Обычный день для неудачника. (1/1)

Часть 1.Твоё восхитительное тело, доверчиво раскинувшееся на узкой подростковой кровати, и тихие томные стоны в пух и прах разбивают мою хвалёную выдержку. Притягиваю тебя к себе, ещё сильней сжимаю в объятиях, впиваюсь в чуть припухшие губы очередным поцелуем. Ты часто и громко дышишь, неумело отвечая на ласки, и тесней прижимаешься ко мне бёдрами, а шаловливые пальчики уже тянутся к ширинке моих брюк.- Нии-сан, возьми меня…***Набивший оскомину, проливной дождь мерно барабанит свою заунывную осеннюю жалобу в оконное стекло, отчего я непроизвольно ёжусь и с тревогой оглядываюсь на дверь. Стрелки часов медленно и неизбежно, отсчитывая минуту за минутой, приближают пасмурно-непроглядные сумерки, хотя на самом деле время для меня остановилось.Где же ты? Почему так долго?Дорога из школы домой занимает короткие четверть часа, а твои занятия закончились почти два часа назад. Я не нахожу себе места, мечусь по комнате, как раненый зверь в клетке. Непрошеные страхи сжимают душу в когтистых ледяных лапах, воображение с навязчивостью жестокого маньяка детально рисует жуткие, убийственно натуралистичные картины всевозможных несчастий, которые могут произойти с таким непоседой, как ты.Единственное, что удерживает меня от того, чтобы немедленно не сорваться с места и не отправиться на твои поиски, - страх, что мы нечаянно разминёмся, и ты не застанешь меня, если вернёшься раньше.Саске.При одной мысли о тебе всё внутри теплеет и обрывается, сердце сжимается в сладкой истоме, а внизу живота становится тесно и горячо. С губ против воли слетает драгоценное имя, и книга, которую я держу в руках весь последний час, так и не прочитав ни одной строчки, выскальзывает из ослабевших пальцев. Это похоже на безумие, но я не могу отказаться от удовольствия снова и снова произносить вслух твоё имя, довожу себя до нервной дрожи, до исступления и мучительной, почти физической необходимости прижать к сердцу. Знаю, что меня нужно как можно скорей запереть в какой-нибудь закрытой клинике подальше от дома и лечить. Нужно оградить тебя от опасности быть изнасилованным родным братом, но оставить всё как есть и исчезнуть - выше моих сил. Я едва выдерживаю часы вынужденной разлуки, ни на минуту не перестаю тревожиться, но когда ты рядом, мне ничуть нелегче. Играть роль бесстрастного, невозмутимого старшего брата и не кричать о своих чувствах с каждым днём становится всё сложней и сложней.Ты сводишь меня с ума.Прекрасно осознаю, что это не совсем то, что я должен испытывать по отношению к маленькому брату, но как убедить в этом бешено колотящееся сердце и возбуждённое каждой клеточкой тело? Я ничего не могу с собой поделать, ты как наваждение, медленно поглощаешь все мысли и преследуешь даже во снах. Один кошмар не даёт покоя уже много недель подряд, непрерывно повторяясь ночь за ночью. Каждый раз мне снится новая обстановка, но рядом неизменно оказываешься ты. Нежно целуешь меня, обнимаешь, шепчешь что-то трогательное и просишь заняться с тобой любовью. Даже во сне я ощущаю безумный восторг и не верю своему счастью в полной мере, поэтому оттягиваю момент слияния до последнего. В моих руках ты становишься податливым и расслабленным, стонешь и тянешься навстречу, но уже в следующую минуту начинаешь судорожно отталкивать и жалко кривить губы, словно вот-вот заплачешь. Я никогда не могу предугадать наступление этого момента и просыпаюсь в холодном поту, захлёбываясь немым криком. Тихонько выскальзываю из комнаты, стараюсь не разбудить тебя неосторожным движением в темноте, и остаток ночи провожу на диване в гостиной, выкуривая одну сигарету за другой.Сейчас я понимаю, что всё началось с долгих переглядываний за обеденным столом, со слишком порывистых и частых объятий и невесомых, как мне казалось поначалу, братских поцелуев в надутые губки. Хождение над пропастью всегда опасно для неумелого эквилибриста, а я, ко всему прочему, ещё и осознанно закрывал глаза на свои истинные чувства и намерения и делал вид, что у этой привязанности нет двойного дна. Глупое, непредусмотрительное и опасное заблуждение, но все условности, сомнения и доводы разума отходили на второй план и казались надуманными, когда ты, в очередной раз, из-за сущего пустяка разобидевшись на весь мир, карабкался ко мне на колени, доверчиво прижимался всем своим хрупким тельцем и сквозь редкие всхлипы тонким детским голоском повторял неизменное ?