дал ответ свой. - Ежели нет, не видать тебе Данки своей, и никого резвее водовозной клячи не получишь ни с царских конюшен, ни с какого двора. – произнёс Иоанн, прислонив посох свой к трону, да сложив руки пред собою. – Такова моя воля. Ещё волен ты не браться за указ сей. - Не смею. – с поклоном ответил юноша. - Аминь. – улыбнулся царь, глядя на слугу своего. Сего же дня предстояло немало хлопот. Уж не минуло и часу, как государь отпустил Фёдора из залы с тем, чтобы мчался во двор, где, как молва сказывала, барин изживал да мучал домочадцев своих. Вершить сей суд предстало опричнине, оттого и слетелась со дворца царского вся братия. Басманов Фёдор спускался по лестнице, как поравнялся с Григорием, коего Малютой и кличали. - Ты, Федька, рьяно замахнулся. – с низкою усмешкою бросил Скуратов себе в рыжую бороду. – Того, не надорвись. - И тебе доброго дня, Малюта. – с улыбкою ответил юноша. - О чём ты толкуешь хоть? - Да слышал же я, покуда сторожил залу сим утром, что вызвался ты искать девку-то для царской утехи. – произнёс Григорий, понизив голос свой. - Ну так и что ж в том? – спросил Басманов. - Да то, - Малюта харкнул на лестнице, да сплюнул, утерев усы свои, - что немало красных девок в одном-то дворце, не говоря уж о Слободе нашей, ох немало! Сам, бывало, хаживаю к ним. Да только сердце государево-то не завоюет уж нынче ни одна бабёха. Гляди, как покинула нас царица Анастасия, так и всё! Фёдор удивлённо вскинул бровь, да оглянувшись, завидел, как мимо них прошлися фигуры слуг – то несли чистое бельё, что уж оледенело, просыхая на морозе. - Так всё! – полушёпотом продолжил Малюта, едва остались они в Фёдором в коридоре наедине. – Так и не полюбилася ни одна государю. - Как же царица Мария? – спросил Фёдор, чуть прищурив свой взгляд. Да как услышал то имя Малюта, так уж и рассмеялся, будто бы юнец пред ним воистину глупость сморозил. - Ох, потешаешься? – спросил Малюта, уняв смех свой. – Кто ж, как не я, сторожу покои государевы? Кто ж, как не я, ведаю, сколь редки те ночи, что государь с Марией проводит? А ежели царица и делит ложе с супругом, так едва ли они… - Понял тебя. – прервал его Фёдор, отвернув лицо своё, да глядя вниз. - Понял он! Уж кого и сыскать-то ты собрался? – спросил Малюта. – Девка, ежели и выйдет собою, так уметь должна и речи сладкие лить, не иначе лишиться языка своего. Гневлив государь, ибо зол должен он быть ко врагами своими, аки пёс на страже, и гнев сей унять боле некому. - Экую же задачу взвалил я на себя… - вздохнул Фёдор, убирая прядь волос с лица своего. - Так я о том и толкую. – Малюта похлопал юношу своей тяжёлой рукой. О том болтая, спустилися они во двор. Меж тем улица завалена была снегом, да чуть подтаявший он быстро и со скрипом проваливался под тяжёлой поступью государевых воинов, да забивались под копыта лошадей. Животные уж мучались в нетерпении, переступая с ноги на ногу, так и порываясь мчаться по первому же зову. Алексей за метил сына своего задолго до того, как юноша подошёл к нему. Меж тем, Басман-старший беседовал с Афанасием Вяземским, и, отвлекшись от собеседника, махнул пару раз сыну своему. Князь же Вяземский обернулся. - Федька твой, от же чего даёт! – усмехнулся Афанасий, заметив юношу. - К чему клонишь? – спросил Алексей. Не будь они с князем знакомы большую часть прожитых лет, быть может, Афанасий бы и не расслышал бы той угрозы, что скрывалась под покровом беспечной добродушности, коей Басманов ох как любил укрываться. - Да ни к чему. – Вяземский пожал плечами. – Гляжу, да радуюсь за отрока твоего. И года ещё при дворе не служил, а уж на пиру да на казнях государь видеть его хочет чуть ли так же часто как тебя, Алёш. - И что в том такого? – спросил Басманов, чуть сведя густые брови. - Да право, в самом деле? – Афанасий вновь пожал плечами, да отряхнув снег с сапог, обошёл Басманова. – Одно просто мне покоя не даёт – помоги мне, дружище – ослаб уж разум мой, память решетом. Сколько ты, то бишь, царю служишь? - Третий десяток. – ответил Алексей. - Право? Так много? – будто бы подивился Вяземский. – Уж то почти вдвое больше, нежели возраст отрока-то твоего. Я бы на месте твоём, Алёшка, благодарил бы Бога, что сын твой того ж расположения добился за минувшую осень да сию зиму. С этими словами Афанасий положил руку на плечо ратного своего товарища, да Басманов и отстранился, окатив князя таким взглядом, что под ним, казалось, трава бы гнила бы, обратившись пылию. - Видать, - ответил Алексей, - не дурно я служил, раз отрок мой заочно уж и полюбился государю. Неужто ты, Афонь, уж изъелся