How we met the Medic (1/1)

Сражение с роботами - занятие выматывающее, но интересное. Подбивающий на дрожь в коленях резкий грохот сотен металлических ног, мчащихся на всех парах на тебя и твоих соратников, пугал только первые несколько дней, когда было неизвестно, чего ждать от этих машин. А потом скрежет и лязг стали привычны слуху, как и неестественные, рубленые движения ботов, этих человекоподобных механизмов. Они были похожи на людей и казались мне презанятными, да. Две руки, две ноги, голова, тело, оружие, пальцы – это понятно. Но их создатель подошел к делу с таким вкусом, с такой душой, что даже внешний вид настоящих, живых классов был отражен в их дизайне. У юркого и быстрого, как ветер, металлического бегуна Разведчика были мощные, сверкавшие на солнце ляжки, издававшие резкий звон, когда он, раззадорившись, бил себя по ним стальной ладонью, вызывая нас на бой. Железный Солдат, живой прототип которого словно родился в каске и с тех пор с ней не расставался, тоже как будто никогда не снимал металлический шлем со своей металлической же головы, будто ее намертво приварили на заводе. Как оба могли что-то видеть, для меня остается загадкой и по сей день. Разработчик бездушных воинов позаботился и о мобильности Медика, лечившего бескровных бойцов: это был единственный класс, который не имел ног и носился по полю брани на узкой шине, ловко уворачиваясь от нашего огня и резко меняя направление на большой скорости, чтобы подправить здоровье наших врагов; даже Разведчик – самый быстрый класс - уступал ему в маневренности. Впрочем, у некоторых лечащих моделей был серьезный недостаток: редко, но очень невовремя кремниевые мозги некоторых Медиков не справлялись с управлением, и маневренные до поры механизмы неловко валились прямо под ноги грохочущей бронированными сапогами волне, где их и сминали в железные блины их же пациенты. Над Подрывником создатель этих боевых механизмов явно подшутил: в его концепции механическое отражение шотландца предстало статным, широкогрудым роботом с единственным глазом, недружелюбно сверкавшем ровно посерёд лба. Эта явная насмешка над недостатком, послужившим причиной серьезных комплексов горца, выводила настоящего одноглазого Подрывника из себя и становилась предметом долгих пьяных дискуссий, затягивавшихся далеко за полночь, в которых я, кстати, очень любил принимать участие.Особенно меня впечатлял вражеский Инженер. После того, как мы отбивались от этой грохочущей всеми частями тела напасти, наш механик ходил на поле боя, чтобы собрать то немногое, что уцелело от павших бойцов до того, как их уберут, и отнести этот хлам к себе в ангар для изучения. Ему это было очень интересно, я видел волнение и предвкушение в его глазах каждый раз, когда мы покидали стены базы с брезентовыми мешками в руках. Он всегда был нетерпелив, его бросало от одних останков к другим, по нему можно было сказать, что он чувствовал себя как мальчишка в магазине игрушек. Я частенько ходил с ним за компанию, отчасти чтоб помочь донести бесконечные запчасти, а в основном – чтобы тоже поглазеть на эти железки. Как-то раз, пока я, уставший после особенно долгого похода на поле, сидел на мешке, заполненном гнутыми и не гнутыми частями этих гадов, и ждал Энджи (так мы сокращенно звали нашего Инженера, и эта кличка казалась мне очень ласковой), он подбежал ко мне, зажав в руках какую-то деталь так сильно, будто я хочу ее отнять. Вся его фигура просто светилась от счастья.- Смотри! И он протянул мне механическую руку. Она была не такая как все – это бросалось в глаза. Обычно руки роботов были мощными, крепко спаянными, плохо гнущимися – идеальными для ношения тяжелого оружия и для атаки, несмотря на то, что роботы никогда не шли на нас с голыми руками. Эта, напротив, была изящная, и представляла собой созданную из легкого и прочного сплава кисть, болтавшуюся на тяжелом обломке правого предплечья. Она имела длинные тонкие пальцы, имевшие на "подушечках" полустертые резиновые амортизаторы. Я слегка наклонил ее, и шероховатая узкая черная ладонь безвольно откинулась назад, автоматически слегка сгибая пальцы. Я расслабил свою собственную кисть и