Нии-сан?. Уже тогда запретная близость твоего тела лишала меня остатков здравого смысла и заставляла тайно мечтать о чём-то большем, чем простое объятие. Долгое время я даже себе не смел сознаться в преступном влечении и списывал эти желания на некстати расшалившиеся нервы и отсутствие постоянной девушки. Эта версия происходящего была очень удобна, и я старался не обращать внимания на её откровенную лживость, хотя тайные желания и сны говорили сами за себя. Чем старше ты становился, тем смелей и откровенней были мои мечты о тебе. До поры до времени всё это оставалось захватывающей и головокружительной игрой в прятки со своей сущностью, и я почти всегда одерживал верх, умудряясь не ухудшить и без того очень шаткого положения, но один случай заставил меня взглянуть правде в глаза и признать, что я хочу собственного младшего брата. Тот вечер четыре года назад до неузнаваемости изменил меня и положил конец привычным отношениям между нами.После этого ничего уже не было прежним.***

Братья с раннего детства привыкли к постоянным переездам семьи и воспринимали рабочие разъезды родителей как необходимое зло. Итачи достаточно скоро адаптировался в новых условиях, оправдывая положение любимчика, гениального первенца и гордости семьи. Совсем иначе было с привыканием у Саске. Одиннадцатилетнему сорванцу трудно давалась учёба в последней школе, здешняя программа намного опережала учебный курс предыдущей. Влиться в коллектив тоже оказалось делом не из простых для отчуждённого и немного зажатого мальчишки с растрёпанными угольными вихрами и пытливым, не по годам серьёзным взором. Непонимание и косые взгляды одноклассников жгли спину, и как-то незаметно из любознательного непоседы Саске превратился в нелюдимого одиночку. Родители считали братьев уже достаточно взрослыми и самостоятельными, чтобы следить за каждым их шагом. Слишком поглощенные работой и друг другом, они изредка отвлекались от неотложных дел и без особого интереса расспрашивали младшего об успехах в школе. Этим немудреным выражением внимания родительская забота и ограничивалась. Держаться на плаву помогал только Итачи, обожаемый нии-сан, который всегда был для Саске чем-то большим, чем просто старший брат.Но тот день обещал стать худшим из всех, потому что Саске умудрился навлечь на себя крупные неприятности. Атмосфера начала накаляться с самого утра. Классный руководитель Саске, обеспокоенный его слабыми ответами на уроках, каким-то чудом дозвонился вечно занятому и недоступному отцу семейства Учиха и пожаловался на неудовлетворительные отметки младшего сына. Сдержанным сухим голосом Фугаку пообещал учителю лично во всём разобраться и преувеличенно спокойно положил трубку. Застывшее выражение лица и ледяное молчание ничего хорошего не сулили, но срывать ярость на сыне он не спешил. Напротив, не удостоил боязливо сжавшегося Саске даже мимолётного взгляда, повернулся и вышел из комнаты. Широко распахнутые антрацитовые глаза мальчика выражали недоумение и неподдельный ужас. По опыту он знал, что наказание, отложенное отцом на потом, могло быть ещё ужасней и унизительней.До вечера ровным счётом ничего не происходило, но когда вся семья собралась за ужином, Фугаку озабоченно переглянулся с женой, отложил салфетку в сторону и медленно заговорил, внешне оставаясь абсолютно бесстрастным. Он ни единым жестом не выдал своей злости, но смысл сказанного с лихвой восполнял бесцветный тон. Саске казалось, что он виноват даже в том, что родился, и одним своим появлением на свет уже не оправдал родительских надежд. Его не сравнивали с Итачи, но в каждом взгляде отца, брошенном при этом на брата, Саске улавливал скрытое удовлетворение и даже торжество. Безупречный во всём, лучший из лучших, благодарный сын и любимый брат. Совершенство. Саске не таил обиды и не злился, что старшего намеренно ставили превыше всех. Он первым готов был стать на защиту его интересов и согласиться с мнением родителей. Больно было оттого, что для него самого места в их сердцах не оставалось.