желчной завистью, раз Федька боле твоего вхож в царские палаты? - Ты гляди, как бы он не поплатился за язык развязный да скверный нрав свой. А то гляди, и не вернётся из палат сиех. – произнёс Афанасий. Усмехнулся Алексей, углядев, как двое конюшей выводят лошадь его. Пошёл Басманов навстречу им, да обернулся с широкою улыбкою. - От потеха мне с того, что ты уж припугнулся с отпрыска моего безбородого. – ответил Алексей. На том и разошлись по коням, да помчались ко распахнутым воротам. Плащи наполнялись холодным ветром, точно паруса, уходящие в дальние воды, снег будто пеною разлетался под мощными ударами копыт. - Гойда! Гойда! – возвещала чёрная свора всадников. – Словом и делом! Гойда! …Во мраке утопали сундуки, приставленные в дальних углах. Со шкафов тянулись лапами, точно у старых елей, кипы бумаги, что расходись и отбрасывали неописуемые узоры теней на стены. Письмена рассекали бумагу, сплетаясь в бесконечные переплетения мыслей. За столом прямо в этот поздний час вытягивалась ещё нить – она имела переплетенья с предыдущими посланиями, но сейчас она была преисполнена гнева и волнения. Первый порыв ярости уж ослаб, и Иоанн мог сдерживать дрожь от ярости, что преисполняла его, когда ему приходилось писать эти строки. ?За что ты предал меня, Андрей?? - билось жуткими горячими импульсами в голове государя. Эта мысль металась раненным зверем, рвалась, билась обломанными когтями о сам разум, изводила и не давала покоя с того самого мгновения, как Иоанн простился с Андреем. Сердце его знало и чётко твердило, что отныне не встретятся они боле, что эти узы, что были крепче братских, навеки оборваны. Лишь сейчас в памяти Иоанна всплывало то, чего царь не хотел помнить. Он вспоминал застолья, с которых Курбский вставал и уходил, не откланявшись. Царь помнил, как утомлённый зрелищем казни искал взглядом подле себя Андрея и не находил, ибо тот покидал Иоанна, но царь не желал видеть знаки судьбы, читать между строк. ?Ты был со мной всегда, ты был со мной, когда все уж готовы были зарыть меня, живого, с горячим челом и бьющимся сердцем, но ты был со мной… ? Треск отрезвил разум Иоанна, который заслонял всё мутной пеленой. Чернила растекались по его пальцам, которые сжали перо слишком сильно. Царь замер, глядя, как под его рукой разрастается чёрная лужица, прилипая к чёрному длинному рукаву его монашеского одеяния. В момент всё стихло, дрожь прошла, а рука обмякла, точно царь испустил свой дух. Не мог Иоанн сказать, сколько времени это длилось, но, когда разум и тело государя вновь наполнилися жизнью, он, точно впервые, оглядел свой кабинет. Один вид этих книг и писем давили, точно каменная плита. Сейчас, сидя в своих покоях, дух Иоанна подобился слабому дрожащему огню свечи, который не был в силах прорваться сквозь сгустившийся на него сумрак. Робкие лучи света силились пробиться, по мрак не отступал. И в этот момент беспомощности, что тяжелел камнем у горла, раздался стук в дверь. Сперва Иоанн в самом деле усомнился, слышит ли он этот звук воистину, или же вновь демоны охватили его беспокойный ум. Однако бытие обрело вновь чёткие очертания – тени перестали извиваться дьявольскими змеями на стенах, груды бумаг да писем обратились обычными посланиями да прошениями к владыке. Липкость на рукаве царя вновь дала ощутить, что он просто утомился, сочиняя ответы в этот поздний час, только и всего. - Пущай войдёт. – произнёс царь, глядя на дверь. Когда слуга предстал перед ним, государь на мгновение замер. Фёдор Басманов, ожидаемый сим вечером с докладом, вид имел развесёлый. Его щёки и нос пресытились румянцем, а густые волосы, что были черней вороньего крыла, взлохматились, да прядями спадали на лицо. Взгляд сейчас сверкал в приглушённом мягком свете свечи, и те отсветы лазури, что таились в них, сейчас отвечали отблесками камней драгоценных. Праздничное одеяние Фёдора нынче пестрело цветом красного вина, да и мерцание золотых нитей, коие оплетали весь кафтан, были особенно заметны в царившем вокруг мраке. - Садись же. – Иоанн опустил взгляд свой на бумагу перед ним, хоть письмо и было залито чернилами. Юноша поклонился, и лёгким своим, хоть и не очень твёрдым шагом, приблизился к сундуку, что был устлан медвежьими шкурами, да и опустился на него, облокачиваясь спиной к стене. Молодой опричник прикрыл глаза, взглянув наверх и глубоко вздохнул, переводя дыхание с пути. Веки его прикрывали глаза. Шея его белела, окаймлённая спутанными чёрными локонами. Юноша сделал ещё один глубокий вздох и обратил свой чуть помутнённый взор на государя. - Как вы и