с удивлением отметил, что моя собственная рука повторила движения пальцев механизма. Рука Инженеробота была настолько приближена по схеме к человеческой, что, даже будучи отделена от тела, подчинялась схеме человеческих движений и при этом была совершеннее руки ее создателя и вообще любого человека на Земле, поскольку не была ограничена только набором движений смертных. Я спросил у напарника, почему так происходит, почему рука сгибает пальцы, несмотря на то, что к ней не подведено питание, и он объяснил мне, как мог, но я все равно ничего не понял. Кисть могла поворачиваться на 360°, раскрываться "солнышком", гнуть пальцы во всех направлениях и, думаю, еще много чего. Я вернул находку восторженному механику. Да, деталь… С ней ни в какое сравнение не шли руки других роботов и даже людей. Она была совершенна. Она напоминала мне руку большого черного скелета. Скелета, мастерски строившего своими ловкими руками турели, предназначенных для уничтожения живых. Пожалуй, Инженеробот был самым сложным созданием из всех, ведь ему приходилось не только скрываться от наших пуль, но также возводить постройки в наиболее выгодных местах и чинить их непосредственно во время боя. К механическому Инженеру с возведенной турелью очень сложно подойти; он может засесть в каком-нибудь укромном уголке, как рак-отшельник, так, что даже Шпиону не пролезть, и еще долго держать оборону уже после окончания боя. Как правило, такими вопросами занимался Подрывник на пару с неуловимым Разведчиком. Пайробот же меня просто пугал. Черт, я боюсь этой фигни. И если к своему Поджигателю я привык, и мы с ним даже в каком-то роде общаемся, то стоит мне взглянуть в глаза этому хладнокровному металлическому чудовищу, как у меня начинают трястись поджилки. Я, конечно, стараюсь этого не показывать, потому что трусить в бою нельзя, дашь слабину – и весь отряд начнет сомневаться в победе, но у меня не очень хорошо это получается. Как, как можно оставаться спокойным, когда ты ловишь взгляд этого "нечто"? Ведь у него даже не лицо с облупившейся краской, как, скажем, у того же безносого Инженера, у него какая-то жуткая маска, морда инопланетного создания, и даже зная, что его единственная задача – просто тебя убить, ты невольно содрогаешься, потому что что-то потустороннее есть в этой машине; его внешний вид так и говорит, что, как только бот тебя достигнет, его раскаленная от жара огнемета рука схватит тебя за обмундирование и затащит прямо в ад до скончания веков. Жуткая тварь. Из-за этого у меня постоянные конфликты с нашим Солдатом, который пытается вбить мне в голову, что лучше уничтожить дальнобойного Подрывника или толпу Медиков, лечащих огромного Пулеметчика, чем отвлекаться на Пайробота, только-только появившегося на поле и который еще даже через минуту не сможет подбежать так близко, чтобы у него была возможность напасть; что у этого вида роботов очень маленькое расстояние для атаки, что он не нападает группами, как Разведчики. Я понимаю, соглашаюсь, а на поле снова повторяю те же ошибки. Слава богу, у нас сильная команда, и мои тактические промахи, конечно, усложняют моим союзникам жизнь, но не становятся фатальными. Мы находимся на базе Биг Рок ("Big Rock" – Большая Скала) уже… Чуть больше недели, дней десять. За это время я сдружился с товарищами и научился более-менее справляться с жарой, которая здесь стоит просто испепеляющая. Это гористая и пустынная местность, до ближайшего поселения добраться можно только по железной дороге. Растительности почти нет, только кое-где из рыжей земли торчат унылые пучки сухой травы, или выглядывают из расщелин не менее унылые кустарники. Вся эта голая каменная земля вводит меня в меланхолическое расположение духа, я с грустью мысленно возвращаюсь к бескрайним засеянным полям своей просторной Родины, и сердце у меня тоскует по влажному шуму листвы в березовой роще, запаху грибов в сумрачном сосняке и мычанию сытых коров на залитом вечернем солнце пастбище. Когда в минуты такой моей печальной задумчивости меня застает одноглазый Демо, он размашисто хлопает меня по плечу своей широкой черной ладонью, выгоняя из транса, и говорит:- Ну чего ты