Фугаку не переставал распекать мальчика на все лады, Микото внимательно вслушивалась и изредка поддакивала мужу, вставляя то тихий вздох, то примирительное словечко, но больше отмалчивалась и наблюдала. Итачи не проронил ни слова, но сидел как на иголках, неотрывно глядя на Саске. По всему было видно, что он едва сдерживает желание вскочить, сгрести младшего в охапку и утащить его подальше из этой кухни, от этих людей. Почему-то назвать их родными у него даже мысленно в тот момент язык не поворачивался. Саске сидел неподвижно, неестественно прямой и спокойный, безропотно глотал упрёки и бездумно крошил в пальцах кусочек хлеба. Когда отец, наконец, умолк, Саске отодвинул тарелку, медленно поднялся и попросил позволения выйти из-за стола. Ответом был лишь раздражённый взмах руки и тяжёлый взгляд отца. Та поспешность, с которой мальчик выбежал из столовой, свидетельствовала о том, как больно и жестоко его ранили.Отговорившись срочной необходимостью закончить реферат для колледжа, Итачи выскользнул следом и бросился в их общую комнату. На пороге он замер. Даже оказавшись в одиночестве, Саске не позволил себе расклеиться, не заплакал. Другой на его месте давно бы излил обиду и боль открыто, не стесняясь своей слабости. Другой, но не Учиха-младший. Стоя у стола спиной ко входу, он невидящими глазами смотрел прямо перед собой и нещадно кусал губы, никак не отреагировав на звук хлопнувшей двери. Первым желанием Итачи было заговорить, постараться убедить малыша, что всё сказанное – не более чем потуги уязвлённого самолюбия, что отец пожалеет о том, что наговорил, и обязательно извинится. Он прекрасно знал, что этого никогда случится, но чего не скажешь для того, чтобы утешить любимого маленького братика… Напряжённая спина и молчание Саске не позволили ему поддаться минутному порыву. Отбросив лишние мысли, молодой человек шагнул к брату и без слов заключил в объятия, зарылся лицом в непослушные чёрные вихры на затылке и вдохнул родной тёплый запах. Саске сразу как-то сник, съёжился в его руках, судорожно выдохнул, словно всё время до этого сдерживал дыхание. Стремительно извернулся в кольце рук и прижался к Итачи, комкая в руках рубашку на груди и заставляя его вбирать свою дрожь, своё отчаяние, как собственные. Сухие всхлипы бередили юноше сердце; оглушённый острой, почти болезненной нежностью и волнением, Итачи постепенно открывал для себя сокрушительную силу любви и ту власть, что имел над ним этот хрупкий темноволосый мальчишка. Он прижал брата ещё тесней, обхватил руками и бережно гладил по плечам, спине, запускал пальцы в волосы. Саске отстранился, вскинул голову и жадно вгляделся в лицо аники, и было в выражении его глаз что-то такое, что не позволило Итачи отвести взгляд, отступить и беспечно что-нибудь сострить, чтобы разрядить повисшее напряжение. Невидимые токи струились между их переплетёнными телами, свет горящего ночника стал жарким и слепящим. Потом они не могли с точностью сказать, кто первым потянулся за поцелуем. Итачи бесчисленное количество раз, дурачась, чмокал Саске в губы, но это едва уловимое, робкое прикосновение не было похоже ни на одно другое.Мимолётная ласка растянулась на века. Итачи, уже тогда избалованный женским вниманием, был достаточно опытен в вопросах любви, но то, что вытворяли с ним горячие сухие губы Саске, не вписывалось в его привычное понимание о поцелуях. Срывая с уст брата неуверенную ответную ласку, Итачи вообще сомневался в том, что все прочие прикосновения в его жизни имели хоть какое-то значение. Позволив себе немного ослабить контроль, Итачи скользнул руками вдоль спины брата, осторожно обхватил ягодицы и приподнял, придерживая навесу. Ноги Саске инстинктивно обвились вокруг его талии, но Итачи шагнул немного вперёд, не разжимая рук, отклонился всем корпусом, и Саске почувствовал под собой холодную гладь столешницы. Усадив брата поудобней, Итачи не дал ему опомниться и нежно провёл языком по губам, побуждая их распахнуться. Проявлять настойчивость не пришлось, рот Саске раскрылся по первому зову, и навстречу выпорхнул маленький горячий язычок, покорно следующий за каждым движением языка старшего. Итачи чуть прикусил влажный бархатистый кончик, заставив Саске резко втянуть воздух и откинуть голову назад. Мальчик плавно опустился на поверхность стола, увлекая брата за собой, и тихонько застонал ему