говорили, светлый государь мой. – произнёс Фёдор, и царь не сразу узнал голоса юноши. Ныне речь Басманова лилась всё так же мерно, но точно голос обрёл иную глубину, стал ниже да бархатистее. - В самом деле, брат ваш боится княгини Ефросиньи паче гиены огненной. – произнёс Басманов. – А сам он слаб. И душой, и, как ныне мне ведомо, телом. Стоило ему напиться со мною, как стал всё выбалтывать. Благо, княгини подле нас не было, того гляди, сыноубийства не избежать! Фёдор залился лёгким смехом, блуждая взглядом по завалам на полках и столе государя. - Неужто старуха всё грезит сгубить меня? – даже с усмешкою спросил Иоанн. - Всяко подонка своего уж, небось, рядит в обличье царское. Мол, когда мимо губерний ехали они в Слободу-то, встречали их со Владимиром-то Стрелецким, аки царя русского. – продолжил Фёдор. - Врёшь ведь. – с обречённой усталостью вздохнул государь, мотая головой, да опираясь от тяжести на руку свою. - Ежели вру, прямо в сей миг отрежьте язык мой. – просто ответил Фёдор, и что уж точно говорило о спокойствии в настрое его, так это зев, что пристал было к нему. Юноша потянулся, да прикрыл рот свой, после чего встряхнул головой своей, убирая с лица непослушные кудри свои, да и не заметил, или, быть может, не подал виду, что приметил то, с каким взглядом глядели на него тёмные царские очи. - И ведь смиловался… - вздохнул Иоанн, наконец. – И ведь учит писание наше милостивым быть ко врагам нашим, и ведь не хотел верить я наветам на семью, на родную-то плоть и кровь! Царь сам, верно, и не хотел улыбаться, но губы его невольно дрогнули. Это не был смех, то было едва ли не резкое удушье охватившее его горло. - Родная кровь… С такой роднёй мне и сам чёрт не страшен. – произнёс Иоанн, и насмешке спрятал всю боль, что терзало его сердце. - Какая долгая ночь. – вздохнул Фёдор, поглядывая в окно за спиной государя. - Нет. – отрезал царь. – Не трогать ни княгиню, ни брата моего. Фёдор развёл руками да показал свои ладони, а затем положил руку на сердце. - И в мыслях не было, царь-батюшка! – наигранно ответил юноша. Иоанн хмуро глядел на юношу, но постепенно морщины от тяжких дум, исполосовавшие его лоб, стали смягчаться, покуда он глядел на Фёдора. Молодой опричник, видно, душою всё ещё веселился на застолье, оттого и болтал он ногою да напевал беззвучно очередные застольные куплеты. Молчание меж слугою и владыкой обратилось безмолвной игрой, которая могла зайти много дальше, но юноша нарушил тишину. Вздохнув, он вновь убрал волосы со своего лица. - В вас так много прощения, светлый наш государь. – произнёс юноша, наклонив голову, и с тем чёрные волны спали боле на плечо, открывая белую шею. - Прощения? – повторил Иоанн, точно силясь понять, какой толк в том слове. – Ох, не того ждёт от меня отчизна, вверенная мне Богом. На защиту родины нашей стану я грозным зверем. То же любо вам? - Мне люба всякая воля ваша. – ответил Фёдор. - Ежели обратится она против тебя? – усмехнулся Иоанн, вскинув бровь. - Покуда веселят вас пляски мои, али сабля моя остра да ловка, не бывать тому. – беспечно ответил Басманов, смакуя будто бы слова, что произносил он прямо государю. - Смелый ты, Федька, не по годам. – усмехнулся Иоанн, мотая головой. – Послушать тебя, так ты и вовсе жизнью своей не дорожишь. - Как же можно дорожить тем, что и не принадлежит мне? – спросил юный опричник, да поддался вперёд. – Ведь клятву дал я, отныне и впредь, душа и тело мои, и жизнь моя принадлежит лишь тебе, великий государь. - Так потому и не смей, Басманов, погибать, покуда не будет на то воли моей! – ответил Иоанн, глядя прямо юноше в глаза. Насмешка терялась в глазах обоих. Голос царя был твёрд. Фёдор сглотнул, видя, как государь изводит его своим тяжёлым взглядом. Быть может, во всём повинно питьё, да только Басманов чувствовал, будто начал понимать тайну этих глубоких глаз, которые казались чёрными во мраке, но мысль ту облечь в слова не было ни сил, ни желания – ответ тот был в лёгкой дрожи в груди, в мимолётном ощущении, что слова будто украли прямо с губ, и уже никакой нету возможности вернуть их. - Ежели воля ваша не супротивится с волею Господа... – тихо начал Фёдор. - Даже если указ мой и будет разиться с волею Божьей, не окончишь ты службы, покуда не дам на то добра. – оборвал его не полуслове царь. В покоях вновь повисло молчание. Свеча дрогнула, хоть ветра и не было, точно невидимый дух посетил эту обитель. Неведомое чувство напомнило сам воздух, затаившийся в царских покоях, и опричник вместе со своим владыкой единовременно же и рассмеялись, беззлобно и легко.