такой смурной? Пошли выпьем! С Подрывником у меня прямо-таки наладилась некая ментальная связь, душевный резонанс, если хотите. Мне сложно говорить на английском, который является основным языком общения столь разношерстной команды, состоящей из трех американцев, немца, француза, австралийца, шотландца, русского и еще кого-то, чье обмундирование настолько плотно покрывает голову, что невозможно разобрать не то что акцент, а вообще речь. Но! Я в который раз я убеждаюсь, что язык хмеля – это универсальный язык. С Демо мы можем часами говорить и о философии, и о жизни, и о битвах, а после определенного количества выпитых бокалов виски мы начинаем говорить на такие темы, от которых и на родном языке язык начнет заворачиваться в узел. Вообще, команда подобралась на редкость приятная и дружная. В бою все держатся друг за друга, каждый четко понимает свою задачу и не геройствует без острой необходимости. Волны прибывают раз в день или два, обычно по одной, реже – две подряд. Это было пару раз, и оба раза после них я был как выжатый лимон. Я так уставал, что просто шел на ужин, а оттуда – сразу в кровать, даже не умываясь перед сном. Один раз тревога поднялась ночью. Нас предупреждали об этом, но я был настолько обескуражен спросонок оглушительной сиреной, что чуть не забыл ленту с патронами, которую ношу через плечо. В общем могу сказать, что работа не особенно сложная, хоть и напряженная. После боя мы возвращаемся в наш кирпичный оазис – спасительную базу, в которой прохладно днем и тепло ночью – и занимаемся подготовкой к следующей волне. Дальше – свободное время, которое каждый проводит по-своему. Инженер ходит на "свалку", как мы с ним прозвали напоминающее пункт приема металлолома поле, а потом с набранным добром удаляется чертить-ваять в мастерскую. Мы с Солдатом иногда собираемся в общей комнате и читаем; он в который раз перечитывает "Искусство войны", я же погружаюсь в мир отечественной войны 1812-го года, созданный Толстым. Крошка Разведчик же, как правило, не знает, чем себя занять, и слоняется по базе, щелкая жвачкой и приставая ко всем с разговорами, или переводит бейсбольные мячи, запуская их с крыши базы. Снайпер со шпионом же всегда вместе, как два попугайчика-неразлучника, и только пыл военных действий разлучает их. Шерочка с машерочкой – так я их называю, и они всегда недоуменно переглядываются, не понимая, о чем я говорю. Обычно они играют в шахматы, меряются силой своих хилых ручонок или хвалятся друг перед другом своими достижениями, стараясь при этом переплюнуть своего собеседника в количестве и качестве эпитетов и метафор. Они напоминают мне удалых рыбаков, обменивающихся своими успехами в области ловли фантастически огромных рыб. Размаху причудливых небылиц, которые они травят, мог бы позавидовать сам Синдбад-Мореход. В рассказах Снайпера есть и аллигаторы, и львы, и вооруженные до зубов работорговцы, преследующие его по пятам, и он всегда с расстояния трех километров попадает обвившейся вокруг напарника анаконде в глаз. Шпион же плетет свои россказни так, что нетрудно увидеть перед глазами то, как он на последнем этаже Эйфелевой башни под зловещее завывание ветра дерется на шпагах с главой французской мафии, защищая роскошную брюнетку в вечернем платье, которая вцепилась тонкими пальчиками в железную сваю, чтобы не упасть со шпиля. Слушать этих выдумщиков чистое наслаждение, и хоть я не всегда понимаю некоторые особенно выразительные прилагательные, картина их приключений всегда очень ясно разворачивается перед моими глазами, доставляя мне массу удовольствия. Подрывник же частенько забирается куда-нибудь в тенёк и дует ледяное пиво, задумчиво разглядывая местность. В такие моменты он бывает особенно молчалив, и его невозможно вытянуть на разговор. Когда я пытаюсь его разговорить, он лишь печально изгибает свои густые лохматые брови, горестно прикрывает свой единственный карий глаз и широким движением руки шотландского короля просит оставить его наедине скорбными думами. Наверное, он скучает по родной земле, по ее утопающим в зелени холмам, плотно усыпанным яркими цветами, и по широким рекам, величаво несущим свои воды с гор; а может, дело в какой-нибудь красавице, оставшейся дома.