в губы. Тот послушно навис над ним и почувствовал, как тёплая ладошка проникает ему под рубашку и мягко скользит вниз по животу. Эта невинная ласка мгновенно отрезвила разгорячённого и потерявшего голову Итачи, вырвав сознание из мрака упоительного безумия. Он застыл, ясно осознав, к чему склоняет младшего брата, отстранился, как ужаленный, отскочил в сторону и затравленно уставился на Саске, оставшегося лежать на столе. Со страхом и содроганием Итачи ожидал теперь всего, чего угодно, вплоть до громких рыданий и отвращения, но вместо этого Саске, не открывая блаженно зажмуренных глаз, привстал и потянулся следом, ожидая не менее страстного продолжения. Не успев отойти от прежнего потрясения, старший почти с ужасом наблюдал, как брат неосознанно тянется за новыми поцелуями, не выдержал, схватил его за плечи и хорошенько встряхнул:- Саске, нет…Две затягивающие непроглядно-чёрные пропасти широко распахнулись и недоумённо воззрились на него из-под длинной чёлки. Они смотрели так, словно в случившемся не было ничего постыдного или предосудительного, будто для родных братьев совершенно естественно заниматься любовью на столах.- Почему?Этот вопрос, заданный печальным тихим голосом, окончательно выбил Итачи из колеи. На всякий случай он отступил ещё на шаг и только тогда проговорил, стараясь вложить в интонацию всё то, что не мог произнести вслух:- Это неправильно, малыш. И… Мы не должны…- Ты не любишь меня?Саске казался таким несчастным и потерянным, что сердце Итачи, стремительно описав кривую дугу, неловко стукнулось у горла. Не доверяя собственному голосу, старший только неопределённо и поспешно кивнул. Немедленно отвернулся, опасаясь, что сорвётся и вновь набросится на ребёнка, и тогда уже ничто на свете не остановит его на пути к желанной цели. Не дождавшись реакции на своё странное поведение, он выскочил вон из комнаты, а чуткого слуха Саске призрачным дуновением достигло едва слышное ?Прости?.Недолгие минуты неземного блаженства рядом с тобой до неузнаваемости изменили меня. Не рискнув остаться дома, до раннего утра я прослонялся по ночным улицам с мыслью, что нужно забыть о случившемся и найти себе девушку, любую, хотя бы на несколько часов, но немедленно. Никого я не нашёл, да, по сути, и не искал, только безрезультатно пытался заглушить голос корчащейся в муках совести и полной грудью вдыхал по-зимнему морозный воздух парковых скверов и аллей. На рассвете я тихонько проскользнул в комнату и, не раздеваясь, улёгся поверх покрывала, ощущая необыкновенное облегчение оттого, что ты уже давно спишь и не можешь видеть меня. В ответ на мои мысли ты беспокойно заворочался и скинул одеяло, по старой детской привычке зажав его между ног. В лёгкой предрассветной дымке твоя кожа казалась восхитительно гладкой, почти прозрачной, длинные изогнутые ресницы отбрасывали тёмные тени на бледные щёки, расслабленно закинутая за голову рука была словно выточена из куска цельного мрамора искусным скульптором. Весь твой облик дышал умиротворением и покоем, и я проклинал себя за то, что посмел этот покой нарушить.Когда ты поднялся и неслышно заскользил по комнате, собираясь на занятия, я затаил дыхание и притворился спящим.***Понимая, что не усижу на одном месте больше ни минуты, я бросаюсь к телефону и дрожащими пальцами набираю заветный номер, но в ответ получаю только тоскливые длинные гудки в трубке и мёртвый машинный голос автоответчика, предлагающий оставить абоненту сообщение. Брезгливо швыряю мобилу куда-то за диванную подушку и начинаю нервно мерить шагами комнату.Шаг. Другой. Третий. Стена. Разворот. Шаг. Второй. Третий. Дверь.Интересно, что бы ты подумал, увидев меня в таком взвинченном состоянии? Как бы это выглядело для тебя со стороны? По меньшей мере, странно, ведь своего нии-сана ты привык видеть уравновешенным и рассудительным, а не тем ершистым комком из нервов, страха и желания, каким я сейчас являлся. Напряжён настолько, что вздрагиваю от каждого шороха, а собственный стон досады кажется просто оглушительным.Я жалок.Верно одно: чутьё редко подводит меня, особенно в том, что касается тебя, - так прочна и неразрывна связь между нами. Я точно знаю, что на этой планете меня удерживает вовсе не естественное притяжение, а шёлковые нити, связывающие по рукам и ногам – твои иссиня-чёрные непослушные пряди волос, вечно лезущие в глаза, и ниточки пульса в голубоватых паутинах вен. Поэтому списать волнение на беспочвенные дурные предчувствия у меня не выходит. С тобой что-то случилось, я чувствую, я знаю это. В груди ещё теплится слабая надежда, что всему виной непогода, что ты невредим и пережидаешь дождь где-то неподалёку от дома, а телефон мог просто разрядиться. Но не успеваю подумать это, как тут же, словно в насмешку, взгляд натыкается на длинный провод адаптера, сиротливо выглядывающий из неплотно задвинутого верхнего отделения твоего прикроватного шкафчика. Ясно вспоминаю, как вчера вечером ты выдернул зарядное устройство из розетки и небрежно скинул его туда. В следующую минуту меня осенило: неплохое, хоть и не совсем честное разрешение проблемы я нашёл, припомнив, что недра этого крохотного шкафа, кроме всего прочего, хранят ещё и твой личный дневник.На небольшую записную книжку в чёрном кожаном переплёте я наткнулся совершенно случайно пару лет назад, и по хронологии записей установил, что ты завёл его почти сразу после того вечера, перевернувшего всё с ног на голову. На обложке дневника не было никаких опознавательных знаков, имён, рисунков, но твой угловатый, с сильным наклоном влево, почерк я узнал мгновенно. Тогда я поспешно сунул его обратно и притворился, что ничего не находил. У меня даже мысли не возникло прочитать эти записи, но теперешнее положение было слишком тревожным, чтобы оставаться щепетильным и не попытаться узнать о твоих заботах и трудностях. Думать о том, что я уделял тебе недостаточно внимания и упустил нечто важное, не хотелось. Я и так держался из последних сил, чтобы не напугать, не оттолкнуть. Сил хватало только на что-то одно: либо следить за каждым твоим шагом и подвергать постоянному риску, угрожая тем, что однажды не выдержу и сорвусь, либо держать на расстоянии и быть уверенным в твоей безопасности. Выбор был невелик, малыш. Я хотел как лучше.В два широких шага оказываюсь у твоего шкафа, выдвигаю нижний ящик и судорожно пытаюсь нащупать кожаную обложку дневника. После нескольких минут тщетных поисков я всё же нахожу записную книжку, поспешно вытягиваю из-под аккуратных стопок одежды и наугад раскрываю один из разворотов ближе к концу. Ряды наклонных строчек скачут перед глазами - так сильно трясутся мои руки.Первой я выбрал запись двухнедельной давности.

?…Сегодня я проснулся раньше обычного времени, поэтому мог полежать несколько минут до подъёма и смотреть на спящего нии-сана. Я люблю наблюдать за ним, когда он не может этого видеть. Могу бесконечно любоваться тем, как грациозно он двигается, изящными тонкими пальцами переставляет вещи с места на место, озабоченно хмурится или сидит без движения, о чём-то задумавшись. В такие минуты мне тоже хочется застыть, затаить дыхание и вместе с ним слушать тишину. Иногда мне страшно даже шуметь в его присутствии, и я долго собираюсь с храбростью, чтобы просто окликнуть и что-то спросить. Я знаю, почему он всегда отворачивается, как будто ему неприятно меня видеть. Он никому не сказал о том, что я натворил после той ужасной ссоры с папой, не выдал, но с тех пор нии-сан презирает меня. Я бы многое отдал за шанс всё исправить, за возможность читать его мысли, знать, о чём он думает, и помогать. Но что я могу дать ему? Мой нии-сан такой сильный, смелый и уверенный, что рядом с ним я чувствую себя маленьким и беспомощным. Это глупо, очень-очень глупо…?Набираю в грудь побольше воздуха, закрываю глаза и медленно выдыхаю, стараясь сдержать сокрушительные по силе эмоции, рвущиеся сквозь барьер внешней сдержанности. Ты замечал всё мои жалкие ухищрения. Видел неумелые попытки защитить тебя и держаться подальше, но неправильно их толковал. Вместо того чтобы поговорить со мной, откровенно рассказать о своих страхах и сомнениях, ты молчал и притворялся, что моя отчуждённость не причиняет тебе боли.Зачем, глупый? Чего ты боялся?Качаю головой, прогоняя мучительное чувство вины и отгораживаясь от отчаяния. Потом, когда ты окажешься рядом, я позволю им судить меня. Сейчас на это нет времени. Не даю себе и секундной передышки, переворачиваю следующие несколько страниц, улавливаю между строк знакомое имя и вновь вчитываюсь в записи.