Несмотря на всю яркую разномастность команды и напряженность нашей работы, все наемники крепко сплочены между собой. И в бою, и в часы досуга, мы незримо связаны, каждый является частью одной большой семьи, орудия, уничтожающего роботов. Еще ни разу мы не потерпели поражения, не потеряли ни одного бойца, потому что мы мыслим и действуем сообща. Вместе мы составляем несокрушимую команду, бронированный танк, подминающий неодушевленных врагов под свои могучие гусеницы, непробиваемую стену!Однако в этой стене есть брешь, о которой я еще ни разу не упомянул в своем рассказе. Думаю, вы уже догадались, о ком идет речь. Да, этой брешью стал Медик. Пятном желчи, разливающимся в дружном коллективе и отравляющим всех, начиная от Разведчика и заканчивая Снайпером; агрессивной сколопендрой, жалящей всех подряд без разбору и отступающую только перед гневом Солдата. Доктор циничен, ядовит, надменен, я ни разу не видел, как он улыбается от чистого сердца. Даже редкую улыбку его не назовешь улыбкой. Это усмешка, ядовитая, наполненная высокомерием, показывающая, как безразличны врачу твои страдания, как глубоко ему наплевать на проблемы, которые являются общими для всех. Глаза у него колкие, леденяще голубые, пронизывающие, и всегда смотрят сквозь очки с таким нестерпимым самодовольством, что порой хочется дать ему в глаз. Ни разу с его жестких губ не вспархивало ни одно доброе слово, валилась только ругань, короткая и острая на английском и многословная, желчно-экспрессивная, на родном немецком языке, обжигающая уши, словно кипяток. Если ему хотелось, он мог учинить конфликт на пустом месте; при этом он нисколько не стеснялся в выражениях и ловко давил на самые больные места оппонента, с легкостью приводя того в бешенство. Он никого не любил, и мы отвечали ему искренней взаимностью. Невыносимый человек, однако один удивительный нюанс... Но все по порядку. Каков собирательный образ Медика в команде? Обычно его представляют ангелом, упавшим с неба и не разбившимся только потому, что сама твердь земная, пораженная чистотой души этого небесного создания, смягчила его падение. Он святой, он всегда спешит на помощь, он лечит всех и вся, все его соратники крепки и здоровы. Он словно обнимает команду своими теплыми, далеко простирающимися лечащими руками и держит соратников вместе, сплоченной семьей, поддерживая на поле боя и на базе в часы мира. Сердобольная душа, он настолько чуток, что всегда придет на помощь, даже если ты просто порезался, готовя себе посреди ночи бутерброд. Считается, что ему можно пожаловаться на жизнь, поплакаться в жилетку о неурядицах в личной жизни и проблемах в бою, и он поймет, погладит по спине горячей ладонью и скажет, что все наладится, даст добрый и дельный совет. За такую святость команда носит Медика на руках и всегда готова прощать некоторые странные наклонности своего полевого врача, а, поскольку они никак не касаются боя, их попросту не замечают. Как только наш Медик переступил порог базы, я сразу понял, что от этого человека будет много проблем. - Где мой кабинет? – была первая реплика, которую я от него услышал. Ни приветствия, ни дружественного кивка, ничего, что могло бы расположить к себе людей, плечом к плечу с которыми ты будешь сражаться. Весь мужчина, его поза, взгляд, плотно сжатые губы – все источало напряжение и с трудом подавляемую агрессию, готовую выплеснуться на любого попавшегося. Мы с Демо переглянулись, Энджи пошевелился на потертом диване. Подошел Солдат. Он встречал всех новоприбывших, быстро вводил в курс событий и вообще ориентировал новичков. На тот момент нас было только четверо на базе, и то мы приехали раньше на несколько дней положенного. Солли тут был с самого начала, потому что он исполнял роль главы, ну а мы с Инженером и Подрывником приехали так рано потому, что плохо рассчитали время, оказались в последнем перед Биг Роком городке слишком рано и решили не задерживаться в пыльном городишке, а сразу отправиться на базу и ознакомиться с тамошними порядками. Другие наемники опоздали из-за аварии на железнодорожном полотне. И только Медик с немецкой пунктуальностью ровно в десять часов утра в означенный день стоял на пороге базы с двумя большими чемоданами. Как потом выяснилось, это было не все. Остальные вещи дожидались в оборудованном под род занятий врача фургончике.- Добро пожаловать на фронт, сынок! – военный протянул для пожатия крепкую руку вновь прибывшему в своей особенной, широкой душевной манере, в которой мы в какой-то степени были похожи. – Готов выбить дерьмо из этих развалюх?! Ответной реакции не последовало. Рука врача даже не дрогнула, чтобы подняться и пожать приветливо раскрытую ладонь. Холодные глаза полевого врача с омерзением смотрели на Солдата, и я мог ощущать это негодование, вызванное, очевидно, слишком фамильярным приветствием главнокомандующего. Остальные наемники с напряжением следили, что будет делать этот странный надменный тип. Военный было подумал, что новоприбывший слегка обескуражен его открытой манерой общения и уже потянулся сам стиснуть ледяную ладонь доктора своей дюжей рукой, как Медик с брезгливой миной отдернул свою руку за спину, словно не желая дотрагиваться до чего-то не очень чистого и достойного рукопожатия.- Я приехал на фронт, чтобы лечить людей, герр Солдат, и никак уж не "выбивать дерьмо" из роботов, как Вы изволили выразиться. И еще, прошу впредь не называть меня "сынком", я старше Вас и опытнее, но раз уж Вы так твердо намерены со мной породниться, можете называть меня "Vater", - прошипел он и расплылся в едкой насмешливой улыбке. Повисла пауза. Главнокомандующий был обескуражен беспардонной дерзостью человека, только две минуты назад переступившего порог его базы и теперь грубившего ему прямо в лицо. Тогда еще плохо зная Солдата, я размышлял о том, какова будет его реакция, что он будет делать, говорить, как он поведет себя в такой нестандартной ситуации. Да что б я сам сделал на его месте? Я терялся в догадках. Из легкой задумчивости меня мгновенно вывело какое-то резкое движение и глухой стук, чуть обеззвучивший удивленный выдох прибитого спиной к стене вздумавшего дерзнуть Медика. Я подскочил, но тут же сел обратно, сообразив, что врач получает по заслугам, и ему показывают его место; Демо рядом со мной тоже как-то дернулся. Солдат, схвативший доктора за грудки, дернул его вниз, заставив слегка присесть на корточки, и теперь вдавливал в стену своими огромными кулаками. Нависнув над ним и выставив свой могучий небритый подбородок, американец в насквозь пропахщей табачным дымом белой майке вперил суровый взгляд прямо в глаза оказавшегося в столь унизительном положении мужчине. С носа Медика слетели его круглые очки, и в оставшихся без их защиты, расширившихся от удивления глазах я без труда увидел промелькнувший страх. Новоприбывший автоматически схватился за обе державшие его руки, чтобы окончательно не потерять равновесие. Прижатый военным к стене, немец казался мне очень жалким; так выглядели в американских мультфильмах мальчики-ботаники, которых вжимают в стену задиры. Во мне проснулось участие к этой приниженной фигуре, и я даже хотел сказать пару слов в его защиту, но не смог подыскать в своем словарном запасе что-то подходящее, и мое доброе намерение так и не получило продолжения. Я поймал недоуменный взгляд Энджи и слегка повел в ответ плечами. Мое удивление было не меньшим. Ход, который сделал Солдат, оказался неожиданным и эффектным.- Значит, слушай сюда, фатер-хуятер, дрыщ поганый,- процедил главнокомандующий после мхатовской паузы совершенно другим, не предвещавшим ничего хорошего тоном, – Здесь война. Война, девочка моя едкая, - это такое мероприятие, в котором ты либо действуешь сообща со своими "камераден-хуераден", либо вся команда дохнет к чертовой матери! – голос мужчины начал приобретать резкие и подавляющие ноты. – Твоя задача – не умничать, а лечить тех, кто вместо тебя сражается и подставляет свою грудь под пули, пока твоя трусливая задница прячется по углам и копит заряд! Больше всего на фронте я люблю баб и умников, потому что баб я ебу до тех пор, пока у них не отрастут яйца, а об умников чешу кулаки! Будешь выделываться – будешь не раны зашивать, а штаны Пулеметчика в бытовке, понял?! Понял, я