?…Мне почти удалось поладить с самым крутым парнем в нашем классе. Я давно ловил его заинтересованные взгляды на себе, как будто он хотел что-то сказать, но всегда отворачивался и уходил, не проронив ни слова. А сегодня он вдруг подошёл и заговорил со мной, просто и легко, будто мы с ним сто лет знакомы. Он запретил своим приятелям насмехаться надо мной, на занятиях пересел за мой стол, шёпотом рассказывал смешные истории и даже на обед пошёл вместе со мной. Шикамару и Киба выглядят злыми и расстроенными, но ничего не могут возразить. Кажется, они во всём слушаются Сая беспрекословно и рады исполнить любое его желание…?Следующие несколько записей показались хаотичными и отрывистыми. Было похоже, что ты писал их впопыхах, и чем дальше, тем печальней и тревожней они становились.

?…Я свалял жуткого дурака. Мало того, что притащил этот чёртов дневник с собой в школу, так ещё и забыл у себя на столе среди других тетрадок и ушёл из кабинета, а когда вернулся, застал Кибу с ним в руках. Я сразу отобрал злополучную тетрадь, но мои посвящения нии-сану трудно не заметить, и, кажется, они с Шикамару успели достаточно прочитать, потому что на все мои вопросы только переглядывались и гадко ухмылялись.Я ведь знаю, что это плохо и неправильно – хотеть делать с братиком те странные вещи, о которых люди не говорят открыто. Мой Итачи тоже мужчина, я не должен мечтать о нём. Я понимаю это головой, а вот сердце… Тело… Конечно же, Сай узнал о дневнике, как только вернулся с перемены. Он раздражённо оттолкнул Кибу, шепчущего ему на ухо подробности, не высмеял меня, не обозвал, но заставил всё рассказать. Меньше всего на свете я хотел обсуждать мои отношения с нии-саном с ним, но Сай не оставил мне выбора, сказав, что у друзей не должно быть никаких секретов и тайн друг от друга. Он говорил это так искренне, что я поверил…?Последняя запись оказалась датированной вчерашним числом.

?… Всё пропало. В этот раз мне точно не отвертеться. Я ошибся, по-дурацки доверил самое сокровенное притворщику и подонку, и теперь буду расплачиваться за свою глупость. Всю неделю Сай игнорировал меня, не подходил близко, не заговаривал и, как раньше, сторонился. А сегодня Киба и Шика подошли после первого урока, грубо затолкали в закуток у доски и передали записку с требованием дождаться их завтра в мужской уборной для серьёзного разговора. В случае, если не послушаюсь и не приду, пообещали рассказать одноклассникам и учителям о моих чувствах к нии-сану. Я бы наплевал на все эти угрозы, потому что мне неважно, что подумают одноклассники, учителя, даже родители. Мне безразлично, каким образом меня накажут и какое унижение придумают на этот раз, я готов ответить за каждое слово, каждую строчку, но при мысли, что о моём позоре узнает Итачи, хочется плакать. Я знаю, что никакого разговора не будет, что завтра Сай и его дружки побьют меня, поиздеваются и, наигравшись в безнаказанность, отпустят, но я всё равно останусь после занятий и пойду в назначенное место. Узнав правду, нии-сан окончательно возненавидит меня, и тогда уже будет без разницы, кто и что скажет за моей спиной. Ради братика я стерплю любую боль?.