тебя спрашиваю?! Под конец своей небольшой тирады время от времени встряхивавший доктора для весомости слов Солдат уже перешел на продирающий глотку рев. Пораженный таким сокрушающим выпадом, я перевел взгляд на притихшего выскочку и удивился: лицо его, еще совсем недавно выражавшее ничего, кроме страха, сейчас сочетало в себе уйму негативных эмоций, ярче всех из которых выделялась открытая ненависть. Близоруко щурясь, он внимательно смотрел военному прямо в глаза. Пересохшие губы его дрогнули, и немец сухо ответил:- Так точно, сэр. Американец с легкостью поднял новичка своими могучими руками, позволяя распрямить ноги, и с оглушительным рыком "А теперь пошел!" отшвырнул от себя так, что тот, нелепо взмахнув длинными руками, чудом удержал равновесие и не пропахал носом каменный пол вестибюля. Распрямившись, он нарочито небрежным движением оправил одежду и вдруг посмотрел своими пронзительными голубыми глазами прямо на меня. Было видно, что он хотел что-то сказать, но он не стал и вернулся за очками, которые, очевидно, едва мог разглядеть на полу. Этот символический образ Медика, склонившегося перед Солдатом за своими стекляшками, надолго останется в моей памяти. С самого первого дня Солли дал понять доктору, кто здесь главный. Мне иногда кажется, что это лишь ужесточило сухое немецкое сердце и с самых первых минут знакомства сделало его всеобщим изгоем, если не врагом. Молча подняв тяжелые кожаные чемоданы с истертыми металлическими углами, врач с мрачным вопросом во взгляде посмотрел на военного через плечо. - Пошел, пошел, - рявкнул Солдат, складывая руки на груди. – Небось найдешь, куда приткнуться! – и, помедлив, он все же отправился следом.Мы с мужичками молча переглядывались до тех пор, пока не затихли гулкие шаги, отдававшиеся слабым эхом в прохладном коридоре. Широкие эмоциональные губы Подрывника, уже, казалось, отполированные до блеска круглым горлышком бутылки, вдруг растянулись в торжествующую улыбку.- Нет, вы это видели? – восторженно пропел он слева от меня. – Как он его!А он такой – не бейте, не бейте, я все понял! А Солли такой – типа, будешь знать! Ай молодец, теперь этот ублюдок как шелковый будет! Меня неприятно пробрало. Демо представил правду своим простым языком, и мне она не понравилась. Вообще вся эта ситуация так меня не восхищала, как моего дорогого чернокожего соратника.- Я б не стал судить по перв-м впечатлениям, и мне кажца, зря он так, - донесся глотавший отдельные буквы техасский акцент Энджи. – Люди разные бывают, мож, этот доктор на сам деле просто душка.- Да ничего ты не понимаешь, - в нетерпении перебил шотландец, от переполнявшего восторга аж ссаживаясь на самый край дивана. – Все правильно Солли сделал, если б он сейчас не показал этому Co-sheòrsach, кто здесь хозяин, то эта псина начала бы задирать нос так, что эту спесь бы с него невозможно потом было сбить! Техасец что-то возразил, Демо со всей своей горячностью парировал, и начался оживленный спор, в центре которого сидел я и слушал доводы обеих сторон. Моя точка зрения была более либеральной и во многом перекликалась с мнением Инженера, но я не был согласен с ним во всем. Мне казалось, что Солдат действительно погорячился с таким серьезным наездом, особенно если учитывать то, как он был дружелюбен и даже мил с нами троими уже с самого знакомства. С другой стороны, я считал наивной веру механика в то, что в каждом человеке есть что-то хорошее, хотя это меня не очень удивляло: техасец ведь жил счастливой жизнью: два высших образования, заботливые родители, интересная работа, друзья. Такой счастливый и открытый человек и в других видел способность радоваться жизни и быть свободным в общении и, более того, наслаждаться им. "Нет, милый мой механик," – думал я про себя, - "мир не так безоблачен, как ты думаешь. Есть, есть люди с сердцами черными, как сажа, желающие творить только зло, только пакостить и делать подлянки, усложнять жизнь другим лишь оттого, что это хоть в малой мере, но облегчает их безрадостное существование". Я очень не хотел, чтобы наш доктор оказался одним из таких людей, и мысленно дал себе обещание следить за странным полевым врачом.